Текст книги "Весна – любовь моя"

Автор книги: Всеволод Воробьёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Воздушный гимнаст

Потеря сбитых на тяге вальдшнепов, когда нет собаки, для охотников, отдающих предпочтение именно этому виду весенней охоты, явление столь знакомое и обычное, что многие относятся к этому совершенно спокойно, считая неизбежным злом. Во-первых, каждый падающий после выстрела кулик может оказаться подранком, что сразу сводит почти на нет результат его поисков. Я однажды видел, как шустро бегает этот обитатель ольховых зарослей и заболоченных низин по самому, казалось бы, непроходимому бурелому. А во-вторых, даже чисто битого красавца, упавшего всего за тридцать метров от вас, всё равно найти нелегко, поскольку в сумеречном лесу вы сразу теряете верно выбранное направление и чувство расстояния так, что поиски происходят иногда совсем не в том месте.

Но самое главное – драгоценные минуты, которые вы на эти поиски затрачиваете, в то время, как над поляной, на которой вы только что стояли, раздаётся заветное: хорр, хорр… И сразу хочется бежать туда, бросив поиски. Пытаешься утешить себя подленькой мыслью, что можно найти потом, после тяги, ведь есть же с собой сильный фонарь! А, в крайнем случае, можно придти по свету и завтра утром… Хотя по предварительному плану с утра нужно быть уже в другом месте и на другой охоте.

А то ещё в конце тяги сверкнёт над тобой, загрохочет, и польётся на лицо и плечи озорной проливной весенний дождик. Заставит рвануться скорей сквозь встречные струи к машине или к стоящей в укромном уголке палатке, или к деревенскому дому, где за накрытым столом кто-то тебя ждёт с ужином, стопкой, горячим самоваром… Так и остаются иногда в лесу ненайденные, зря загубленные вальдшнепы, которых подбирают потом горностаи, хори или лисицы.

Я всегда очень переживаю из-за любых потерянных птиц, стараюсь избегать дальних выстрелов, когда есть реальный вариант «уронить» её туда, откуда потом достать будет сложно. Это у меня ещё с юности, когда унесли от меня быстрые весенние воды сбитых над ней двух красавцев чирков…

И с вальдшнепами у меня проблемы были. Иногда кажется, что и лес не такой густой, ну, подумаешь, – тут ивняка в жёлтых барашках немного, там, у ручья, тресты чуть-чуть, но падает-то он, как назло, именно туда! А искать нет времени, и скоро бежать на последний, уходящий в город поезд. И ночевать не останешься, чтобы утром найти, – завтра рано на работу. Даже зарок себе давал – стрелять только над чистым. Но уже в следующий раз в азарте всё забывается, а птицы летят всё не там, где хочется, тут и плюнешь на все зароки, уложишь его, миленького в кусты и снова ищешь с проклятиями.

Сколько раз во время поисков наступал на свой трофей ногой, и только по хрусту костей понимал, что топчу давно искомую птицу. Сколько раз, придя утром, с удивлением обнаруживал вчерашнюю «пропажу» лежащую открыто на тропинке или чистой полянке, но – в стороне от того места, которое буквально выползал вчера. Но один такой случай запомнился особо.

Произошло это в районе станции Бабино на берегу небольшой, но красивой речушки Равань, притока Тигоды, которая в свою очередь является крупным левым притоком могучего Волхова. В юности наша немногочисленная охотничья компания очень любила эти края. Тогда, в шестидесятых годах, место это в охотничьем плане считалось у нас просто сказочным: – на речных, обширных в весеннюю пору разливах – масса пролётноё утки, скромный, но достаточный по нашим масштабам, тетеревиный точок в поле возле реки и богатая вальдшнепиная тяга в светлом берёзово-ольховом лесу. И всё это – в километре от деревни, где познакомились мы однажды с приветливыми хозяевами, и ездили потом к ним несколько лет. Хотя и водилась за этим краем дурная слава «сто первого километра» куда селили людей с поражением в правах.

Бывало, что хоть разорвись, – какой охоте отдать предпочтение. Утром можно в шалаше на току посидеть или на разливах караулить селезней с манком и чучелами. Вечером – опять выбор, идти стоять тягу или опять же на речку, там вечерние зори бывали иногда интересней утренних. И какое счастье, если на майские праздники подворачивались три свободных дня, в которые можно было насладиться всем.

В тот раз охотились вдвоём с Жекой Матвеевым. Сразу по приезде начали с тяги. Погода случилась не из лучших, временами налетал злой холодный ветер, и вальдшнеп летел плохо, высоко и с большой скоростью. Я сделал только один выстрел, зато – удачный. Жека стрелял трижды, но поскольку я стоял далеко от него, то результат мне был невидим. Когда окончательно стемнело, пересвистнулись, и я пошёл к нему, идти домой было как раз в ту сторону.

Он стоял, покуривая в ожидании меня.

– Как отстрелялся? – поинтересовался я.

– Неважно – ответил он – Одного промазал, одного подобрал, одного не нашёл.

– Далеко упал?

– Не очень, и я хорошо видел – куда. Всё в том месте истоптал, но безрезультатно.

– Может быть, подранок?

– Исключено! – твёрдо сказал он – Пошли!

– Куда? – не понял я.

– Куда, куда, – домой! – он усмехнулся – К тётке Шуре. Я что-то продрог и жрать хочу, а у неё наверняка картошка в чугунке только нас и дожидается. Даже в темноте я увидел его широкую и добрую улыбку.

– А как же вальдшнеп? – запротестовал по своей привычке я.

– Никуда он до утра не денется, зверья в этих полях и перелесках мы с тобой никогда не замечали. Завтра утром пойдём на речку, заглянем сюда и подберём, – он помедлил и уже со смешком закончил – Если найдём…

На том и порешили. И была действительно горячая картошка, солёные огурцы, а к ним – розоватое, домашнего посола свиное сало. Всё было замечательно и вкусно, хотя признаюсь, что к салу я вообще-то был всегда равнодушен.

Утром по дороге на речку зашли на место, где должен был быть вальдшнеп, но, к огорчению, сразу ничего не нашли, а утки на речных разливах так призывно крякали, что задерживаться нам совершенно не хотелось, и более серьёзные поиски мы отложили до возвращения с утиной охоты.

Погода продолжала хмуриться. Сидеть неподвижно в шалаше под моросящим дождичком – занятие не самое увлекательное, даже если у вас в руках ружьё и есть в кого из него стрелять. И всё же мы выдержали пару часов, но когда у каждого в руках оказалось по селезню, заспешили, оскальзываясь на раскисшем от дождя поле, к теплу и блинам, которые обещала к обеду напечь добрая тётя Шура. И чуть не прошли мимо, но меня будто что-то кольнуло, едва поравнялись мы с последними берёзками перелеска, где стояли вчера на тяге. Женьке очень не хотелось задерживаться, но я всё-таки настоял. Подойдя к тому месту, где мы вчера с ним встретились, я, как заправский следователь, начал командовать:

– Встань там, откуда вчера ты произвёл тот выстрел, – сейчас мы проведём следственный эксперимент. Жека ухмыльнулся, но выполнил мою команду.

– А теперь вспомни – откуда налетал вальдшнеп, представь направление его полёта, место над которым ты его стрелял и возможную точку его падения. Он взял в руки ружьё, долго крутился на месте, как бы заново прицеливаясь и поводя стволами, потом уверенно сказал:

– Иди вон к тем берёзкам, он должен быть там! По его указанию я пошёл и «зафиксировал» место, о котором он говорил, только после этого он присоединился ко мне. Местечко оказалось на удивление чистое, почти без травы, где трудно было бы спрятаться даже колибри, а не то, что вальдшнепу.

– Ты уверен, что это то место? – не унимался я. Но он в ответ лишь зло сверкнул глазами.

– И точно уверен, что он падал мертво? Он «взорвался»:

– Да сколько тебе раз повторять надо, – Да, падал мертво и вот за эти берёзки! Нервно закурив, он прислонился спиной к одной из них. Худосочная берёзка от его прикосновения качнулась, и я вдруг заметил какое-то шевеление в её густых ветвях, одетых в зеленеющие шарики будущих листьев. Сделав к ней шаг, чтобы лучше разглядеть, я на высоте трёх метров сразу увидел зависшего шеей в развилке сучка нашего пропавшего вальдшнепа. Раньше мы не видели его только потому, что все наши взгляды были устремлены на землю. Перехватив мой взгляд, Жека тоже увидел его, после чего мы поглядели друг на друга и заулыбались.

– Совсем, как гимнаст на трапеции в цирке – прокомментировал я этот необычный факт.

– Ну да, – согласился он – Только уж очень долго висит, представление-то давно закончилось!

Тяга над лужей

Памяти А. Королюка

Мой отец охотником не был, и братья его, мои дядья, тоже этой страсти избежали. Так что среди взрослых родственников найти себе наставника и компаньона мне сначала было невозможно. А так хотелось! Но, как мне помнится, на похоронах отца случайно выяснилось, что есть у нас уже давно «потерявшийся» родственник по отцовской линии и, как ни странно, охотник. И что меня ещё поразило, – он был полным тёзкой и однофамильцем великого русского писателя и поэта. Звали моего найденного дядьку Николай Алексеевич Некрасов. И даже стихи и рассказы он писал, публикуя их в охотничьих журналах тех лет. Отставной военный, вышедший на пенсию, он большую часть года проводил в деревне, живя бобылём, с единственным компаньоном – таким же старым, как и он, рыжим гончим кобелём по кличке Рыдай.

Так получилось, что по приглашению Николая Алексеевича, я пристроился в течение нескольких лет наезжать на охоту в деревню Пятиречье Приозерского района, где он жил летом и куда мне было разрешено привозить надёжных друзей.

А ими я уже начал потихоньку обзаводиться, потому, как считал и считаю, что охотнику одному быть нелегко и скучно без компании. Ведь не даром говорят: «рыбак рыбака видит издалека», то же самое относится и к охотникам. И скоро к самому главному моему другу и охотничьему компаньону Жеке Матвееву стали присоединяться: Борис Бобров по прозвищу Жорик, Гена Москвичёв и Лёша Королюк, сразу занявший в моей жизни второе место после Матвеева, являясь примером мужества, неукротимой охотничьей страсти и верности дружбе.

Начинал он, как и я, с одностволочки, лазая по тростниковым берегам Ладоги и постреливая уток. А лазать в крепких местах, и даже просто ходить по твёрдой дороге ему было гораздо труднее, чем нам, поскольку носил он на ноге память о войне в виде протеза выше щиколотки. Но несмотря на это, неукротимый ленинградский пацан-блокадник заставил себя научиться кататься на лыжах и велосипеде, а вдобавок ещё и увлёкся таким сложным физическим занятием, как охота. Там, на охоте, в ладожских камышах и заметил его один добрый человек и привёл с собой на стрелковый охотничий стенд. Лёша был одноклассником моего старшего брата и появлялся иногда в нашем доме. Когда я с ним познакомился, и мы поняли, что нас объединяет одна страсть, он уже имел звание чемпиона города среди юниоров по стендовой стрельбе, и до мастерского значка ему оставался всего один шаг.

В ту весну всё складывалось на редкость удачно. Намечались три дня счастливой охоты – два первомайских праздничных, плюс выходной. С работы меня отпустили пораньше, Женя с Лёшей, оба студенты, готовы были ехать хоть с утра, и таким образом мы смогли отбыть из Ленинграда на раннем поезде, с которого в Соснове могла подвернуться «попутка», что так потом и оказалось. Мы ехали в Пятиречье, на целых три дня!

Дядя Коля встретил нас с радостью, поскольку жил в деревне уже месяц и успел соскучиться по собеседникам. Сказал, что отправит нас на новую хорошую тягу, которую нашёл недавно, но предупредил, что идти придётся далеко. Сам он с нами не пойдёт, побаливает от погоды старая рана ноги. Посочувствовал Королюку, каково, мол, на протезе, но Лёшка отмахнулся, не желая даже обсуждать эту тему. Он всегда относился болезненно к этому вопросу, и не желал считать себя слабей других.

На листке бумаги Николай Алексеевич по старой офицерской привычке набросал нам схему пути: как выйти из деревни, по какой полевой дороге лучше идти и как разобраться на месте, когда придём в район тяги.

Вышли заранее. Быстро дошли до первого ориентира – колхозного клуба, после которого следовало повернуть на дорогу, выводящую в поля. Клуб помещался в длинном сером и унылом здании с высоким крыльцом и раскрытыми настежь дверями, возле которых стояло несколько празднично одетых парней с дымящимися сигаретами в руках. Над входом, как и положено к празднику, висел красный, слегка замызганный флаг, а изнутри уже доносилась мелодия и слова модной тогда песни: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?» Мишки среди нас не было, но Жека улыбнулся и сказал, что хочет заглянуть внутрь. Передав мне ружьё, он быстро взбежал на крыльцо. Мне показалось, что ему преградили дорогу, но он, отстранив чьи-то руки, вошёл. Но почти сразу вышел, и мне слышно было, как он заговорил с одним из стоящих у входа:

– «Чего это у вас, ребята, тут девчонок так мало, в город, что ли, убегают?»

– Нам хватает – угрюмо ответил кто-то, и все они неприязненно посмотрели сначала на Жеку, а потом и на нас с Лёшей.

Не предав этому значения, отправились дальше по указанной в схеме дороге. Совсем недалеко от клуба её почти полностью перекрывала широкая лужа, образованная небольшим весенним ручейком, уносящим от домов и огородов талую воду. По обе стороны дороги тянулись изгороди последних дворов, и только вдоль них, совсем впритирку, и можно было пройти, перешагнув через узкие промоины. Сама же лужа была вкось и вкривь, судя по следам, изъезжена тракторами и тяжёлыми прицепами, поскольку каждый водитель, чтобы не застрять в колее, выбирал себе путь по новому месту. Пока мы с Лёшей осторожно пробирались по правому краю, Жека сунулся, было, в воду, – на что ж, мол, тогда и резиновые сапоги, но вынужден был прижаться к изгороди. В луже было не только глубоко, но и вязко. «Ещё один вариант миргородской лужи» – пошутил тогда, кажется, Королюк.

А дальше – пошли поля. Я люблю весенние поля. Но только именно весенние. Осенью в них скучно до самого снега. И лишь он следами зайцев и других четвероногих может оживить эту скуку. Другое дело весной, когда в полях кипит жизнь. В хорошую погоду вспугнутые из-под ног взлетают жаворонки и, зависнув в небесной синеве, льют на землю свои нехитрые песни. Где-нибудь с большой лужи или из придорожной канавы взлетят утки. Если поля большие, просторные, то сначала вас там встретят чибисы, активно интересуясь вашей особой своим традиционным вопросом – чьи вы? Потом издалека можно увидеть стаю не то отдыхающих, не то кормящихся гусей, а два непонятных издалека островерхих предмета, торчащих посреди поля, при приближении вдруг окажутся парой журавлей. И уж почти каждому полю не обойтись без кроншнепа, а то и нескольких пар горластых чаек, которые теперь всё чаще заменяют грачей.

В этих полях жизнь тоже била ключом, и не было разве что гусей, хотя один раз вдалеке, на небольшой высоте – одна их стая в сторону Ладоги прошла.

К месту по схеме вышли точно и даже нашли брошенную Некрасовым стреляную гильзу.

И тяга удалась! Мы с Жекой взяли по паре, а Лёша даже трёх. Он очень любил вальдшнепиную охоту, умел на местности на глаз определить для себя наивыгоднейшую позицию, и ему всегда везло. А стрелял он на тяге почти всегда без промаха, сказывалась хорошая стендовая подготовка в стрельбе по мишеням с прямолинейным, как у вальдшнепа полётом. Словом, все были довольны и счастливы, а главная охота была ещё впереди…

Возвращались домой неторопливо, не представляя никаких приключений, перебрасываясь фразами и смакуя так удачно проведённую тягу, свои меткие выстрелы и погоду в этот прекрасный тихий вечер. Заря погасла. В потемневшем небе загорались первые звёзды и там, в высоте, иногда шелестели крыльями пролётные утиные стаи, в дальних полях прокричали, давая отбой, журавли, и каждому, наверное, думалось – так бы всегда…

Впереди засветились огоньки деревни. Но музыка уже не слышалась, угомонились, видно, деревенские танцоры.

А вот и лужа, и в ней отражаются несколько крупных звёзд. Но не только звёзды… Прочертив дугу красным огоньком, упал в лужу брошенный окурок сигареты, отразились вспышки от затяжек ещё двух. Не замеченные нами издали стояли в тени изгороди люди. Стояли с обеих сторон, по четыре человека с каждой. Невольно мне вспомнились слова песни Высоцкого: «…Они стояли ровно в ряд, их было восемь…» Это что же, ждут нас? Подойдя вплотную к воде, мы остановились. На минуту воцарилась тишина, а потом уверенный и нахальный голос произнёс:

– «Ну, чего встали, шлёпайте по луже, у нас тут асфальта нет. Или вы не охотники, воды боитесь?»

Я, как инициатор поездки, решил взять первый удар на себя:

– Ребята, – сказал я, – Не надо задираться, дайте нам нормально пройти. Воды мы не боимся, но у нас товарищ на протезе, ему и так-то ходить трудно, а там вязко, он может поскользнуться, упасть. Раздались смешки. Ведь именно этого, наверное, они и хотели. Ради этого и собрались тут, чтобы посмотреть, как мы вывозимся в грязи, посмеяться, поиздеваться над нами, городскими. Какой-то совсем ещё мальчишеский голос петушиным фальцетом и явно не своими, а взятыми с чужого голоса интонациями провякал:

– «Ходют тут всякие, а потом у нас из клуба девки пропадают». Остальные опять засмеялись. В «бой» решил вступить Жека:

– Парни, кончайте дурью маяться, девчонки ваши нам не нужны, мы с тяги идём издалека, устали и в грязь не полезем. Давайте-ка, освободите проход!

Вновь гнусаво и презрительно заговорил, видимо, тот, что встретил нас первыми словами:

– Идём с тяги, идём с тяги, а не пора ли вам самим задать отсюда тягу?

– Ну, что нам пора, а что не пора мы решим уж как-нибудь без вас, – Жека уже начал злиться и повысил голос, – Ну-ка, освободи дорогу! – и он сделал решительный шаг в сторону изгороди.

– Женя, погоди, не заводись – вмешался молчавший до этого Королюк и, обращаясь миролюбивым тоном к толпе, спросил:

– Ребята, а вы когда-нибудь видели, как вальдшнепы на тяге летают? Смотрите, примерно так! С этими словами он быстро снял с головы элегантную шапочку-финку собственного пошива и подбросил её высоко вверх и вперёд за лужу. Все головы, естественно, повернулись в сторону её полёта. И неожиданно для всех раздался почти мгновенный дуплет. Я даже не заметил, когда он сорвал с плеча ружьё, успел лишь увидеть, как буквально в метре от ног стоящей группы в серебристо отсвечивающей воде, разделявшей нас лужи, вскипели два фонтана, и она вместе с грязью выплеснулась на стоящих плотно друг к другу парней, на их парадную, праздничную одежду. Взревел нестройный хор озлобленных голосов:

– Да вы что! Да вам за это! Вот мы вас сейчас!

Одному, кажется, попало в лицо и в глаза и он, оттираясь, верещал особенно яростно. Мы с Жекой, как по команде, взяли ружья на изготовку. Щёлкнул эжектор открываемого Лёшей ружья, выбрасывая стреляные гильзы, мгновенно он дослал в патронники новые патроны, и закрываемая колодка его МЦ лязгнула солидно и уверенно. Ружьё настолько быстро вернулось в боевую готовность, что это, мне кажется, произвело на разъярённую толпу особо сильное впечатление, и теперь на них смотрели уже три пары стволов.

– Ну что, может, повторить? – спокойно спросил Королюк – Только теперь я могу взять повыше.

Видимо, тот самый малолетка, что отпустил реплику о пропадающих из клуба девках, не выдержал и бросился бежать. Кто-то закричал и пытался его остановить, но главарь сказал глухо:

– Пошли, – и вся толпа быстро ретировалась.

Мы постояли немного, давая им возможность отойти подальше, потом обошли аккуратно лужу и, подобрав по пути Лёхину шапочку, тронулись к дому дяди Коли, не выпуская из рук оружия.

Дом встретил натопленным печным теплом, лампой под старинным абажуром с кистями, накрытым столом, где кроме наших, привезённых из города продуктов, парила в чугунке отварная картошка, стояли в мисках солёные грибы и квашеная капуста. И так всё это было душевно и здорово, что даже вспоминать и говорить о неприятной встрече не хотелось. И мы промолчали о ней. Зато всласть обсудили прошедшую охоту, рассказали о том, что видели в полях и по дороге, и было славно и легко, как в родном доме.

И все остальные дни прошли великолепно. По очереди ходили на тетеревиный ток и взяли по паре петухов, такая была дана установка. Николай Алексеевич раздобыл у кого-то «напрокат» подсадную утку, и все под его руководством успели посидеть по одной заре в ладожских камышах и пострелять кряковых селезней. На тягу больше не ходили, программа и так была слишком насыщенная. А тех парней мы больше не встречали, и перепалка с ними стала вспоминаться, как дурной сон.

Когда собрались уезжать и стали прощаться, дядя Коля вдруг лукаво заговорил:

– Слышал я тут намедни, как ловко вы нашим оболтусам тягу над лужей показали. Молодцы, хвалю! Это – по-нашему, по-питерски. А то они тут совсем распоясались. Коноводом у них Петька Сизов, парень вроде неглупый и тракторист хороший, но попивает, стервец. Председатель уже сколько раз грозился его за это с трактора снять, да заменить некем. И ладно бы, мерзавец, сам только пил, а то ещё и малолеток спаивает. Отцов у многих нет, – у кого с войны, кто – так нагулянный, а матерям-то одним не углядеть, он таких в табун сбил и куролесит с ними, когда выпьют. В прошлом году летом с шефами подрались, осенью студентов на картошку прислали, так они и с теми бучу завели. Но вы их хорошо пуганули, дол го помнить будут. Охотников трогать – дело опасное – он улыбнулся. – А не боялись, что отрикошетит и дробью по ногам?

«Нет, не боялся – ответил Лёха – Под таким углом дробь от воды не рикошетит, проверено не раз на охоте».

И мы накинули на плечи потяжелевшие рюкзаки.