Текст книги "Изгнанник"

Автор книги: Всеволод Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

XXI. У ДЕДУШКИ

Мальчики были вне себя от восторга, что ночуют в Горбатовском у дедушки.

По отъезде старших они с Рибо отправились в назначенную для них комнату, где застали Степана, который показал им отличные удочки и все приспособления для завтрашнего ужения рыбы. Он сказал им, что отправится с ними сам и покажет лучшие места.

Но как ни интересовали Володю и удочки и Степан, которого он очень полюбил за его интересные рассказы про Сибирь, он сказал Рибо, что ему нужно еще увидеть дедушку перед спаньем, и побежал в дедушкин кабинет, где надеялся его застать.

Дорогой он побранил себя за то, что чуть было не забыл среди оживления и веселости этого дня обещания, данного им Груне. Конечно, он мог бы и завтра поговорить с дедушкой, но теперь, раз он вспомнил, ему хотелось как можно скорее узнать, что скажет дедушка, захочет ли он помочь Груне.

Он застал Бориса Сергеевича в кабинете. При входе его тот пошел к нему навстречу и ласково положил руку ему на голову.

– Что ты, Володя, мы ведь уже простились… или забыл здесь у меня что-нибудь?

Володя покраснел, немного смутился, но тотчас же оправился.

– Нет, дедушка, я ничего не забыл здесь, а только очень мне нужно поговорить с вами… я вам не мешаю?

Он заглянул ему в глаза.

– Поговорить? О чем же это, дружок? – сказал изумленно Борис Сергеевич. – Ну, пойди сюда, садись, говори, в чем дело?

Володя, сначала запинаясь, но затем разгорячась все более и более, рассказал дедушке все, что знал про Груню; а знал он про нее столько же, сколько и она сама знала, потому что знал по ее рассказам.

Борис Сергеевич слушал внимательно, с большим интересом. Его заняла и таинственная история Груни, которую он хорошо понял, несмотря на наивность рассказа ребенка. Ему нравились горячность Володи и доброта его сердца. А главное – невольно вспомнилось ему его собственное детство, нашествие французов, пожар Москвы и его приключения среди разграбленного, сожженного города, встреча с маленькой девочкой, которую он спас и которая впоследствии, через многие годы, стала его женою. Он будто видел повторение себя в этом маленьком рассказчике и глядел на него с большой любовью и нежностью. Наконец его захватило за живое положение бедной девочки, несправедливость и жестокость Катерины Михайловны.

«Боже мой, – думал он, – какой пример она подает детям!..»

Но в то же время ему стало неловко и тяжело слышать это обвинение бабушки из уст маленького внука.

– А ты разве не просил за нее бабушку? – сказал он.

– Нет.

– Отчего же?

Володя пожал плечами.

– Бабушка меня не любит, – убежденно ответил он, – и если бы стал просить ее за Груню, так ей стало бы еще хуже, а мне не позволили бы больше с Груней видаться.

– А Наташе… маме ты ничего не говорил?

– Я хотел ей сказать еще вчера вечером, но она весь вечер была больна, лежала… сегодня утром тоже мне никак не удалось. И потом… я так уже и решил, и даже Груне сказал, что самое лучшее рассказать все вам, дедушка!

– Почему же мне?

– Да оттого что… оттого, что вас уже непременно послушают и вам поверят. Возьмите Груню к себе, ей будет здесь хорошо у вас! Я и Степана попрошу, чтобы он не позволял никому обижать ее, – он добрый…

– Хорошо, дружок, – сказал, подумавши, Борис Сергеевич, – будь спокоен, я сделаю все, что можно, и думаю, что эта бедная девочка не будет больше наказана понапрасну. Успокойся, я не забуду.

Володя кинулся на шею дедушке и горячо поцеловал его. А затем простился и побежал в свою спальню.

Ему было теперь совсем хорошо, и он спешил, боясь как бы не упустить Степана. Может быть, он там уже что-нибудь интересное рассказывает.

Он не ошибся. Степан рассказывал Грише про медвежью охоту в Сибири. Володя заставил начать сначала, и так прошел еще час в интересных рассказах.

Наконец Степан остановился.

– А теперь, деточки, будет! – сказал он. – Сразу всего не перескажешь, давно спать пора, не то вас и не добудишься… А рыбку удить надо пораньше, на самой заре, а солнышко нынче рано, рано восходит… Много ли спать-то осталось!.. Я старый человек – мне что, поспал часика три – и будет… а ваш детский сон другой, ваш сон вам росту да силушки придавать должен, так спать нужно побольше… Христос с вами, деточки!..

Он перекрестил их, поцеловал, особенно нежно взглянул на Володю и вышел.

Мальчики разделись, улеглись. Но Володя никак не мог заснуть. Наконец задремал. Тогда стали ему сниться такие яркие сны, и всего было понемногу в этих снах, и все в них было перепутано – и Груня, и Горбатовское, и Сибирь, и медвежья охота, и завтрашняя рыбная ловля…

Вот ему снится, будто он с большим-большим ружьем идет около горбатовского озера и вдруг из-за куста ему навстречу медведь. Он не испугался. Он прицелился из своего ружья – выстрелил и видит, что у него в руках не ружье, а удочка. А медведь идет прямо на него. Он хочет бежать, но не может – ноги не слушаются, будто приросли к месту… А медведь идет и рычит. Вот он уже около него… Хватил его лапой… повалил… налег на него и душит…

Володя вскрикнул и проснулся.

«Что это? Никак пора, никак уже светает? Пожалуй, уже опоздали?»

Вся комната освещена бледным, красноватым светом. Они нарочно не спустили занавесок на окнах. И видит Володя из окна – небо красное.

Но солнце не так восходит! Что же это такое? Что-то странное!

Володя вскочил, подбежал к окну.

«Да, небо красное, а на дворе еще совсем темно – ночь. И солнце восходит с другой стороны… Это зарево… Это пожар!.. Но где же горит?»

– Месье Рибо! – крикнул Володя и стал будить француза, а потом Гришу.

Те долго не могли понять, в чем дело. Наконец стали одеваться. Володя был уже готов. Он выбежал из комнаты – в доме все тихо. Но вот издали раздаются чьи-то шаги. Он кинулся на эти шаги, они направлялись к спальне Бориса Сергеевича.

И он побежал туда же.

В это время Степан будил барина.

– Вставайте, сударь! Делать нечего, не хотел было вас тревожить, да думаю – как бы неладно что не вышло.

– Что такое? – испуганно спрашивал Борис Сергеевич.

– Горит, большущий пожар…

– Где горит? Горбатовское?

– Нет, Господь милостив. А надо так полагать – Знаменская усадьба. Я уж послал верхового на разведку.

Борис Сергеевич мигом вскочил с кровати.

– Эх, да что же ты, Степан! Давно горит?

– Да кто его знает! Сам минут с десять как заметил. Ставни-то закрыты – ну и не видно было сначала… Жарко горит! Коли усадьба – не дай Бог, время-то сухое, а дом старый-престарый. Ох, уж и говорил я – беда этот дом – чистая гнилушка!

– Так вели же ты скорей закладывать коляску да бочки, чтобы мигом…

– Все уже распоряжено, батюшка, извольте вот одеваться.

Борис Сергеевич мигом был готов. В это время вбежал Володя.

– Где пожар? – тревожно спрашивал он. Ему не ответили.

– Дедушка, я с вами!

– Зачем, оставайся, – выговорил Борис Сергеевич, спешно выходя из спальни. – Степан, удержи его!

Но Володю удержать было трудно. Он выскочил вслед за дедушкой, пробрался на крыльцо. А там уже столпился народ. Он прислушался.

«Знаменское».

«Боже мой, горит Знаменское!»

В это время к крыльцу была подана коляска.

– Дедушка, я с вами! Слышите, ведь это у нас горит! У нас!..

Степан схватил его за руку.

– Да куда ты, Володечка, голубчик, останься, ну чего поможешь… Может быть, и не Знаменское. Дедушка съездит, увидит – вернется…

Борис Сергеевич уже садился в коляску.

– Пошел скорее! – крикнул он кучеру.

Володя рванулся из рук Степана и в одно мгновение был в коляске возле дедушки.

Коляска помчалась. И только теперь заметил Борис Сергеевич, что Володя рядом с ним.

– Стой! – закричал он кучеру. – Слезай, Володя, слышишь, я тебе приказываю!

– Дедушка, дорогой, милый! – молил Володя сквозь слезы. – Возьмите меня, ради Бога, я не могу, не могу здесь остаться!.. Все равно… я пешком… я побегу за коляской… я не могу…

– Ну, Господь с тобой, едем!

Он понял Володю и сообразил, что действительно самое лучшее ему теперь не перечить.

Коляска мчалась. В лицо им неслась душистая ночная прохлада. Зарево все краснело. Когда они выехали из леса, им представилось ужасное зрелище – весь Знаменский дом был в пламени. Огромные головни так и летели во все стороны. Володя весь дрожал и то и дело кричал кучеру:

– Пошел… пошел… Господи, что же мы так тихо едем!

Но коляска продолжала мчаться во весь дух. Вот уже слышен гул голосов, уже можно различить движение вокруг пожарища. Навстречу мчится верховой.

– Поворачивай за коляской! – кричит Борис Сергеевич. – Ну, что там? – тревожно спрашивает он.

– Жарко горит – ничего не поделаешь…

– Да живы ли все?

– Кажись, живы, слава Богу, ничего такого не слышно…

И у Бориса Сергеевича и у Володи немного отлегло от сердца.

«Живы! Нет, он сказал: кажись, живы… а вдруг? Господи, когда же они, наконец, приедут?..»

Доехали. Они выскочили из коляски, и старик и мальчик, побежали рядом…

Но куда бежать? Где все?

Народ галдел, бегала прислуга с обезумевшими от ужаса лицами. И ни от кого нельзя было добиться, где господа. Борис Сергеевич, а за ним Володя стали бегать вокруг дома. Раздавался оглушительный треск, валились балки, целыми снопами сыпались искры…

– Папа! Вот он, вот!

Борис Сергеевич остановился и увидал Сергея, который что-то кричал, распоряжался. Они пробрались к нему.

– Папочка! Папа! – кричал Володя.

– Ты как здесь? Зачем? Ах, дядя, это вы? Вот несчастье-то, и ничего не сделаешь… Хоть бы отстоять только амбары… Весь дом пропал!..

– Сейчас будут мои бочки и люди, – сказал Борис Сергеевич. – Да где же все?

– Ах, там, там в саду, в павильоне! Ради Бога, сведите его туда… – он указал на Володю. – Там maman, не знаю, что с нею… Началось у ней в спальне… Мы чуть не задохнулись…

– А где же Николай? – спросил Борис Сергеевич.

– Он, верно, там, с той стороны…

Борис Сергеевич убедился, что делать ему здесь нечего. Он взял за руку Володю и поспешил в сад, к павильону.

В это время заря уже занялась, с каждой минутой становилось светлее и светлее. Они побежали по знакомым дорожкам… И вот они у большого павильона. Они заметили множество наваленных узлов, заметили нескольких ревущих благим матом горничных. Они вбежали в павильон.

Большая круглая зала, где в прежние времена давались иногда летом балы, была в страшном беспорядке. Тут собралось все семейство. На диване лежала Катерина Михайловна и стонала. Рядом с нею сидела Наташа. Потом Мари, дети, обе гувернантки. Дети плакали. Все, очевидно, совсем потеряли голову. Одна только Наташа более всех сохранила присутствие духа.

Она объяснила Борису Сергеевичу, что Катерина Михайловна почти чудом спаслась от верной смерти, так как проснись она минутой позже – и все было бы кончено.

– Да как же, как же загорелось? – спрашивал Борис Сергеевич.

Катерина Михайловна открыла глаза.

– Ах, это ты, Борис… вот… вот… – Она хотела сказать что-то, но истерически зарыдала.

– Все пропало, все! – безумным голосом прошептала она.

– Maman, милая, успокойтесь! – проговорила Наташа. – Что пропало? Ничего не пропало… вы только очень испугались…

И она давала нюхать ей спирт, примачивала ей голову.

В это время дверь залы отворилась, показалась мужская фигура спиной.

«Что это?.. Несут кого-то?» – мелькнуло в голове Бориса Сергеевича.

Все взгляды устремились к двери.

«Что это, что?»

– Куда бы положить-то лучше? – раздался мужской голос. – Барин оступился, упал да головой, видно, стукнулся… без памяти…

Никто еще не успел пошевельнуться. Но Наташа уже кинулась вперед.

– Николай! – безумно крикнула она.

Поднялась и Мари. Подбежал Борис Сергеевич. Дрожащими руками освободил он от узлов и пододвинул диван. Николая положили – он не шевелился.

Наташа и Мари так и прильнули к нему.

– Господи, да что же с ним? – говорили они обе вместе.

И руки их встречались, встречались их головы, и обе они старались прислушаться к его дыханию…

– Господи, жив ли?

Прошло несколько невыносимых, мучительных секунд. Наконец Николай шевельнулся, открыл глаза, хотел приподняться, но тихо простонал, и голова его снова опустилась на руки Наташи и Мари.

XXII. ПОЖАР

Итак, Груня отомстила. Бессильная, маленькая девочка, которой всякий помыкал, всякий мог безнаказанно обидеть, на которую важная и злая Катерина Михайловна обращала не больше внимания, как на какое-нибудь насекомое, вдруг оказалась сильнее и могущественнее всех. Захотела – и перепугала почти до смерти весь дом, подняла всех на ноги. Налетела на всех, как гроза, как буря.

Спрятавшись под кроватью заснувшей старухи, разложила она на ковре щепочки точно так, как раскладывала их, когда ее заставляли растапливать печку. Потом осторожно чиркнула спичкой и – кончено! Весь дом в пламени, этот огромный старый дом, в котором так давно жили, росли, старились и умирали люди. В пламени эти богатые барские хоромы, наполненные шелком и бархатом, дорогими вещами, барскими игрушками, привозными куклами и вазами, из которых каждая, как сказала сама Катерина Михайловна, стоит дороже Груни!..

Когда Груня разбила такую игрушку и старая барыня, выходя из себя, прибила ее, так она кричала:

«Негодная, да знаешь ли ты, что эта вещь тысячу рублей стоит, а тебя и за пятьдесят купить можно, да и то никто не захочет дать такие деньги!»

И вот Груня, стоящая менее пятидесяти рублей, захотела – и горит все!

Все эти последние дни, когда в ней назревала злоба и жажда мести, она так и представляла себе эту картину всеобщего разрушения, причиненного ею – и торжествовала и заранее наслаждалась. А теперь что же? Все исполнилось, как она предполагала, а она ничего не видит и не слышит – лежит бесчувственная на пыльном половике коридора…

А огонь между тем делал свое дело. Сначала запахло горелым в спальне Катерины Михайловны, потом из-под кровати показался дым. Он все гуще и гуще. Катерина Михайловна проснулась, втянула в себя воздух, поперхнулась от дыма, вскочила с изумлением и страхом с кровати. И в то же мгновение вырвавшееся сразу пламя лизнуло простыни, ухватилось за одеяло, только что сброшенное с себя Катериной Михайловной.

Она несколько мгновений стояла неподвижно, широко раскрыв глаза, еще ничего не понимая.

Огонь поднимался выше и выше, охватил всю кровать. Вот он добрался до спущенной штофной занавески балдахина и пополз дальше и выше.

Катерина Михайловна крикнула не своим голосом и кинулась из комнаты. Выбежала она в коридор, как была, босая, в ночной кофте и кричала изо всех сил:

– Люди, люди! Горим! Пожар!

Но все было тихо, никто не слышал, все спали. Она хотела бежать дальше и не могла – ноги подкашивались, голова кружилась, мутилось в глазах. Она невольно присела на пол, но потом собрала все силы, приподнялась и, хватаясь за стену коридора, добралась наконец до двери в комнату Маланьи. Попробовала– дверь на запоре изнутри. Она стала стучать и в то же время видела, как из двери в ее комнату, которую она забыла запереть, валил густой дым.

– Маланья! Маланья! – умирающим голосом уже не кричала, а стонала Катерина Михайловна, стуча в дверь.

Наконец дверь отворилась, выглянула Маланья.

– Матушка! Создатели! Что такое? Барыня?

– Горим!.. У меня в спальне! – выговорила Катерина Михайловна.

Маланья хотела было бежать туда, но отшатнулась от густого дыма, наполнявшего теперь уже весь коридор и заметалась, бессмысленно повторяя:

– Создатели! Батюшки! Что же теперь?!

Она вернулась в свою комнату, зачем-то стащила с кровати одеяло, потом бросила его и изо всех сил ухватилась за небольшой сундучок, стоявший под кроватью. В этом сундучке заключались все ее сокровища. Сундучок был тяжелый, руки ее дрожали; она силилась его вытащить и не могла, и стонала, и причитала. Между тем Катерина Михайловна очнулась.

– Да что ты, мерзавка, – крикнула она, – чего ты возишься! Помоги мне, подыми меня, веди…

Но Маланья не могла оторваться от сундука. Она не видела барыню, не слышала ее слов…

В горевшей спальне что-то с грохотом рухнуло – должно быть, тяжелый балдахин. И в то же время, среди густого дыма, показался зловещий свет разгоравшегося и все захватывавшего огня.

Прошло еще несколько минут пока стали просыпаться в доме, да и то благодаря Груне, которая наконец пришла в себя, вскочила с половика, увидала дым, свет огня, различила как-то странно и жалко прижавшуюся фигуру старой барыни у двери в Маланьину комнату.

«Жива!» – мелькнуло в голове Груни.

Но эта мысль не раздражила ее, напротив – обрадовала, и в ту же минуту страх, ужас и тоска наполнили ее.

– Боже мой, – простонала она, – что же я такое наделала!..

Она кинулась со всех ног из коридора, кинулась по всему дому, крича:

– Вставайте! Вставайте! Пожар! Горим!

Начался страшный переполох: все вскакивали с постелей, в первую минуту ничего не соображая. Затем начинали кое-как одеваться, а то и забывали об одежде, схватывали ненужные вещи, тащили их куда-то, бросали, возвращались.

Одним из первых проснулся Сергей. Он понял, в чем дело, разбудил Наташу.

– Вставай скорее, кажется, у нас в доме пожар – слышишь?

Она очнулась, дрожащей рукой нашла туфли, накинула пеньюар.

Сергей в это время уже отворил окно, выглянул в него и увидел яркое пламя, выбивавшееся из нескольких окон. Но он не потерялся.

– Наташа, надень на себя поскорее еще что-нибудь: свежо… и вот что, слушай: я сейчас выпрыгну в окно и потом спущу тебя, тут невысоко… Дело плохо, дом старый, сгорит… сгорит… Слушай, что у нас тут самое ценное?.. Где твои вещи?

– Здесь, в шкатулке… в бюро… – ответила она, вся дрожа. – Да где же все – проснулись ли? Слышат ли?

– Надо надеяться, что проснулись, – сказал он, отпирая бюро.

Он вынул шкатулку с драгоценностями и выбросил ее в окно в мягкую траву, затем спрыгнул сам.

– Наташа, скорее!.. Вот сюда… становись сюда… ставь ногу мне на плечо… крепче!..

Он подхватил ее и спустил на землю.

– Теперь бери шкатулку и беги в сад… куда? Да в павильон. А я сейчас все узнаю… не беспокойся. Я всех пришлю к тебе.

Но Наташа не могла бежать, когда не знала, что со всеми. Она осталась неподвижной под окном. Она видела, как Сергей снова ловко взобрался в окно.

Между тем в доме уже раздавались голоса, крики, и пламя делало свое дело. Она не могла ждать в этой невыносимой неизвестности, побежала кругом к крыльцу и, наконец, убедилась, что все живы и невредимы. Все были почти раздеты. Мари, дети, Лили, одна только англичанка, несмотря на страх, все же оделась, как на прогулку, прежде чем вышла из своей комнаты.

Катерину Михайловну, закутанную во все, что только попалось под руки, понесли в павильон.

Сергей и Николай распоряжались, видя, что женщины только дрожат и не трогаются с места. Они сами провели их всех в павильон и затем бегом вернулись к дому.

Набатный звон гудел с церковной колокольни, из села набегали крестьяне. Не прошло и четверти часа, как весь дом был окружен густой толпой народа, которая галдела и ровно ничего не делала. А торжествующее пламя быстро охватывало все огромное старое здание. Наконец дворовые и крестьяне, по приказу Сергея и Николая, стали выносить из дома все, что можно было вынести. Николай распоряжался со стороны сада, Сергей со стороны двора. Теперь, хотя и появились бочки с водой, но они не могли принести много пользы. Скоро оказалось ясным, что дом отстоять нет никакой возможности и что только надо стараться не дать пламени перекинуться на надворные строения и на амбары.

Вот уже рухнула часть крыши. Николай убедился, что входить в дом теперь опасно, и поэтому приказал всем выбираться и оставить вещи.

Вдруг он расслышал из открытого окна, к которому уже подбиралось пламя, крик, как будто детский голос.

Он вздрогнул.

– Господи, да ведь, кажется, все дети были там!.. Кто же?.. Кто-нибудь из дворовых?..

Он пробрался к окошку. Пламя обступило его, сквозь густой дым ничего не было видно. Но вот крик раздался снова в самом окне:

«Спасите! Спасите!»

Недолго думая, он рванулся, вскочил на фундамент.

– Кто тут? Сюда!..

Это была Груня.

В полном отчаянии от того, что она наделала, она продолжала метаться по дому и ни за что не хотела выходить из него, хоть несколько раз пробегала мимо наружной двери. Потом вдруг она как будто решилась на что-то. Да, она решилась.

«Господи, Господи! – шептала она. – Да как же это так? Что я наделала?! Ну, что же, ничего я виновата… теперь я виновата, пусть и будет наказание… сгорю!.. Сгорю!..»

Остановившись на этой мысли, она только в ней и почерпнула некоторое успокоение от мучительной тоски, всю ее наполнявшей. Она была теперь в комнате Володи и Гриши. Она села на стул у окна, потом встала, подошла к двери, заперла ее изнутри, потом отворила окошко, вышвырнула ключ за окно и опять уселась на стул, закрыла глаза и ждала.

«Ну, вот теперь… – думала она, – ну, вот пусть огонь, пусть муки… виновата… наказана…»

Но когда дым стал наполнять комнату, когда показался огонь из дверной щели, она не выдержала, чувство самосохранения заговорило в ней и она закричала:

«Спасите! Спасите!»

Ее никто не слышал, она, как зверек, заметалась по комнате. Кругом слышался треск, становилось жарко. И вдруг в нескольких шагах от нее рухнула дверь. Огонь ворвался в комнату. Она подбежала к окну и опять закричала:

«Спасите! Спасите!»

Тогда среди дыма разглядела она протянутые к ней руки. Она ухватилась за них. Кто-то потащил ее из окна – это был Николай.

Но в то время, как она всею тяжестью повисла на нем, густой клуб дыма ударил ему прямо в лицо. Он захлебнулся этим дымом, у него помутилось в глазах, он почти потерял сознание и со всего размаху, но не выпуская Груни, соскользнув с довольно высокого фундамента, ударился головою об лежавшую под окном балку. Груня упала тоже, но совсем не ушиблась. И ее и барина оттащили от окна.

Вокруг Николая столпились.

– Батюшка, да что же это? Никак Богу душу… да нет, не может быть!..

– Ведь об балку головой! – испуганно переговаривались вокруг.

– Да нет, Бог милостив… так только, обеспамятовал… шибко стукнулся… очнется… Понесемте, братцы, в сад, там господа.

Его подняли и понесли.