Текст книги "Закон Шруделя (сборник)"

Автор книги: Всеволод Бенигсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

И он с каким-то вызывающе непотребным бульканьем отхлебнул из чашки.

– Ну, хорошо, хорошо, – сдался Дерюгин, – нет так нет, хотя ты даже не знаешь, о чем речь.

– И не хочу знать, – прыснул чаем и замахал руками Шрудель, – опять ваш какой-нибудь профессор или физик обосрался, а я почему-то должен за ним убирать.

– Зачем так грубо? – поморщился Дерюгин.

– Значит, угадал. И кто у нас теперь в психушку загремел?

– Кузьменко.

– Это еще кто?

– Ну ты даешь, – едва не захлебнулся от возмущения Дерюгин, – это же ядерщик! Мировая знаменитость. Слушай, Вов, я же тебя не прошу идти на Красную площадь с плакатом.

– И на том спасибо.

– У нас и без тебя хватает подписей.

– Вот и отлично.

– Но нам нужны журналисты, хотя бы номинально – списки публикуются на Западе, им надо знать, что пресса тоже в загоне, а не только какая-то литературная и научная элита. А журналистов у нас мало. Ты же сам говорил, что не согласен с политикой СССР.

– Внешней политикой, – иезуитски уточнил Шрудель.

– Ну, пусть внешней. Вот и пришел момент заявить об этом открыто и войти в историю. У нас в списке Рубановский с Фляйшманом.

– Ой, ой, шо ви такое хаварите, – переходя почему-то на юмористический одесский акцент, закачал головой Шрудель, – Рубановский с Фляйшманом. Это ж два таких поца, каких еще надо поискать. Один обиделся на советскую власть, шо она его бездарную книгу зарезала, другой – шо ему кино не дают запустить. И потом, я с вас умираю – шо за высокие слова: войти в историю. Войти с вами в историю – это значит в нее вляпаться. А это, вы меня извините, две большие разницы.

– Ну, ладно, – обиженно отмахнулся Дерюгин, – твое дело. Сиди в своей норе.

– Да, я сижу в норе, – ответил Шрудель с театральным пафосом в голосе, – но в своей норе я делаю больше, чем вы все, вместе взятые. Знаешь почему?

– Почему?

– Потому что, когда земля изрыта норами, фундамент проседает и здание заваливается набок. А вы бегаете со своими списками и думаете, будто что-то меняете.

– А Григорий тоже такого мнения? – повернулся к растерянному Грише Дерюгин.

– Я…

– Григория не впутывай, он вообще израильский шпион, – вмешался Шрудель и запихнул остаток бутерброда в рот, – ему наши проблемы до лампочки. У них своих хватает. Ливан шалит, Сирия безобразничает. Да, Григорий?

– Это Вова шутит, – успокоил Гриша гостя. – На самом деле…

– На самом деле, – бесцеремонно встрял Шрудель, допив чай, – у нас дела. И нам пора. У нас дела, и нам пора. Стихи прям какие-то. К чему бы это?

– Ладно, – встал Дерюгин с гордо-обиженным видом, – собственно, ничего другого я и не рассчитывал от тебя услышать. Очень все это грустно.

– Грустно, – утвердительно кивнул Шрудель и шлепнул кусок докторской колбасы на очередной ломоть хлеба, хотя только что сказал, что им пора.

– Мне казалось, ты – другой.

– Да, – снова кивнул Шрудель и заработал челюстями.

– Нам всем казалось, после той твоей заметки про Брежнева, что ты другой.

– О-о-о! – взвыл Шрудель, бросая бутерброд на блюдце, – так и знал, что этим кончится! Сколько раз говорить! Это не я, это наборщик пропустил букву «р». Если считаете, что он это сделал умышленно, – идите к нему, он вам все подпишет. Только проследите, чтоб он в своей подписи пару букв не пропустил невзначай. А то, может, он – Коркин, а диссидентом сделают какого-нибудь невинного Кокина.

Дерюгин хотел что-то добавить, но Шрудель встал из-за стола.

– Все, все, – торопливо затараторил он. – Давай, Андрюш. Был рад тебя видеть.

Гость пару секунд потоптался на месте то ли из вежливости, то ли на что-то надеясь, а затем, подталкиваемый Шруделем, ушел, кивнув на прощание Грише.

– Не люблю я этого всего, – сказал Шрудель, возвращаясь на кухню. – Я в глаза этого Кузьменко не видел, может, он – мудак последний, а я почему-то должен его защищать. Кстати, на этих списочников я тоже насмотрелся. В прошлом году была история – ходил тут некто Штульман. И все какие-то письма просил подписать: то в защиту одного, то в защиту другого. До сих пор никто не знает, чем он по жизни занимался, то ли поэт, то ли просто жулик. Скорее всего, и то, и то. Вот это был фрукт. Набирал до двух сотен подписей, причем все сплошь солидные люди. Потом типа эти письма на Запад переправлял. Ну, и все подписанты тряслись, думали, что великое дело делают – некоторые даже заранее готовили мешки с носками и зубной щеткой – мол, не сегодня завтра загребут.

– И в чем фишка?

– Какая фишка? Суть? А суть в том, что никого почему-то не гребли. Зато счастья море. Протест протестом, но, когда не попадаешься, удовольствие двойное. Правда, плюс некоторая тревога, но к этому виду тревоги у нас каждый второй привыкший. Ну, вот… А потом кто-то из подписантов не выдержал, связался с западными голосами, мол, мы тут в поте лица письма какие-то подписываем, а никакой реакции нет, чем вы там вообще занимаетесь? И оказалось, что никаких писем там в глаза не видели.

– То есть как?

– То есть так. Штульман ни-ку-да ни-че-го не переправлял. Просто собирал подписи, а потом спускал все это дело в унитаз.

– Зачем?!

– Откуда я знаю? – пожал плечами Шрудель. – Может, хобби у него такое было. Имеет человек право на хобби или нет? И потом, что ты заладил, как маленький – «зачем?» да «почему?». Великое ж дело творил этот Штульман. Ты только вдумайся. Делал людей счастливыми, причем самым безопасным способом. Никто не чувствовал себя бессердечной продажной тварью, все искренне верили, что диссиденствуют, письма какие-то подписывают, совестью не торгуют. При этом никаких последствий. Можно сказать, преступление без наказания.

– А потом?

– Потом Штульман уехал в Америку.

– С чего вдруг?

– Да выперли его. Хотя, скорее всего, он к этому сознательно шел. Я ж говорю, тот еще жук был. Вышел на майскую демонстрацию с плакатом «Счастье – это трудиться на благо своей исторической Родины!». Так и шел, пока кто-то зоркий не обратил внимание на прилагательное. Ну, он и уехал. Правда, не на историческую родину, а в Америку. И оказалось, что парочку писем с подписями он все-таки приберег. А теперь представь – письмо в защиту какого-нибудь академика, а там что не имя, то мирового уровня, а первым в списке смелый Штульман. Кто такой, никто не знает, но ведь стоит же первым. В общем, стал там большим человеком. По слухам, на «Голосе Америки» русским отделом заведует. А как же! Главный диссидент! Получается, и людям помог, и себя не обидел. Вот это стиль. Это я понимаю.

– Зато этот на тебя, кажется, обиделся, – заметил Гриша.

– Кто?! Андрей? Я тебя умоляю, – поморщился Шрудель, – он через месяц снова ко мне явится с каким-нибудь очередным списком. А все его прощальные монологи я сто раз слышал. В прошлый раз он вообще сказал, что больше мне руки не подаст. Соврал, как видишь.

Кажется, Шрудель был даже разочарован такой непоследовательностью Дерюгина.

– Зачем же он ходит, если заранее знает, что ты ничего не подпишешь?

– Как зачем? – искренне удивился Шрудель. – Ну ты даешь! Так надо. Так принято. Я, например, знаю, что Синюшников мне никогда в долг не даст, но все равно ж прошу. А он всегда говорит: «У меня нет, старик». Это правила игры.

– Может, у него и вправду нет, когда ты просишь?

– Скорее всего, так и есть. Это неважно.

Очередной логический выверт Шруделя поставил Гришу в тупик.

– Ты пойми, Гриш, я не против диссидентов – пусть бродят со списками. Они тоже часть игры. Просто Хрущев им мозги сдвинул. Они решили, что раз Сталин умер, правил больше нет, а есть свобода. А правила всегда есть, просто они меняются. Вот сейчас, когда Хрущев исчез, они это начали понимать и постепенно вырабатывают свои правила. И ради бога.

– А у тебя какие правила?

– Слушай, Алиса в Стране чудес, – разозлился Шрудель, – может, закончим пресс-конференцию и пойдем уже по делам?

– А у нас есть дела?

– Конечно.

– Что значит «конечно»? – возмутился Гриша. – Ты же сам мне до этого предлагал в кино сходить!

– Ну, да. Предлагал. Если бы ты пошел, я бы пошел с тобой. Это и были бы дела. А раз ты не пошел, значит, у нас другие дела. Чего тут непонятного?

«Да все!» – мысленно закричал Гриша, но вслух ничего не сказал, ибо втайне все еще надеялся постичь логику окружающей его реальности.

«Если бы я был в стране чудес, то Шрудель был бы, видимо, чеширским котом, – подумал он. – У него всегда все поразительно логично и просто».

– Но прежде чем мы пойдем, – неожиданно прервал Гришины мысли Шрудель, – давай-ка кое-что проясним. Как говорится, без экивоков.

– В к-к-каком смысле? – слегка заикаясь, спросил Гриша, подумав про себя: «Все, я влип. Поставил не на того. Шрудель – агент КГБ».

– В таком смысле, что я, конечно, люблю выпить, но мозги пока еще не пропил. Вчера я был сильно нетрезв, поэтому ты здесь. Я, конечно, частенько приводил странных людей, странность которых, правда, чаще всего объяснялась их принадлежностью к женскому полу, но всему же есть предел. Версия с израильским шпионом, увы, меня совершенно не удовлетворяет. Ни меня, ни мое любопытство. И потому скажи мне, Григорий, что ты, кто ты и откуда.

Гриша куснул губу и испытующе посмотрел на Шруделя. Тот быстро просек его сомнения.

– Один тот факт, что ты подозреваешь меня, живущего вот в этом, – тут он обвел глазами убогую кухню, – и общающегося с теми, кого ты видел вчера, в сотрудничестве с органами, говорит о том, что ты либо не шибко проницателен, либо не совсем отсюда. А тогда откуда? Ну, давай-давай, колись. У тебя в сумке столько всяких штучек, что…

Тут он поскреб подбородок и, наклонившись через стол, добавил почти интимным шепотом:

– Ну?

– Что?

– Что «что»? Давай уже, колись.

Гриша понял, что Шрудель не отстанет.

«Нужно срочно придумать какое-то объяснение, – подумал Гриша, – а про перелет во времени лучше отложить. Сейчас он все равно не поверит, да и объяснять долго. И потом, я его второй день знаю. А вдруг он всем разболтает? Тогда меня точно как шпиона за жопу возьмут».

– Ну, хорошо, – сказал Гриша. – Понимаешь, Вов. Я просто не хотел говорить. Я действительно москвич. И я действительно давно не был в Москве. Я, понимаешь, эээ… в общем, сын дипломата. Мой отец в нашем посольстве в Америке работает. И я там тоже жил. Какое-то время. А потом решил вернуться на родину.

– Ты – дурак? – с каким-то сочувствием спросил Шрудель.

– Почему? – опешил Гриша.

– Жил в Америке и решил вернуться.

Тут Гриша почему-то разозлился. То ли на «дурака», то ли на то, что версия с папой-дипломатом ему самому показалась довольно глупой.

– Слушай, Вов. Ты в Америке бывал?

– Нет.

– Ну а чего ты мне тогда втираешь? Я там довольно долго прожил и могу сказать, ничего особенного там нет. Тем более рая. Это вы здесь все на Западе помешались. Сигареты, жвачка, свобода! Нет, конечно, что-то там лучше организовано, но… далеко не все. Видел бы ты, какая там грязь в Нью-Йорке, или бюрократию тамошнюю, или… как живут творческие люди… А твоя пресловутая свобода слова – миф! Нет никакой стопроцентной свободы. Да! Говорить можно о чем хочешь. Только кто это услышит? Хочешь книжку написать? Пиши. А на какие шиши издавать будешь? Какая уж тут свобода слова! Всюду деньги правят. Инвесторы, спонсоры. Вот пришел ты в газету работать и говоришь: хочу правду писать. А газета издается на деньги республиканской партии. И тебе говорят: хочешь писать о демократах правду? Пиши. А будешь наших республиканских конгрессменов критиковать, иди на хер. Вот так-то!

Гриша говорил вдохновенно, хотя сам в Америке ни разу не был. Тем более в 75-м году.

– Слушай, Гранкер, – выдавил опешивший от Гришиного монолога Шрудель, – а ты, оказывается, умный, глубокий собеседник.

И после паузы вздохнул:

– Вообще-то я и сам догадывался, что рая там нет, но ты прямо с таким жаром это утверждаешь…

– Только я прошу тебя пока никому об этом не говорить.

– Что Америка – не рай?

– Что я – сын дипломата.

– О чем речь, старик! – воскликнул Шрудель с такой обидой в голосе, что стало ясно – разболтает все, причем всем и в течение часа.

Но Гриша облегченно выдохнул – кажется, легенда «прокатила». Он уже было собрался переключить внимание Шруделя на что-то другое, но тот сделал какой-то упреждающий жест рукой.

– А все-таки?

– Да что еще?! – возмутился Гриша.

– Слушай, Григорий. Я же не идиот. При чем тут Америка, если у тебя в сумке календарик 2008 года, монетки всяких непонятных годов и даже чек из магазина 2008 года с какими-то странными товарами? Ты правду скажи.

– А ты поверишь? – зло усмехнулся Гриша.

– А почему нет?

«Ай, все равно деваться некуда», – подумал Гриша. Шрудель был незаменимой фигурой, тем более если учесть отсутствие у Гриши нормальных документов и жилья.

И он сдался – рассказал все, как на духу – и про поход в «Иллюзион», и про ремонт, и про подземный ход.

Параллельно посвятил в некоторые исторические детали будущего: перестройка, развал СССР и прочие прелести. Приготовился он, конечно, к худшему, а именно подозрению в психической неполноценности, но, как ни странно, Шрудель поверил его сбивчивому рассказу сразу и безоговорочно. Прагматичность легко уживалась в нем со слепой верой в чудо, как уживались в нем многие взаимоисключающие вещи. Грише даже не потребовалось предъявлять свой настоящий паспорт, который держал в карманах джинсов и никому не показывал. Собственно, содержимое сумки и без того было слишком красноречивым.

– Верю, старик, – заявил Шрудель, дослушав рассказ и хлопнув ладонью по столу. – Вот хочешь, режь меня, хочешь, ешь меня, а верю! Прям как Станиславский.

– Станиславский вроде, наоборот, «не верю» говорил, – робко поправил его Гриша.

– Ну, он же не все время «не верил», иногда, наверное, и верил, – резонно возразил Шрудель и тут же добавил в своей излюбленной суровой манере с ленинским прищуром: – И что намерен делать?

– По поводу чего? Аа… в этом смысле. А что тут сделаешь?

– Ээ, не скажи, старик. Тут должна быть какая-то польза.

– Ты, по-моему, уже ее начал извлекать, – хмуро отозвался Гриша, покосившись на сумку, которую Шрудель начал с утра пораньше облегчать.

– Не, я о другой пользе. Я о более глобальных вещах.

– Да бог с ними, с глобальными вещами! У меня там девушка осталась, родители, друзья. Ты что, не понимаешь?

– Да понимаю, старик, понимаю. Не кипятись. А ты попасть обратно пробовал?

– Ну, конечно, пробовал. Только там вчера все закрыто было. Тут ведь главное логику понять, а это-то у меня и не выходит. И думать уже об этом не могу – крыша едет…

– Какая крыша?

– Ну, в смысле, с ума схожу… Понимаешь, я тут подсчитал: через шесть лет должны познакомиться мои родители, а через семь я сам должен появиться на свет. Нужно ли их знакомить или они сами познакомятся?

Кажется, впервые Гриша увидел на лице Шруделя растерянность. Но он был рад, что наконец нашел кого-то, с кем может поделиться своим несчастьем.

– А если я сам появляюсь, то как это будет сочетаться со мной нынешним? Это что значит, что в будущем нас будет двое? И потом, если я когда-нибудь перенесусь обратно в будущее, я, значит, останусь молодым, а ты и все другие постареют? И как же будет выглядеть среди вас моя неизменившаяся внешность? Но самое главное – это все-таки понять, как я сюда попал и как мне попасть обратно.

– И?

– Ни хрена не понимаю. Я-то надеялся, что, может, все – сон. Такой дикий реалистичный сон. И проснусь я сегодня утром не у тебя на балконе, а у себя дома… а может, и на лекции… Но ты меня разбудил, я глянул с балкона на улицу, и все. Люди одеты по вашей моде, мимо едут «запорожцы», «жигули» и «волги» и никаких тебе «тойот», «мерседесов», не говоря уж про всякие внедорожники.

– Вне что?

– Внедорожники. Машины такие. Ай, забей. Забудь, в смысле. Не в этом фишка. То есть суть. А суть в том, что мне надо понять ло-ги-ку. И, если я ее пойму, то, может, выберусь отсюда.

– Черт, старик, – разнервничался Шрудель. – Ты меня совсем замутузил своими вопросами. Столько информации и в один присест. Впрочем, можно сегодня попробовать пройти через подземный проход в «Иллюзионе». Мне-то можно с тобой? А то я бы не отказался к вам смотаться. Любопытно же.

– Да ради бога… Вот только есть ли он, этот ход?

– А мы и проверим.

– А если нет?

– Тогда хреново… Нет, жить, конечно, можешь и у меня, но без паспорта ты по уши в дерьме. Какое-то время можно потянуть резину. Но очень недолго. Резина имеет свойство в конце концов лопаться и бить тебя по носу. Первый закон Шруделя.

– Спасибо за лекцию по физике, – мрачно отозвался Гриша, но Шрудель пропустил колкость мимо ушей и вдруг резко сменил тему:

– Слушай, а меня в будущем читать будут?

Было видно, что этот вопрос мучает его сильнее всяких Гришиных рефлексий.

– Тебя?! – удивился Гриша.

– А я что, по-твоему, не писатель?

– А что, писатель? – еще больше удивился Гриша.

Шрудель нервно заерзал на стуле.

– Ты, может, старик, не в курсе, но я вообще-то пишу. Только я пока ничего не закончил. Ну и что? – предвидя возможное возражение, возмутился он. – Кафка, вон, тоже все переписывал и переписывал, а что-то так и недописал.

– Так ты ж вроде говорил, что сознательно гробишь свой талант.

– Ну, да. В газете. Но в стол-то пишу. Понемногу. Ладно. Жалости не надо. Обойдемся без соплей. Не будут меня читать, так не будут. Не расстроюсь…

Шрудель яростно засопел носом.

– И что, Баума тоже не будут? – спросил он через секунду. – И поэта Журавленко?

Гриша пожал плечами – ему не очень нравилась роль посланника с дурными вестями.

– Ясно, – буркнул Шрудель. – А кого ж будут?!

– Не знаю, много кого… Ну…

– А я вот не верю! – неожиданно перебил Шрудель. – Кладу я с прибором на твои пророчества. Вот так.

Тут его мысли сделали очередной зигзаг.

– Слушай, так давай мы о тебе статью тиснем, а? Я уже и название придумал – «Советский человек покоряет время!». Или нет, лучше так – «С дружеским приветом из будущего». Представляешь, сколько шороху ты наделаешь?!

– Да ты что?! – побледнел Гриша. – Меня ж сразу в психушку упрячут. Вот уж точно – «с дружеским приветом».

– К гадалке не ходи, – невозмутимо кивнул Шрудель.

– Вместе с автором статьи, – угрожающе добавил Гриша.

– Это хуже, – сник Шрудель. – М-да… дилеммка.

Но мозг его продолжал кипеть.

– Погоди! Так ты ж можешь будущее предсказывать! Будешь новой Кассандрой. Кассандром. Я прямо вижу название статьи: «Советский Кассандр».

– Да как?! – почти застонал Гриша. – Я ведь не историк. У меня и так в голове путаница, а ты хочешь, чтоб я помнил какие-то даты.

– Не, ну хоть что-то ты должен помнить!

– Ну, помню, что в 79-м Брежнев ввел, в смысле введет, советские войска в Афганистан.

– Да? Чего это он? – удивился Шрудель и тут же обрадовался. – Уже неплохо. А поближе?

– Ну, потом, Союз – Аполлон стыкуются.

– Здрасьте. Они уже состыковались.

– Да? А я пропустил. Слушай, я больше ничего не помню.

– А ты не нервничай. Ты соберись. Это ж золотая жила. Ну, хорошо. Потом вспомнишь. Какие еще планы у тебя были?

Гриша нехотя поделился задумкой с книжкой интервью. Шрудель поморщился.

– Нет, старик. Это все творческие амбиции, и я тебя, как никто, понимаю, но жидко как-то… И потом… у кого ты хочешь брать эти твои интервью?

– Не знаю… у разных известных людей…

– Ну, у кого?

– Да у меня целый список тут… Ну, у Герасимова, например.

Шрудель рассмеялся.

– У режиссера?! Ха-ха! Ну, ты даешь, старик. Ну, договоришься ты об интервью с Герасимовым. Тот будет с радостью отвечать на все вопросы о творчестве, а как начнешь трогать политику, всякие там будущие перемены, демократию и как там ее?

– Перестройку.

– Во-во. Он тебя пошлет и скажет, что не собирается отвечать на провокационные вопросы и не понимает, как тебя еще не исключили из партии за такие мысли.

– Я ж не член партии.

– Вот он и скажет, что ничего удивительного, что таких, как ты, не держат в партии. Разговор закончится, диалог времен не состоится. И так будет каждый раз. В лучшем случае. А потом отведут в КГБ, и ты им будешь рассказывать про демократию и перестройку.

– Ну, хорошо. А если с какими-нибудь пока еще не известными?

– Будешь караулить абитуриентов ВГИКа? Глупости все это.

– А что ты предлагаешь?

– Можешь взять интервью у меня, – снисходительно предложил Шрудель. – Я не подведу.

И, заметив кислую мину на Гришином лице, добавил:

– Ну, или хотя бы у тех людей, с которыми я тебя познакомлю – это проверенный вариант. А вообще, если хочешь мое мнение – забудь. Игра не стоит свеч.

– Тогда я не знаю, – расстроился Гриша. – Можно, конечно, найти будущих миллионеров или политиков. Познакомиться с ними, подружиться.

– Снова чушь. Пойми, старик, ты говоришь о каком-то далеком будущем. А на кой ляд тебе сытое будущее в 2008 году, если тебе к тому времени пойдет шестой десяток?

– Ну, я все-таки надеюсь не дожить до своего времени!

– Как это? – удивился Шрудель.

– Ну, в смысле, надеюсь сразу переместиться. В смысле, в скором будущем. В смысле… блин, ну ты понял.

– А если не выйдет?

Этот вопрос поставил Гришу в тупик, ибо нивелировал любые потуги извлечь хоть какую-нибудь пользу из сложившейся ситуации.

– Не, – категорично мотнул головой Шрудель. – Лучше напряги память и вспоминай историю. Тут, я чую, можно неплохо заработать. Правда, еще не знаю как. А пока пойдем, проверим твои подземные ходы, дитя подземелья.

– Только я тебя умоляю! Никому ни слова. Обоих в дурку упекут.

– Могут, – подумав, согласился Шрудель. – Ладно, я – могила. Ни гугу.

И он поднял сжатый кулак, как ротфронтовец.

«Иллюзион» работал, но в кино шел какой-то неизвестный Грише фильм. Вместе со Шруделем они подошли к дверям кассы.

– Ты только молчи, – шепнул Грише на ухо Шрудель. – И таинственно улыбайся.

– Это как?

– Как я.

И он действительно улыбнулся какой-то таинственной улыбкой. Гриша попытался ее скопировать, но вышло так неестественно, что Шрудель недовольно поморщился.

– Нет, у тебя какой-то кретин выходит. Лучше просто нахмурься, и все.

Гриша сдвинул брови к переносице.

– Не… Так ты похож на алкаша, который не успел опохмелиться. Хотя… это мне даже нравится.

Он снял свои болгарские солнцезащитные очки и решительно вошел в помещение кассы. Гриша шмыгнул следом.

– Здравствуйте, – сказал Шрудель кассирше и коротко взмахнул перед окошком своей журналисткой корочкой, не дав той ни малейшего шанса осмотреть удостоверение. После чего добавил уверенной скороговоркой:

– Владимир Шрудель. Газета «Комсомольская правда». Делаем материал по поводу архитектурных достопримечательностей столицы.

Гриша подумал, что у его друга просто врожденный актерский талант – он умудрился произнести эту фразу так, что сразу стало ясно: он никакой не журналист, но кто именно, не имеет права говорить. Что-то такое туманное и слегка зловещее.

Для поддержания общего эффекта Гриша решил нахмуриться еще сильнее.

– Тогда я позову администратора, – испуганно пробормотала кассирша, глядя то на одного, то на другого.

– Не стоит, – сурово, но вежливо остановил ее Шрудель.

– А что именно вы хотите посмотреть?

– Мы с коллегой хотели бы осмотреть подземный проход, который здесь, по нашим сведениям, имеется.

Шрудель сделал небольшой акцент на словах «нашим сведениям», чем окончательно парализовал волю кассирши. После чего придавил жертву тяжелым и многозначительным взглядом.

– А-а-а… – протянула та каким-то сдавленным голосом, словно ее действительно чем-то придавили. – Конечно.

Она встала и открыла гостям дверь. Шрудель обернулся и незаметно подмигнул Грише.

Из подвала пахнуло подземельной сыростью. Кассирша щелкнула выключателем и пропустила журналистов в подвал.

– Дальше мы сами, – не терпящим возражения тоном сказал Шрудель.

Кассирша, как загипнотизированная, вернулась на свое место.

Гриша и Шрудель сделали несколько шагов вперед, вошли в очередную дверь и наконец стали спускаться по ступенькам вниз.

– Ну что, похоже? – спросил Шрудель почему-то шепотом.

– На что?

– Ну, на то, что было.

– Похоже. Только ощущения не те.

– Ощущения могу организовать.

– Это как?

– Можно выключить свет. В темноте переломаем руки и ноги, и будут ощущения.

– Очень смешно.

Они прошли весь коридор, лавируя между макулатурными подшивками и кинопленочными коробками.

– Ну что? – снова шепнул Шрудель. – Мы подходим к финальной части путешествия. Готов ли ты, мой юный друг?

Гриша ничего не сказал, а только обогнал Шруделя, поднялся по лестнице и решительно толкнул дверь. В лицо брызнул свет, и Гриша невольно зажмурился. Через пару секунд они стояли в предбаннике перед входом в фойе.

– Здравствуй, будущее! – театрально всплеснул руками Шрудель и стал мотать головой, ища в обстановке что-то необычное. – Я прибыл к тебе… эээ… я прибыл в тебя… Я приветствую тебя, светлое будущее…

– Ну, ты глянь! – раздался чей-то ворчливый голос. – С утра поддали и давай фулюганить!

Только сейчас друзья заметили уборщицу, которая возила в углу мокрой тряпкой.

– Ну что уставились? – недовольно буркнула она, выпрямившись. – Сейчас дружинников позову, будет вам «светлое будущее». Ну как будущее… Пятнадцать суток точно.

– В твоем времени дружинники есть? – шепнул Шрудель Грише.

– Не-а.

– Понятно.

– Вы закончили осмотр, товарищи? – возникла в дверях знакомая кассирша.

– Да, – после небольшой паузы кивнул Шрудель. – Спасибо.

– Куда теперь? – спросил Гриша, когда они вышли на улицу. Говорить о неудаче не хотелось. Тем более что он чувствовал себя как бы даже слегка виноватым, словно обманул Шруделя.

– В театр, конечно, – ответил Шрудель, не поворачивая головы.

– Что значит «конечно»? Других вариантов, что ли, нет? Да и потом, – какой театр в три дня?

– Старик, – с досадой почесал щетину Шрудель, – давай мыслить логически.

«Сейчас начнется триумф логики», – подумал Гриша, но без раздражения.

– В кино ты идти отказался. В читальный зал ты вроде не собирался. Большой любви к классической музыке, опере и балету я у тебя что-то не заметил. В гости нас никто не звал. Операция по перемещению во времени провалилась. Остается что? Правильно! Театр.

– Вообще-то много чего еще остается, мистер Холмс, – хмыкнул Гриша, судорожно соображая, куда еще можно было бы пойти, но как назло ничего не приходило на ум. Наконец, он вспомнил самый простой вариант.

– А в редакцию нас тоже никто не звал?

– Редакция – это святое, – уважительно качнул головой Шрудель. – Но не надо быть святее папы римского. Мы – творческая составляющая редакции. Это значит, что наша задача – набираться впечатлений и вдохновения. А в четырех стенах этого не сделать. Так что остается что? Правильно. Театр.

– Ну, хорошо, – сказал Гриша, поняв, что спорить со Шруделем бессмысленно. – Театр так театр. И на что мы идем?

– Какая-то труппа из Душанбе на гастроли приехала.

– А что играют?

– «Приключения Буратино».

– Ты шутишь? – засмеялся Гриша. – Мы что, на детский спектакль идем?

– А тебе что, Солженицына подавай? – огрызнулся Шрудель.

Гриша хотел что-то возразить, но ему вдруг стало лень: Душанбе так Душанбе, Буратино так Буратино. Его больше волновал провал с «Иллюзионом». Что-то тут не совпало, но что?

Около Театра сатиры, где проходили гастроли театра из Душанбе, вопреки ожиданиям Гриши, который был уверен, что они будут единственными зрителями в этот жаркий летний день, творилось что-то невообразимое. Уже от метро их начали теребить, спрашивая лишний билетик. Шрудель, поправляя темные очки, вежливо отстранял надоедливых попрошаек и гордо шагал сквозь толпу, изредка вызволяя приятеля из цепких рук желающих попасть на спектакль. Поразительно, но в бурлящей толпе, которая по мере приближения к театру превращалась в тягучее болото, не было ни одного детского лица.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Гриша. – Спектакль «Приключения Буратино», а вокруг одни взрослые.

– Шутишь, что ли? – хмыкнул Шрудель, орудуя локтями. – Откуда ж тут взяться детям? Это же детский спектакль!

Логика его была не более безумной, чем обычно, но всякому безумию есть предел.

– Я, наверное, чего-то не догоняю, – сказал Гриша, стараясь не раздражаться, – но детские спектакли обычно для детей делаются. Иначе зачем их так называть?

– Ну, ты даешь, старик, – искренне удивился Шрудель. – Ты прямо сам как дитё. Когда это прилагательное «детский» в СССР означало «для детей»? Это, может, у вас там все наоборот. А у нас все правильно.

С этими словами он взял у администратора два входных, и они прошли внутрь. Там было прохладней и свободней. Шрудель отошел к стене, ведя за собой Гришу.

– Ты сам подумай, – продолжал он просвещать своего неразумного спутника, пряча темные очки в карман клетчатой рубашки. – Детский – это какой? Это свободный, не идеологический. Это как… ну… «косить под дурика». У меня был приятель. Написал рассказ. Вполне невинный. Ну, почти невинный. Про то, как паренек в пионерском лагере пытается пролезть через забор к детям деревенским, потому что его достало ходить строем и песни пионерские у костра распевать. В итоге он вместе с приятелем роет тоннель под забором, и они убегают. А назывался рассказ «Тоннель к свободе». И вот понес он его по редакциям – везде зарезали. Тем более что как раз Солженицына выслали – ну, сам понимаешь, все на ушах. Да и аллюзии уж больно прозрачные: лагерь, тоннель, свобода. А потом он изменил название и приписал «Рассказ для детей», а для конспирации еще пару рассказиков присовокупил. И в «Детгизе» с руками оторвали. А ты говоришь! Он еще и спектакль поставил по нему.

– Да? А где?

– В третьей Гиляровского.

– Где?

– Ну, в дурдоме. В психиатрической больнице имени Гиляровского на Матросской Тишине.

– Как это? – опешил Гриша. Финал истории показался ему не соответствующим игривому тону Шруделя. – Его что, в психушку упекли?

– Зачем упекли? – недоуменно спросил Шрудель. – Он сам спятил. Так сказать, без посторонней помощи. А что тебя смущает? Хорошая клиника. Если будет желание, могу устроить экскурсию.

– Да уж спасибо, я как-нибудь обойдусь, – сглотнул комок Гриша.

– Ну и зря. Можно было бы сходить, посмотреть что-то. Надо только для виду посетителями заделаться. У них там прям все для творчества. И, кстати, драмкружок просто отличный. В Кащенко тоже ничего, но сцена меньше. Там же дурдом. Кругом одни психи – чего с них возьмешь? Они и ставят, чего им в голову взбредет. Такая антисоветчина – любой Таганке сто очков форы даст. А какая там стенгазета!

Тут Шрудель мечтательно закатил глаза и зацокал языком.

– Это ж песня, а не газета. Какие названия, какие рубрики! Например, рубрика «Здоровая критика». Это в дурдоме-то. Или «За нами будущее!». Или «Кто не с нами, тот против нас». Да-аа… Нет, положительно, товарищ Гранкер, нам надо посетить дурдом.

Гриша хотел что-то возразить, но неожиданно выхватил в толпе у буфетной стойки знакомое мужское лицо. Вот только кто это, он никак не мог сообразить. Каково же было его удивление, когда этот мужчина лет тридцати пяти неожиданно помахал ему рукой. Гриша растерянно посмотрел по сторонам, но тут же понял, что машут не ему, а Шруделю.