Текст книги "Стихи"

Автор книги: Всеволод Рождественский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Рождественский Всеволод
Стихи

Всеволод Александрович Рождественский

– Ich grolle nicht... – Береза – Индийский океан – Когда еще за школьной партой... – Коктебель – Корсар – Купанье – Мельница – Мне снилось... Сказать не умею... – Навзикая – Над книгой – Она ни петь, ни плакать не умела... – Песочные часы – Рисунок Пикассо – Розина – Скользкий камень, а не пески... – Сон – Старый Веймар – Чуть пламенело утро над Багдадом...

КОКТЕБЕЛЬ Я камешком лежу в ладонях Коктебеля... И вот она плывет, горячая неделя,

С полынным запахом в окошке на закат, С ворчанием волны и трескотней цикад.

Здесь, в этом воздухе, пылающем и чистом, Я сразу звонким стал и жарко-золотистым,

Горячим камешком, счастливым навсегда, Соленым, как земля, и горьким, как вода.

Вот утро... Все в луче, лазурью пропыленном, Оно к моим зрачкам подкралось полусонным,

И, распахнув окно, сквозь жаркий полумрак Впускаю в сердце я огонь и Карадаг.

Пересекая свет и голубые тени, Подошвой чувствуя горячие ступени,

По лестнице бегу на раскаленный двор, На берег, где шумит взлохмаченный простор

И, с пеной на гребне, обрушив нетерпенье, В тяжелых пригоршнях ворочает каменья.

Там, с ветром сочетав стремительный разбег, Я телом брошенным разбрызгиваю снег,

Плечом взрезаю синь, безумствую на воле В прозрачной, ледяной, зеленоватой соли.

Ловлю дыханье волн и, слушая прибой, Качаюсь на спине под чашей голубой.

Потом на берегу, песком наполнив руки, Я до 1000 лго предаюсь пленительной науке,

Гляжу на камешки, на форму их и цвет... То четки мудрости, жемчужины примет.

У ног моих шуршит разорванная влага, Струится в воздухе громада Карадага,

И дымчатый янтарь расплавленного дня Брожением вина вливается в меня. Три века русской поэзии. Составитель Николай Банников. Москва, "Просвещение", 1968.

* * * Она ни петь, ни плакать не умела, Она как птица легкая жила, И, словно птица, маленькое тело, Вздохнув, моим объятьям отдала.

Но в горький час блаженного бессилья, Когда тела и души сплетены, Я чувствовал, как прорастают крылья И звездный холод льется вдоль спины.

Уже дыша предчувствием разлуки, В певучем, колыхнувшемся саду, Я в милые беспомощные руки Всю жизнь мою, как яблоко, кладу. Чудное Мгновенье. Любовная лирика русских поэтов. Москва, "Художественная литература", 1988.

КОРСАР В коридоре сторож с самострелом. Я в цепях корсара узнаю. На полу своей темницы мелом Начертил он узкую ладью.

Стал в нее, о грозовом просторе, О холодных звездных небесах Долго думал, и пустое море Застонало в четырех стенах.

Ярче расцветающего перца Абордажа праздничная страсть, Первая граната в самом сердце У него разорвалась.

Вскрикнул он и вытянулся. Тише Маятник в груди его стучит. Бьет закат, и пробегают мыши По диагонали серых плит.

Все свершил он в мире небогатом, И идет душа его теперь Черным многопарусным фрегатом Через плотно запертую дверь. Между 1923 и 1926 Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, "Полифакт", 1995.

* * * Мне снилось... Сказать не умею, Что снилось мне в душной ночи. Я видел все ту же аллею, Где гнезда качают грачи.

Я слышал, как темные липы Немолчный вели разговор, Мне чудились иволги всхлипы И тлеющий в поле костер.

И дом свой я видел, где в окнах, Дрожа, оплывала свеча. Березы серебряный локон, Качаясь, касался плеча.

С полей сквозь туманы седые К нам скошенным сеном несло, Созвездия – очи живые В речное гляделись стекло.

Подробно бы мог рассказать я, Какой ты в тот вечер была; Твое шелестевшее платье Луна ослепительно жгла.

И мы не могли надышаться Прохладой в ночной тишине, И было тебе девятнадцать, Да столько же, верно, и мне. 1933 Всеволод Рождественский. Стихотворения. Библиотека советской поэзии. Лениград: Художественная литература, 1970.

РИСУНОК ПИКАССО Певучим, медленным овалом Пленительно обведена, Встает виденьем небывалым Белее лилии – она.

Голубки нежной трепетаньем Ее лицо окаймлено, И вся она – любви сиянье, Зарей вошедшее в окно.

Должно быть, так из глуби синей Веков, клубящихся вдали, Вставал когда-то лик богини В мечтах измученной земли.

Неугасимой мысли слово Она несет через эфир Надежда века золотого С именованьем кратким: МИР,

И, над волненьями вселенной Сдержав злой воли колесо, Ее, как росчерк вдохновенный, Бессмертью отдал Пикассо. 1961 Всеволод Рождественский. Стихотворения. Библиотека советской поэзии. Лениград: Художественная литература, 1970.

НАД КНИГОЙ Снова в печке огонь шевелится, Кот клубочком свернулся в тепле, И от лампы зеленой ложится Ровный круг на вечернем столе.

Вот и кончены наши заботы Спит задачник, закрыта тетрадь. Руки тянутся к книге. Но что ты Будешь, мальчик, сегодня читать?

Хочешь, в дальние синие страны, В пенье вьюги, в тропический зной Поведут нас с тобой капитаны, На штурвал налегая резной?

Зорок взгляд их, надежны их руки, И мечтают они лишь о том, Чтоб пройти им во славу науки Неизведанным прежде путем.

Сжаты льдом, без огня и компаса, В полумрак 1000 е арктических стран Мы спасем чудака Гаттераса, Перейдя ледяной океан.

По пещерам, подземным озерам Совершим в тесноте и пыли, Сталактитов пленяясь узором, Путешествие к центру земли.

И без помощи карт и секстанта, С полустертой запиской в руке, Капитана, несчастного Гранта, На безвестном найдем островке.

Ты увидишь леса Ориноко, Города обезьян и слонят, Шар воздушный, летя невысоко, Ляжет тенью на озеро Чад.

А в коралловых рифах, где рыщет "Наутилус", скиталец морей, Мы отыщем глухое кладбище Затонувших в бою кораблей...

Что прекрасней таких приключений, Веселее открытий, побед, Мудрых странствий, счастливых крушений, Перелетов меж звезд и планет?

И, прочитанный том закрывая, Благодарно сходя с корабля, Ты увидишь, мой мальчик, какая, Тайны полная, ждет нас земля!

Вел дорогой тебя неуклонной Сквозь опасности, бури и мрак Вдохновленный мечтою ученый, Зоркий штурман, поэт и чудак. 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

`ICH GROLLE NICHT...` * "Ich grolle nicht..." Глубокий вздох органа, Стрельчатый строй раскатов и пилястр. "Ich grolle nicht..." Пылающий, как рана, Сквозистый диск и увяданье астр.

"Ich grolle nicht..." Ответный рокот хора И бледный лоб, склоненный под фатой... Как хорошо, что я в углу собора Стою один, с колоннами слитой!

Былых обид проходит призрак мимо. Я не хочу, чтоб ты была грустна. Мне легче жить в пыли лучей и дыма, Пока плывет органная волна.

Виновна ль ты, что все твое сиянье, Лазурный камень сердца твоего, Я создал сам, как в вихре мирозданья В легенде создан мир из ничего?

Зовет меня простор зеленоглазый, И, если нам с тобой не по пути, Прощай, прощай! Малиновки и вязы Еще живут – и есть, куда идти!

Живут жасмин и молодость на Рейне, Цвети и ты обманом снов своих,А мне орган – брат Шумана и Гейне Широк, как мир, гремит: "Ich grolle nicht"..

* "Я не сержусь" (нем.) – слова Гейне, музыка Шумана. Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

КУПАНЬЕ Идти густыми коноплями, Где полдень дышит горячо, И полотенце с петухами Привычно кинуть на плечо, Локтем отодвигать крапиву, Когда спускаешься к реке, На берегу нетерпеливо Одежду сбросить на песке И, отбежав от частокола, Пока спины не обожгло, Своею тяжестью веселой Разбить холодное стекло! 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

БЕРЕЗА Чуть солнце пригрело откосы И стало в лесу потеплей, Береза зеленые косы Развесила с тонких ветвей.

Вся в белое платье одета, В сережках, в листве кружевной, Встречает горячее лето Она на опушке лесной.

Гроза ли над ней пронесется, Прильнет ли болотная мгла,Дождинки стряхнув, улыбнется Береза – и вновь весела.

Наряд ее легкий чудесен, Нет дерева сердцу милей, И много задумчивых песен Поется в народе о ней.

Он делит с ней радость и слезы, И так ее дни хороши, Что кажется – в шуме березы Есть что-то от русской души. 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

* * * Скользкий камень, а не пески. В зыбких рощах огни встают. Осторожные плавники Задевают щеки мои.

Подожди... Дай припомнить... Так! Это снится уже давно: Завернули в широкий флаг, И с ядром я пошел на дно.

Никогда еще ураган Не крутил этих мертвых мест,Сквозь зеленый полутуман Расплывается Южный Крест.

И, как рыба ночных морей, Как невиданный черный скат, Весь замотан в клубок снастей, Накрененный висит фрегат. 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

СОН На палубе разбойничьего брига Лежал я, истомленный лихорадкой, И пить просил. А белокурый юнга, Швырнув недопитой бутылкой в чайку, Легко переступил через меня.

Тяжелый полдень прожигал мне веки, Я жмурился от блеска желтых досок, Где быстро высыхала лужа крови, Которую мы не успели вымыть И отскоблить обломками ножа.

Неповоротливый и сладко-липкий, Язык заткнул меня, как пробка флягу, И тщетно я ловил хоть каплю влаги, Хоть слабое дыхание бананов, Летящее с "Проклятых островов".

Вчера как выволокли из каюты, Так и оставили лежать на баке. Гнилой сухарь сегодня бросил боцман И влил силком разбавленную виски В потрескавшуюся мою гортань.

Измученный, я начинаю бредить... И снится мне, что снег идет над Твидом, А Джон, постукивая деревяшкой, Спускается тропинкою в селенье, Где слепнет в старой хижине окно. 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

ИНДИЙСКИЙ ОКЕАН Две недели их море трепало... Океана зеленая ртуть То тугою стеною стояла, То скользила в наклонную муть, И скрипучее солнце штурвала Вчетвером не могли повернуть.

На пятнадцатый день, урагана Ледяную прорвав крутоверть, Им раскрылся, как мякоть банана, Ржавый месяц, прорезавший твердь. И зарделись зрачки капитана, В сотый раз обманувшего смерть.

В крутобокой каюте от жара Он четырнадцать суток подряд Со стрелою в груди, как гагара, Бился об пол, стонал невпопад, И мутней смоляного отвара Растекался по мускулам яд.

"День мой выпили жадные пчелы. Черный вымпел, приходишь ты в срок! Бросим якорь за пеной атолла, Закопаем бочонок в песок Для нее, для девчонки веселой, Чьи насмешки пьянее, чем грог!"

Он бы мог замечтаться о чуде, Заглядеться на пламя волос Но они... эти черные люди... Рви, хватай их, родительский пес! Унеси его в дюны, в безлюдье, Где он худеньким мальчиком рос...

Он проснется на родине. Или Пусть кладут ему руки крестом, Пусть зашьют, как уж многих зашили, В грубый холст с корабельным ядром И к зеленой прозрачной могиле Спустят за борт под пушечный гром!

Вот лежит он: камзол, треуголка, В медальоне под левой рукой Черный ангел Миссури, креолка (Ткань натянута грудью тугой) В кринолине вишневого шелка, Золотиста, как отмель и зной.

Не под тем ли коричневым взглядом Светляками тропических стран Жизнь была и блаженством и адом Для твоей седины, капитан? Мы на грудь твою с кортиком рядом Незабвенный кладем талисман.

Завтра, завтра... Как скупо, как мало В этой колбе песочных минут! Завтра сам на приказ адмирала Встанешь ты на прощальный салют. И тугие закатные скалы Морю родины гром отдадут...

. . . . . . . . . . . . . . .

В этой раковине так странно, Так настойчиво повторены Гул Индийского океана, Ребра отмелей, выгиб волны, Что выходят на остров песчаный, Словно пальмы, старинные сны.

Четко взвешен мой мир на ладони. Океания! Солнце чудес! Я плыву черепахой в затоне, Где разросся коралловый лес, И стоит мое сердце на склоне Изумрудных, как в детстве, небес. 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ В базарной суете, средь толкотни и гама, Где пыль торгашества осела на весы, Мне как-то довелось в унылой куче хлама Найти старинные песочные часы.

На парусных судах в качании каюты, Должно быть, шел их век – и труден и суров В одном стремлении: отсчитывать минуты Тропической жары и ледяных ветров.

Над опрокинутой стеклянною воронкой, Зажатою в тугой дубовый поясок, Сквозь трубку горлышка всегда струею тонкой Спокойно сыпался сползающий песок...

Песочные часы! Могли они, наверно, Все время странствуя, включить в свою судьбу Журнал Лисянского, промеры Крузенштерна, Дневник Головнина и карты Коцебу!

И захотелось мне, как в парусной поэме Отважных плаваний, их повесть прочитать, В пузатое стекло запаянное время, Перевернув вверх дном, заставить т 1000 ечь опять.

Пускай струится с ним романтика былая, Течет уверенно, как и тогда текла, Чтоб осыпь чистая, бесшумно оседая, Сверкнула золотом сквозь празелень стекла.

Пускай вернется с ней старинная отвага, Что в сердце моряка с далеких дней жива, Не посрамила честь андреевского флага И русским именем назвала острова.

Адмиралтейские забудутся обиды, И Беллинсгаузен, идущий напрямик, В подзорную трубу увидит Антарктиды Обрывом ледяным встающий материк.

Пусть струйкой сыплется высокая минута В раскатистом "ура!", в маханье дружных рук, Пусть дрогнут айсберги от русского салюта В честь дальней Родины и торжества наук!

Мне хочется вернуть то славное мгновенье, Вновь пережить его – хотя б на краткий срок Пока в моих руках неспешное теченье Вот так же будет длить струящийся песок. 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

* * * Когда еще за школьной партой Взгляд отрывал я от страниц, Мне мир казался пестрой картой, Ожившей картой – без границ!

В воображении вставали Земель далеких чудеса, И к ним в синеющие дали Шел бриг, поднявший паруса.

Дышал я в пальмах вечным маем На океанских островах, Жил в легкой хижине с Маклаем, Бродил с Арсеньевым в горах,

В песках и чащах шел упрямо К озерам, где рождался Нил, В полярных льдах на мостик "Фрама" С отважным Нансеном всходил.

И выла буря в восемь баллов В туманах северных широт, Когда со мной Валерий Чкалов Вел через тучи самолет...

Но что чудес искать далеко? Они вот здесь, живут сейчас, Где мир, раскинутый широко, Построен нами – и для нас!

Смотри – над нашими трудами Взошла бессмертная звезда. Моря сдружили мы с морями, В пустынях ставим города.

Земли умножилось убранство, Чтоб вся она была как сад, И в межпланетное пространство Родные спутники летят.

Не вправе ль мы сказать о чуде, Что завоевано борьбой: Его творят простые люди, Такие же, как мы с тобой! 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

СТАРЫЙ ВЕЙМАР Пламенеющие клены У овального пруда, Палисадник, дом зеленый Не забудешь никогда!

Здесь под дубом Вальтер Скотта, Вдохновителем баллад, В день рожденья вы, Шарлотта, Разливали шоколад.

Драматург, поэт и комик Новый слушают роман, А рука сафьянный томик Уронила на диван.

Медом, сыром и ромашкой Опьяненный, вижу я, Как над розовою чашкой Свита черная струя.

Чувствую – дрожит мой голос, На цезуре сломан стих. Золотой, как солнце, волос Дышит у висков моих.

И пускай сердитый дядя Оправляет свой парик, Я читаю в вашем взгляде, Лотта, лучшую из книг. 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

МЕЛЬНИЦА Три окна, закрытых шторой, Сад и двор – большое D. Это мельница, в которой Летом жил Альфонс Доде.

Для деревни был он странен: Блуза, трубка и берет. Кто гордился: парижанин, Кто подтрунивал: поэт!

Милой девушке любовник Вслух читал его роман, На окно ему шиповник Дети ставили в стакан.

Выйдет в сад – закат сиренев, Зяблик свищет впопыхах. (Русский друг его – Тургенев Был ли счастлив так "в степях"?)

Под зеленым абажуром Он всю ночь скрипел пером, Но, скучая по Гонкурам, Скоро бросил сад и дом,

И теперь острит в Париже На премьере Opera. Пыль легла на томик рыжий, Недочитанный вчера...

Но приезд наш не случаен. Пусть в полях еще мертво, Дом уютен, и хозяин Сдаст нам на зиму его.

В печке щелкают каштаны, Под окошком снег густой... Ах, пускай за нас романы Пишет кто-нибудь другой! 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

* * * Чуть пламенело утро над Багдадом, Колеблемое перси f41 ковым ветром, Когда калиф Абу-Гассан Девятый, Свершив положенное омовенье, Покинул душной спальни полумрак.

Он шел садами, раздвигая лозы, И грудь под распахнувшимся халатом Вдыхала золотистую прохладу, Даря благоухающему ветру Чуть слышную ночную теплоту,

И легкою была его походка, А радостное головокруженье Калифа задержало у бассейна, Когда по изволению аллаха Его очам предстала Красота.

Гибка, как трость, стройна, как буква Алеф, Легка, как облако, смугла, как персик, Переступив чрез павшие одежды, Она по мутно-розовым ступеням Упругим лотосом вошла в бассейн...

Когда насытились глаза калифа, А сердце стало как тугие струны, Он продолжал свой путь, кусая розу И повторяя первый стих поэмы, Которую он начал в этот день:

– "В бассейне чистое я видел серебро..." 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

РОЗИНА Долго в жилах музыка бродила, Поднимая темное вино... Но скажи мне, где все это было, Где все это было, так давно?

Свет погас, и стали вы Розиной... Дом в Севилье. Полная луна. Звон гитары – рокот соловьиный Градом бьет в полотнище окна.

Жизни, счастья пылкая возможность! Разве сердца удержать полет В силах тщетная предосторожность, Стариковской ревности расчет?

Доктор Бартоло в камзоле красном, Иезуит в сутане, клевета, Хитрая интрига – все напрасно Там, где сцена светом залита!

Опекун раздулся, точно слива, Съехал набок докторский парик, И уже влюбленный Альмавива Вам к руке за нотами приник.

Вздохи скрипок, увертюра мая. Как и полагалось пьесам встарь, Фигаро встает, приподнимая Разноцветный колдовской фонарь.

И гремит финал сквозь сумрак синий. Снова снег. Ночных каналов дрожь. В легком сердце болтовню Россини По пустынным улицам несешь.

Льется, тает холодок счастливый, Звезды и ясны и далеки. И стучат, стучат речитативы В тронутые инеем виски.

Доброй ночи, милая Розина! В мутном круге ширится луна. Дом молчит. И в зареве камина Сам Россини смотрит из окна. 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.

НАВЗИКАЯ

"Юную стройновысокую пальму

я видел однажды..."

Одиссея, песнь VI

"Далеко разрушенная Троя, Сорван парус, сломана ладья. Из когда-то славного героя Стал скитальцем бесприютным я.

Ни звезды, ни путеводных знаков... Нереида, дай мне счастье сна",И на отмель острова феаков Одиссея вынесла волна.

Он очнулся. День идет к закату. Город скрыт за рощею олив. Бедный парус натянул заплату, Розовый морщинится залив.

Тополя бормочут, засыпая, И сидит на стынущем песке Тонкая царевна Навзикая С позабытой ракушкой в руке.

"О царевна! Узких щек багрянец Как шиповник родины моей. Сядь ко мне. Я только чужестранец, Потерявший дом свой, Одиссей.

Грудь и плечи, тонкие такие, Та же страстная судьба моя. Погляди же, девушка, впервые В ту страну, откуда родом я.

Там на виноградники Итаки Смотрит беспокойная луна. Белый дом мой обступили маки, На пороге ждет меня жена.

Но, как встарь, неумолимы боги, Долго мне скитаться суждено. Отчего ж сейчас – на полдороге Сердцу стало дивно и темно?

Я хотел бы в маленькие руки Положить его – и не могу. Ты, как пальма, снилась мне в разлуке, Пальма на высоком берегу.

Не смотри мучительно и гневно, Этот миг я выпил до конца. Я смолкаю. Проводи, царевна, Чужестранца в мирный дом отца". 1920-1930 Всеволод Рождественский. Избранное. М., Л.: Художественная литература, 1965.