Текст книги "Не быль, но и не выдумка"

Автор книги: Всеволод Ревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

КУПРИН, БРЮСОВ, ОЛИГЕР

Опыт такого мастера русского слова, как Куприн, имеет огромное значение для сложного, трудного, долгого и до сих пор еще неоконченного процесса превращения «научной» (а точнее наукообразной) фантастики в раздел художественной словесности.

В 1906 году он опубликовал рассказ «Тост». В этом рассказе люди 2906 года – здесь срок не выглядит случайным – люди свободные, счастливые, красивые отдают дань уважения беззаветному героизму революционеров прошлых веков, которые сражались и умирали с верой в лучшее будущее, несмотря на невообразимо тяжкие условия, несмотря на частое непонимание и даже неблагодарность тех, за свободу кого они отдавали свои жизни. Когда люди будущего подняли за этих борцов тост, «женщина необычайной красоты» заплакала и сказала; «А все-таки… как бы я хотела жить в то время… с ними… с ними…»

В. Боровский упрекал рассказ за то, что его автор склонен возвеличивать отдельные личности и не замечает повседневной работы, «безымянных средних величин», которая ведется во имя воспеваемого писателем счастливого будущего. Трудно требовать от демократа, но отнюдь не социал-демократа Куприна, чтобы он сумел во всей полноте изобразить революционный народ, однако все познается в сравнении. И нельзя не считать «Тост» одним из скромных гимнов во славу русского революционера, особенно если вспомнить, что он был опубликован после разгрома революции 1905 года.

Правда, Куприн не удержался на этой высоте и в 1911 году в черное для русской литературы время написал сусальный рассказ «Королевский парк», с рядом странных сентенций, вроде того, что человечество скучает от всеобщего мира и благоденствия (в «Тосте» оно не скучало, а было занято величественными мировыми преобразованиями), настолько скучает, что даже бросается в кровавую схватку. Кроме того, люди очень заботятся о своих бывших властелинах и втайне весьма уважают их.

Наконец, у Куприна есть и «настоящее» научно-фантастическое произведение – повесть «Жидкое солнце». В ней соблюдены все канонические законы жанра, но она – по крайней мере сейчас, для нас – куда менее интересна и увлекательна, чем, скажем, «Звезда Соломона», может быть, потому, что в «Жидком солнце» описывается довольно условная английская, а затем абстрактно-фантастическая обстановка, в то время как в «Звезде Соломона» перед нами предстает Россия, которую Куприн умел живописать со всеми тонкостями.

Тем не менее в «Жидком солнце» Куприн стал первооткрывателем многих направлений современной фантастики. Сколь часто мы встречали впоследствии запрятанные на уединенных островах или в кратерах вулканов секретные лаборатории, оснащенные по последнему слову техники, встречали похожих ученых-чудаков, тайно разрабатывающих в этих лабораториях свои гениальные проекты на предмет осчастливливания человечества и почти всегда приходящих к краху, ибо – как теперь нам хорошо известно – одиночки не способны повернуть ход истории. Было бы смешно критиковать с современных позиций основную научно-техническую гипотезу повести – сгущение солнечных лучей. Впрочем, автор и сам называл ее «ерундой». Но во всяком случае, она свидетельствует о том, что писатель был или по крайней мере стремился быть в курсе последних научных достижений. Несмотря на трагическую развязку, повесть эта свежа по колориту, в ней чувствуется преклонение перед могуществом человеческого разума.

Среди писателей тех лет, интересовавшихся фантастикой, нельзя не вспомнить такую крупную фигуру, как Валерий Яковлевич Брюсов.

В 1907 году вышла книга Брюсова «Земная ось», первый прозаический сборник тогда уже известного поэта. Среди прочего здесь напечатаны два-три фантастических рассказа и драматические сцены «Земля». В предисловии к «Земной оси» автор сам говорит о сильном влиянии на него многих писателей, в частности Эдгара По. Но если говорить о наиболее интересной в его фантастике пьесе «Земля», то она по своему стилю, сценичности, мрачному и торжественному колориту скорее напоминает драмы Виктора Гюго, хотя они всегда были обращены в прошлое, тогда как Брюсов изображает далекое будущее.

Человечество выродилось, оно живет в роскошных, но неуютных подземельях с иссякающей водой, отгороженное от солнца, от голубого неба. Группа взбунтовавшейся молодежи решает привести в действие давно не работавшие механизмы и открыть крыши подземелий. Они рвутся к солнцу, не зная, что земля лишилась воздуха, что они идут навстречу смерти.

В. Брюсов был блестящим мастером формы, по его стихам, вероятно, можно изучать все мыслимые и даже немыслимые виды русских стихотворных размеров, строфики, рифмовки. Но на поверку многие его стихотворения оказывались холодными, описательными. Нечто подобное произошло и с его пьесой. Брюсов со свойственным ему максимализмом задумал изобразить самый последний акт мировой трагедии, т. е. своеобразный «Последний день Помпеи». Гибнут люди необычайно величественно и красиво. Их окружает пышный жреческий антураж, храмы, символы, секты… Даже в сценах разврата есть что-то от апофеоза.

Основная идея «Земли»: хотя и романтический, но безнадежный, и даже не безнадежный, в бессмысленный порыв к свободе – вызывает в памяти рассказ В. Гаршина «Attalea princeps», в котором «гордая пальма» все рвалась, рвалась на волю и, пробив крышу оранжереи, тут же замерзла. В. Гаршин смотрел на революцию пессимистически и призывал молодежь воздерживаться от безумных, по его мнению, актов. Я не думаю, чтобы Брюсов хотел сказать то же самое. Наоборот, он стоял на других, достаточно левых, часто даже «левацких» позициях, поэтому он в «Грядущих гуннах» призывал к полному разрушению старой культуры, включая в эту культуру и самого себя. Все это говорит о не слишком большой стройности в мировоззрении Брюсова тех лет.

Не проясняют дела и рассказы. «Республика Южного Креста», как видно из самого названия, описывает утопическое или, вернее, антиутопическое государство Южной полярной области, созданное крупным сталелитейным трестом, монополизировавшим там всю землю и власть. Это была очень богатая страна с роскошным главным городом Звездным, расположенным на самом полюсе. Но при всех благах жизнь горожан подчинена жестокой регламентации. Все запрограммировано – дома, пища, платье, печать. Постоянно действует «комендантский час», не прекращается подавление недовольных. Начавшаяся эпидемия губит процветающую страну. «С поразительной быстротой обнаружилось во всех падение нравственного чувства». Люди забыли все правила приличия, растеряли остатки совести и предались оргиям и насилиям. Идея этого рассказа – антибуржуазная, антитоталитаристская, как бы мы сейчас сказали.

Но рядом помещен рассказ «Последние мученики», где автор вдруг начинает поэтизировать антиреволюционные силы. В дни мировой революции в Храме заперлись члены некоей могущественной секты, сделавшей объектом своего поклонения эротическую страсть. К секте принадлежат избранные люди гибнущего общества – поэты и художники. Очень трудно сказать, на чьей стороне автор, то ли на стороне этих «последних мучеников», которые гордо решают погибнуть под пулями в момент своей последней литургии, сплетаясь на мягких коврах в любовных объятиях, то ли на стороне революционеров, окруживших храм, которые не без оснований считают поведение «избранных» попросту развратным.

Совсем недавно, в дни 100–летнего юбилея В. Я. Брюсова, был опубликован его юношеский роман «Гора Звезды», до сего времени остававшийся в архивах писателя. Роман этот написан в стиле, характерном для приключенческой литературы того времени. («У этих записок могла бы быть цель: предостеречь других, подобных мне. Но, вероятно, они никогда не найдут читателя. Пишу их соком на листьях, пишу в дебрях Африки, далеко от последних следов просвещения, под шалашом бечуана, слушая немолчный грохот Мози-оа-Тунья. О, великий водопад!») Где-то в центре Африканского континента за Проклятой пустыней герой находит поселение выходцев с Марса – лэтеев – и попадает к ним в плен. Несмотря на «ученический» характер романа и на множество заимствований «из Хаггарта», (например, дочь правителя, полюбившая героя), «Гора Звезды» привлекает резким осуждением деспотии и прославлением освободительного восстания.

Интерес к фантастике Брюсов сохранил на всю жизнь, его последние фантастические рассказы написаны уже в советское время.

В опубликованном в 1910 году «Празднике весны» Николая Олигера, писателя демократического направления, хотя и с крупными противоречиями в мировоззрении, заслуживает внимания попытка создать утопию чисто художественными средствами без экскурсантов и экскурсоводов, без статистических выкладок и пространных экономических объяснений. Вместо этого Олигер дает групповой портрет гармонического общества, точнее, не всего общества, действие происходит только в среде скульпторов, живописцев, поэтов – творческой интеллигенции. Конечно, это особая группа, и по ее изображению трудно судить о том, что представляет общество в целом. Автор иногда упоминает, что на Земле есть и заводы, и рабочие, и ученые. Но он их почти не изображает.

Автору удалось показать некоторое психологическое отличие тамошних людей от нынешних, что, между прочим, не такая уж легкая задача. Другое дело – устроит ли нас, понравится ли нам их мораль. Они настолько свободны в проявлении своей воли, что когда один из них пожелал умереть в день Праздника Весны, то, хотя его и пытались довольно вяло отговаривать, никто не усомнился в законности этого решения. Или, например, их исключительное прямодушие. Они ничего не скрывают друг от друга. Так, скульптор Коро говорит любящей его Формике, что настал час его любви с другой. Право же, этой откровенностью они часто ранят друг друга сильнее, чем мы своей недоговоренностью или притворством.

Но далеко не все хорошо в этом счастливом обществе. Какой-то червь подтачивает людей.

Правда, нерефлектирующие, не надломленные люди все же есть и там. Это, например, Мастер света, который от неразделенной любви уезжает на Север строить маяк, разгоняющий полярную ночь, и за этим нужным делом находит свое истинное призвание, и душевное успокоение, и новую любовь. Вероятно, объяснение некоторой ущербности героев и таится в их недостаточной социальной определенности, в слишком глубоком погружении в индивидуальные переживания, в слишком уж локальные художественные задачи.

Книга Олигера поэтична, грустна, хотя и не пессимистична. В общем-то она противостоит мистико-шовинистической писанине, но назвать ее удавшейся социалистической утопией мы не можем. Олигер просто не принадлежал к самым передовым кругам русских литераторов.

Однако в те же годы была создана и вторая после Чернышевского подлинно социалистическая утопия.

«КРАСНАЯ ЗВЕЗДА»

В 1908 году марсиане снова посетили Землю, но в отличие от того, что сообщил о них Герберт Уэллс, их посещение нельзя назвать нашествием. Внешне эти марсиане почти не отличались от людей, только вот глаза были у них гораздо больше, потому как света на Марсе меньше, чем у нас. Потолкавшись незамеченными некоторое время на Земле, чтобы узнать, что здесь происходит, они вернулись на Марс, захватив с собой русского социал-демократа. Леонида; по его доброй воле, конечно. Эти события описаны в романе Александра Александровича Богданова «Красная Звезда».

По своей форме «Красная Звезда», вероятно, последняя классическая утопия мировой литературы. Самой идее сделать Марс страной Утопией нельзя отказать в плодотворности. Куда скорее можно поверить, что идеальное общество обнаружилось на другой планете, чем на неведомом земном острове. Автора, как и во всякой утопии, волнуют главным образом социально-философские проблемы, поэтому он почти не теряет времени на психологические изыскания, пейзажные зарисовки и прочие беллетристические тонкости. Ему гораздо важнее показать структуру тамошнего общества и марсианскую технику, потому его герой, как и положено во всех классических утопиях, превращается в экскурсанта, которого водят, которому показывают и объясняют. Но в «Красной Звезде» есть и приобщение к новой художественной форме фантастики, например, в истории любви Леонида и Нэтти.

Определение «красная» а названии книги – это не только цвет марсианских пустынь, это и цвет революции, цвет социализма. Каким же в изображении А. Богданова предстает марсианский строй, где полностью осуществлены принципы коммунистического общества – с каждого по способностям, каждому по потребностям?

Социальные преобразования на Марсе дались трудящимся с большей легкостью, чем их земным собратьям. Благодаря природным условиям, отсутствию крупных естественных преград все народы Марса были испокон веков гораздо теснее связаны друг с другом, чем на Земле. У них и язык один, что опять-таки облегчало сплочение масс. (Невольно вспоминается ЭОЯ – Эра Общего Языка из романов И. Ефремова, которая, по мнению автора, наступит на Земле еще очень-очень нескоро.) Конечно, капиталистическое расслоение происходило и на Марсе, но оно закончилось быстро, так как укрупнение участков было необходимостью: мелкие владельцы не могли противостоять суровой марсианской природе. Рабочим удалось национализировать «землю» и взять власть в свои руки, не прибегая к кровопролитным войнам. Описывая такой спокойный путь общественного развития, как некую историческую данность, А. Богданов все время противопоставляет ему Землю, вовсе не собираясь выставлять этот путь в качестве образца.

Теперь на Марсе труд стал активной потребностью каждого, он доставляет творческую радость, рабочий день длится полтора-два с половиной часа, хотя желающие и увлеченные своим делом зачастую засиживаются долго. Люди часто меняют работу, чтобы испытать ее многообразие. Как же в этих условиях обеспечивается экономическая устойчивость? По плану, который выдают вычислительные машины. Вычислительные машины в 1908 году! Не берусь утверждать, что аппараты, описанные Богдановым, были электронно-вычислительными, но это, скорее всего, первое в мировой литературе предвидение века кибернетики – «изобретение» устройства, которое мгновенно перерабатывает огромное количество непрерывно поступающей информации и так же непрерывно выдает сведения, скажем, об избытке или недостатке рабочей силы в тех или иных отраслях промышленности. Впрочем, эти рекомендации отнюдь не обязательны, какое бы то ни было насилие вообще исключено из жизни марсианского общества, оно допускается лишь при воспитании детей, если у них неожиданно проявятся атавистические инстинкты, и с душевнобольными. Юное поколение воспитывается не в семье, а в «домах детей», где ему преподносится широкая образовательная программа, начинающаяся не с книг, а с изучения самой жизни. Зато потом, когда молодые люди переходят к теории, она дается им без скидок, всерьез, с философской глубиной. Например, учебник по истории начинается с космологического обзора мира, с образования планет из туманностей и возникновения органических соединений.

Процветают на Марсе и искусства, и надо сказать, что здесь, например в рассуждениях о красоте традиционной ритмической поэзии, совсем не разглядеть Александра Богданова – будущего теоретика Пролеткульта, предлагавшего использовать классику лишь как средство для овладения литературной техникой.

Есть, правда, что-то чрезмерно рациональное, холодноватое в марсианской жизни. Марсиане вежливы, предупредительны, деловиты, в большинстве талантливы, но, как правило, лишены страстей, которые делают земную жизнь столь же трудной, сколь и привлекательной. Логика целесообразности зачастую подменяет у них логику сердца. Только в такой обстановке и мог родиться чудовищный проект математика Стэрни, внесшего предложение поголовно уничтожить все человечество для блага ушедших вперед в своей эволюции марсиан, которым Земля подходит для колонизации больше, чем Венера. Математик, конечно, гуманист, он намерен провести это мероприятие незаметно и безболезненно. Правда, Стэрни получает жестокий отпор от сопланетников, для которых неповторимость любых форм жизни священна, но тем не менее из песни слова не выкинешь: такое предложение было произнесено и обсуждено, и никто не судил математика и не упрятал его в психиатрическую лечебницу. Суд, или, вернее, самосуд устраивает над ним не владеющий собой человек с Земли.

На молодую бурлящую Землю наиболее мыслящие марсиане смотрят с некоторой завистью. Да, Земля еще не доросла до марсианской техники и до совершенного общественного строя. Но как стремительно она развивается! То, на что марсианам понадобилось сотни лет, Земля уложила в десятки, и «ножницы» все время уменьшаются. Разглядывая в музее скульптуру прекрасного юноши, марсианская поэтесса Энно восклицает: «Это вы, это ваш мир. Это будет чудный мир, но он еще в детстве; и посмотрите, какие смутные грезы, какие тревожные образы волнуют его сознание… Он в полусне, но он проснется, я чувствую это, я глубоко верю в это!»

Кто это говорит: Энно или автор? Подлинная Красная Звезда – не столько дряхлеющий Марс, сколько юная революционная Земля.

По художественному исполнению нельзя, конечно, сравнивать «Красную Звезду» ни с предшествующей «Войной миров», ни с последующей «Аэлитой», но в одном отношении Богданов превосходит и Г. Уэллса, и А. Толстого, и вообще большинство научно-фантастических книг. У него поразительно высокий уровень научного предвидения. Американцы гордятся книгой Хьюго Гернсбека «Ральф 124 С 41 +», где действительно развернута целая программа для будущих изобретателей. Но книга Гернсбека, которая в литературном и идейном отношении представляет собой нулевую величину, появилась в журнале только через три года после выхода «Красной Звезды» и по многим чисто техническим вопросам уступает Богданову.

Надо полагать, что Богданов слышал о трудах Циолковского или читал его «Исследования мировых пространств реактивными приборами», ведь эта работа была напечатана в 1903 году в марксистском «Научном обозрении». Необходимость использования именно ракетной техники для межпланетных перелетов автор подает мотивированно, а ведь в тогдашней фантастике, пожалуй, и самолет-то еще не был как следует освоен.

Хотя в «Войне миров» и есть фраза о том, что марсиане стреляли ракетами, Уэллс еще не отдает себе отчета, для чего, собственно, они нужны. Повторяя научно несостоятельную идею Жюля Верна, он переносит марсиан на Землю в пушечном ядре. А. Толстой в 1923 году, конечно, уже отправит путешествовать героев «Аэлиты» в ракете. Но это чисто условная, так сказать, литературная ракета. Его конструкция не то что до Марса не долетела бы, а и с поверхности Земли не оторвалась. Я вовсе не критикую А. Толстого за это; подобные технические неувязки не имеют ровно никакого значения для его прекрасного романа.

Но отдадим должное прозорливости Богданова. Этеронеф – марсианский межпланетный корабль – это весьма совершенное и по сей день еще не осуществленное создание технического гения. Движется он энергией ядерного распада, если применить современную терминологию, т. е, практически это атомолет. В последующем мы встретим столь же четкое указание на тип двигателя лет этак через пятьдесят, после изготовления и применения атомной бомбы.

Уже шла речь об описанных Богдановым цифровых машинах, управляющих производством, этого также еще очень долго не будет ни у кого. Да и сама идея планового управления народным хозяйством тоже немалого стоит. Мы находим в романе заводы, в которых осуществились идеи современной технической эстетики, широкое промышленное использование радиоактивных (у Бодганова – радиицирующих) элементов, искусственный белок, кинематограф не только звуковой, но даже и стереоскопический, пишущие машинки, способные записывать текст под диктовку, синтетические волокна… Нет, право же, не так плохо для 1908 года! Возьмем, например, описание автоматизированного поточного производства синтетических тканей:

«Несколько раз в месяц с ближайших химических заводов по рельсовым путям доставлялся „материал“ для пряжи в виде полужидкого прозрачного вещества в больших цистернах. Из этих цистерн материал при помощи особых аппаратов, устраняющих доступ воздуха, переливался в огромный, высоко подвешенный металлический резервуар, плоское дно которого имело сотни тысяч тончайших микроскопических отверстий. Через отверстия вязкая жидкость продавливалась под большим давлением тончайшими струйками, которые под действием воздуха затвердевали уже в нескольких сантиметрах и превращались в прочные паутинные волокна. Десятки тысяч механических веретен подхватывали эти волокна, скручивали их десятками в нити различной толщины и плотности и тянули их дальше, передавая готовую „пряжу“ в следующее ткацкое отделение. Там на ткацких станках нити переплетались в различные ткани, от самых нежных, как кисея и батист, до самых плотных, как сукно и войлок, которые бесконечными широкими лентами тянулись еще дальше, в мастерскую кройки. Здесь их подхватывали новые машины, тщательно складывали во много слоев и вырезывали из них тысячами заранее намеченные и размеренные по чертежам разнообразные выкройки отдельных частей костюма.

В швейной мастерской скроенные куски сшивались в готовое платье, но без всяких иголок, ниток и швейных машин…»

Эти строки можно, не изменив в них ни единого слова, вставить в современный научно-популярный очерк. Впрочем, клеевое соединение тканей еще только начинает внедряться.

Через несколько лет А. Богданов написал «Инженера Мэнни», тоже марсианскую утопию. Это предыстория общества на Марсе, когда там была еще классовая структура. В романе описывается строительство гигантского канала и зарождение рабочего движения. «Инженер Мэнни» печально известен тем, что В. И. Ленин дал на него отрицательный отзыв в письме к Луначарскому.

Образ великого строителя каналов Мэнни, безжалостного эксплуататора, который бросил в болота на погибель десятки тысяч рабочих, явно героизирован. Все же нельзя не отметить, что такой же героической фигурой предстает и вождь рабочих Нэтти, хотя в его борьбе за освобождение труда есть примиренческие тенденции; Нэтти старается до последней возможности сотрудничать с правительством. Художественно самое сильное место в книге – это, может быть, излагаемая Нэтти теория вампиров – емкий сатирический образ отступников и перерожденцев. Каждый человек, говорит Нэтти, живет за счет труда других людей, своим существованием он что-то отнимает у жизни, но пока он дает ей больше того, что берет, он увеличивает сумму жизни, он в ней плюс, положительная величина. Но бывает так, что он начинает брать у жизни больше, чем давать ей. И тогда он становится вампиром – живым мертвецом, который пьет соки жизни, и он особенно опасен, если при жизни был сильной личностью.

Философские взгляды Богданова, которые Ленин подверг уничтожающей критике в «Материализме и эмпириокритицизме», хотя и были сформулированы до появления «Красной Звезды», к счастью, не нашли в ней отражения. Зато «Инженер Мэнни» пронизан настроениями, которые владели автором, занятым созданием теории «всеобщей организационной науки», под которой он понимал науку о построении социалистического общества. Этой наукой, по его мнению, должен овладеть пролетариат до того, как он попытается взять власть в свои руки. Такая программа отодвигала проведение социалистической революции в неопределенное будущее. Возражая на подобные взгляды, Ленин позднее писал: «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный „уровень культуры“…), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы».

Здесь, конечно, нет места для подробного разговора об идейных заблуждениях Богданова, в значительной мере искупленных его героической смертью уже в советское время. Он, будучи директором созданного им Института переливания крови, погиб, поставив опыт на себе. (Идея переливания крови занимала его с давних пор, еще в «Красной Звезде» марсианские врачи пользуются этим приемом для омоложения организма.)

«Красная Звезда» открывает собой новую главу в истории русской фантастической литературы, главу несравненно более яркую и богатую, а именно – фантастику советскую.

* * *

Прежде чем поставить окончательную точку, надо, видимо, ответить на недоуменный вопрос, который может возникнуть у читателя. Не странно ли под рубрикой «Новое в жизни, науке, технике» обнаружить разговор о произведениях сто– или даже двухсотлетней давности? Что ж, ведь новое можно открыть и в старом, давно забытом, и в серии «Литература» не раз выходили брошюры, связывающие литературу прошлого с современностью. Эту традицию продолжает и данная книга.

О русской дореволюционной фантастике писали вообще очень редко, да и сами произведения, как уже говорилось, в значительной мере представляют собой сейчас библиографическую редкость. Правда, есть среди них и такие, которые неоднократно переиздавались и в наше время, например, работы Одоевского или Куприна, не говоря уже о творениях классиков. Не так давно, в 1977 году, издательство «Молодая гвардия» выпустило сборник «Взгляд сквозь столетия», в который включены некоторые произведения русской фантастики конца XVIII – начала XIX века. Изложенное выше дает представление о том, каким сложным и противоречивым явлением была фантастика конца XIX – начала XX столетия, но это не значит, что среди массы выпущенных книг нельзя отыскать таких, которые заслуживали бы переиздания. Но пока эти книги можно найти только в самых больших библиотеках.

А насколько изложенный здесь материал действительно оказался новым и полезным – судить, конечно, читателю.