Текст книги "Психологический аспект истории и перспектив нынешней глобальной цивилизации"

Автор книги: (ВП СССР) Внутренний Предиктор СССР

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Соответственно в компактно проживающей общине, где все знают всех, не было места и тирании той или иной личности^[86], поскольку, стараясь избежать ошибок, руководство само было заинтересовано в том, чтобы изучить, как принято говорить ныне, «общественное мнение», и подумать особо над нестандартными мнениями, поскольку, если стандартные мнения оказываются ошибочными или заведомо тупиковыми, и потому не позволяют решить проблему, то нестандартные могут оказаться эффективными.

С другой стороны, и руководимые общинники объективно были заинтересованы в безошибочности действий руководства и потому в меру своих возможностей подстраховывали руководство, оказывая руководителям разнородную поддержку, прежде всего – в аспекте освещения обстановки. При относительно низкой производительности труда – время дорого и для труда, и для отдыха, поэтому «базару» как способу “самоуправления” – пустопорожней говорильне о надуманном и неактуальном, принятию жизненно несостоятельных “управленческих” решений – в жизни общины места быть не могло, и соответственно должна была вырабатываться, как говорят ныне, этика делового и житейского общения руководимых и руководителей, экономившая время и тех, и других.

Семьи были, но они были частью общин. Было и многожёнство, являвшееся ответом общества на более высокие травматизм и смертность мужчин в работах за пределами границ поселений (охота на кабана или медведя, рыбная ловля с челна-однодревки – не самые безопасные занятия) и военных столкновений (о чём дальше): в интересах стабильного развития общины женщины не должны оставаться одинокими и безплодными.

Характер полного спектра трудовой деятельности, обеспечивавшей жизнь общины, и его разпределение по представителям обоих полов были таковы, что премудрая в русских сказках – Василиса, а не некий «Вася», и мама Василисы – Баба Яга. Дело в том, что та часть спектра работ, которая приходилась на долю женщин, протекала большей частью в пределах поселений и была однообразна по своему характеру, вследствие чего многое могло выполняться доброкачественно на основе сформированных привычек-автоматизмов. При ведении таких работ творческий мыслительный потенциал женщин оказывался высвобожденным и мог поддерживать два общественно значимых процесса:

систематическое накопление, осмысление и переосмысление информации, приносимой в поселение разными людьми и выработкой понимания смысла жизни;

матрично-эгрегориальной поддержкой деятельности мужчин за пределами поселения^[87].

Последнему в женской составляющей спектра деятельности общинников способствовало также и то, что личностное развитие мальчиков и девочек на пути к человечному типу строя психики протекает по разному – оно идёт навстречу друг другу:

девочки начинают с освоения интуиции и заканчивают овладением разумом;

мальчики начинают с овладения разумом и заканчивают овладением интуицией;

воля осваивается и теми, и другими где-то на середине этого пути (конечно если осваивается)^[88].

Именно поэтому в обществе, где человечный тип строя психики в личностном развитии к началу юности не достигается, женщины статистически чаще дают правильные ответы на вопросы типа «надо – не надо» что-либо делать сейчас и в будущем, не умея мотивировать, обосновать решение, а мужчины статистически чаще мотивировано способны объяснить, что и как надо было сделать в прошлом для того, чтобы получилось лучше, чем оно получилось реально^[89].

Однако характер той части спектра деятельности (в том числе и ратной), которая приходилась в древности на долю мужчин, был таков, что их внимание и творческий потенциал был вовлечён в те виды деятельности, которыми они занимались непосредственно: размечтайся на охоте на кабана о светлом будущем – и в лучшем для тебя случае кабанчик убежит, а в худшем – ты калека и обуза для общинников; то же касается и войны. Поэтому перед мужчинами возможность подумать о смысле жизни вообще открывалась только, когда они достигали общинно признаваемой старости или вследствие полученных увечий или иных нарушений здоровья не могли вести трудовую и ратную деятельность за пределами поселения. Женщина же могла, сидя за прялкой или за ткацким станом, мечтать о будущем, а поскольку мысль материальна, то если она мечтала в открытом жизни настроении, то течение жизни отзывалось её мечте.

Обусловленность жизни всякого индивида благополучием общины в целом выражалась и в самоотверженности в защите общины и других общинников персонально вплоть до самопожертвования в реальном деле, а также в признании за руководством не только права, но и обязанности жертвовать людьми в реальном деле (т.е. посылать их на верную смерть) в тяжёлых ситуациях в интересах сохранения жизни общины.

***

 Та область жизни общества, которая ныне иногда именуется «кризисный менеджмент», вследствие того, что признаётся отличие принципов, на основе которых организовано повседневное нормальное управление, и принципов, на основе которых действуют «кризисные менеджеры», – ещё одна ипостась проявления Русского духа. Она имеет много общего как в аспекте обороны от агрессии, так и в аспекте преодоления воздействия стихийных бедствий. В обоих вариантах действия укладываются в понятие «защищать Родину».

«Защищать Родину» – включает в себя и принимать первый бой по своей инициативе под свою ответственность, когда все (включая и высшее руководство) «спят» или дезорганизованы, а агрессор имеет подавляющее превозходство и нагло прёт; и если не принять и не выдержать первый бой, то потом Родину как воплощение Правды Божией не вынести в будущее из самых страшных катастроф, в которые она попадает изключительно потому, что люди, в ней живущие, уклоняются от Правды Божией. То же касается и стихийных бедствий.

Выход из катастроф начинается с мобилизации ресурсов и создания стратегической обороны. В Русском духе – духе (эгрегоре) многонациональной Русской цивилизации эту задачу на протяжении всей памятной истории решает специфическое ядро эгрегора преодоления катастроф (включая и военные катастрофы), которое принимает управление делами на себя в результате краха всякого иного управления и самоуправления в обществе.

Алгоритмика этого узкоспециализированного ядра эгрегора преодоления катастроф носит характер анализа отношений и управления через отношения внешними по отношению к ядру процессами. И это ядро кроме заданности цели «непреклонно защищать Правду Божию и Родину» почти что не имеет какого бы то ни было иного содержания.

Вследствие того, что это ядро почти что не имеет содержания, оно, объективно пребывая в эгрегоре Руси, обладает двумя специфическими свойствами:

оно почти невидимо, поскольку выявление отношений (тем более не активизированных) – дело более тонкое, нежели выявление и анализ содержания;

его алгоритмика легко стыкуется с алгоритмикой иных эгрегоров, управляя их содержанием в соответствии со своей очень простой системой основных управленческих категорий, которые можно охарактеризовать так:

воздействующая на Родину опасность: в истории это большей частью – враг-завоеватель, а так же тупые (в смысле бездумные) орудия врага или помехи;

факторы, власть над которыми устраняет как саму опасность, так и воздействие её поражающих факторов: в случае военных действий это – объекты и субъекты врага, утрата которых делает для него войну неприемлемой;

то, что не представляется возможным защитить в процессе преодоления катастрофы: в случае военных действий – «трава на поле боя»;

ядро устойчивости эгрегора преодоления катастроф – координаторы и специалисты: по отношению к военным катастрофам это – воины поля боя, оружейники и прочий тыл, руководители фронта, руководители тыла, координаторы фронта и тыла^[90];

ресурсы (включая и людские), подлежащие мобилизации и изпользованию в процессе устранения опасности и воздействия её поражающих факторов: в случае войны – все средства воздействия на врага и его подавления и уничтожения;

ресурсы, подлежащие безусловной защите и охране от воздействия на них опасности и её поражающих факторов: в случае войны – подлежащие защите и охране от воздействия врага.

Этот эгрегор, как и все прочие эгрегоры в толпо-“элитарном” обществе, работает как запрограммированный автомат помимо воли людей, изполняющих в его алгоритмике те или иные роли (функции), хотя люди способны изменить алгоритмику и его как и всякого эгрегора, порождённого обществом. И он охватывает все шесть приоритетов обобщённых средств управления / оружия^[91] , которые оказываются развиты в культуре ко времени его активизации в ходе той или иной природной или социальной катастрофы.

Всё, что основательно либо по ошибке отнесено его алгоритмикой к категории № 1 – подлежит нейтрализации или уничтожению в соответствии со стратегией, характер которой определяется с одной стороны – характером и мощью воздействующей опасности (в частном случае, – врага), а с другой стороны – ресурсами, подвластными этому эгрегору.

Всё, что отнесено к категории № 3, может уничтожаться в ходе преодоления катастрофы (в частности, в ходе боевых действий это – «трава на поле боя»), если это не удаётся сохранить по тем или иным причинам.

Всё, что отнесено в алгоритмике эгрегора к категории № 4 – ядру устойчивости, – не имеет никаких иных прав, кроме Права, тождественного священному долгу, защищать Правду Божию и Родину в русле действующей алгоритмики этого эгрегора в конкретных исторически сложившихся обстоятельствах – этому жесточайшему критерию «кадровой политики» эгрегора отвечают далеко не все признанные толпо-“элитарным” обществом профессионалы-политики и профессионалы спецслужб и военного дела, но ему же отвечают и некоторые лица, которые не имеют никаких явно видимых признаков принадлежности к среде управленцев, среде спецслужб и военной среде. В этой категории каждый должен быть готов к тому, чтобы хоть в одиночку, хоть в организационных порядках в любых предъявленных Жизнью условиях проявить себя предельно эффективно в алгоритмике этого эгрегора вплоть до самопожертвования^[92]. Неспособность освободить свою алгоритмику психики от власти мнения «что я один могу сделать?»^[93] (в военно-прикладных аспектах – «один в поле не воин…») – надёжнейшая защита от проникновения в это ядро субъектов, чуждых и ему, и Праведному долгу человека быть наместником Божиим на Земле.

Всё, что отнесено к ресурсам, подлежащим мобилизации и изпользованию в преодолении действующей опасности и её поражающих факторов, вовлекается ядром устойчивости в разнородные процессы на основе принципа «подчиняйся сам^[94]и подчиняй других», что обеспечивает устойчивый автоматизм выработки и проведения в жизнь стратегии преодоления катастрофы, в том числе и стратегии победы над врагом. Те, кого алгоритмика эгрегора относит к этой категории, имеют право саботировать принцип «подчиняйся и подчиняй других», но в результате такого саботажа они переходят в категорию № 1 (опасность, её факторы воздействия; враги, тупые орудия врагов и помехи) или в категорию № 3 – то, что невозможно защитить в сложившихся обстоятельствах (в случае военных действий – «трава на поле боя»).

Всё, что отнесено к ресурсам, подлежащим безусловной защите и охране от воздействия на них опасности и её поражающих факторов, обладает наивысшей значимостью, поскольку после организации стратегической обороны и последующего преодоления природной или социальной катастрофы (победы над врагом) именно они должны обеспечить развёртывание всей полноты и разнообразия жизни в новом качестве спасённой Родины. Однако в каких-то ситуациях категории № 6 и № 2 могут совпадать по своему составу полностью или частично.^[95]

***

 В обычной же – не чрезвычайной обстановке – для общинной этики характерна поддержка общиной и общинниками персонально других людей – от щедрот своих или по способности. И наряду с этим для общинной этики характерно отрицание паразитизма и отказ в поддержке тем, кто идентифицируется в качестве паразита. Соответственно:

Если говорить о «кадровой политике» общины, то в ней главное не то, что община в праве принять со стороны человека, а в том, что община в праве изгнать из себя всякого, кто не поддерживает принятых в ней норм трудовой и житейской этики.^[96]

Управление делами в такой компактно проживающей общине, а по существу её самоуправление было основано как на персонально-адресном, так и на циркулярном (для всех) в личном общении разпространении информации и могло быть эффективным только на основе взаимного доверия руководителей и руководимых, а равно и при отсутствии:

во-первых, лживости как способа замазать и скрыть свои ошибки или управлять людьми как орудиями в достижении каких-либо своих или групповых целей,

и, во-вторых, личностного самодовольства, в жертву какому «идолу» общество допускает приносить всё, вплоть до жизни других людей, биоценозов и планеты Земля.

По существу это означает, что внутри общины может быть более или менее ярко выраженная профессиональная специализация, но иерархичности личностных взаимоотношений быть не может; и каждый человек для общины, не превысившей порога максимальной численности, дорог.

Здесь особо необходимо обратить внимание на неразрывность в жизни общины взаимной причинно-следственной обусловленности – т.е. алгоритмической закольцованности возпроизводства в жизни – 1) взаимного доверия руководителей и руководимых 2) отсутствия в системе общественных отношений заведомой лжи (ошибки могут быть) и «идола»личностного самодовольства, который не может существовать в обществе без умышленных или вынужденных, в том числе и массовых, человеческих жертвоприношений и надругательства над людьми, над Природой регионов и Планетой, и далее вплоть до богохуления.

Но зерном, из которого вырастает всё, здесь является не знающая изключений правдивость людей в общении друг с другом. Если этого нет, то:

ложь неизбежно оказывается в основе управленческих решений, что ведёт к ошибкам управления деятельностью и ущербу, наносимому общине в целом или тем или иным общинникам персонально;

ложь оказывается под защитой культа «идола» чьего-либо личностного или группового самодовольства, что делает управленческие ошибки не только неустранимыми, но и возводит их в ранг системного фактора;

вследствие ошибок в управлении и умышленного ущерба, наносимого общему делу вследствие самодовольства и сопутствующей ему заведомой лжи, ошибки управления и ущерб накапливаются в процессе управления, что влечёт за собой недоверие руководству со стороны руководимых, саботаж их управленческих решений (тоже не всегда оправданный обстоятельствами), спонтанные всплески и организацию управления, альтернативного по отношению к исторически сложившемуся в той же самой социальной системе, и это ведёт:

либо к разпаду прежней общины, становлению новой и появлению некоторого количества изгоев из числа лжецов и самодовольных, которым не находится места в новой общине^[97];

либо к переходу группы людей, составлявших общину, к управлению, на иных принципах, осуществление которых уничтожает общинный характер их жизни.

Вот в общем-то и всё принципиально значимое, что можно сказать о жизни компактно проживающей на основе своего труда общины, вне зависимости от того, к какой культуре община принадлежит и в каком регионе с какими природно-географическими условиями сложился компактно-общинный уклад жизни. Но всему этому в каждой культуре со сложившимся устойчивым в преемственности поколений компактно-общинным укладом жизни сопутствует и некоторая специфика, отличающая всякую культуру от других. Это касается и культуры компактно-общинного проживания, в которой возник изначальный русский характер.

Но нас будет интересовать не то, что славянские женщины в древности вплетали в причёску специфические украшения (так называемые височные кольца) и каждая племенная группа славян отличалась от других в том числе и стилем височных колец, о чём мало кто ныне знает; а маори в Новой Зеландии делали татуировки, что почти все помнят по роману Жюля Верна “Дети капитана Гранта”; а у кого-то были топоры специфической формы или уникальные узоры на посуде, о чём знают только историки – узкие специалисты по доисторическим культурам.

Нас будет интересовать специфика межобщинных взаимоотношений и цивилизационная специфика культуры, в которой возник и выразился изначальный русский характер.

3.5. Межобщинные отношения и Русский дух

 Однако, выявив ту этику, на основе которой община (в том числе и не компактная) может жить в преемственности поколений, идеализировать жизнь людей и общества в целом в ту эпоху тоже не следует.

Такие «молодецкие забавы» как кулачный бой стенка на стенку – улица на улицу, деревня на деревню, а в городе – район на район, возведённые в ранг праздничных ритуалов^[98] или способа свободного времяпрепровождения, и дожившие в таковом качестве до середины 1930 х гг. даже в крупных городах^[99], тоже из той древней эпохи. Злобу в эти «забавы» не вкладывали, за проявления в них злобы кем-либо сами же могли покалечить или убить, но не сразу в ходе боя стенка на стенку, а потом, объяснив предварительно виновнику – за что ему предстоит принять кару. Кровь в этих «забавах» лилась настоящая, зубы, а иногда глаза вылетали, носы, челюсти и рёбра ломались на самом деле, но потерпевшему поражение бойцу достаточно было сеть на землю или не подняться с земли после того, как его сбили с ног, обозначив тем самым всем свою неспособность участвовать в потешном бою дальше. И если осевшего или упавшего кто-то посмел ударить, то после этого у него надолго пропала бы охота так поступать; а может быть он уже никогда и не смог бы участвовать в такой «забаве»: и свои, и чужие отделали бы так, что мало не показалось^[100]. Это учило людей самообладанию, сдержанности и определённой заботе о своих.

Из той же эпохи и другая традиция, тоже дожившая до наших дней (в том числе и во многих городах): в определённую общеизвестную для носителей традиции дату, как правило ночью, ватага молодцов проникает на чужую территорию и «шутит»: разберёт поленицу дров или амбар, подопрёт дверь в избу, что-то сворует или угонит. В наши дни эта традиционная «забава» тоже утратила общественную полезность, выродилась в разрушительный вандализм и хулиганство. И в тех местностях (особенно в городах), где она практикуется доныне, она представляет собой для милиции особую «головную боль» на одну летнюю ночь.

Вот одна из реальных молодецких выходок 1970 х гг. Городская улица, ведущая к реке, имеет общую протяжённость спуска изменяющейся крутизны около 2 км с общим перепадом высот метров в 60. В ночь таких ритуальных игрищ, молодёжь спустила вдоль улицы автомобильный одноосный прицеп – бочку с квасом весом около полутора тонн, которая стояла на своей обычной точке торговли и, как всегда, была оставлена на своём обычном месте на ночь, поскольку квас из неё накануне не был продан. Обошлось без жертв и увечий, кроме бочки-полуприцепа ничего не было разбито – повезло.

Понятно, что от таких традиций, тем более в их извращённо-отмороженных выражениях, сейчас одни проблемы, но встаёт вопрос: откуда они взялись и для чего возникли?

Однако, при всей их кажущейся дикости, некогда в далёком прошлом они были своеобразным выражением заботы о людях и были общественно полезны. И именно в силу этого они сложились, существовали и поддерживались на протяжении многих веков.

Но дело не в том, что многие люди переживают определённый возраст, когда сила уже есть, а ума и ответственности за её применение ещё нет^[101], вследствие чего и возникают общественные институты, в которых «удаль молодецкая» могла бы разгуляться «на полную катушку», не досаждая серьёзными неприятностями всем прочим остепенившимся с возрастом обывателям.

Хоть образ жизни в лесах Восточно-Европейской равнины и был таков, что военные захваты добычи на этой территории её жителями как «экономический уклад» были не оправданы, но эпизодические межобщинные конфликты не могли не возникать в силу разных причин и мотиваций. Соответственно была и внутренняя потребность в том, чтобы владеть навыками ведения боя в том числе и для того, чтобы не порождать и не поощрять в соседях безнаказанной вседозволенности.

Кроме того, торговля за пределами своей «этнической территории» велась и тогда, но в те времена её можно было вести только под прикрытием своей военной силы, поскольку в противном случае за пределами территории своей культурной общности купцы вместе со своим товаром гарантированно превратились бы в чью-то военную добычу.

Также не следует забывать, что по соседству жили и носители культур, основанных на иных принципах. Жившим далее к югу кочевникам-скотоводам были нужны не только кони, коровы и бараны, но и рабы: в меньшем количестве – для нужд собственного хозяйства; в большем количестве – на продажу своим соседям (доход от продажи раба, на протяжении всей истории больше, чем доход от продажи барана)^[102].

Да и девицы-красавицы и женщины – иноплемённые и из других общин – для некоторой части мужчин – и в степи, и в лесу – всегда были более привлекательны, нежели свои соотечественницы, с которыми они играли в раннем детстве. И эту потребность – генетико-биологически оправданную – не всегда удавалось удовлетворить мирными средствами.

Соответственно этим историко-культурным и природно-географическим обстоятельствам степные скотоводы предпринимали военные набеги с целью захвата рабов, проникая в леса на многие десятки и сотни километров^[103] . И хоть лес представлял собой естественно-природную фортификационную систему, но и как всякий «укрепрайон» абсолютной непроходимости для врага лес не гарантировал, тем более в лесостепных районах, где массивы леса и степи сменяют друг друга, вследствие чего ярко выраженной границы «степь – непроходимый лес» не существует; да и в лесных чащобах-массивах – хоть и бездорожье, но звериные тропы есть, поскольку и доныне живут в лесах Восточно-Европейской равнины и кабаны, и лоси, а где пройдёт лось, – там пройдёт и группа конников; а в древности жили в лесах и более крупные копытные – буйволы, зубры и туры. Так, что, умея ориентироваться, группа конников-захватчиков, совершая набег, могла углубиться в лес очень далеко, вследствие чего и в сотнях километрах от начала лесных массивов осёдлое население лесов не было гарантировано от захвата в полон (плен) и от разграбления жилищ в ходе набега степняков.

Набеги из степи надо было перехватывать и на подступах, и в лесной чащобе, а в ряде случаев надо было и отбивать захваченный кочевниками полон (т.е. пленных), поскольку каждый человек при компактно-общинном укладе жизни дурог. А один из способов обезопасить себя от набегов – их «профилактировать», т.е. организовывать самим походы в степь, выжигать её на десятки и сотни километров, пуская пал при благоприятном направлении ветров, портить източники воды и т.п., что, естественно, вызывало неудовольствие у жителей степи, живших вблизи лесной зоны, которое выражалось в их ответных и в упреждающих боевых действиях против жителей лесов^[104].

Т.е. потребность в боевой подготовке подростков и взрослого населения у общинников, живших в лесах Восточно-Европейской равнины, объективно была. Соответственно реальным потребностям участия в бою общинники должны были уметь быстро преобразиться из рабочей артели или поселенцев в эффективную боевую дружину, а для этого необходимо – владеть и определёнными навыками, в том числе и такими, как:

Умением скрытно проникнуть на чужую, возможно охраняемую, территорию. – Вот вам и общественная полезность «молодецких шуток» на чужой территории, которые не только не разсматривались как преступления и хулиганство, но и возпринимались как должное всеми кто, прозевал вторжение ватаги и её «шутки» на грани реальной агрессии. Если же такого рода шутки вершились на своей территории, то их объектами имели шансы стать прежде всего те, кто нарушал сложившиеся в общине (в миру) нормы этики, а также ещё не успевшие прижиться и стать своими пришельцы.

Держать сплочённые боевые порядки и вести бой, перенося реальную боль от полученных ран. Если этому учиться в первом реальном бою, то нет никаких гарантий, что этот бой не стане последним для его участников: достаточно дрогнуть нескольким – боевые порядки разсыплются и второго боя уже не будет, поскольку если противник – степняки, – то после этого, они переловят всех разбежавшихся поодиночке арканами. А кулачный бой стенка на стенку – как раз и давал возможность научиться держать сплочённые боевые порядки (равно как в пешем строю, так и в конном – главное освоить принцип), претерпевая настоящую боль и видя настоящую кровь, свою и чужую. В кулачном бою по неосторожности – как по своей собственной, так и чужой – выбивали зубы и глаза, ломали носы, челюсти и рёбра, но это никогда не было целью боя стенка на стенку. И поскольку это было действительно предназначено для защиты общества в целом, жесточайше – вплоть до безпощадности – сами же участники боя наказывали тех, кто вносил в потешный бой злобу и упивался чужой болью и унижением. Именно поэтому осевший на землю и упавший были в этой «забаве» в полной безопасности.

То же касается и конных забав, доживших до конца XIX – начал ХХ веков (картина В.И.Сурикова “Взятие снежного городка” – об этом), назначение которых заблаговременно приучить и коня к тому, чтобы нести всадника в реальном бою и не шарахаться от попыток воздействия на него противника. Конь должен быть богатырским, а не «волчьей сытью, травяным мешком» (так коней в моменты испуга именуют былинные богатыри).

Особую роль играли танцы. Здесь отметим только то, что украинский гопак в его полном жизненном варианте, а не в сценически-академически эстетически “причёсанном” виде – свод поражающих и оборонительных движений рукопашного боя древних славян. Но в жизни наших предков боевые искусства не были аналогами единоборств, характерных для культур Востока и Запада и носителями которых являются индивиды.

В Руси изначальной индивид был носителем преимущественно психической по своему качеству жизненной практики вхождения в определённое настроение, которое условно и только отчасти можно назвать «боевой транс».

В этом настроении он мог вступать в бой, будучи полностью невежественным и неумелым во всём, что ныне относится к боевым искусствам, поскольку, когда он пребывал в таком настроении, его эгрегоры были носителями всей алгоритмики необходимых оборонительных и поражающих телодвижений, и через эти же эгрегоры и ноосферу в целом обеспечивался и доступ к алгоритмике оборонительных и поражающих телодвижений противника. Вследствие этого при владении такого рода личностной психологической практикой создания определённого настроения систематические многочасовые тренировки, состоящие в нанесении ударов ладонями и ступнями по брёвнам с торчащими из них брусками^[105] и т.п. и работа с партнёрами, были просто излишними, а стандарт всеобщий телесной развитости и грациозности был гораздо выше нынешнего – в силу иного образа жизни и иного характера труда. Под взглядом ребёнка, пребывающего в таком настроении, может драпать толпа взрослых, – не разумея, что произходит, и забыв о своих агрессивных намерениях под воздействием охватившего её ужаса, – потому, что Бог действительно не в силе, а в Правде.

И когда былины повествуют о том, что тот или иной русский богатырь в одиночку разогнал или побил если не целое войско, то многочисленный боевой отряд, это не художественный вымысел: это бывало, но это было не столько выражением физической силы и каких-то изощрённых приёмов ведения боя русским богатырём, а результатом воздействия психики индивида, пребывающего в Русском духе, на психику индивидов в Русском духе не пребывающих^[106]; а физическая сила и освоенные приёмы ведения боя были только подспорьем этому. Поэтому, чем больше враг знал и умел в смысле владения боевыми искусствами, и чем был более настырен в своей агрессивности, – тем больше у него было шансов покалечиться и убиться в агрессии против носителя Русского духа^[107].

***

  Естественен и закономерны вопросы:

А куда это всё исчезло в более поздние времена и почему не возпроизводится в жизни даже теми, кто убеждён в достоверности былинных свидетельств о боевых успехах богатырей?

И почему былинных свидетельств не подтверждают противники?

Дело в том, что вхождение индивида во всякий эгрегор, в том числе и в тот, который именуется «Русский дух»^[108], во многом аналогично тому, что произходит в компьютерных сетях: есть серверы, которые после установления соединения с ними запрашивают у пользователя пароль доступа, а иногда и просят повторять его в процессе работы или перейти на иной протокол обмена данными. Если пароль не предъявлен или протокол обмена данными – не тот, то – «Access denied» – оставайся при своём и действуй, как сам умеешь.

Если же говорить о Русском духе как об определённом культурно обусловленном и поддерживающем возпроизводство культуры эгрегоре, то его алгоритмика включает в себя:

ту этику, которая была выявлена выше в разделе 3.4 как необходимая для устойчивости общинного уклада жизни в преемственности поколений;

свойственную этой этике искренность в понимании сути Добра и Зла в их конкретных жизненных проявлениях;

искреннюю (а не показную) самоотверженность в приверженности Добру в полноте и внутренней непротиворечивости алгоритмики психики личности.

Поскольку полная искренность, целостность психики (в смысле согласованности и взаимной связанности составляющих её специализированных по предназначению алгоритмов), самоотверженность вплоть до самопожертвования и общинная этика в целом это – то, что не свойственно людям в их большинстве в толпо-“элитарном” обществе, то с переходом от общинности к толпо-“элитаризму” – «Access denied» объективно, даже если у тебя в паспорте на каждой странице будет написано, что ты «этнический русский» в 10 поколениях и слова «Слава России!!!» вытатуированы на груди древнеславянской вязью, либо ритуальный каменный топорик, лично сделанный пра-пра-предком, передаётся на протяжении многих тысячелетий от отца к избранному сыну – наследнику некой древнеславянской знахарской традиции: всё равно – «Access denied», ты – не русский, поскольку твой личный дух эгрегор, называемый «Русский дух», – не приемлет.

Однако в эпохи социальных катастроф и военных поражений, когда поток жизненных неурядиц смывает с душ людей всю наносную грязь этических норм толпо-“элитаризма”, большему или меньшему количеству людей удаётся войти в Русский дух, что влечёт соответствующие последствия для тех, кто совершает агрессию против них. Но по свершении действительно чудесных подвигов, в результате которых катастрофа преодолевается, – вследствие возвращения к привычным этическим нормам толпо-“элитаризма”, – снова наступает состояние «Access denied»^[109].