Текст книги "Время Крылатых(СИ)"

Автор книги: Вороницкий Ярослав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Ярослав Вороницкий
Время Крылатых

Время Крылатых.

I

Серый холм.

1. Рохом.

2. Мрита.

3. Рамир.

4. Дец.

5. Дань Углаю.

6. Котёл.

7. Вино ткачей.

8. Газель в тигровой хурке.

9. Пустошь Дамлир.

10. Унгал.

11. Агосара.

Глоссарий и бестиарий Форна.

 Ар – музыкальный инструмент.

 Арахнар – могущественная цивилизация Пауков, предшествовавшая цивилизации

Драконов.

 Арналы – странствующий музыкант.

 Арога – баллада, преимущественно героического содержания.

 Асталла – баллада лирического содержания.

 Ахара – погребальная песня.

 Бунак – знамя.

 Бурн – горячительный напиток из мёда, вереска, корней валерианы, зверобоя,

чабреца, некоторых других растений, а так же грибов.

 Бурнутый – зверь перебравший бурна.

 Вувор – реликтовый хищник, обитатель подземных рек.

 Вудул – шаман.

 Децар – командир деца, воинский десятник.

 Змирг – реликт, описанный позже как кольчатая земляная мурена (Zmyrgus annulatus

Ors 1772). Длина тела до 15 метров, самки крупнее, тело удлинённое,

веретенообразное, кольчатое. Обитает под землёй, по ночам выползает на

поверхность, прорывает ходы в овраги, обрывистые берега рек. Хорошо плавает и

любит воду, часто передвигается по подземным руслам, проникает в колодцы,

разрывает свежие могилы, похищая трупы.

 Кисава – небольшой кошель для амулетов, оберегов и ценных вещей. Носился на шее,

под одеждой.

 Ликаоны – степные гиеновидные собаки.

 Лирг – крупный травоядный реликт, похожий на тапира.

 Матар – сорт зелёного чая. Приготавливается из молодых ветвей матарового дерева.

 Махай – пьяная драка. (Чего морды драные?! Опять махай был?!)

 Мёртвыш – привидение, призрак.

 Нукарх – наёмный убийца.

 Олор – гористая местность к западу от Форна.

 Орфа – плато в степи.

 Сакаши – просторные шерстяные, меховые или кожаные штаны, с прорезью для

хвоста – харашем.

 Салакаш – короткий шерстяной халат с капюшоном, в котором проделаны прорези

для ушей и, если нужно, рогов.

 Сархи – род демонов, обитателей нижнего, Огненного Мира.

 Сатал – командир сата, воинский сотник.

 Сунаф – титул владыки в южных и восточных землях.

 Сунафат – Союз владык. Форма правления в южных и восточных землях.

 Сурнгал – место для ритуального или погребального костра. Выбирается вудулом.

 Трында – вид азартной игры в кости.

 Тыцал – командир тыца, воинский тысячник.

 Улла – горная река, приток Ратпмы.

 Унгал горный (пещерный) – реликтовый хищник, обитатель пещер и гротов.

 Усара – территория принадлежащая сунафу.

 Ухут – боевой рог.

 Форн – королевство основанное Мигросом Зубастым, первым королём Форна.

 Форнод – обсидиановая корона, венчавшая головы правителей Форна.

 Ханырк – труднопереводимое ругательство у жителей Олорских предгорий. Обычно

используется при описании безвыходной ситуации.

 Хараш – прорезь в штанах, для хвоста. ("мимо хараша!" – оскорбление)

 Хатр – пустынная местность к востоку от Форна.

 Хвост помой! – страшное оскорбление.

 Хурка – меховая, шерстяная или кожаная безрукавка.

 Чукаши – мокасины, сшитые из кожи, отделанные мехом.

 Ыргал – очень редкий и опасный реликтовый хищник.

 Эса – гадание на рунах. Различают два способа: Хортский – с использованием

древнего Хортского рунического письма, и более сложный, Лутрийский или

трёхрунный.

1.

Рохом.

Череп трещал по швам.

Волны тошноты... нет, не волны, а скорее тяжёлый ледник тошноты медленно полз из

желудка, грозя лавиной. Открывать глаза Рохом боялся – мало ли... позавчера вон ведь как

было. Кстати, а что было вчера? Сначала было хорошо, потом явился Перк, стало лучше,

потом... возмездие земное! Что потом?! Не помню... башка трещит... воды бы...

Рохом, ожидая худшего, ощупал голову. Голова была на месте и вроде как, целой. Тогда он

осторожно открыл глаза.

Глаза видели.

Видели они низкий серый потолок родной пещеры, тлеющую лучину, вставленную между

камней и висящую над входом высушенную орлиную лапу: мёртвышам на страх.

Просто лежать и рассматривать до отвращения знакомый потолок было мучительно скучно.

А если закрыть глаза?

Из багровой тьмы немедля поползли корявые рожи, любоваться которыми у Рохома тоже не

было настроения. Кроме того, созерцанию мешало что-то под правым боком. Обнаружив там

деревянную ложку, он не удивился: после вчерашнего-то! Ложка полетела в угол пугать

мышей, а Рохом осторожно приподнялся и сел.

Первым делом он коснулся ладонью носа. Сухой и горячий, впрочем, обычное дело с

похмелья. Уши на месте, округлой формы и стоят торчком. Шея... Болит, если повернуть

голову вот так и вправо, но это после дружеских объятий Перка. На то он и медведь, чтобы

шея после него болела. Кстати, а чего он приходил? Ах, да! Первый день осени. И моё

восемнадцатилетие.

Восемнадцать...

Он коснулся пальцами подбородка, щёк, пригладил длинные жёсткие усы.

– Я – Рохом, по прозвищу Ворчливый, снежный барс с северного склона горы Ташигау, что

на хребте Быхар. Сын Росса Грозного и Райзы Серой. – сказал он сам себе.

Разгладив свой мягкий, светло-серый мех на груди и животе, Рохом придерживаясь за стену

поднялся на ноги, затем огляделся.

Ночью, ветром оборвало большой занавес из шкуры лирга, и теперь у входа в пещеру вырос

сугроб. Очаг давно погас, ветер разметал по полу пещеры золу. Одежда?

Серые льняные сакаши были на нём, рубаха найденная возле очага была вся залита бурном и

Рохом забросил её в угол. Пошарив в большой корзине, что стояла в нише у изголовья его

постели, он обнаружил там шерстяной салакаш и вязаную хурку. Обувь пропала бесследно,

а искать старые охотничьи сапоги было лень, хотя пол выстуженной за ночь пещеры люто

щипал подошвы. Почему так болит голова, ведь выпили они совсем не много. Не то, что

зимой. Да, и бурн был не плох. На корне валерианы. Воспоминание о бурне ринуло Рохома

вон из пещеры. Его долго и мучительно рвало... лесными орехами.

"Дойра тоже приходила, стерва рогатая" – зачерпнув снега, барс тщательно утёр помятую

физиономию и без сил опустился на порог.

С момента пробуждения Рохома не покидало чувство, что в пещере чего-то не хватает.

Или кого-то...

Вернувшись он осмотрелся повнимательнее. Топчан у стены был пуст.

– Рута? – с растущей тревогой, барс окинул взглядом жилище. В углу, за очагом стояло всего

одно копьё. Его копьё. В нише над столом – всего одна кружка и одна глиняная миска.

– Рута!

Ответом была тишина.

Рохом сбросил крышку с плетёной из ивовых прутьев корзины, в которой она хранила свою

одежду. Пусто.

– Рута! – вновь позвал Рохом, и только теперь заметил, что исчезли травяная подушка и

новый заячий плед.

– Рута... – потерянно повторил барс, уже не ожидая, что супруга отзовётся.

Чтобы придти в себя и осознать случившееся времени потребовалось немало.

Рохом долго бродил по леднику. Ветер трепал полы его старого салакаша.

Небо низкое, тяжёлое, в пятнах, будто намокшее брюхо снежного барса, неустанно сыпало

сырым снегом. Вконец иззябнув и промочив в ручье ноги, Рохом поспешил домой.

Бесцельно побродив по пещере, он остановился перед тесным закутком, в котором раньше

Рута хранила силки. Барс разворошил слежавшуюся солому в укромном углу, за гранитным

выступом, запустил руку в глубокий тайник и в который раз почувствовал, как замирает его

сердце, когда пальцы коснулись знакомого кожаного свёртка. Рохом вынул его из тайника и

бережно пристроил на коленях. Старая лиргова шкура вытерлась и местами истлела до дыр,

но Рохом берёг её, как и всё немногое, что напоминало ему об отце и матери.

Мать он потерял восемь лет назад, в то самое ненастное слякотное предзимье, когда

сошедшая со склона Мртау лавина, накрыла ущелье Харто и погребла под собой шестерых

охотников на уларов. Отец же... Рохом бережно распеленал свою единственную

драгоценность: старый меч, с прямым клинком в три локтя длиной, из серой, матово

мерцающей стали.

Отца не стало ровно через год после смерти матери. Дождливым вечером, когда смертельно

уставший после двухдневных охотничьих скитаний по горам барс, готовил в родительской

пещере густую похлёбку из непотрошёных кекликов, кто-то осторожно тронул ладонью

занавесь у входа.

– Кто? – Рохом нащупал под салакашем охотничий нож.

– Я.

Высокий одноглазый волк в потёртой рысьей хурке и таких же сакашах, не стал утруждать

себя приветствием и не назвал своего имени. Оставив, в знак добрых намерений, копьё у

порога, он, хлюпая раскисшими чукашами, подошёл к очагу, некоторое время всматривался

в насторожившегося барса, а затем спросил.

– Ты Рохом?

– Да, это я... – тихо ответил барс, чувствуя, как обрывается в неведомую промёрзшую

пустоту его собственное сердце.

– Возьми. – только сейчас он заметил длинный свёрток в руке гостя, – Теперь это

принадлежит тебе.

Волк тотчас ушёл в ночь. Навсегда скрылся за зыбкой сетью осеннего дождя, и унёс с собой

тайну. Рохом не стал развязывать кожаную тесьму и вскрывать свёрток, он и так знал, что в

нём. Дождавшись рассвета, Рохом поднялся на ноги, вынул из ледника добытых накануне

кекликов, собрал силки, взял тяжёлое копьё для охоты на лирга. Свёрток с мечом он бережно

укутал доставшейся от матери песцовой хуркой, и сняв с очага давно остывший котелок,

нерешительно замер на пороге вдруг ставшей ему чужой пещеры. Мир вокруг подёрнулся

дымкой. В последний раз подобное происходило с ним, когда он был ещё котёнком, и уже

тогда отец говорил ему, что горцы не плачут.

– Хорошо... – как и в детстве, выдавил непослушные слова Рохом, – Я не буду... Прощайте.

Завалив камнями вход в родительское жилище, барс навсегда покинул уютный южный склон

Ташигау, и переселился на северный, за ледник. Год назад он в первый раз показал своё

новое жильё Руте.

Мучила жажда.

Рохом зажёг от лучины масляный фонарь и поплёлся в дальний конец пещеры, к роднику.

Что бы не говорила Рута, а с пещерой ему повезло. Коридор, ведущий к чаше правда, был

тесен, локтей не развести, зато вода всегда была под рукой. В такой пещере и многодневный

буран пересидишь и вражескую осаду отобьешь. Барс отвёл рукой старую шерстяную

занавесь, постоял на пороге, прислушался к журчанию воды, поставил фонарь на пол и

вошёл в зал. В своё время, обнаружив родник, Рохом несказанно обрадовался и четыре

месяца долбил прочный серый гранит, пока у него не получилось то, что он гордо называл

"чашей". Сбегая тонкой струйкой по стене, вода наполняла глубокую, по локоть, выбоину в

валуне и, переливаясь через край, ручейками разбегалась по залу. Рохом жадно припал к

воде. Напился, утёр ладонью усы и подбородок, вновь склонился над каменной чашей,

всмотрелся в своё отражение в воде, оскалился. Рохому всегда нравился собственный оскал.

Полюбовавшись сверкнувшими во мраке острыми клыками, Рохом усмехнулся, поднялся с

четверенек, и с лязгом обнажив меч, грозно зарычал.

– Что приятель, и тебе худо? – раздалось за его спиной. От неожиданности Рохом едва не

брякнул меч в родник.

– Перк? – барс спешно убрал оружие в ножны и спрятал за спину, – Я думал ты ушёл...

– Я думал то же самое... – проворчал гризли, выпутываясь из драного шерстяного одеяла, -

помоги!

Барс волоча ноги подошёл к медведю и стащил одеяло с его головы. Тот посидел немного,

будто собираясь силами, затем осторожно выпрямился во весь рост, почесал пятернёй грудь

под грязным салакашем и поплёлся к роднику. Медведя изрядно шатало. Перк долго и

шумно хлебал воду, затем потащился в комнату с очагом. Оттуда донёсся тяжёлый удар

падающего тела, дрызг раскатившейся утвари, медвежий рык вперемежку с заковыристой

руганью.

– О! – вскоре радостно сообщил гризли, – Нашёл!

Рохом снова склонился над родником, разок окунул трещащую голову в ледяную воду и

отфыркиваясь направился за медведем.

Гризли уже развалился на скамье в обнимку со своей любимой лоханью, вырезанной из

комля дуба. Лохань эту медведь почему-то скромно называл кружкой.

– Мне показалось, что я на неё вчера сел. – Перк весело помахал "кружкой" перед носом

Рохома, а затем неожиданно извлёк из-за пазухи кожаную флягу.

– Будешь?

– Перк... – барс попытался забрать у медведя флягу, – Знаешь, вчера опять бурнулись до

сизых кекликов...

– До сизых? – насторожился гризли, – ты прав друг, пора прекращать это. – медведь с

сожалением потряс полной флягой и отдал её барсу, – Так хорошо начиналось...

– Да, справили что надо. – покачал головой Рохом, взял совок и принялся выгребать из очага

холодную золу, – Только понравилось это не всем.

– Дойра обиделась? – насторожился медведь.

– Рута ушла.

– Ушла?!

– Перк, кому понравится четырёхдневная попойка, песня "Боров в хлам" и дохлый ворон.

– Ворон? – удивился медведь, – Где?

– Дохлый. Вон в миске лежит...

– А ворона кто принёс? – Перк выглядел озадаченным.

– Ты.

– Я?! Зачем?

– Откуда я знаю?! – отмахнулся барс, – Она и копья свои забрала... и плед...

– А может, просто отлучилась силок проверить? Или порыбачить пошла.

– С двумя копьями, тремя хурками и пледом? Нет, Перк...

Рохом с досадой швырнул на пол берестяной совок, ветер тут же разметал золу по полу.

Барс медленно опустился на край очага. В пещере повисла неприятная серая тишина. Было

слышно, как тяжело хлопает на ветру сорванная занавесь, шуршит позёмка по

заиндевевшему полу, да возятся в камнях, под очагом, беспечные мыши.

Тягостная молчанка очень скоро надоела Перку. Гризли вытянул ноги, полюбовался

залатанными носками чукашей, поёрзал на скамье так, что она протестующее заскрипела,

осторожно приподнял крышку стоявшего на столе горшка, привстал и потянулся к

деревянному ларю, в котором Рохом хранил сухари. Хруст отломившейся столешницы и

зловещий шорох рассыпающейся по грязному полу чечевицы отвлекли барса от дум.

– От же... – огорчился Перк, – Упало.

Рохом вскинул на медведя злые глаза, поднялся превозмогая дурноту и поплёлся за метлой.

Меч остался лежать возле очага, и Перк его тут же заметил.

– Можно?

Рохом не ответил и медведь после недолгого замешательства, коснулся шершавых замшевых

ножен, затем взял меч в руки.

– Красота! – гризли слегка выдвинул клинок из ножен, полюбовался красивым сетчатым

узором – Владеешь?

Занятый работой и тяжёлыми раздумьями барс не расслышал о чём речь.

– Да, мой...

Медведь усмехнулся.

– Я не про то! Хотя... Ты им рябчикам головы рубишь?

– Сам-то, – барс немного обиделся, – воитель великий!

– Вообще-то нет. – медведь со стуком убрал клинок в ножны, – Но я уже децар!

– Децар? – Рохом поднял глаза и недоверчиво уставился в медвежью физиономию, – Ты?

Перк не улыбался и Рохом понял, что он не шутит.

– Правда что ли? Ты в наёмники вступил? К Мигросу?

Медведь сдержанно кивнул.

– Зимой.

– И молчал!

– Ну... – Гризли принялся складывать в очаге дрова. – Что там рассказывать. Сутки

охраняешь какую-нибудь галерею или коридор, трое отсыпаешься. Кормят хорошо. Правда,

могут отправить в дальние крепости на пять лет, но за то в награду отдадут охотничьи

угодья. Бор на левом берегу Керли знаешь? Вот его и отдадут. Я уже смотрел, малинник там

знатный.

– А убьют?

– Кто?! – вытаращился медведь, – Война семь лет как закончилась. Хотя, по правде, я в

крепости хотел бы остаться.

Рохом задумчиво чесал переносицу.

– Пять лет, говоришь? Бор этот сам, небось, выпросил.

Медведь скромно отвёл нос.

– Сам. Главное знать у кого, когда и как просить. Умеючи можно и половину Рамира

выхлопотать!

– Чего половину? – переспросил Рохом.

– Рамира! Крепость Рамир называется. Ты, Рохом и вправду, как в глуши живёшь. Ладно... -

Гризли нехотя поднялся на ноги, – Пойду я. Больше трёх суток пути, а мне на четвёртые,

охрану по наружным галереям разводить.

Хлопнув на прощание Рохома по плечу, медведь принялся шарить под скамьёй. Наконец он

выудил зачехленный бердыш и мешок. Бережно упрятав в мешок драгоценную кружку, Перк

кряхтя поднялся на ноги и направился к выходу.

– А Рута вернётся! – донёсся до Рохома его голос, – Обязательно вернётся, не переживай!

– Перк, погоди, хоть до Мраморного Рога тебя провожу.

Рохом поднялся со своего места, и с тоской понял, что гризли сейчас уйдёт. Уйдёт надолго,

как минимум на год. А он, Рохом, проводит его до скалы, похожей на чёрный рог молодого

аргали и вернется. Вернётся в тёмную выстуженную пещеру. В пещеру, которая вдруг стала

так похожа на брошенное год назад жильё его родителей.

– Перк, подожди! – барс до боли стиснул пальцами свою широкую переносицу, отчего кожа

на его покатом лбу прорезалась рыхлыми складками, – Знаешь, я иду с тобой.

***

– Главное, всё самое ценное спрятать под тюфяк! Из-под тюфяка не сопрут...

Рохом в пол-уха слушал болтовню Перка, а сам с любопытством смотрел по сторонам. После

череды пасмурных дней, южный ветер согнал, наконец, тяжёлые осенние тучи с западного

склона Ташигау, открыв растущий на её склоне буковый лес и лежащую за ним долину.

Позапрошлой ночью миновали ледник. Барс расстегнул тяжёлую кожаную хурку и даже

стащил с ног чукаши.

– Тепло как, Перк!

– Воду лучше в ручье брать. На крайний случай – в дальнем северном колодце, а то в южном

Аргал ноги моет. – ответил гризли.

– Листва ещё не опала. Перк, а в том озере водятся щуки?

– Рохом, ты слушаешь, что я говорю?! – медведь на ходу обернулся к барсу, – Тебя же в

первый день облапошат хвосторезы местные!

– Я слушал тебя очень внимательно Перк! Ноги моют в южном колодце. – Рохом запрыгнул

на торчащий из травы валун, – Похоже на Ганарскую пустошь. Я там позапрошлым летом

щук на озере ловил. Знаешь, Перк, они...

– Знаю... – буркнул медведь спихивая барса с валуна, – Ганарская пустошь на юго-восточном

склоне, а это Гилай, вересковая пустошь. Сейчас ручей будет.

Ручей и вправду был. У самой опушки букового леса, к которому они подошли вечером.

Перк торопился. По каким-то причинам ему очень не хотелось ночевать в лесу.

– Тут селение есть у реки Гунар, – продолжал болтать гризли, – Гайл в нём старейшина,

здоровый такой волчище. Селение большое было, до войны. Гайл и его трое братьев по всей

реке хозяйничали, даже мельницу построили... С Кровавых Топей только один Гайл и

вернулся. С тех пор... Рохом, твой отец ведь сражался при Калее?

– Нет. – рассеянно ответил барс, не сводя взгляда с блестевшей в закатном солнце далёкой

речной излучины, – То есть...

– Нет? – удивился медведь.

– Я не знаю, Перк. – покачал головой Рохом. – Он мне об этом ничего не рассказывал. Он

вообще о себе ничего не рассказывал. Правда, мать говорила что-то про Белые земли. Мне

кажется, прятались тогда они от кого-то. Я те два года вообще один на леднике прожил.

Рохом с досадой пнул подвернувшуюся под босую ногу кочку. Пустяковый вроде вопрос

медведя задел его. Что-то тяжёлое и тёмное шевельнулось у барса под сердцем...

Родители не баловали его.

Сколько помнил себя Рохом, он всегда был один. Его сверстник и единственный друг – архар

Ронан, погиб, провалившись в трещину, когда Рохому исполнилось восемь. К десяти годам,

его внезапно начала сторониться повзрослевшая серна Хальсар...

"Одинокий орёл летает выше и видит дальше" – часто повторяла мать. Именно мать, Райза

Серая, и научила его охотиться на лиргов, ставить силки на зайцев и птиц, разводить огонь,

готовить мясо, строить убежище из снега, читать чужие следы и прятать свои. Отец же...

– Скоро, Перк? – не выдержал Рохом.

– Лес пройдём, потом пустошь... К ночи будем.

Подойдя к сосновому лесу, Перк почему-то свернул с хоженой тропы и повёл барса в обход,

по берегу ручья, утверждая, что "так короче". У водопада, спускаясь с обрыва, медведь

сорвался, во весь голос поминая драный чертополох и мятых зайцев скатился в болотце,

расшиб локоть, сломал посох, перемазался и разругался с Рохомом из-за того, что барс в

сердцах обозвал его "лосем".

Ночь в горах не наступает. Она падает на путника, словно филин на мышь. Когда барс и

гризли выбрались из болота на пустошь, так и случилось. Рохом, как и все кошки хорошо

видел в темноте, но одно дело, когда ты на залитом лунным светом леднике, и совсем другое,

в ненастную ночь посреди заросшей сухой полынью пустоши.

– Ну и куда теперь? – спросил барс. Голос его канул во тьму. На тонкий серпик луны

наползла туча, посыпал мелкий холодный дождь.

– Вроде туда... – уныло пробасила голосом Перка из сырых сумерек, грузная тень.

– Куда? – Рохом начал злиться.

– Туда. – пояснила тень и ломая сухой бурьян направилась в сторону белеющего впереди

мелового холма. – Я точно помню, что за ним Гилайский Камень, река и брод.

– Брод?! – вскинулся Рохом,– Это что, ещё и в воду лезть?!

Тень остановилась.

– Послушай, какая разница! – Перк тоже начал заводиться, – Всё равно промокли! И не

забывай, я тебя насильно не тащил...

– Через лес, мы бы вышли прямо к плотине, на волчьей мельнице! – не унимался Рохом.

– Ты знаешь, сколько сейчас комаров в лесу?! – огрызнулся медведь.

– Ага... С такой-то шкурой комаров бояться! Да тебя грифы не одолеют!

– Там комары хуже грифов... Медвежий хрен!!!

Внезапно, Рохом понял, что остался один.

– Перк, ты где?

– Чтоб её поперёк!!!

– Перк, ты где?!

– В яме...

– Знаешь, я бывал на Гилайской пустоши, но ям в полтора медведя глубиной не припомню.

Ты нарочно её вырыл?

– Да! Руку дай!

Выбравшись на поверхность, медведь заявил, что оставил в яме мешок. Пришлось лезть

снова. Выглянув в последний раз, луна скрылась за тучами надолго. Полил дождь. В

потёмках принялись искать тропу к Камню. Тропу нашли. Камня не было.

– Может, в паводок смыло? – предположил медведь.

Рохом лишь фыркнул. Уж он-то знал, что Гилайским Камнем прозвали гранитный валун,

обхватов в сорок.

– Просто это не та пустошь.

Рохом остановился, сбросил с головы капюшон салакаша. Тяжёлые холодные капли

забарабанили по темени.

– Это не та пустошь. – уверенно повторил он, – Это Тарна, полынная пустошь. Вон и Белая

гора. Пришли...

Гризли молча скрёб пятернёй затылок.

Дождь усилился. Крупные капли часто застучали по кожаному плащу Рохома.

– Я знаю короткую дорогу через Тарну к реке Гунар. – уверенно заявил Перк, – Придётся

вернуться к озеру, а после...

– Э нет! – испугался Рохом, – теперь я поведу!

Едва заметная лиргова тропа вывела их к безымянному круглому озерцу с росшим на его

берегу одиноким старым вязом.

Они поднялись на пригорок.

– Гунар. – объявил гризли, указав бердышом на тусклую стальную полоску реки,

блестевшую в зарослях рогоза.

– А брод?

– Тут где-то был.

Подавив вздох, Рохом поплёлся вслед за медведем и вскоре по щиколотку увяз в топкой

грязи.

Речушка Гунар оказалась мелкой, но с осклизлым дном и берегами покрытыми жирной

чёрной грязью.

– Огней нет.

Огороженный щербатым частоколом посёлок был погружён в темноту.

Гризли кое-как отряхнул налипшую на чукаши грязь и с бердышом наперевес прокрался к

воротам.

– В спячку залегли, что ли? – растерянно проворчал он.

Ворота оказались не запертыми, а двор за ними пуст.

Рохом насчитал десяток крепких вросших в землю, чуть ли не по самые крыши изб, два

больших дома на сваях, и четыре землянки. Всё выглядело не жилым.

– Смотри, не провались! – медведь с беспокойством наблюдал за Рохомом, который

вскарабкался на просевшую крышу избы. Барс потянул на себя осклизлую от плесени

дранку. В нос ударил запах давно брошенного жилья.

– Все в наёмники подались? – спросил он Перка.

Медведь не ответил. Подойдя к добротной с виду землянке, Перк постучал в дверь рукоятью

бердыша. Никто не ответил. Тогда гризли просто высадил её одним ударом.

– Перк! – Рохом втянул голову в плечи, – Ты озверел?!

– А тут сухо, – как ни в чём ни бывало отозвался медведь, – И очаг есть... Давай посидим,

пока дождь не закончится.

– Он не скоро закончится. – проворчал барс. Слезая с крыши, он бросил взгляд на

пузырящуюся лужу, – Я думал, тебе надо спешить?

– Послезавтра, к полудню, я должен быть в Рамире. – Перк уже во всю хозяйничал в чужом

доме, – Впрочем, Фархада вряд ли сильно огорчит моё отсутствие. А вот я огорчусь, если

сейчас же не подогрею себе бурна. Ого! Хворост сухой!

Рохом лишь пожал плечами. Ему вообще некуда было спешить, никто нигде его не ждал. Ни

в Рамире, ни дома...

Войдя в землянку, барс поднял лежащую на полу дверь и бережно прислонил её обратно к

косяку.

– Что ж. – выдавил он, рассматривая заросший серой плесенью сруб, неровный земляной пол,

да ворох заячьих шкур, в углу, вместо постели, – И на том спасибо, неизвестный хозяин.

Медведь подошёл к очагу, снял решётку и ковырнул пальцем холодную золу.

Рохом отобрал пяток не слишком линялых шкур, постелил их возле очага и принялся

устраиваться на ночлег.

– ... ещё можно жить, – рассуждал Перк, раскладывая в очаге хворост, – вот лес, к востоку от

пяти холмов, там вообще болото.

Лязгнуло огниво, темноту рассёкла весёлая оранжевая искра.

Вскоре, огонь жадно лизал железную решётку, на которой стоял большой глиняный горшок

с бурном. Горшок Перк нашёл в землянке и привёл его в относительно пристойный вид,

помыв под дождём.

– Моя берлога такой же стала спустя месяц, как от меня Марта ушла. – пристанище

располагало к невесёлым воспоминаниям.

– Прямо, через месяц! – угрюмо вздохнул барс, – Да через три дня твоей берлогой кротов

пугать можно было.

– Неправда! – устало возразил Перк, – Тогда ко мне ещё Дойра заходила!

Рохом поёжился – от сырости даже его мех не спасал и осторожно потрогал стоящий на

решётке горшок.

Дойра...

Рохом знал горалиху очень давно. Ещё с той поры, когда он жил с родителями у самой

границы ледника, на горе Ургау. Рохому едва исполнилось восемь лет и он ещё не

отваживался на дальние охотничьи скитания. Ему казалось, что родную гору он знает вдоль

и поперёк, однако в тот пасмурный зимний день его угораздило заблудиться. Пересидев

внезапный ночной буран в ледяной трещине, с рассветом, когда ветер утих, а из-за склона

величественной Таргау, показалось солнце, Рохом побрёл через замёрзшее горное озеро,

давясь на ходу, сырым, полуощипанным кекликом. Сперва барс учуял дым, и тёплый запах

жилья, и лишь потом, заметил заваленную снегом маленькую хижину, построенную из

плоских камней, на самом берегу озера. С этого времени он довольно часто гостил у

гостеприимной и почему-то всегда печальной горалихи, неизменно находившей для

молодого охотника чашку подогретого бурна и миску просяной каши. Так продолжалось

несколько лет, пока о Дойре не узнали родители. Рохом так и не понял причину их тревоги,

но причина видимо была, ибо лишь крайняя нужда заставит семейство снежных барсов

переселиться на другую гору. Рохому, понятное дело, ничего объяснять не стали.

– Как вышло, что она живёт одна?

– А? – от неожиданности Перк расплескал бурн. Угли в очаге сердито зашипели. – Я думал

ты спишь уже.

– Почему Дойра живёт одна? Ну, мы-то понятно... А она?

– Её муж погиб в битве при Калее, вроде. – пожал плечами гризли.

– По-моему никакого мужа у неё не было.

– Лично мне Дойра сказала, что она вдова.

– А мне козёл Хуперт сказал, что если на рассвете в мышиную нору плюнуть...

– Пошёл ты, Рох!

Дверь, которую Рохом заботливо прислонил к косяку, вдруг с грохотом упала, угодив

медведю по лодыжке.

Барс одним прыжком отлетел в тёмный угол, и обнажил меч.

За порогом землянки настороженно сверкнули две пары глаз.

– Скаге не понравится сломанная дверь... – негромко произнёс низкий глухой голос.

– Мне тоже не понравилась сломанная нога, белка мочёная! – рявкнул гризли, растирая

ушибленную лодыжку – Мы квиты!

– Однако, – продолжал голос, за пару кружек горячего бурна и кусок хлеба с крольчатиной,

мы убедим Скагу, что дверь сломалась сама.

– Выйди на свет! – приказал неизвестному Рохом.

– Ножик свой спрячь, тогда выйду.

Рохом, помедлив, убрал меч в ножны.

К очагу не спеша приблизились два волка. Старый и молодой.

Первый, рослый и широкоплечий, с серебристым от седины мехом, остановился в двух

шагах от очага. Взгляд его скользнул по лежащему на коленях гризли бердышу, мешкам и

остановился на дымящемся горшке.

– Из Рамира?

– Оттуда. – нехотя ответил медведь, – Дверь закройте...

– Закрой, Сварт.

Второй волк оказался невысоким худощавым подростком лет десяти, с тёмной гладкой

шкурой и недобрым, настороженным взглядом.

– Бальдир, – коротко представился пожилой волк, отряхивая влагу со своего светло-серого

загривка, и развязывая пояс длинного кожаного плаща, – со мной Сварт, мой сын.

Волк стянул с плеч заляпанный тиной и ряской плащ. Под плащом оказалась бобровая хурка,

одетая поверх рубахи из тонкой серой замши. Постелив на полу несколько заячьих шкурок,

Бальдир устроился на них поудобнее и протянул руки к огню. Рядом, стараясь держаться в

тени, примостился Сварт. На молодом волке была серая кожаная рубаха, отделанная оленьим

мехом, какие обычно носили местные охотники.

– Что в Рамире? – спросил Бальдир, потирая замёрзшие ладони.

– Пьянки да мордобой, как и раньше. – ответил Перк, нарезая своим старым ножом хлеб, -

Давайте ваши кружки. Рохом, плесни им бурна.

– Может, ты Альма знаешь? – волку явно хотелось поговорить, но как себя вести с

нежданными гостями он пока не знал, – Жив ли он?

– Альм жив. – сдержанно кивнул гризли, протягивая волкам угощение, – Он у Норха в деце. В

прошлом месяце с ним южную галерею стерегли.

– Из моего посёлка. – прожевав хлеб с мясом, промолвил Бальдир, – Хороший рыбак. Да у нас

плохих и не было...

– Что же с ними стало? – спросил Рохом.

– То же, что и с вами. – Бальдир бережно собрал в ладонь просыпавшиеся на хурку крошки, -

С тех пор, как Гайл с братьями воевать отправились, все как будто спятили. Кто в наёмники

к Мигросу, кто в дружину к Аресу, кто в разбойники...

– Кто такой Арес? – переспросил волка Рохом.

– Олень.

– Мигросова подстилка. – проворчал из тени Сварт.

– Эй! – прикрикнул на сына Бальдир, – Сейчас пол мордой выскоблишь!

– Да ладно! – осклабился гризли, – В крепости и не такое услышишь о правителях наших! Так

что, олень-то?

– Олень и есть олень. Отслужил пять лет на севере, в Хортаге. Вернулся в Олений Двор

обвешанный оружием и с бандой громил, рыл в пятьдесят, не меньше. Назвались дружиной.

Дань для Мигроса собирает да главную дорогу, что на север ведёт, охраняет. А толку!

Посёлок наш только в этом месяце дважды грабили. А теперь ещё и рябые пожаловали...

Я вот одного не пойму, – помолчав, продолжил он, – Семь лет назад, Мигрос и Хангар

вырезали Тьму Гиязи едва ли не под корень! По мне, так у любого из рябых должны пятки

чесаться по эту сторону Калеи! По предгорьям шляются как у себя в степи!

– Кто? – вытаращился на волка гризли, – Ликаоны? По предгорьям?

– А я о чём говорю? Четверым дорогу к озеру показал...

Перк и Рохом переглянулись.

– Когда?

– Сегодня. Три самца, одна самка, – продолжал Бальдир, – вежливые, скалятся приветливо.

Сказали, что собираются этой зимой бить куницу для одного сунафа и что лагерь их за

перевалом, у реки Нургази. Нам со Свартом крючки рыболовные подарили.