Текст книги "Пурпурная линия"

Автор книги: Вольфрам Флейшгауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Сам не понимая зачем, он пошел за кортежем в церковь. Протиснувшись сквозь плотную толпу, он оказался в середине Божьего храма, откуда было хорошо видно Габриэль, находящуюся в оставленной специально для нее ложе. В церкви стояла невыносимая духота. С улицы продолжали входить все новые и новые прихожане, чтобы послушать красивую музыку и хотя бы мельком увидеть будущую королеву. Габриэль неподвижно сидела в ложе и слушала, как фрейлина де Гиз читает ей письмо, полученное утром из Рима.

Когда зазвучал хор певчих, Габриэль овладело какое-то беспокойство. Гвардейцы грубо растолкали стоявших на лестнице людей и освободили проход для герцогини и фрейлины де Гиз. Виньяк рассмотрел пот, выступивший на лице герцогини, и мышцы шеи, подергивавшиеся в такт поверхностному дыханию. В какой-то миг глаза ее закатились, и она едва не упала. На улице она вновь овладела собой и даже весело смеялась, когда ее в носилках понесли в дом Дзаметты.

От Баллерини Виньяк вечером узнал, как обстояли дела потом. Не успела герцогиня по прибытии в дом Дзаметты сделать несколько шагов по саду, как ее внезапно поразили судороги, и она упала на землю. Когда она пришла в себя, то направилась в покои, чтобы оправиться от недомогания. Она начала писать письмо королю, но не успела его закончить, когда у нее случился еще один судорожный припадок такой силы, что она повалилась на пол. Приступ был столь жестоким, что ее не удалось выпрямить и уложить. Когда судорога отпустила свою жертву, герцогиня решила тотчас покинуть дом Дзаметты и настойчиво потребовала, чтобы ее незамедлительно перенесли на Блоковую улицу, в дом се тетки. Эту просьбу удовлетворили, и герцогиню перенесли в деканат. Однако там начался еще один припадок, который оказался во много раз тяжелее, чем первые два. Тогда впервые зародилось подозрение, что герцогиня страдает не обычным недомоганием и что, возможно, ее жизнь находится в серьезной опасности. Вечером, однако, ее самочувствие несколько улучшилось, и в восемь часов она уснула.

Виньяк многозначительно посмотрел на врача, но тот отрицательно покачал головой. Есть яды, которые вызывают судороги, но ни один из них ей дать не могли. Он не знает ни одного случая, когда преднамеренное отравление не начиналось бы с рвоты. Болезнь, которой страдает герцогиня, началась у нее внутри, этот яд ее организм произвел сам.

Виньяк не поверил ни единому слову. Не дослушав объяснений Баллерини, он поспешил на улицу и вскоре был уже на площади перед деканатом. Весть о болезни герцогини облетела город с быстротой лесного пожара, и это привело к тому, что в течение считанных часов на Блоковой улице перед деканатом собралось великое множество любопытных. Граждане Парижа недоверчиво поглядывали на маленькое освещенное окно, за которым их будущая королева извивалась в болезненных судорогах. От солдат, которые только в среду охраняли вход, нельзя было ничего добиться. Уста им замкнули страх и ужас. Разве не ручались они своей жизнью за безопасность герцогини?

В тот вечер ничего нового не произошло, и толпа разошлась, но только для того, чтобы наутро снова собраться перед деканатом в еще большем составе. Постепенно возобладало мнение, что самым лучшим выходом был бы скорейший конец. Виньяк вспомнил в это страшное утро тот день, когда разбросанные по Парижу листки возбудили такую же светлую радость в сердцах добрых горожан. Как ее здесь ненавидят, с горечью подумал Виньяк. В толпе никто не хотел видеть ее рядом с королем, не говоря уже о том, чтобы она взошла на престол Франции. Король – да, король – хороший человек. Но его любовница и ее семья высасывают королевство, как ненасытные пауки. Однако король знает об этом. Всего несколько недель назад, когда он и герцогиня, переодевшись в крестьянское платье, инкогнито переправлялись в Лувр на пароме, Наварра спросил паромщика, что он думает о короле. И тот честно ответил ему, что король хорош, но его милая не знает меры, и ей нужно нарядов и драгоценностей больше, чем царице Савской, и поэтому из тех экю, которые он зарабатывает на своем пароме, у него остается ровно столько, чтобы едва свести концы с концами. Габриэль пришла в неописуемую ярость и приказала крепко наказать того человека, но король только посмеялся и велел освободить этого человека от всех будущих податей и налогов.

Хоть бы ее черт забрал! Наварра скорее всего и сам думает так же, так как весь четверг он вообще ничего не делал, только сидел в Фонтенбло, пустив все дело на самотек. Когда после полудня появился лейб-медик короля, большинству все стало ясно. Там, где появляется врач, жди скоро и могильщика. Пот на лбу господина де Ла-Варена, который проложил себе путь сквозь толпу и верхом поскакал в Фонтенбло, был истолкован как признак того, что ждать большой новости осталось недолго.

В ночь на пятницу дом на Блоковой улице был, казалось, околдован нечистой силой, так как на следующее утро на ступенях дома не было больше ни одного стражника. В свете восходящего солнца деканат стоял как корабль, покинутый командой. Двери были распахнуты, помещения пусты. Только в верхнем этаже, на расстоянии броска камнем от Лувра, который она, должно быть, все время видела, без сознания лежала Габриэль, почти уже убитая упорными, непрестанными судорогами. Эта страстная пятница – длинный день и длинная ночь – протянется долго, но для Габриэль за ней не последует уже светлое Христово воскресенье. То были ее последние часы перед наступлением Пасхи.

Во второй половине дня, когда врачебное искусство, не добившись успеха, беспомощно отступило, лицо герцогини начало окрашиваться в черный цвет. До этого возле нее оставалось довольно много людей, веривших, что еще не поздно умолить болезнь отступить. Но теперь наступила полная сумятица. Слуги, духовники, придворные, лакеи, кучеры, камеристки, горничные, солдаты – словом, все те, кто провел предсмертные часы возле одра герцогини, начали, крестясь, покидать нечистое место. Их место тотчас заняли зеваки, хлынувшие в дом неудержимым потоком, охваченные жутким любопытством увидеть изуродованное судорогами, крепко привязанное к кровати тело умирающей герцогини. Если бы это было животное, то его следовало бы убить из одной жалости. Однако герцогине этот путь предстояло пройти медленно, мелкими шажками, которые от приступа к приступу становились все короче.

В пятницу вечером, собрав все свои душевные силы, Виньяк наконец подошел к смертному одру герцогини. Комната была полна народа, но в ней стояла полная тишина, которая, казалось, исходила от кровати, в которой, как в гробу, лежала несчастная женщина. Виньяк был поражен в самое сердце, увидев ее лицо, цветом напоминавшее баклажан, истерзанные, покрытые иссиня-черными сгустками крови, прокушенные насквозь губы, закатившиеся глаза и белесые, смотрящие в никуда глазницы. На мгновение Виньяку показалось, что глаза умирающей изо всех сил стараются заглянуть в ее тело, чтобы увидеть там уничтожающую работу болезни, обессилевшей его. Виньяку стало плохо. Он присел, прячась за спинами стоявших вокруг кровати людей, и часто и мелко задышал. Овладев собой, он почувствовал, что на глазах его выступили жгучие слезы. Он вытер глаза и прислушался к шепоту, наполнившему комнату, но не отрывал взгляд от противоположного конца комнаты, где лежало это почерневшее нечто, которое иногда вздрагивало или слегка приподнималось, потом снова падало, извергая из себя смесь слюны, крови и других телесных соков, словно маленький бес мало-помалу вычерпывал наружу ее внутренности.

Словно сквозь пелену он вдруг увидел, как перед кроватью герцогини упала на колени ее домоправительница. Неужели она была здесь с самого начала? Виньяк не заметил ее прихода. Когда он перевел взор на дверь, то сразу же уперся взглядом в Сандрини, который с непроницаемым лицом следил за сценой у постели и явно не замечал Виньяка. Почему он ничего не боится? Значит, они вовсе не охотятся за ним? Значит, вид этой мучительной смерти наполняет Сандрини только лишь всепоглощающим равнодушием? Но что делает у кровати домоправительница? Виньяк слышал ее всхлипывания, как это ужасно – то, что произошло. Она обнимала безжизненное тело, ласкала и целовала безвольно повисшие руки и наконец, обессиленная печалью, с трудом встала и отошла от ложа герцогини, чтобы упасть в утешающие объятия мужа.

В этой сцене было что-то неслыханное. Виньяк ясно видел, как украшения, которые мадам Эрман сняла с лежавшей в беспамятстве герцогини, скользнули в широкий карман ее супруга. Потом у смертного одра появились другие придворные дамы, которые точно так же падали на колени возле кровати, выражая свой безграничный траур. Виньяк не мог больше этого вынести и незаметно выскользнул из комнаты.

Когда Габриэль наконец умерла утром в субботу, Виньяк весь день, не двигаясь, просидел в квартире Баллерини. Часы проходили один за другим. Рядом с художником безотлучно находилась Валерия. Она страшно боялась и заставила Виньяка поклясться, что он вывезет ее из города, и добилась от него обещания, что в воскресенье они уедут. Она не понимала также, чего еще хочет Виньяк. Тот же погрузился в непроницаемое молчание. Впрочем, он ничего и не слышал. В тот лабиринт, по которому блуждали его спутанные мысли, не мог проникнуть ни один добрый совет. Он сидел у окна и невидящим взглядом смотрел на улицу. Только вечером, с наступлением сумерек, но еще до возвращения врача, Виньяк встал и вышел из дома.

Город погружался в призрачный полумрак сумерек. Небо окрасилось в темно-лиловый цвет. Необычная для весны жара удушливо скапливалась в тесных переулках. Виньяк дошел до улицы Двух Ворот. Некоторое время он смотрел на дом Перро с безопасного расстояния. Когда стемнело, художник вошел внутрь, прокрался в мастерскую, запер дверь и некоторое время прислушивался. Зачем? Он и сам этого не знал, но продолжал напряженно прислушиваться к шумам на улице и во внутреннем дворе постройки. Все было тихо. Послышался собачий лай. Раздался скрип ставен. С улицы время от времени доносилось лошадиное ржание.

Снова и снова обдумывал Виньяк свою жизнь, свое неуемное стремление к славе и признанию. Теперь все это казалось ему бессмысленным. Какой дьявол рассмеялся ему в лицо с картины купающейся Дианы? Почему не удовлетворился он работой, которая хотя и не приносила ему славу, но зато давала вполне надежный доход и средства к существованию? Разве сама жизнь не указывала ему всегда, что добрые и прекрасные работы могут возникнуть только как плоды неустанного труда, но славные, выходящие за пределы своего времени произведения – это акт милости, намного превосходящей жалкие способности человека? Угодно ли было Богу показать ему эту горькую истину – дать ему талант, но лишить главной милости? Должен ли был он давно проклясть свою жизнь за то, что, почувствовав в себе изобразительный талант, он так и не смог придать ему завершенную форму?

В восемь часов зазвонили колокола. Что он здесь делает? Он собрал свои принадлежности, которые в суматохе бегства не захватил с собой четыре недели назад. Как можно оставить дорогие краски? Льняное семя тоже еще вполне пригодно для дела. Но едва только он выложил на стол принадлежности и краски, как им овладело полное к ним равнодушие. Куда ему идти? К Люссаку в Клермон? Или назад, на юг? Париж теперь закрыт для него навсегда. Пока была жива герцогиня, оставалась надежда обратить себе на пользу тот неверный шаг. Теперь все изменилось. Какой ненавистью была окружена герцогиня в свои последние часы! Ее никто не любил. Все презирали ее семью. Чистейшим безумием было ставить свое счастье в зависимость от ее успеха. Значит, Баллерини, несмотря ни на что, оказался прав? Король так и не приехал в Париж, чтобы быть с герцогиней в ее смертный час. Три дня он провел в бездействии, а потом собрался в дорогу только за тем, чтобы повернуть назад, узнав о ее смерти.

– Вижу, что вы собираетесь уезжать?

Виньяк обернулся и увидел в проеме полуоткрытой двери Сандрини. Тот, не сходя с места, поднял руку в умиротворяющем жесте. За спиной Сандрини в жилом доме царил непроглядный мрак. Виньяк не мог понять, есть ли в доме другие люди. Он отпрянул назад и непроизвольно начал искать глазами предмет, могущий послужить оружием.

Сандрини смотрел на него с печальным любопытством.

– Не пугайтесь. Я слабый больной человек, и меня никто не сопровождает. Вы не возражаете, если я войду?

Виньяк молча смотрел на человека, который вошел в мастерскую, затворил за собой дверь и уселся на стул в конце стола.

– Я понимаю ваш страх и настороженность. С вашего разрешения, мое имя Сандрини. Мы уже имели удовольствие встречаться, но нас так и не представили друг другу.

Он протянул художнику руку, но Виньяк не двинулся с места.

– Чего вы хотите?

– Ничего, мэтр Виньяк. Мы ничего больше от вас не хотим. Вы выполнили все, что мы вам заказывали, к полному нашему удовлетворению. То, что провидению было угодно в конце концов расстроить столь хорошо задуманный план, это несчастье, которого никто не мог предусмотреть. Но нить прервалась. Герцогини больше нет. Одно небо знает, что все это значит. Но вы должны знать, что мы не подло использовали вас. Госпожа была очень опечалена, узнав, в какой ярости вы покинули город. Вы нашли здесь последний знак ее внимания?

Человек вопросительно поднял брови и посмотрел на то место на столе, где несколько дней назад Виньяк нашел кошель с деньгами. Художник молча кивнул. На него нашло сильнейшее оцепенение. Страх помутил разум. Он попытался вслушаться в то, что говорил человек, но не мог думать ни о чем, кроме того, что на этот раз его поймали в ловушку.

– Ну, значит, все в порядке. Я глубоко уважаю ваш талант, мэтр, и мне очень жаль, что в обозримом будущем у нас не будет возможности вновь прибегнуть к вашим услугам. Но может быть, вас утешит то обстоятельство, что и мои дни при дворе тоже сочтены. Домашняя прислуга герцогини и ее свита удалены от короля. Госпожа Эрман и ее муж арестованы. Их падение было вполне предсказуемым. Список их преступлений длинен. Но ситуация при дворе стала еще более напряженной после смерти герцогини. Вы и сами видите, что сейчас в ваших интересах как можно скорее покинуть город.

Виньяк оценивающим взглядом окинул сидевшего перед ним человека. Зачем он сюда пришел? Художник внимательно всмотрелся в продолговатое бледное лицо и темно-карие глаза, которые взирали на него с нескрываемым любопытством. Брови, по непонятной причине, были выбриты узкой полоской. Высокий лоб переходил в мощный череп, едва прикрытый редкими волосами.

Человек словно прочел его мысли.

– Я подумал, что обязательно встречу вас здесь. Мы часто говорили о вас и спрашивали себя, как вы отреагируете на использование вашей картины. Герцогиня хотела полностью посвятить вас в план, но легко переменила свое мнение, когда ей объяснили, насколько было бы неразумно посвящать вас во все подробности нашего плана. Скорее всего вы отклонили бы наш заказ или расценили бы наши требования как унизительные. У вас, без сомнения, дрожали бы руки, знай вы об истинном назначении картины. Наше почтение. Вы превосходно исполнили свою роль в нашей невинной театральной пьесе.

Виньяк не был готов к ответу. У него дрожали колени. Что предлагает ему этот человек? Такие речи однажды уже помутили его разум. В голове метались многочисленные вопросы, но он всячески противостоял искушению вступать в разговор с незваным гостем, ибо это могло отвлечь внимание от него самого и привлечь Виньяка к содержанию его речей. У Виньяка уже был печальный опыт, и он решил не попадать больше в плен словесного тумана.

Сандрини между тем продолжал говорить:

– Я могу понять, что вы не слишком спокойны после всего того, что произошло.

Он поднялся со стула и сделал несколько шагов по комнате. У Виньяка непроизвольно напряглись все мышцы.

– Оставайтесь на месте, ни шагу дальше! – угрожающе произнес он.

Сандрини остановился и рассмеялся.

– Ваш страх совершенно безоснователен, но я уважаю ваше желание. Видите ли, ваша картина стала последним средством показать королю ту невозможную ситуацию, в которую он поставил герцогиню. Он был слеп к тому опасному положению, в которое попала его возлюбленная благодаря его бесконечным проволочкам. Однако способ, который мы избрали, при всей его грубости оказался в высшей степени действенным. Если бы король проглотил это публичное оскорбление, то тем самым признал бы перед всем миром, что отрекается от герцогини. Шаг был рискованный, но в глубине души мы ни разу не усомнились в том, что он приведет к назначению конкретного срока бракосочетания. Но каким еще способом можно было заставить Его Величество сделать это при стечении знатной публики? Нет, признайтесь, что план был отлично задуман и прекрасно подходил к медлительному образу действия нашего возлюбленного короля и повелителя. Мог ли он подвергнуть герцогиню такому позору? Ведь он не понимал, что она сама выкопала себе яму, из которой только он и мог ее вызволить. Да, кто превзойдет женщин в коварстве? Вам самому не приходило это в голову?

Душа Виньяка была охвачена лихорадкой. Он чувствовал, что стоящий перед ним человек лжет. Ни одно его слово не соответствует истине. Это было какое-то смутное чувство, но Виньяк был уверен, что оно его не обманывает. Или это слова Баллерини сделали его невосприимчивым по отношению к этой пустой болтовне? Если бы только знать, зачем этот человек вообще отыскал его. На ум снова пришли слова Баллерини о том, что в этой игре оказались обманутыми все.

Человек стоял в нескольких шагах от него и с любопытством продолжал его рассматривать. Виньяк заметил, что он тяжело дышит и вообще с трудом держится на ногах. Внезапно он пошатнулся, ухватился рукой за стол и тяжело уселся на стул. Виньяк бросился к нему, но Сандрини предостерегающе поднял руку, ухватился за грудь и тяжело задышал, страдальчески сведя брови.

– Оставьте, все хорошо. Я понимал, что вы мне не поверите. Но теперь, когда случилось то, что случилось, все это, пожалуй, уже не имеет никакого значения.

Речь его прерывалась едва слышными хрипами. Голова упала на грудь, но Сандрини поднял ее, неестественно вскинув вверх, и застыл, ожидая окончания приступа.

Виньяк подошел ближе.

– Может быть, налить вам воды?

– Нет, оставьте. Маленький дьявол, вцепившийся в мое грешное сердце, скоро будет доволен. Но если вы приоткроете окно, то я буду вам очень признателен. Как и все злые духи, мой дьявол очень боится свежего воздуха.

Виньяк подошел к окну, повернул задвижку, которая со скрипом поддалась, и приоткрыл влажную от вечерней росы створку. Когда окно открылось, сквозь щели ставен в комнату проникла струя свежего воздуха.

Все это время Виньяк не спускал глаз с незваного пришельца. Сандрини, сгорбившись, сидел на стуле и тяжело дышал. Виньяк отошел в противоположный конец комнаты и оперся спиной о стену. Сандрини, несомненно, был очень тяжело болен. Через некоторое время дыхание итальянца стало ровнее.

– Я не верю ни одному вашему слову, – произнес наконец Виньяк. – Конечно, теперь все это не имеет никакого значения. Но ничто из того, во что вы пытаетесь заставить меня поверить, не соответствует истине. Ваш план заключался в том, чтобы нанести герцогине публичное оскорбление с тем, чтобы король отказался жениться на ней. Только благодаря Наварре ваш план потерпел неудачу. И вы испугались, что я расскажу герцогине, кого ей надо благодарить за этот подлый удар. Именно для этого вы, против воли девушки, увезли ее из дома Дзаметты, били и издевались над ней, чтобы выпытать у нее мое местонахождение. Вы сорвали с ее шеи ключ от этого дома и подстерегали меня здесь. Неужели вы думаете, что я настолько глуп, чтобы попасться на удочку вашей лжи?

Сандрини снова рассмеялся.

– Ах да, девушка. Кажется, ее зовут Валерия, не так ли?

Глаза Виньяка стали ледяными. Он протянул руку за спину и схватил тяжелое полено.

– Герцогиня была вне себя от радости, когда наш удар попал в цель. Но, видите ли, вы не знали эту женщину и, следовательно, не знали особенностей ее характера. Ее вдруг охватил страх, что кто-нибудь сможет разглядеть все нити столь хорошо задуманного и сыгранного спектакля. Она захотела на следующий же день побеседовать с вами и просить вас на все дальнейшее время покинуть Париж. Так как я не смог отыскать вас, то мне пришлось за неимением художника удовольствоваться девицей, и я велел ей сказать, где вы находитесь. Она оказалась настолько тупа и упряма, что отказалась сообщить мне это. Я, однако, не привык к такому поведению прислуги. Пара оплеух не повредила ее здоровью. Когда герцогиня узнала, что мы не смогли вас найти, ее охватил припадок ярости, и она велела стеречь девушку, а вас чего бы это ни стоило разыскать и немедленно доставить к ней.

– И вы, надо полагать, хорошо справились с поручением.

– Я сказал только, что мне отвратительна упрямая челядь.

– Довольно, однако. Приберегите для других свои небылицы. Я не верю ни одному вашему слову.

Сандрини поморщился.

– Вы очень недоверчивый человек, мэтр Виньяк. Вероятно, на вашем месте я вел бы себя точно так же. Но поставьте себя на одно мгновение на место госпожи де Бофор. Ее цель почти достигнута. Почта из Рима содержит благоприятные известия. Наварра наконец решился и публично объявил о бракосочетании. Надо ли удивляться тому, что герцогиня решила исключить любую, даже самую незначительную опасность, могущую угрожать исполнению ее планов? Если бы вы не прятались, она осыпала бы вас золотом и отослала из Парижа, и это верно так же, как то, что я сейчас сижу перед вами. Никогда не было у нас на уме причинять зло человеку, которому мы были обязаны успехом нашего предприятия. Тот, кто обитает неизмеримо выше нас, рассудил по-другому. Герцогиня пала жертвой своего чересчур возбужденного состояния. Сегодня ее вскрыли и извлекли из ее чрева мертвого ребенка.

Виньяк медленно осел на пол. Сандрини скорчился на стуле, по-прежнему держась за сердце. Виньяк упорно сопротивлялся впечатлению, которое производил на него этот человек. Он хотел его ненавидеть, переломать ему руки и ноги за то, что он сделал с Валерией, и кулаком заткнуть в его грязные уста его бессовестную ложь. Но спокойный тон и деловая речь заронили сомнение в душе Виньяка. Преследовали ли его в действительности? Противостояли ли ему с враждебными намерениями, или все угрозы только мерещились ему в воображении? Визит Сандрини в первую среду Великого поста. Виньяк бежал от него, даже не попытавшись получить хоть какие-то объяснения. Они издевались над Валерией, но разве не объясним страх герцогини? Может быть, она думала, что из страха он сделает какую-нибудь глупость, и решила разыскать его, чтобы не допустить этого.

Движение было таким же быстрым и ловким, как бросок рептилии. До того, как обжигающий удар клинка пришелся в плечо, Виньяк увидел, что человек бросился на него, как дикий зверь. С громким криком Виньяк уклонился в сторону и, отпрянув, ударился о стол. Послышался тупой удар, потом погас свет. Темная тень мелькнула рядом с головой Виньяка, и он почувствовал удар, обрушившийся на его кожаную куртку. Теперь только до художника дошло, что Сандрини хочет поразить его кинжалом. Следующий удар пришелся в бок, но лезвие застряло в камзоле. Виньяку удалось схватить нападавшего за руку, стиснуть ее изо всех сил и заломить назад. Согнув свободную руку, Виньяк обрушил удар локтем наугад в темную массу, которую видел перед собой. Когда он ударил, раздался громкий хруст. Рука противника в руке Виньяка расслабилась. Внезапно другая рука Сандрини вцепилась в лицо художника. Виньяк раскрыл рот и стиснул зубами палец нападавшего. Струя крови хлынула ему в рот и на лицо. Он сплюнул и ударил головой в темноту перед собой. Что было потом, он не осознавал. Он погрузился в красный туман, из которого вынырнул только тогда, когда этот человек неподвижно застыл у его ног с раскроенным черепом в луже крови.

Все остальное Виньяк сделал, словно повинуясь заранее написанной и хорошо заученной роли. Словно со стороны, видел Виньяк, как он раздевает труп. После этого он снял свою одежду и натянул ее на убитого. Из угла он извлек горшок и вымазал безжизненное тело толстым слоем черной пасты. Он был словно одержим покорившей его сознание сверхъестественной волей. Все, все должно исчезнуть, тихо повторял он себе. Ничто не должно остаться. Вымажи ему лицо. Теперь руки. Но прежде всего размозженную голову.

Он перевернул труп на живот и густо измазал его спину смолой. Потом ему в голову пришла еще одна мысль. Он проворно отошел от трупа и пересек комнату. Найдя грубую веревку, он вернулся к мертвому телу, дважды обернул шнуром шею убитого и затянул удавку. После этого он взгромоздил труп на стол, выпрямил его и перекинул другой конец веревки через балку потолка. Потом Виньяк подтянул покойника на ширину ладони над столом. Когда мертвец повис, раскачиваясь на веревке, Виньяк торопливо намазал оставшейся смолой стены пристройки. Закончив, он обложил соломой стены, а потом воткнул в солому свечи так, чтобы их верхний конец выступал над соломой на длину пальца. Он зажег свечи и начал надевать одежду мертвеца. Только в этот момент до него дошел весь ужас того, что он сделал. Дрожа всем телом, смотрел он на дело рук своих. Мертвец висел на стропилах и медленно раскачивался – вправо, влево, вправо, влево. Под его тяжестью балка жалобно поскрипывала. Потом, не оглядываясь, Виньяк закрыл дверь пристройки и в большой спешке покинул место преступления.

Вскоре он предстал перед Баллерини, который, не веря своим глазам, смотрел на друга. Что рассказал ему художник? Один только костюм клал конец всем сомнениям в истинности его повествования. Рубашка была пропитана кровью, кисти и руки до локтей были вымазаны смолой. Лицо Виньяка было безжизненным, голос абсолютно спокойным. Он хотел попросить врача о последней услуге. Баллерини должен немедленно вывезти из города его и Валерию. Утром, когда он вернется, пусть пойдет в дом Перро и скажет, что человек, который сгорел в пламени, – это он, Виньяк. Больше ничего. Нет, он не станет ничего объяснять и не считает, что должен являться с повинной. Врач поклялся, что позаботится о нем, перевяжет его раны, но просит отложить бегство до утра. Но художник, который был убежден, что каждая минута промедления может погубить его, не хотел ничего слушать.