Текст книги "Неоконченный сценарий"
Автор книги: Вольфганг Шрайер
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)
Кабинет советника посольства доктора Шмюкера произвел на Бернсдорфа впечатление своей солидностью. Хозяин величественно восседал в кресле с высокой спинкой, рядом с ним сидел атташе по делам культуры Хоппе.
– Где фрау Раух? – строго спросил советник Бернсдорфа.
– Пытается навести справки о судьбе арестованных, господин доктор.
– То есть она отправилась в полицию?
– А также в одну из редакции и в "Комитет родственников исчезнувших лиц". Нельзя оставаться безучастным, когда арестовывают твоих ни в чем не повинных сотрудников.
– Это опять вмешательство во внутренние дела страны! Вам и так инкриминируют "вмешательство в избирательную кампанию".
Явно нервничая, советник посольства обрезал кончик сигары, а Хоппе поспешно поднес огонь.
– Мы стараемся изо всех сил, чтобы хотя бы теперь, тридцать лет спустя после войны, восстановить в Центральной Америке добрую репутацию немцев, а вы в какие-то три-четыре дня пускаете все под откос, – на повышенных тонах, несколько даже задыхаясь от усердия, набросился на Бернсдорфа атташе.
– Будем надеяться: с фрау Раух ничего плохого не случится, – продолжал Хоппе. – От экстремистских групп можно ждать чего угодно: актов мести, к примеру. Предоставьте во всем разобраться здешним криминалистам! Директор департамента полиции – весьма достойный человек и способный работник.
– Рад услышать, что Понсе – директор департамента. А то мы было пришли к выводу, что гватемальская полиция – это он один, собственной персоной.
Доктор Шмюкер вскинулся:
– На что вы намекаете?
– Что вся эта акция – дело его рук.
– Вы не в своем уме!
– Она провалилась, но задумана-то она была в полиции!
Советник посольства положил сигару и наклонился к Бернсдорфу:
– Если все действительно так, как вы говорите, значит... значит, речь идет о деле высшей государственной важности! – проговорил он совсем тихо. И это еще одна причина, по которой вы должны как можно скорее покинуть Гватемалу!
– А если мы откажемся?
– Тогда вас выдворят, а на весь отснятый материал и аппаратуру наложат арест.
– От вас зависит, – сказал Хоппе, – чтобы обстоятельства вашего отъезда были сравнительно сносными. И, между прочим, не слишком порядочно с вашей стороны послать на разведку женщину, самому оставаясь в безопасности.
– Вы ошибаетесь. Я тоже выходил в город. Побывал в отеле. Все вещи разбросаны по номеру, пиджаки и куртку даже вспороли. Но после обыска в номере побывал, очевидно, кто-то еще. Вот что я нашел в чемодане. Бернсдорф достал из кармана листовку, отпечатанную на гектографе, и положил ее на стол.
Советник посольства осторожно пододвинул листок к себе.
– Обычная клевета на действия органов безопасности!
– Эта листовка вам знакома? – спросил Бернсдорф.
– Она ходит по городу со вчерашнего дня и привела к аресту Лусии Крус, матери бежавшей участницы преступления. Дочь утверждает, будто ее и Торреса подстрекали к убийству. Но жертвой был якобы избран Толедо. Они же сговорились бежать с помощью городского подполья. Но тут на их пути встал Вилан. Его называют в листовке советником полиции. И они, дескать, были вынуждены убить его – самозащита! Наглая, несусветная ложь!
– Темная история. – Доктор Шмюкер вернул Бернсдорфу листовку. – Но нам до нее нет дела!
– Еще бы! Вам выгоднее придерживаться официальной версии! – сказал Бернсдорф. – По ней – анархист Торрес убил начальника отдела информации американской миссии помощи Гватемале Видана потому, что несколько лет назад доктор Роблес был по требованию Ридмюллера уволен из университета. Очень убедительно! Во всяком случае, не подлежит сомнению, что полиция внедрила к нам Торреса и Крус. Тому есть доказательства.
– Какие такие доказательства?
– Когда мы выяснили, что двое наших исполнителей действуют по наущению полиции, мы поначалу решили, будто полиция намерена дискредитировать Толедо, чтобы не дать ему победить на выборах. Мы поставили министра в известность, но о том, что задумано убийство, никто из нас и не догадывался...
– Довольно, довольно! – поднял руки доктор Шмюкер.
– Листовка объясняет, откуда взялись боевые патроны: в день съемки их выдал Пене, телохранитель Толедо!
Советник посольства встал, его сотрудник тоже.
– Господин Бернсдорф! – В голосе доктора Шмюкера прозвучала неприкрытая угроза. – – Что бы вы сказали, если бы гватемальцы впутались у нас в Германии втемную историю, а обвинили бы во всем федеральную полицию? Возвращайтесь в вашу комнату и на досуге обо всем хорошенько подумайте. Времени на размышление у вас до завтрашнего утра... Господин Хоппе, будьте любезны, закажите на завтра четыре билета на самолет!
Бернсдорф посмотрел на часы. Где Ундина? Ей давно пора вернуться. Уговаривая себя, что ничего дурного случиться не могло, Бернсдорф испытывал тем не менее серьезное беспокойство. Чтобы отвлечься, взял со стола перевод листовки, сделанный Кремпом. После длинного вступления, написанного в тоне несколько напыщенном и патетическом, свойственном местной интеллигенции, авторы переходили непосредственно к случившемуся. "Всякий знает, что правительства у нас приходят к власти и сменяются по указке Вашингтона. В этом участвуют посольство США, резиденты ЦРУ и различные миссии проводники американской политики. Капитан Ральф Вилан, погибший в понедельник в саду президента БОА Ридмюллера, был офицером военной миссии. Но пули покушавшегося предназначались не ему, советнику гватемальской полиции и мучителю патриотов. Полиция предназначала эти пули другому лицу. Майор Камило Понсе, директор департамента полиции, подстрекал двух молодых людей, чью волю ему удалось сломить, убить министра Толедо во время съемок, которые в рекламных целях министр дал произвести в своем саду. Эти двое должны были проложить путь в Каса Крема, резиденцию президента, полковнику Андроклесу Матарассо, шефу Понсе. Под прикрытием огня наших автоматов удалось спастись Беатрис Крус, которая заявила представителям ФАР..."
Описание происшествия полностью соответствовало действительности. Кроме одной неточности. Беатрис умолчала о том, что Кремп обнаружил заряженное боевыми патронами оружие, но оставил револьвер в ее руках. За это умолчание ее, в сущности, нужно только благодарить.
Что же, теперь ему известно все досконально. И если Толедо поможет, он сумеет разоблачить Понсе и спасти арестованных. Улететь, когда Виола, которая ради него решилась противостоять майору, томится в тюрьме? А Роблес, которым он восхищался как человеком мужественным и честным и который предупредил его? А Лусия, давшая ему знать о провокации, несмотря на страх перед полицией? А Паис?.. Оставить их в беде? Улететь? Тогда как же жить дальше? Нет, по своей воле он не уйдет, разве что его силой вышвырнут из страны.
Вошел Хоппе. Прекрасно сшитый костюм, строгий галстук, беззаботная улыбка – человек доволен собой.
– Я вас прекрасно понимаю, – сказал он. – Надеюсь, и вы меня понимаете.
– Дружба дружбой, а служба службой. Не так ли?
– Мой выпад не был направлен против вас лично. Я вынужден был высказаться таким образом, ведь советник нуждался в поддержке. Ему тоже не по себе.
– Понятно. С одной стороны, он чиновник, а с другой – человек. Советую вам и впредь не терять способности различать эти понятия!
– Я вам вполне сочувствую – вы попали в чертовски неприятный переплет. На вашем месте я тоже ломал бы себе голову, как помочь арестованным. Но вам просто-напросто ничего не удастся сделать, а у нас тем более руки связаны... Завтра в это же время вы будете сидеть в зале для транзитных пассажиров в Гандере, на Ньюфаундленде, посреди льдов и снегов.
– Не торопитесь с предсказаниями.
– Или вы вздумали как-то обойти решение о высылке? Найти, например, какое-то убежище в городе? Сейчас здесь черт знает что творится, пусть вам фрау Раух подтвердит! Ах вы еще не знаете – она лежит в комнате для больных...
– Что с ней? – Бернсдорф вскочил со стула.
– Ничего особенного. У нее был шок. Нам позвонили из "Ла Оры", и наш сотрудник заехал за ней.
– Истерика? Но по какому поводу?
– Она была в этом "комитете пропавших". А там кого-то убили. Некоего адвоката Зонтгеймера. В собственном кабинете. Она, очевидно, вошла и увидела... Нет, послушайте меня, ни в коем случае не выходите из посольства! Вам нельзя!
– Зато вам можно.
– В каком смысле?
– Вот письмо. Передайте его, пожалуйста, по адресу.
– Что-нибудь незаконное? Увы, я вынужден отказаться.
– Это письмо господину Толедо. Не обязательно передавать из рук в руки. Достаточно будет, если вы дадите письмо какому-нибудь мальчишке и убедитесь, что он отнес его.
– К подобным методам мы предпочитаем не прибегать. На что вы, собственно, рассчитываете?
– Толедо борется сейчас за выживание – как политик. Он единственный, кто лично заинтересован в расследовании случившегося. Влияние у него пока что есть. Я напишу в письме, где я, что мне известно и что с завтрашнего дня я к его услугам. Передадите письмо?
Хоппе глубоко вздохнул.
На другое утро Бернсдорф проснулся около восьми утра. Кремпа в комнате уже не было: отправился, наверное, в душ – это в конце коридора. Режиссер обвел глазами стол, тумбочки – письма от Толедо нет. Минут десять спустя в комнату, с силой распахнув дверь на себя, ворвался Кремп. Вид у него был растерянный.
– Вокруг здания посольства расставлены люди в штатском. Скорее всего люди Понсе!
– Что удивительного? Ему известно, что мы хотим выступить свидетелями на процессе. – Бернсдорф присмотрелся к Кремпу повнимательнее. – Э-э, да что это с вами? Сбрили бороду и усы? Желаете произвести впечатление на дам, давая свидетельские показания?
– Вы и впрямь верите, что дело дойдет до суда? И что мы выступим на нем свидетелями? И возлагаете ваши надежды на Толедо? Абсурд! О чем вы думаете? Здесь нет ни свободы, ни законности. Здесь царит насилие! Соскочить с подножки трамвая мы опоздали. Мы в западне!
– Поглядим еще.
Ундина постучала в комнату Бернсдорфа. Открыл Кремп. Ундина увидела его незнакомое, бритое лицо и глаза, в которых жила холодная решимость. Бернсдорфа не было.
– Ищет возможность бежать отсюда, – объяснил Кремп.
– Господи, что вы придумали? Бежать? Чтобы помочь арестованным? Да ведь это самоубийство! Им помочь невозможно, не сообщают даже, где их содержат! Я пыталась...
– Ты, значит, выбросила белый флаг.
– А что нам остается, Хассо?
– Самоуважение. Но лишь в том случае, если мы откажемся улететь.
– Я не могу больше...
Глядя на Кремпа, Ундина чувствовала, насколько тот изменился за два последних дня: нет в нем больше ни былого доверия, ни нежности к ней.
– Это ужасная страна! Нельзя снимать фильмы там, где мучают и убивают!
– А кто еще, кроме твоего Фишера, хочет делать кино? – спросил Кремп, и Ундине стала понятна причина происшедшей с ним перемены.
Он мечтал снять картину об острейших классовых боях. Жизнь разбудила фантазию и творческую энергию, идея фильма о революционере поглотила Хассо целиком, как никого из них, а теперь он эту идею отринул! Пусть боль нестерпима, пусть рана кровоточит, он в своем решении тверд!.. Собирает кассеты, записные книжки, отдельные листы сценария, откладывает в сторону отснятую пленку, кинокамеру.
– Возьми это, Ундина, когда будешь уезжать.
Набив полную сумку, положил на диван. Сколько надежд связывал Хассо с этим киноматериалом, а теперь расстается с ним равнодушно, словно с чужим. В планах на будущее нет места мыслям о фильме. Все кончено! И между ними тоже! Кто бы мог подумать еще вчера!..
– Как ты собираешься поступить?
– Так, как должен, – сказал он сухо.
Эрвину Фишеру никогда ничего не снилось, и поэтому он очень удивился, когда Ундина явилась ему во сне. В сумеречном свете занимающегося утра она стояла у его постели и говорила, что остальные хотят уехать, чтобы остаться, она же остается с ним, чтобы уехать. Несмотря на путаные речи, появление Ундины – хотя бы во сне – обрадовало Фишера.
Каково же было его удивление, когда, открыв глаза, он увидел Ундину. И она действительно что-то говорила. Быстро набросив халат, предложил Ундине стул. Однако она не села.
– Давайте поскорее улетим отсюда, прямо сразу, первым самолетом в Мехико... – Голос Ундины дрожал. – Я уже уложила вещи. Здесь мы больше ничего не добьемся. Это ужасная, несчастная страна. Я не знала, с чем мы столкнемся... Читать об этом и видеть собственными глазами – огромная разница... Самый острый фильм окажется жалким эхом, если не издевкой над реальной жизнью. От пленки кровью не пахнет...
– Я тебя понимаю – для женщины это чересчур... Может быть, ты права.
Фишер знал, что игра проиграна окончательно. Бернсдорф и Кремп больше в фильме не заинтересованы; Ридмюллер, Шмюкер и Хоппе настаивают на немедленном отъезде. Вилан мертв, а ведь все они нуждались в его защите. Никто больше в успех предприятия не верит; выходит, самое время возвращаться восвояси, как это ни тяжело признать...
– Хорошо. Улетаем первым самолетом в Мехико. И да поможет нам господь!
Ундина благодарно пожала его руку, и Фишер с неожиданной остротой ощутил, что это миг возвращения надежды.
– Ваши партнеры проявили благоразумие, а вы оба, увы, нет, – сказал майор Понсе. – Предупреждаю в последний раз, господа. Я не стану выкладывать сейчас все известные мне факты, но поверьте, что располагаю ими в достаточном количестве.
– Да, мы вас больше предупреждать не станем, – подтвердил Диас. – Вам решать, вам и отвечать. Я бы посоветовал вам сейчас же прямиком проследовать в аэропорт и вечерним рейсом отправиться вслед за господином Фишером и госпожой Раух в Мехико. В противном случае мы имеем право применить силу. Не вынуждайте отдавать вас под суд.
Суд? Бернсдорф встрепенулся. Угроза прозвучала несколько странно.
– Ив чем бы нас обвинили?
– Прежде всего в соучастии в убийстве посредством укрытия преступников или оказания им помощи действием.
Кремп спросил:
– Процесс будет открытым?
– Как вы смеете сомневаться в нашей правовой системе? Ничего, скоро вы с ней познакомитесь. – Голос Понсе звучал равнодушно, на лицо он словно маску надел, а в его словах нельзя было обнаружить и намека на сарказм. Кстати, с какой целью вы сбрили усы и бороду?
– Ваш процессуальный кодекс бритья не предусматривает? Или запрещает?..
– На вашем месте я не стал бы острить, – сказал Понсе. – Против вас факты, господин фон Кремп. Причем факты удручающие. Показания свидетелей и отпечатки пальцев на оружии, брошенном бежавшей Крус, доказывают, что, по крайней мере, одному из покушавшихся вы способствовали в совершении преступления. А в сведениях, которые мы получили от официальных органов вашей страны, есть данные, проливающие свет на ваше поведение... – Майор перелистал несколько страничек блокнота. – Вы принадлежали к прокоммунистическому студенческому союзу, дважды подвергались судебному преследованию по обвинению в оказании сопротивления полиции и организации беспорядков. В Гамбурге вы принимали участие в запрещенных демонстрациях, подстрекали к проведению массовых забастовок. В начале этого месяца вы оказали содействие человеку, розыск которого был объявлен полицией, попали в автомобильную катастрофу, после чего бежали за океан. Полагаю, перечисленного довольно.
Застигнутый врасплох, Кремп промолчал. Бернсдорф ощутил, какой силы удар обрушился на них. Целый набор обвинений! И не похоже, чтобы Понсе на сей раз блефовал.
По Кремпу выпущен заряд такой силы, что как свидетель по делу об убийстве Вилана он отпадал совершенно. Бернсдорф понял, что остался один. "А с другой стороны, – спрашивал он себя, – почему это Понсе ведет огонь из орудий крупного калибра? К чему такие усилия, когда достаточно произнести несколько официальных фраз и зачитать приказ о высылке из страны?"
И тут до него дошло, что в руках у Понсе ничего нет – по крайней мере, нет приказа о высылке. По какой-то неизвестной причине Понсе не удалось его заполучить! Хотя майор и делает вид, будто остались одни формальности, он их просто-напросто запугивает, а насильно отвезти в аэропорт не имеет права!
– Майор, прошу вас, уточните, нас высылают или нет?
– Вы здесь персоны нежелательные, достаточно вам?
– Однако это не одно и то же.
– В случае с вами обоими я не вижу тут никакой разницы. – Понсе встал, перепалка ему надоела. – И вы очень скоро в этом удостоверитесь, если не последуете нашему совету. Вы снимали фильм у Кастро, прославляли "кубинскую весну". Откуда мы знаем, вдруг вас на Кубе завербовали и вы прибыли к нам как тайный коммунистический агент?
– Вы это сперва докажите, – вмешался Кремп.
– Ас вами, если вы не одумаетесь, мы вскоре встретимся и поговорим иначе. Причем при обстоятельствах для вас безрадостных.
Миндалевидные карие глаза Понсе перебегали с Кремпа на Бернсдорфа; он словно желал удостовериться, что от одного добился покорности, а другого заставил капитулировать. Ему, очевидно, было трудно поверить, что после ударов, которые он нанес, они устояли. Никто не произнес в ответ ни слова.
Диас поднялся первым, молча сунул в "атташе-кейс" протокол беседы, щелкнул замком. Обменялся взглядом с Понсе.
– Мы сделали, что могли, – сказал майор. – Прощайте.
– Господин фон Кремп, я потрясен услышанным, – сказал советник посольства – И если обвинения, предъявленные вам, обоснованы хотя бы частично, вам надлежит немедленно вернуться на родину. Примите во внимание, что в настоящий момент ваши прежние прегрешения как бы забыты. И если вы наймете сведущего адвоката, то сможете отделаться условным наказанием. Но не скрою, лично я потерял к вам всякое доверие. Вы следите за ходом моей мысли?
– Да, господин советник.
– В таком случае вы не можете не сделать соответствующих выводов. Здесь, в посольстве, вы находитесь на территории ФРГ, и согласно статье 16 конституции мы не обязаны выдавать вас органам другой страны. И надеюсь, вы, молодой человек, не замыслили попытаться скрыться где-нибудь в Мексике или Канаде?
– Нет. Не вижу в этом для себя никакой пользы.
– Совершенно справедливо. Требование о выдаче настигло бы вас и там. Любой окольный путь лишь усилит подозрения. Напротив, ваше положение в значительной мере укрепится, если вы отдадитесь в руки органов юстиции добровольно. Вам следует предвосхитить ход официальных органов!
– Что я и намерен сделать.
– Отлично. Я велю доставить вас в аэропорт.
– Я не могу уехать без господина Бернсдорфа.
– Господин Бернсдорф, слово за вами. Покончим же с этой историей!
– Я ожидаю важное для меня известие, господин советник. Или вы позволите мне позвонить Тони Толедо? После чего я и приму решение.
Доктор Шмюкер изменился в лице.
– Вы можете, если пожелаете, позвонить ему из аэропорта! – вскричал он, едва владея собой. – Вы что себе позволяете? Прошу вас укладывать вещи... – Он резко поднялся и, тяжело дыша, застучал кулаком по столу. Есть пределы гостеприимства и долготерпения, господа! Мы полагали, что вам угрожает опасность, и поэтому предоставили вам убежище. Но никакая опасность вам не угрожает. Вы не хотите здесь оставаться? Так покиньте немедленно территорию посольства! Сейчас же, сию же секунду!
В комнате их поджидал Хоппе.
– Толедо прислал за вами машину, она ждет за углом. – Атташе достал из кармана пиджака письмо. – Толедо представил вас как свидетеля – вот почему и не отдано приказа о вашей высылке. Об этом он сообщает в письме. Знаете ли вы вообще, на что идете? Если дойдет до политического процесса, в чем я сомневаюсь, вас используют как мальчиков для битья. Вас на части разорвут, поводов для этого предостаточно! Не исключено: вас прямо в зале арестуют и отправят на неопределенное время в тюрьму.
– И тогда вы окажетесь не в силах помочь нам?
Хоппе невесело улыбнулся.
– Если вас осудят, я не смогу навещать вис чаще одного раза в три месяца, таковы правила. Велика ли радость?
– Не скажите. – Бернсдорф щелкнул замком чемодана. – В подобном положении увидеть знакомое лицо уже немало.
– И вы пойдете на такой риск? Не забывайте, тюрьмы здесь не чета европейским... Я ценю вашу самоотверженность, ваши побуждения, но не слишком ли велика ставка и не слишком ли ничтожен шанс на выигрыш? Речь сейчас идет не о горстке невиновных людей, а об исходе президентских выборов! Это борьба за власть, в которой в конечном итоге верх возьмет армия, – что тогда будет с вами?
– Господин Хоппе, – сказал Бернсдорф. – Благодарю вас за все, и за прощальное напутствие тоже. Но мы с Кремпом поступим по-своему, такие уж мы твердолобые.
Яркий свет дня. Напоенный солнцем воздух. У бордюра стоит тяжелая машина; шофер узнал их, открыл дверцу. Не произнесено ни слова – как в немом фильме или во сне. Оглянувшись, Бернсдорф увидел, как из ряда припаркованных автомобилей медленно выехал лимузин с полицейским номером и двинулся за ними следом. Свернули на Кинта Азенида, полицейская машина за ними. Это Бернсдорфа не обеспокоило. Слежка полиции объяснима. Опасаться следует в первую очередь людей в штатском. Но что это с Кремпом? Тот что-то втолковывает водителю, который согласно кивает. О чем они?..
– Водитель говорит, что уйдет от этих, – сказал Кремп.
Такой поворот разговора не устроил Бернсдорфа, с подозрением уставившегося на дорожную сумку, которую Кремп сжимал ногами.
– Это все ваши вещи?
– С меня хватит.
– А кинокамера,записи, все остальное...
Кремп пожал плечами:
– Зачем?
Бернсдорф выпрямился на сиденье, насторожившись. Сидевший рядом с шофером телохранитель говорил с кем-то по радиотелефону, Бернсдорф уловил слова: "Эль операдор, сеньор Кремп".
– О чем это он? Во имя всего святого, что происходит?
– В центре города я выйду.
– То есть вы хотите на время скрыться?
– Нет, уйти в горы. Дорогу туда я найду.
– Нет! Ни в коем случае! Вы человек эксцентричный, но не сумасшедший! Послушайте, Кремп, нам нельзя разлучаться. Вдвоем мы сумеем доказать нашу правоту. Только вдвоем!
– А потом?
– Опять будем снимать...
Бернсдорф сразу понял, что взывать к Кремпу бесполезно. Тот криво усмехнулся, напряженно думая о чем-то своем, давно решенном... О чем, догадаться нетрудно. Его постоянный интерес к сьерре, разговор с летчиком-мулатом, разного рода сомнения, которые Кремп высказывал с присущей ему резкостью и от которых он, Бернсдорф, отмахивался.
– Там нет больше герильерос, – проговорил он, лишь бы что-нибудь сказать, глядя на бритое, чужое лицо Кремпа. – Вы о выстрелах думаете... Но это не герильерос, а просто какой-то угольщик охотился... Кремп, вы рискуете головой!
– Вам тоже предсказывали нечто подобное. Потерпеть фиаско можно на любом месте и в любой ситуации. А вот остаться верным себе, своим убеждениям?
Во рту Бернсдорфа пересохло.
– Значит, прийти на помощь четырем людям для вас мелочи жизни? Если и спасать, то все человечество?
Машина свернула за угол, ускорила ход, притормозила, еще раз свернула и снова рванулась вперед. Попытка оторваться от полиции.
– Чего вы, черт побери, хотите добиться? Найти Кампано или его друзей?
– Вы, Бернсдорф, человек нетребовательный, наивный, в сущности. Художник до мозга костей! Все происходящее с вами обогащает вашу жизнь. Если вас что тревожит, вы снимаете фильм и отделываетесь от этих мыслей навсегда. А вас еще вдобавок хвалят за сделанное и платят большие деньги. Желаю вам и впредь не терять хорошего аппетита.
– О чем вы болтаете, проклятый вы идиот, и что вы обо мне знаете!.. Разве ваше место в сьерре, у герильерос? Вы погубите ваш талант! И погибнете, пропадете без всякой пользы! Ваше место за камерой!
– Я тоже так думал, пока не увидел девушку с револьвером в руке... Узников, вырвавшихся из застенков, не снимают на пленку. Чтобы не забыть надо жить с ними рядом! Никаким произведением искусства тут не поможешь, остается только один выход – вооруженная борьба.
Машина остановилась, Кремп взялся за сумку, потом повернулся к Бернсдорфу.
– А вы все-таки ничего... Я действительно был рад с вами познакомиться. А теперь прощайте!
Бернсдорф облизал пересохшие губы, оглянулся. Хвоста за ними нет. Чем все это кончится? В ушах Бернсдорфа гудела кровь – это в нем пробудился страх.
Вспомнились все предостережения. Сидел бы сейчас в транзитном зале аэропорта и попивал бы кофе. Нет, у него нет другого выбора! Чем была его прежняя жизнь: цепью неудачных попыток обрести смысл жизни. Теперь он видит путь, который может привести к цели. Возможно, его подстерегает неудача, но он никогда прежде не был столь близок к тому, что должен был делать и на что был способен.
"Как-нибудь ты пробьешься..." – подумал он.