Текст книги "Хранящая огонь (СИ)"
Автор книги: Властелина Богатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Властелина Богатова
ХРАНЯЩАЯ ОГОНЬ
Пролог
Лес проносился по сторонам белыми пятнами, дышал крепким морозом в лицо, опаляя щёки. Перед зимним коловоротом – самой короткой ночью – всегда так. Холод сковывает панцирем инея стволы деревьев и морозит до такой степени, что даже лёд трескается на реках, и щука застревает его в толще.
Мирина приостановилась, окончательно перейдя на шаг, чтобы отдышаться, окутывая себя густо паром, согнулась в поясе, унимая распаляющийся жар в груди, лихорадочно-болезненно втягивая воздух, жадно и резко, до боли, так что под рёбрами в боках ломило. Ноги от усталости тряслись и подкашивались, перед взором встала белая пелена, и хоть до темноты ещё далеко было, а в лесу, будто уже смеркалось. Оправившись от бешеной погони, придя немного в чувство, она разогнулась, хватаясь за обледенелый сосновый ствол. Мелкой дрожью тряслись руки, всё ещё тянуло бок, так она бежала долго, пытаясь будто скрыться от тех чувств и того отчаяния, которые врезались в душу когтями, да только перед взором всё ещё видела воедино сплетённые тела, слышала то, что не должна была услышать – в уши даже сквозь шум крови лились сладострастные стоны княгини, раздирая сердце надвое. И такая лютая злость и обида взяли, что защемило в груди, и княжна, не в силах стоять, вновь привалилась спиной к дереву, зажмуриваясь крепко, пытаясь избавиться от подступающего к самым кончикам пальцев рвавшго душу в клочья отчаяния.
Не такой хотела она для себя жизни, за что недоля? Мирина никак не могла понять и примирится с тем. И это толкнуло её на отчаянный поступок – покинуть стены крепости и слепо пуститься к лесу.
Девушка огляделась, обводя единым взором чащобу, покрытые снежными шапками пудовой тяжести ветви елей да сосен. Нет здесь даже звериных тропок, и дорога где-то осталась позади – с неё она сбежала в беспамятстве своём. На миг да кольнула тревога – заблудилась.
Мирина всхлипнула, осознавая, что плачет, но быстро смахнула смёрзшиеся слезинки с холодных щёк, горячность постепенно утихала, и на место её пришла тревога. Такого она и не хотела, да верно, лучше сгинуть в лесу, замёрзнуть, чем назад. Обида жгла, не переставая, нещадно испепеляя сердце, растирая в прах. Нет, в Ровицу она не вернётся, по крайней мере, не сейчас. Мирина выдохнула, решая да раздумывая, что теперь ей делать. Сначала надо бы дорогу отыскать и выйти к деревне какой, верно их вдоль рек насажено, что репы в борозде. Вдыхая мороз и заставляя себя собраться, она, поправив сбившуюся накидку и шапку, отороченную куньим мехом, отпрянула от дерева, пошла в ту сторону, где было больше света, сулившего простор. Проваливаясь по колено в сугробы, едва не теряя сапожки в них, путаясь в подоле шерстяного платья, Мирина прошла несколько саженей да так и не отыскала ни пролеска, ни речушки, лес будто сгущался только, сковывая в своём плену усиливающимся к ночи морозом. И всё больше она ощущала его силы: занемели пальцы, становясь белыми как снег, и ноги покалывало неприятно. Невольно, а страх всё же настиг, когда ещё через несколько саженей девушка упёрлась в поросшую корявыми соснами с мохнатыми корнями скалу, пластами возвышавшуюся к небу, утыкавшуюся остриём в тусклое небо. Пока оглядывала её во все глаза, не сразу услышала посторонние звуки, но даже не это привлекло её внимание, а навязчивое ощущение на себе престольного пронизывающего насквозь взгляда. Она обернулась да так и остолбенела – под пологом дряхлых древних крон стояли всадники. Мирина, потеряв дыхание, невольно отступила было, оглядываясь по сторонам, да путей отступления не было – позади скала, впереди тати, по сторонам заросли непролазные. Валганов она видела и раньше, часто те наведывались в стены городища, да только вблизи и не доводилось встречать никогда. В длинных шубах поверх дегелей[1] из железных массивных пластинок, что покрывали плечи и грудь, крепкие тела воинов внушали лютый страх. Но Мирина задержала взгляд на одном лишь, широкоплечем, богато одетом. Плащ с меховым воротом из чёрно-бурой лисицы, изогнутая сабля на поясе с кованой рукоятью. Он отличался от других и притягивал внимание не только тем, что был сложен мощнее своих соплеменников, но тем, что даже издали Мирина ощутила его жгуче-чёрные, как спелая смородина, глаза, что так жадно оглаживали её. Чёрная бородка и усы обрамляли вылепленные будто из глины губы, они растянулись в какой-то хщиной ухмылке, от которой дрожь прошлась по спине, упав холодком к пояснице. Остальные тоже поглядывали, скользя по её стану жадными похотливыми взглядами, от которых ком поднялся к самому горлу, а сердце заныло от скверного предчувствия и одного только представления о том, что они могу с ней сделать. Время растянулось в вечность, наверное, они не ожидали увидеть в глуши лесной девушку и безмолвно решали теперь, что делать.
Мирина первой дёрнулась в сторону, храня надежду ещё сбежать, бросилась через густой кустарник орешника. Да куда там, колючие ветки вонзились в кожу, царапая лицо и руки, задерживая беглянку, но Мирина от страха и паники не чувствовала ни боли, ни обречения, и, оказавшись в плену зарослей, забилась будто горлинка, запутавшаяся в сети. Кто-то из воинов позади неё окликнул, кто-то присвистнул, кто-то засмеялся над безуспешной попыткой добычи сбежать. Но Мирина помалу да продиралась вглубь, пока не смолкли голоса. Рвя одежду и волосы – шапка её уж давно слетела – услышала сквозь глухое отчаяние неумолимо приближающийся треск сучьев, а потом и грубую брань, исторгаемую устами поимщиков, на непонятном ей языке валганов. Жёсткая пятерня обхватили горло, другая – пояс, и рванула назад из пут зарослей, так, что в глазах потемнело, и посыпали из глаз искры. Мирина задёргалась в железных сильных руках мужчин, пытаясь высвободиться, выворачиваясь и кусаясь, царапаясь, но делала только хуже, когда поимщик, намотав на кулак косу, волок её обратно к скале, так что Мирина уже больше и не сопротивлялась. Грубый толчок и неловкое падение на колени в снег выбили дыхание из груди. Собирая в кулаках горсти колючего снега, княжна пыталась подняться, да почему-то не выходило то ли от холода, то ли страха, что потряхивал тело, делая его непослушным. Валганы молча обступили свою добычу. Мирина не поднимала глаз, чувствуя, как болезненно толкается сердце в груди, и видела только ноги в кожаных и войлочных сапогах с железными бляшками. Но заминка была недолгой, её дёрнули вверх, ставя на ноги, и мужские руки принялись бесстыдно и жадно щупать и трогать её там, где им вздумается, вторгаясь под полушубок и платье, грубо щупая самые укромные места. Жар залил лицо, застлала глаза горячая влага.
– Какая сочная пташка попалась, молоденькая, груди молочные совсем, упругие.
Болезненный щипок вынудил Мирину закусить губы крепко, а слёзы сами собой потекли по скулам.
– Угдей! – окликнул низкий, густой и какой-то обволакивающе-грудной голос. – Довольно.
Оклик вынудил грубые касания прерваться. Тот, кого Мирина выделила из остальных, спешился упруго. Приблизился неторопливой уверенной поступью, одним взглядом отодвигая собравшихся, вынуждая немедленно выпустить девушку. Вблизи мужчина был просто огромен – скалой грозной возвысился над княжной, затмевая собой свет, задушив пленницу ледяным взором. Теперь на его лице не было ни ухмылки, ни обжигающей остроты, карие до угольной черноты глаза поглощали, как замшелые топи, какой-то непреклонной беспощадностью, скользили по её лицу задумчиво, вынуждая нутро сжиматься и трепетать.
– Ты одна тут? – спросил, и вопрос вонзился осколком в грудь.
Мирина, подавив подступившее рыдание, кивнула. Тёмные брови под меховой шапкой сошлись на переносице, он с недоверием посмотрел на неё, скользя взглядом по её стану к бёдрам, от чего щёки вспыхнули жаром – никогда никто не смотрел на неё так, даже Вортислав. Взгляд, медленно щупая каждый изгиб тела, вернулся обратно к лицу, задерживаясь на губах. Стянув перчатку, мужчина вдруг протянул руку. Мирина невольно дёрнулась, но тут же её локоть был сжат пятернёй его сильной руки. Подхватив её светлую прядь волос, он пропустил её через пальцы. Мирина наблюдала, как в черноте его глаз заплясали золотистые искры, он, снова глянув ей, казалось в глаза, в самую душу нырнул. Пальцы мужчины коснулись её подбородка, скользнули по губам, погладив кровоточащую ранку. Мирина это ощутила по тому, как защипало лопнувшую губу. Она затаилась, ощущая, как дыхание дрожит, а сердце колотится бешено, неровно, сбивчиво. Знала, что лучше и не противиться, ощущая угрожающую опасность нутром, да невольно дёрнула подбородком, не в силах терпеть мучительное ожидание и унижение, отвернула лицо, сглатывая клокотавшую в горле тошноту, и тут же поплатилась – мужская пятерня схватила за ворот шубы и рванула так, что ворот платья, врезавшись лезвием в шею, лопнул, а Мирина мгновенно была прикована к его могучему телу. Не успела она опомниться, как жадные жаркие губы впились в её, сминая, подчиняя, кусая до боли. Мирина, захлебнувшись возмущением, только потом поняла, что кричит, только крики эти задерживались где-то в горле. Насытившись поцелуем, вождь выпустил её, отстранился, схватив за волосы на затылке, вынуждая смотреть ему в глаза. Смоляные, налитые какой-то свирепой необузданной силой глаза вонзились в неё, от их пугающего вида внутри Мирины смёрзлось всё, она ощутила, как чернота зрачков утягивает в самую глубь, где было настолько пусто, будто она оказалась на краю пропасти. Губительные, невыносимые, лютые глаза в окружении белого снега, как две чёрные воронки, буравили и утаскивали в эту самую пропасть, не давая иного пути, кроме как ступить в бездну.
– Со мной поедешь. Моей будешь, – только лишь сказал мужчина, обжигая губы девушки горячим дыханием.
Отлепив от неё взор, он отступил, и Мирина почувствовала облегчение, и вместе с ним из недр её заледеневшей было души поднялось неверие в происходящее и гнев, она хотела крикнуть ему в след, что никуда она не поедет, что она княжна, и он не смеет её вот так забрать, да только всё внутри сжалось от осознания неизбежного, что и не в силах была языком пошевелить.
Потому она провалилась, словно в яму, в беспамятство, и ничего не существовало больше вокруг, кроме всепоглощающей безвыходности.
[1] Дегель – пластинчатый доспех типа бригантины.
Глава 1
Ночной сквозняк залетал сквозь щель приоткрытой войлочной полы навеса, неприятно холодил покрывшуюся испариной кожу, оглаживал, как грубые шершавые ладони Вихсара, живот, плечи, лицо, изредка наполняя душно натопленный шатёр хоть и прохладным, но совершенно сухим воздухом.
Мирина поморщилась и сглотнула вязкий и горький вкус с языка – горло запершило. После долгого изнурительного соития в невыносимо жарком плену тканевых стен страшно захотелось пить. Она вяло провела взглядом по освещённым тлевшими углями очага углам шатра, выискивая глазами ушат с водой. Впрочем, он по-прежнему стоял на своём месте, с тех самых пор, как вождь стал таскать девушку в свою постель. Она приподнялась на смятых и ещё влажных простынях, которые липли к коже, но развернуться толком не позволила рука Вихсара – ладонь его свинцовой тяжестью по-хозяйски обхватила девичью грудь. Тёмные руки вождя на фоне её белой кожи казались бронзовыми, они ещё мгновение назад подчиняли и сминали, не давая ни доли отступления и передышки. Мирина с невольной брезгливостью чуть повернула голову, скосив взгляд на раскинувшего рядом голого мужчину, от которого веяло терпким, непривычным для её тонкого чутья запахом горькой полыни и сухого типчака, что забивал воздух, мешал дыханию. Этот запах угрожал и подчинял, заполнял голову и всё окружение, внушая страх, выказывая право обладать всем, что попадало под его влияние. Впрочем, Вихсар, молодой и сильный вождь, уже набравший силу и влияние, вдвойне усиливал этот напор, корёжил и ломал не только тех, кто слабее, но подрывал уверенность в более опытных воинах. И слава Богам, уснул он быстро, едва выпустив из тисков свою жертву.
Мирина скользнула взглядом по тёмным смоляным волосам, разметавшимся по ярко-бордовой, как маки, подушке. Волосы его липли к низкому лбу и заострённым смуглым скулам, тёмные поросли усов и бородки очерчивали пухлые губы, чёрные как дёготь брови хмурились во сне, на висках проступили капли пота. Наверное, он имел привлекательные черты, недаром наложницы грызутся за него каждый вечер и с завистью сопровождают ту, на которую пал выбор вождя. А в последнее время он не прочь затащить к себе и невольниц, а точнее, именно её, Мирину, что накликало гнев его блудниц.
Подавив поступившее к горлу отвращение, девушка отвернулась. Пониматься поостереглась, пробудится ещё, вновь залезет на неё. Ощущение мучительной угнетённости вытеснило все иные чувства, погружая её в болото. Не ожидала, что после той её первой ночи, проведённой в его постели, он захочет её снова. Тогда она ещё пыталась сопротивляться, кусалась и пиналась, но в итоге поплатилась. Рубцы только сходили, зудели нестерпимо на плечах, напоминая о жестоком наказании. Это и выбило из неё всякое желание идти наперекор хозяину. В ту ночь вся жизнь и рухнула, беззаботное светлое прошлое и сама она рассыпались, как глиняные черепки, собрать которые теперь уже и невозможно. Что толку от такой чаши, не удержишь в ней ничего: ни воды, ни горсти камней.
Разрушилась, – зло и горько усмехнулась внутри себя. Не из тех женщин с железной волей, не возымела храбрости и духа лишить себя жизни, лишь бы не оказаться в руках чужаков, невольницей в постелях тех, что крушили, разбивали, как богатую, но потерявшую ценность посудину. Для них женщины – просто кусок плоти, с которой можно выместить всю свою необузданную дикую грубость и извергнуть семя.
Вспыхнувшую ярость Мирина тут же залила ледяной водой отчуждения. Зачем напрасно истязать себя? Снова вдохнула туго. Если ум усмирить могла, то сердце болело. Болело нещадно.
Мирина, зажмурившись, отвернулась к тонкому прозрачному занавесу, что отделял ложе от выхода, присмотрелась, разглядывая в густых ночных сумерках просвечивающиеся сквозь ткань всполохи очага, всем духом отстраняясь от своей боли и несметной тоски по дому, всеми силами прогоняя её от себя.
Прислушалась.
Лагерь спал, только одиноко позвякивали колокольчики у входа, изредка доносились голоса стражников – непонятный, грубый, чуждый сердцу говор. Не привыкла и не успела узнать, да и не пыталась, тая надежду, что ей это и не понадобится, что случится чудо, и её вызволят. Хотя это жарко возгорающееся в сердце ожидание постоянно горсткой пепла оседало на душу остатками разочарования. Недаром отец твердил – в неволе женщина погибает, становясь под гнётом опаляющего солнца бесплодной твердью, и как бы ни лили дожди, а из камня не прорастёт колоса. Как же прав был он – мир вокруг неё словно вымер, оставляя голые пустынные степи и сухой ветер.
Два раза она устраивала, побег и оба раза её ловили. Что было потом, какое наказание для неё устраивал Вихсар, она решила выскоблить из памяти. Мирина снова бесшумно втянула в себя горький мужской запах, зажмурилась от душащих слёз, но их уже и не было, только скудные горячие дорожки обожгли щёки. Вновь, в который раз корила себя за глупый свой поступок, совершённый ещё зимой. Знала бы, что побег из Ровицы толкнёт её на одну тропу с валганами, осталась бы в стенах княжества, пусть и вышла б за Вортислава, но жила бы себе в своих угодьях и беды бы не знала, пусть и без желания, но добровольно под законного мужа ложилась бы в постель, под сводного брата погибшего отца. А теперь, опороченная, отдаётся врагу, что проливает кровь родного племени, терзая чужих жён в неволе.
Дыхание из груди исчезло, встало в горле сухим терновым узлом, и сердце, задушенное отчаянием, под огненной ладонью Вихсара забилось скупо.
Перезвон колокольчиков отдалённо пускал рябь в помутневшие, тяжело ворочающиеся, давящие на виски мысли. Как бы ни душила боль, а усталость взяла верх над бренным телом, что попользовал Вихсар этой ночью. Угомонилось вскоре и сердце. Мирина не заметила, как провалилась в сумрачное беспросветное небытие, где мутными сгустками тяжёлый водянистый туман скрывал тёмные глубины, уволакивал в бездонную гнетущую пустоту, заволакивал тёмным пологом и разъедающую силы тягу к родным землям, и запах цветущих лугов, и уют дома – всё сокрыл от глаз и сердца. Хотя бы на время перестала она видеть терзавшие душу воспоминания, но теперь она знала запах собственного горя, что въелся в кожу, пропитывая каждый клочок её тела, каждую частичку души.
Проснулась Мирина, когда уже белёсый туманный свет сочился через щели. Воздушной пыльцой он чертил в сумеречном шатре клинки полос, что врезались в пол, устланный богатыми узорными коврами, в решётчатые стены, завешенные цветными тканями. Только теперь она видела, какой беспорядок был внутри. Вихсара рядом на удачу не оказалось.
Девушка тяжело поднялась на локти, едва шевеля изнывающим от ломоты телом, затёкшим от неудобного положения, в котором проспала она остаток ночи. И как только пережила эту ночь, да всё то, что случилось с ней, не могла понять. Но вдруг предрассветную тишину молотом раздавил голос Вихсара, прозвучавший за занавесью. Он говорил на своём языке, и нечего в его речи девушка не разобрала.
Сползла с постели – убраться поскорее, пока он занят, пока не задержал её более, подминая под себя, как это бывало много раз.
На цыпочках прошла вглубь, случайно поддев носком ту самую одежду, которую вчера зашвырнул сюда Вихсар. Нагнулась, подняла с пола рубаху, торопливо натянула на себя, чужую поношенную и потемневшую от времени. Её одежду, шубу богатую и драгоценности вместе с оберегами родных Богов отобрали сразу же, как только она прибыла в лагерь. Расправив помятое, пропахшее дымом платье, что так же она отыскала на полу, натянула на себя, просунув растрёпанную голову через ворот. Быстро разодрав длинные спутанные волосы пальцами, наскоро заплела в косу.
За пологом Вихсар поднялся, его могучие очертания просачивались через тонкую ткань. Крепкий, с развёрнутыми плечами, высок и грозен, будто каменная гора ожила. И прежде, чем ранний гость ушёл, скрывшись за пологом, и вождь распахнул занавес, Мирина, схватив пояс, выскользнула наружу и тут же прищурилась от яркого, невыносимо белого света солнца, что ударил по глазам. Поморгала, привыкая, пока перед ней не развернулся широкий лагерь валганов. Тугим мощным напором, словно порвавшаяся плотина, хлынули на неё звуки и запахи – жизнь продолжалась. Слава богам, Вихсар не окликнул её, позволил уйти, впрочем, он верно и хотел того – выставить её вон, шибко разоспалась невольница.
Ветер ворошил стяги и ткани, лоснящиеся травы. Лагерь утопал в низине, а кругом, куда ни глянь, степь на все стороны, путь, выстеленный метёлками топчака и ковыля, ни дубрав, ни лесов, неизвестно, в какой стороне родной край. Вершух, так называли холмистые дали, что раскинулись вдоль реки Вельи.
Подпоясавшись на ходу, под звериными и смеющимися взглядами стражников Мирина пошла вглубь раскинувшегося на долгие дни задымлённого кострами становища, ощущая липкие взгляды мужчин, будто облапали её со всех сторон потные ладони. Но её они не трогали, в то время как других невольниц воины пользовали, когда им вздумается. Могли и средь белого дня затащить за угол, или ночью, когда спишь уже крепко.
Направившись к женским шатрам, где держали других пленниц, по несчастью угодивших в лапы кочевого племени, Мирина до цели своей не дошла, путь преградили, накрыв тенью, и сразу зябь пробежалась по плечам.
Лоснящееся от гладкости лицо самой старшей наложницы скривилось, выказывая презрение. Остро смотрели янтарные глаза, две тёмные, что сырая земля, косы, украшенные бусинами да подвесками кованными, ужами змеились по груди девушки. Да и убранство девушки – платье с вышивкой, украшения на груди и запястьях – говорило о том, что она была самой желанной Вихсаром среди наложниц. Девушка вдруг занесла руку, и Мирина сдержалась, чтобы не дёрнуться, но взгляд всё же опустила, ожидая удара, а когда вернула, увидела насмехающееся лицо девушки.
– Лахудра, – сказала, дёрнув за наспех заплетённую светлую косу. – Когда-нибудь подпалю их.
– Лавья, – окликнула строго наложницу вождя женщина постарше, приближаясь, быстро подбирая подол юбки, – тебя дела ждут.
Лавья бросила злой взгляд на невольницу, отступила, сжала плотно губы.
– Пей, – надсмотрщица сунула в руки девушке чарку мутной жидкости. – Зачастил он тебя. Нечего вымесков плодить, хватает нам ртов.
Мирина приняла, не колеблясь, зная прекрасно, что делают с теми, кто случайно зачат, не хотелось оказаться под руками повитух, что бросят дитя в яму. Такого она не желала, уж лучше сразу смерть.
Питьё было горьким, сжала горло вязкая тошнота. Пересилив её, выпила всё до дна. Женщина, пронаблюдав за ней подняла подбородок, оставшись спокойной, всучила Мирине щётку деревянную.
– Бегом чистить ковры.
Мирина безропотно прошла к вороху тряпья, что вынесли другие невольницы для чистки и мытья. Подхватив сразу несколько пыльных скруток, ведро, пошла к водоёму.
Утро было ветренным, но тем не менее ослепительно изливало коло тёплые лучи, оглаживая и лаская. Дни были похожими друг на друга, Мирина даже не заметила, как пришла весна, одаривая богатым цветением трав, аромат которых так дурманил голову. В её княжестве уж праздники гуляют, закликают весну да жаворонков. Впрочем, раздумывать о том не получилось долго, работа понемногу увлекла, не давая тоске с новой силой задушить. Под наблюдением сварливой надсмотрщицы принялась таскать воду, выливая на ковры. Подвязала платком волосы от хоть и по-весеннему нежного, но всё же припекавшего солнца, которое в здешних местах казалось ниже и больше. Подпихнув подолы юбок, чтобы не мешались, опустившись на колени, принялась с усердием и силой натирать ворсу.
Другие пленницы так же работали ныне, никому не позволяли переговариваться. Лишь поздним вечером, когда все улягутся спать, была возможность словом обмолвиться, и то не всегда – после тяжёлого труда сил оставалось только доволочить ноги до лавки, а уж ворочать языком и вовсе не было мочи. Были среди девушек и землячки, племени воличи, из коего и сама Мирина родом, да не простая она девка из общины глухой, но о том она не рассказывала, утаила. А теперь, в неволе, казалось, было это будто из другой жизни. Хоть и прошло всего несколько месяцев, а в кровь уж въелась рабская доля. После ночей с вождём так и вовсе срослась со своей горькой участью. Иногда такое равнодушие накатывало и безразличие, что разница уже и не ощущалась.
Мирина ходила за паласами за день десять раз, и к концу вечера спина рассыпалась, болела поясница – не разогнуться, задубевшие, ставшие грубыми и жёсткими руки словно отсохли, уже не держали ничего, а ведь вымытые влажные ковры ещё нужно было развесить. Поднимать их было тяжело, спина совсем взмокла. Тряслись руки. Когда подтягивала ковёр, края вдруг сами собой выскользнули, и, не устояв на скамье, Мирина повалилась с неё, невольно уцепившись за края ковра, сорвала его. Верёвка не выдержала веса, лопнула, и тут же на песок рухнули вымытые ею за день остальные ковры.
– Ах ты криворукая дрянь, – взвизгнула старшая женщина, взъярилась.
Как она оказалась рядом, Мирина и заметить не успела, лишь только сжалась, едва женщина хлестнула её кнутом по спине, но как бы ни готовилась, а спину полоснула боль.
– Хайна! – вылетел откуда ни возьмись, как ворон, вождь.
Мирина вздрогнула от громыхнувшего, что гром, голоса Вихсара.
– Ковры все попортила, – усмирилась женщина тут же, преклонив низко голову, пряча пылающие гневом глаза, не смея глядеть на хозяина.
Вихсар царапнул взглядом сжавшуюся на земле невольницу, подступил к растерявшейся женщине, вырвал кнут из её рук, подпёр её подбородок, посмотрел ей в глаза. Сказал что-то. Мирина не разобрала, но лицо женщины вытянулось и побелело, превратившись из медно-золотистого в бледно-ореховое. Вихсар, больше не глянув на Мирину, обогнул женщину и широким мощным шагом пошёл прочь. Старшая, очнувшись, зло сощурила глаза. Мирина только теперь заметила, что из-за полога кошмы выглядывает Лавья, а значит, покоя ей этой ночью не ждать, и заступничество вождя, крайне удивившее девушку, обернётся ей боком. Но Мирина не боялась ничего, она вытерпит, не впервой. Скомкав в кулаках подол платья, не отвела прямого взора от старшей, не кинулась к ногам целовать ступни и молить о пощаде, и та посчитала это за вызов, а значит, придётся туго.
Женщина, спесиво встряхнув косами, что падали из-под платка, закрученного вокруг головы, пошла прочь.
– Сильно ушибла? – услышала Мирина нежный голос Малки.
Рыжекосая зеленоглазая девушка помогла подняться с земли. Мирина улыбнулась ей коротко.
– Ничего, пройдёт, – ответила, хотя спина горела так, будто в рану песка насыпали.
– Теперь беды ждать, видала, как на тебя зыркнула ведьма проклятая?
Мирина, вытерев взмокшие ладони с налипшим песком о подол, глянула в сторону наблюдавшей за ними Лавьи.
– Ничего, ещё посмотрим, чья возьмёт, ещё живы пока, – повысила голос Малка.
– Тише. Ни надо, Малка, не говори ничего, – прошептала Мирина, осматриваясь и столкнувшись взглядами с другими наложницами, что выбежали поглазеть. Вот зараза!
– Мне плевать! – взъерепенилась девушка, и в глазах её Мирина увидела плескавшееся обречённый гнев. – Скоро раздавят их, как ужей, подушат воличи.
Мирина, не зная, что сделать, чтобы девушка замолкла, смотрела на неё со страхом. Малка всех пленниц на уши поставила этой вестью, что якобы идёт на Вершух сама княжеская дружина Вяжеслава, только дни проходили за днями, а воины так и не появлялись. Хоть разбирала Малка вражью речь, жила в логове их уж больше года, да только могла и спутать что.
