Текст книги "Топот шахматных лошадок"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– И что? Заплатил он?

– Вашек, я не знаю. И никто не знал толком, а самого его, конечно, не спрашивали…

– А что он, такой неприступный?

– Нормальный. Только… отстраненный какой-то, все отдельно от других… Да нет, он не важничал, со всеми по-хорошему, но ни к кому в друзья не лез, первый не заговаривал. И такой… будто все время о чем-то думал про себя… – Белка вдруг примолкла. Ей показалось, что Вашеку могут не понравиться ее длинные рассуждения о Косте Рытвине. Решит, что она чересчур интересовалась этим сынком миллионера.

Но Вашек сказал сочувственно:

– Небось, натерпелся от похитителей… А в школе, наверно, от него охрана не отходила?

– Охрана была, – кивнула Белка. – Но не очень заметная. Один дежурил внизу, вместе со школьным милиционером, а другой подъезжал на машине, после уроков… Но этот Рытвин иногда не садился в машину, а шел пешком. Тогда эти двое – за ним. Не вплотную, а в сторонке, как бы сами по себе… Но в общем-то я не знаю, не присматривалась…

Сёга вскинул голову – так, что белые волосы разлетелись и упали опять:

– Белка! А ты с ним поговори! Вдруг, он нормальный человек? Может, уговорит отца не трогать больницу?

– Святое простодушие, – грустно отозвался Вашек. – Думаешь, такие папаши слушают своих малолетних деток? Если даже те захотят вмешиваться…

– Не думаю, что «детки» захотели бы, – сказала Белка, словно окончательно отгораживаясь от Константина Рытвина. – Да и где эти «детки» теперь? Небось, загорают на Маркизских островах или в Эмиратах…

Костя Рытвин

Белка ошиблась. Костя не загорал на дальних берегах. Он вообще не уезжал из этого города. То ли по случайности, то ли по желанию треугольного пространства (прогнувшегося, конечно, – дзын-нь!) Белка встретила юного Рытвина в Газетном переулке, когда шагала из овощного магазина. Это случилось на следующее утро после разговора Белки и братьев Горватовых на бастионе.

Белка не сразу узнала одноклассника. Навстречу шагал гибкий загорелый мальчишка в бежевых шортах и такой же рубашке с короткими рукавами. Этакий юный теннисист. Поддавал коленками чехол ракетки, посвистывал. Встряхивал головой, убирая с глаза косое крыло темных волос. "Ишь какой…" – хмыкнула про себя Белка. И лишь когда оказались они в трех шагах друг от друга, Белка "растопырила глаза":

– О, Рытвин! – От растерянности это получилось глуповато и кокетливо.

– А, Белка, – сказал Костя без удивления. Чуть улыбнулся.

Она не смогла сразу "сменить тональность":

– Надо же! Ты помнишь, как меня зовут!

Рытвин будто не заметил ее иронии.

– А почему не помнить? В одном классе учимся.

Ей стало неловко за свой тон.

– Просто я подумала… Ты ведь у нас недавно…

Он опять чуть улыбнулся:

– Как не запомнить, когда ты одна с таким именем, а остальные – Кристины и Яны…

– Есть еще Ксюша, – заметила Белка. – Подушкина.

Рытвин кивнул (и опять отбросил волосы):

– Да, я знаю. Но она мне почему-то не нравится.

"А я, что ли, нравлюсь?" – чуть не выпалила Белка, но прикусила язык. Они встретились глазами и… засмеялись. Костя словно говорил: "Я понимаю, что брякнул не то…" А Белка: "Я чуть не ляпнула глупость!"

– Ты куда идешь? – спросил Костя.

– Домашние хлопоты, покупала цветную капусту, – Белка мотнула пластиковым пакетом. – А ты? С корта?

Он слегка удивился:

– Что? Да ну, скажешь тоже… – И тряхнул замшевым чехлом. – Здесь не ракетка, это у меня вместо сумки. Ходил в "Компьютерные игры", в рекламе говорили, что там есть диски с "Черными звездолетами". Но уже раскупили…

Белку дернуло за язык:

– А я думала… ой…

– Что "ой"?

"Вот дура-то!"

– Ты не обижайся…

– Не буду, – серьезно сказал Рытвин. – А что "ой"?

– Я думала, что ты не ходишь без охраны…

Костя опять не удивился. Повертел головой.

– Не исключено, что они болтаются неподалеку. Но я раз и навсегда велел, чтобы рядом не терлись.

– И тебе разрешают ходить одному? Говорят, был какой-то случай… – опять не сдержалась Белка.

Костя снова ударил коленом по чехлу. Посмотрел, как он качается.

– "Говорят", был… А разрешают или нет… я теперь не спрашиваю. – И глянул на Белку прямо, из под косого темного крыла. Темно-карими глазами.

Белка засмущалась, разозлилась на себя и отвела взгляд. Буркнула:

– И не боишься?

– Мне по фигу, – сумрачно отозвался Костя Рытвин. И Белка сразу поняла. что он сказал правду. И почему-то встревожилась.

Впрочем, Костя тут же сменил тон: махнул чехлом ракетки и похвастался:

– У меня здесь одна игрушка спрятана, типа электрошока. Если кто полезет, можно шарахнуть разрядом… Конечно, все равно скрутят, но хоть не сразу…

"Какая разница, сразу или нет?" – опасливо метнулось в голове у Белки. Но Костя беспечно сказал:

– Как с утра солнце жарит… Белка, хочешь мороженого?

И она ответила сразу:

– Ага!

Вот ненормальная! Следовало держать себя с юным Рытвиным заносчиво и неприступно. Он был сыном человека, который задумал черное дело и грозил бедой многим людям, в том числе отцу Вашека и Сёги. Но… с одной стороны – не сам же Костя грозил, он-то, скорее всего, ничего и не знал. С другой стороны – можно было попробовать уговорить его, чтобы повлиял на папашу. А с третьей стороны… Однако, про "третью сторону" Белка не решилась признаться даже себе, горячие мурашки начинали покусывать щеки… Хотя признавайся или нет, а юный Рытвин ничуть не походил на сытого и вредного сыночка миллионера. Даже… наоборот…

На углу Газетного и Первомайской, недалеко от Каменного моста, голубела матерчатыми зонтиками летняя кафешка «Атлантида». Туда они и зашли. На просвеченных зонтиках мельтешили тени кленовой листвы. Посетителей почти не было, только под крайним зонтиком тянули пиво два небритых дядьки (видать, с похмелья). Костя джентльмески подвинул Белке стул, отдал ей чехол и пошел к прилавку. Вернулся он с двумя блестящими вазочками (даже вазами!). Горки белых шариков сияли как снежные вершины. У Белки побежали слюнки (вот бессовестная!). А Костя наклонился к ней и прошептал:

– Белка, извини. У тебя не найдется десяти копеек? У меня не хватило…

– Ой, конечно! – Белка из сумки выхватила кошелек. – Вот… Или давай пополам! Сколько это стоит?

– Не надо пополам… – он схватил у Белки гривенник, отбежал к прилавку, вернулся опять. Забрал у Белки чехол, положил его на стол, а сам сел сбоку от Белки – не за столом а в сторонке. И вазу с мороженым держал перед собой как кубок.

– Налегай, – велел он и ложечкой отправил в рот целый "сугроб".

Белке что делать-то? Она – тоже. Мороженое пахло ванилью. Рытвин смотрел на Белку из-за белой горки и улыбался. Рядом с мороженым загорелое лицо Кости казалось особенно смуглым. Он сказал:

– Я знаю, о чем ты подумала. "Сын такого папочки не наскреб дести копеек!"

– Ничего подобного! – старательно возмутилась Белка, потому что подумалось ей именно это. И тут же решила, что время перейти в атаку.

– Если честно, то я как раз подумала про твоего… папочку. Только по другой причине. Ты знаешь больницу скорой помощи? Ту, что на Фрунзенской?

– Конечно, знаю! Я там в ожоговом центре лежал, пока не переправили в частную клинику. После… ну, после одного дела.

Надо было бы спросить: "Что за дело?" Но Белка сурово сказала:

– Зато не знаешь, наверно, что твой отец задумал эту больницу пустить по ветру и устроить в ней отель международного класса… Или знаешь?

Костя не удивился, не возмутился, Просто качнул головой:

– Не, я не знал… Думаешь, отец со мной советуется? У него хватает референтов…

– А ты представляешь, какой это будет разгром? Там сложившийся коллектив врачей, там громадный опыт работы, традиции… – Белка говорила это и будто видела перед собой лица Вашека и Сёги. Она по сути повторяла то, что сказал накануне Вашек. – Там налаженная система. Там лучший в области ожоговый центр… в котором ты и лежал… Костик, скажи отцу, а?

Как это у нее вырвалось – «Костик»? И такое вот жалобное "а"…

Костя опять не удивился. Только стал чуть печальнее. Отправил в рот новую порцию.

– Ты думаешь, он послушает?.. Белка, у него свои эти… принципиальные установки. Один раз я спросил: "Зачем ты так?" Он говорит: "Как так?" – «Ну, – говорю, – ты как ледокол. Прешь через торосы, никого не замечая вокруг». А он: «Я замечаю. Только не могу всех жалеть. Пру потому, что у меня такая жизненная функция. Быть ледоколом лучше, чем болтаться дырявой лодкой в гнилом пруду. Ты не согласен?» Я сказал, что можно не дырявой и не в пруду. А он: «Это не для меня…»

Такой разговор случился, в феврале, незадолго до похищения. Вечером Костя валялся на диване, вертел в руках замызганного тряпичного повара Пантелея. (Это был давний, с младенческой поры, любимец. Не простой повар, а морской, то есть кок – под грязно-белой курткой виднелась тельняшка. Похожий на гриб поварский колпак, из-под которого торчали рыжие космы, украшал синий якорь. На круглой рожице Пантелея можно было заметить склонность к философским суждениям.) Отец вошел, как всегда, без стука. Встал над диваном – тяжелый, широкий, загородивший свет торшера.

– Я смотрю, ты опять бездельничаешь…

– Да, – сказал Костя.

– Репетиторша по английскому жаловалась: ты не делаешь задания.

– Да, – сказал Костя.

– Она тратит на тебя силы, пытается вдолбить в тебя знания…

– Ничего она не пытается, – сказал Костя, подбросив и поймав Пантелея. – Она дура. И нужны ей не мои знания, а твои деньги. Потому и жалуется. Чтобы показать старание.

– Давай наймем другого репетитора.

– Зачем?

Костя почуял, как отец начал сдержанно закипать.

– Что значит «зачем»? Без английского ты никуда!

– А куда "никуда"? – спросил Костя, а Пантелею мысленно сказал: "Ты у меня самый хороший".

– "Никуда" – значит ни в какое дело, – терпеливо разъяснил Андрей Андреевич Рытвин, главный акционер, генеральный директор, председатель всяческих советов и прочая, прочая.

– А в какое дело? Как у тебя? – простодушно спросил Рытвин-младший.

– Оно тебе чем-то не нравится?

– Я не понимаю – зачем?

– Что «зачем»? Зачем я не сплю ночами, рискую головой, воюю с дураками, перекраиваю экономику области?

– Ну да… Только ты не перекраиваешь, а накапливаешь капиталы. Сам говорил.

– А это по-твоему не цель?

Тогда-то и состоялся разговор о ледоколе, про который Костя сказал Белке. (И она не знала, как царапнулись у него в горле слезинки, он сглотнул их вместе с мороженым).

Отец постарался перейти на философский тон:

– Дорогой мой, каждому в мире отпущена своя доля. И если мне написано судьбой быть не шаландой, а большим кораблем, то я обязан им быть.

– И грузишь, грузишь трюмы. А зачем? У тебя ведь и так все есть. Оставил бы что-нибудь и другим…

– А я и оставляю! – рявкнул отец. – Многим! В том числе и тебе! Чтобы ты не знал нужды, не пресмыкался перед всякой сволочью, а стал в жизни хозяином!

– Хозяином станет Шурик, – вспомнил Костя старшего брата. – У него все данные…

– И ты сможешь, если захочешь!

– А зачем? – Он сказал это спокойно. Отец же решил, что сын издевается.

– Если ты еще раз скажешь это дурацкое слово, я дух из тебя вышибу!

– Ладно, – покладисто отозвался Костя. – Но я все же скажу еще раз. Зачем прогнал Вадима?

– Вот оно что! Будешь указывать, каких я должен тебе выбирать охранников?

– Он был не охранник, он мой друг.

– Знаем мы таких друзей! Сперва ходит, как ласковый кот вокруг сала, а потом потащит к себе в постель. Слышал небось про таких… "любителей мальчиков". Не грудное дитя ведь…

– Слышал. Вадим не такой… – мысленно сжав кулаки, выговорил Костя. – У него, между прочим, жена и дочка.

– Да хоть сто дочек!.. Видел я, как он гладил тебя то про головке, то по плечику.

– Он не гладил меня ни разу в жизни! Он только говорил со мной… по-человечески…

– Ну да, и это тоже. Знаю, сообщали. Беседы на тему, что не в богатстве счастье.

– А оно в богатстве?

– А это не тебе судить! Подрасти сперва, хлебни с моё, а потом решай!

– Не буду я хлебать… твое. Нет аппетита, – полушепотом сказал Костя (защекотало в горле). И посадил Пантелея верхом на колено.

– Слушай, ты!.. – взревел папа Рытвин. – Думаешь, можно плевать отцу в рожу?! Сопляк! Я тебя взгрею так, что не сядешь целый месяц!

Костя пересадил Пантелея с колена на грудь и пообещал:

– Я не сяду, а ты сядешь. Надолго. За насилие.

– Чего-о? – От неожиданности Рытвин-старщий запел петухом. Подбоченился, нагнулся над диваном: – Станешь жаловаться на меня? Дурачок ты мой ненаглядный! Неужели ты не знаешь, что я при таком деле куплю всех экспертов и адвокатов, и ты поедешь в дальнюю клинику для детей-психопатов. И там с тебя будут снимать стружку, пока не вытешут какого надо!

Костя на груди под Пантелеем быстро тронул крохотный шарик на шнурке. Потом сел, уперся локтями в диванный валик.

– Папа…

– Что? – растерянно сказал Рытвин-старший, услышав непонятное изменение в тоне сына.

– Папа, ты до сих пор не понял, да? После того, как она уехала, я не боюсь ничего.

Отец обмяк. Оглянулся, притянул круглый вертящийся табурет, сел…

– Костик… но это же она уехала, сама. Я-то при чем? Она сама захотела, чтобы ты остался со мной. Артистическая натура, дальние поездки, новая любовь…

– Как и у тебя, – бесстрашно хмыкнул Костик. – У тебя это было раньше…

– Ну и что? Было… Как говорят, сердцу не прикажешь… А что, разве Эмма Сергеевна плохо к тебе относится?

– Что ты, замечательно, – искренне сказал Костик. – Да только не все ли равно…

– И что теперь? Ну, теперь-то что? – почти простонал отец. – Ведь человека-то не вернешь… Я же не толкал ее на эту дурацкую Суматру, она поехала стем …

– Ты даже не пытался уточнить списки… – сипло от слез проговорил Костя.

– Да пытался я! Ты просто не знаешь, как пытался! Но там погибли больше двухсот тысяч! Разве найдешь каждого? Ты считаешь, будто я в чем-то виноват! А в чем? Сдвинулись тектонические плиты, это планетарный процесс! По-твоему, я мог их удержать?

– Конечно, не мог, – мстительно сказал Костя. – Даже твои капиталы здесь без пользы.

– Да. Я не Господь Бог!.. А то, что она оставила тебя со мной, это счастье. Для тебя. Уехал бы с ней загорать на Индийский океан и где был бы теперь? Лучше было бы?

– Да… – шепотом сказал Костя. – Да…

Было бы лучше. Чтобы не выть в подушку по ночам, чтобы, не обливать слезами Пантелея – единственного оставшегося друга. Хотя и в слезах не было ни капли облегчения. Ведь если бы расстались просто так, на время, если бы она уехала, пообещав: "Я вернусь, мой маленький, и заберу тебя…", можно было бы рыдать и в то же время мысленно прижиматься к ней! Помнить по-хорошему. А как помнить ее, когда она тебя бросила … Гибель была не одна, их было две!

Костик головой Пантелея прикрыл себе губы. Чтобы не дрожали.

Отец сказал неуклюже:

– Вот мусолишь это… недоразумение. Раз уж не можешь расстаться с детскими привычками, давай купим игрушку посовременнее. Говорящую, с электроникой…

Косте сразу стало полегче. Потому что можно ощетиниться и загнать слезы поглубже. Можно ответить.

– Что ты, папа, – сказал Костя вежливо. – Это давний друг. Давних друзей не бросают, а новых не покупают. Это ведь не жена…

Ох как хотелось, чтобы отец ударил с размаху, швырнул на пол, избил до потери сознания!

Отец встал, пошел к двери. Там оглянулся. Проговорил хрипловато, как курильщик, хотя сроду не курил:

– Костик, а я ведь тебя люблю… Но что я могу сделать?

Тогда Костя сказал ему в спину:

– Можешь. Верни Вадима.

Рытвин-старший замер на миг, ухватившись за косяки.

– Нет, – ответил он. – Ради тебя как раз – нет.

Этого Костя, конечно, не рассказал Белке. Хотя, по правде говоря, хотелось рассказать. Потому что она слушала как-то по особому. Наверно, и сама этого не замечала – небось, думала, что насмешничает или изображает равнодушие, а глаза делались за очками… ну, похоже, как у Вадима, когда он сажал Костика напротив и спрашивал: «Что с тобой, отрок?»

Белка и сама не знала за собой такого свойства. Уже много позже, осенью, Вашек сказал ей: "У тебя глазища, Элизабетта, будто катушка для ниток".

"Ничего себе сравненьице!" – возмутилась она.

"Та-а. Ты глядишь на человека сквозь свои очки, будто вытягиваешь из него всё и мотаешь на себя, как на нитку".

"Ну да! И за это меня считают конфликтной личностью и зовут "Элизобетономешалкой".

"Мешалку" ты придумала сама. А на самом деле ты "моталка".

Она замахнулась на Вашека, а вертевшийся рядом Сёга заметил:

"Тили-тили, тили-тили, что-то вновь не поделили…"

Тогда они решили надрать ему уши, но этот негодный тип ускакал вместе с Драчуном, Дашуткой и Славиком Ягницким зажигать осенние фейерверки.

…Нет, все равно Костя не стал так уж сильно откровенничать. После рассказа по спор о «ледоколе и лодке» он только хмыкнул: «Видишь, вечный конфликт отцов и детей, как в передаче „Семейные окна“. Особенно, когда речь о смысле жизни…» И вдруг, сделав новый глоток, он глянул непонятно. То ли дурашливо, то ли всерьез:

– Слушай, Белка Языкова, а ты думала про смысл жизни?

– Да! – сразу сказала она (и чуть не получилось "та-а").

– Правда? А часто?

– Не часто, – призналась Белка, ощутив, что в разговоре есть какой-то "второй слой". И что шутить не стоит. – Первый раз полгода назад, когда смотрела на Ниагару… Ты видел Ниагару?

– Не видел, – откликнулся Костя с уважением. – Я в Америке не был. В Скандинавии был, в Италии, Франции, в позапрошлом году ездил с… мамой… В Штатах мой старший брат учится, в экономическом колледже, а я за океаном не бывал ни разу… А что Ниагара? Впечатляет?

– Впечатляет… У меня в Канаде тетя живет, я к ней летала на Рождество. И там мы ездили посмотреть на водопад, к самой границе со Штатами. Ну и вот… Я глянула и сперва обалдела вся, до кончиков пальцев. Громада такая… необозримая. Просто целый водный космос! Рев несмолкаемый. Ветер брызги доносит, а они сыплются и замерзают, холод ведь был, зима. А я стою, ничего не помню, будто сама заледенелая. И долго так… А потом вдруг подумалось: "А зачем?"

– Что… зачем? Ниагара? – осторожно спросил Костя.

– Нет. Мы зачем? Люди… Вот этот водопадище… он такая силища, такая… своя жизнь… Понимаешь, он живет сам по себе, независимо от нас. И если бы люди исчезли, он все равно ревел бы так же, громадный. Мы ему совершенно не нужны…

– И горам, и океану… – тихо сказал Костик. – Так?

– Так… Значит, ты понимаешь?

– И всей планете мы ни к чему. Она летит себе и летит… – с непонятной угрюмостью подтвердил Костик. – Океаны плещут, ветры дуют, а мы… а люди как букашки на громадном звере. Зверь их не замечает, пока не начинают его щекотать и кусаться. А тогда он вздрагивает… Тряхнет шкурой – и многих будто и не было. Вот тебе и смысл…

– Это ты про цунами, что случилось перед Новым годом? Да?

Костя быстро глотнул мороженое и кивнул. И стал смотреть мимо Белки, далеко куда-то. А она, не зная, как разбить накатившую неловкость, проговорила:

– Теперь многие боятся, гадают: в какую заграницу поехать, чтобы там не тряхнуло?

Костя пожал плечами: это, мол, их проблемы…

Тогда, уже совсем не зная что сказать, Белка с ненастоящей бодростью заявила:

– А я, между прочим, думала, что ты нынче тоже где-нибудь в заморских краях…

– Как видишь, не в заморских… – рассеянно откликнулся Костя.

– Но собираешься куда-то, да? – ("Вот пристала к человеку, идиотка!").

– Что? – встряхнулся Костя. – Нет… Не знаю. Не с кем ехать. Отец весь в своих делах…

Белка открыла рот и сразу хлопнула губами. Но он успел заметить ее чуть не вылетевший вопрос: "А мама?"

И тогда он сказал про маму…

Он сказал это всего одной фразой: «Мама погибла зимой на Суматре, в том цунами». Но почему-то ему стало легче, будто выплакался.

А Белка сидела, как насквозь виноватая. Пробормотала:

– Я ведь не знала… Ты извини…

– За что? – усмехнулся Костя Рытвин. Не обидно, а даже ласково как-то. – Не грусти, Белка, все в норме…

В этих слова ей почудилась взрослая снисходительность. И непонятно было, о чем говорить дальше. Костя поставил вазу с мороженым на стол, нарочито зевнул. И тогда Белка – просто чтобы не молчать – показала подбородком на Костину ногу:

– Смотри, ты капнул.

На загорелой коже повыше колена белел похожий на крохотную ромашку след. Костя нагнул голову, тронул «ромашку» пальцем. Глянул из-под упавших волос.

– Это не мороженое, это еще давно. Капля кипятка…

Белка опять поежилась. И шепнула:

– Жуть какая. Больно было?

Костя ответил сразу:

– В первый миг и правда жуть. А потом будто отключка такая… Даже вот это было уже не так больно… – Он вывернул левую руку. От локтевого сгиба до запястья тянулся светлый ожоговый шрам…