Текст книги "Сказки о рыбаках и рыбках"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Владислав Крапивин
Сказки о рыбаках и рыбках

Вступление.
Рыболов

Эти заросшие диким укропом и лебедой улицы были как воспоминание детства. Причем не его детства, не Валентина, – он-то провел свою ребячью пору среди блочных пятиэтажек, – а детства давнего, уютного и теплого, когда мальчишки гоняли по дощатым тротуарам обручи от бочек, запускали с невысоких крыш змеев и если дрались, то всегда честно, один на один…

Любопытно, что выросший в Краснохолмске Валентин в школьные годы эту часть города почти не знал. Если в ту пору он и оказывался здесь изредка, то смотрел вокруг без интереса. Не понимал… И лишь когда узнал про «Репейник», стал ходить сюда чуть не каждый день.

На востоке эти не тронутые временем деревянные кварталы обрывались на берегу Васильевского озера, с запада их отрезал от центра проспект Космонавтов, с юга и севера теснили горные хребты типовых двадцатиэтажных микрорайонов. В южном Валентин жил. В северном находился клуб «Репейник» – новые друзья Валентина, его самая большая отрада в нынешние времена.

От дома до «Репейника» добираться проще всего было на троллейбусе, по проспекту. Но Валентину нравилось ходить пешком, пересекая от края до края тихую городскую старину. При этом он старался каждый раз выбрать новую дорогу. Путаница извилистых улочек, переходов, тропинок среди ветхих заборов манила своей причудливостью…

Вот и сегодня Валентин свернул наугад – на дорожку за переделанной под керосиновую лавку часовенкой – и оказался в незнакомом ему до сей поры переулке с симпатичным названием Ручейковый проезд (хотя на проезд было не похоже – в заброшенных колеях росли аптечная ромашка и подорожник).

Вот здесь-то Валентин и увидел маленького рыболова.

У осевшего в лопухи бревенчатого дома была под мятой водосточной трубой врыта бочка. Глубоко врыта – над травой торчала круглым заборчиком лишь ее верхняя кромка с клепаным обручем. Видимо, хозяева добывали здесь для стирки мягкую дождевую воду. Над краем бочки, на самодельной лавочке из кирпичей и доски, сидел мальчонка лет восьми. В красных плавках и куцей, выше пояса, рыжей майке. Полуденное солнце блестящими точками горело в его давно не стриженных ржаных волосах. Он рыбачил – держал в руках короткую удочку, и леска от нее уходила в бочку. А на лавочке рядом с ним стояли новые алые сандалетки. И на лице, и в позе мальчика была такая сосредоточенность, такая готовность вот-вот выудить из дождевой бочки настоящую рыбку, что смеяться над ним – не вслух, а даже про себя – было грешно…

Однако над рыбаком смеялись. Двое мальчишек лет двенадцати (вполне славные, не вредные с виду) и растрепанная девчонка в мятых шортах стояли шагах в десяти от бочки, держались за велосипед и бросали в пространство громкие ядовитые фразы.

– Тра-та-та, тра-та-та, я поймал вчера кита, – заявил один мальчишка.

– Насадил кита на шпильку и поймал на это кильку, – подхватил второй.

А девчонка выдала целое четверостишие:

 
Я ловить всегда готов,
Только больше нет китов.
Все киты ушли на дно,
В бочке плавает… хи-хи…
 

«Хи-хи» – это потому, что она заметила Валентина. А то, глядишь, и срифмовала бы.

А мальчик у бочки не реагировал. Тощенькая спина его спокойно презирала дразнильщиков.

Валентин полюбовался маленьким рыболовом, радуясь, запоминая, впитывая эту картинку, чтобы сегодня же обязательно сделать рисунок в альбоме. Потом подошел к ребятам.

– Зачем вы его дразните? Пускай играет как хочет…

Мальчишки вроде бы смутились. А девчонка дерзко фыркнула:

– Подумаешь!.. Дело не в том, что играет, а в том, что хвастун. Всем говорил, что щуку вытянет, а сам таскает одну мелочь… – И громко окликнула рыбака: – Эй, Князь! Ты хотя бы карася поймал! А то твою мелочь даже кошки не едят!

Мальчик не шелохнулся. А Валентин в это время думал удивленно: «Какая мелочь?.. В бочке кто-то водится? Может, жуки-плавунцы или головастики?»

Он спросил:

– А почему вы его Князем дразните?

– Мы не дразним! – обиделся смуглый, будто закопченный мальчик. – Просто прозвище такое. У каждого прозвище есть. Я, например, Дым, а вот он, – Дым кивнул на светлого круглолицего приятеля, – Оладя… А вот она – Швабра!

Девчонка дурашливо замахнулась на него, мальчишки со смехом дернули велосипед. Оладя скакнул на раму, Дым на седло. Рванулись вперед. Девчонка догнала их, прыгнула на багажник, и троица покатила вдоль забора, вихляя колесами в лебеде.

Валентин подошел к рыбаку. Тот не двинулся. А Валентин увидел рядом с бочкой то, что не заметил раньше. В одуванчиках стояла трехлитровая банка, в ней плавали несколько окунят и ершиков размером со взрослый мизинец. Чудеса!

Валентин заглянул в бочку. Воды было почти доверху. Солнце просвечивало ее до дна, там блестели две пивные пробки. И больше ничего в бочке не было – только мальчишкины ноги, которые в воде казались зеленоватыми. Рыболов тихонько шевелил пальцами. На Валентина не смотрел.

– Неужели тут что-то водится? – осторожно сказал Валентин.

Вопрос был глупый – откуда же тогда рыба в банке. И другой мальчишка – повзрослее и посмелее – наверняка съехидничал бы в ответ. Но этот лишь взглянул спокойными серыми глазами и ответил без улыбки:

– Понемножку… – И вдруг откинулся, дернул удочку, на леске взлетела блестящая рыбешка, сорвалась. Мальчик поймал ее в ладонь. Опустил в банку плотвичку.

– Чудеса, – повторил Валентин уже вслух, дивясь, что не очень удивляется чудесам. Сел на корточки у банки. И чтобы чуть-чуть польстить мальчишке, заметил: – Не такая уж это мелочь. Почему они говорили, что кошки не едят?

Мальчик через плечо глянул туда, где недавно стояли обидчики. Слегка насупился и объяснил:

– А они и по правде не едят. Я ведь их не даю кошкам, рыбок-то…

– А для чего ловишь? На уху?

Мальчик повел облупленным плечом.

– Вот еще… Я их просто так… Наловлю, а потом отпускаю.

«Вот как!» – почему-то обрадовался Валентин. И спросил осторожно:

– Думаешь, рыбки не погибнут? Крючок-то их ранит…

Мальчик опять повернулся к Валентину. Сказал со снисходительной досадой на его непонятливость:

– Ну разве же я крючком ловлю? Я магнитом…

Валентин поскреб бородку.

– Каким магнитом?

– Обыкновенным. Из хлебного мякиша.

– Шутишь, что ли?

Мальчик опять повел плечами: вот, мол, принесло на мою голову какого-то курчавого-бородатого. И бестолкового. Но выдернул из воды леску. Показал на ее конце темный шарик с дрожащей каплей.

– Разве это магнит? – Валентин вынул из нагрудного кармана карандаш со стальным колпачком, поднес к шарику. Тот не качнулся. А мальчик вдруг тихонько развеселился:

– Ой, ну что вы… Это же не железный магнит, а для рыбок! Специальный… Вот! – Он опустил шарик на леске в банку и тут же выдернул назад – с прилипшим к нему пескариком.

«Чудеса!» – подумал Валентин и не сказал это лишь потому, что повторяться так было уже неприлично. Только опять заскреб в отросшей бородке. Мальчик стряхнул пескарика в банку и проговорил с неожиданной доверительностью:

– Это же случайная добыча. Вот если бы щуку…

«Бедняжка, он и правда верит в такое», – вздохнул про себя Валентин. И спросил со всей серьезностью:

– Думаешь, такой магнит щуку удержит?

– Не сомневаюсь, – очень по-взрослому ответил мальчик.

– Ну а с ней… что будешь делать, если поймаешь? Маме принесешь на уху?

Тень возмущения метнулась в мальчишкиных глазах.

– Ну вы сказали!.. Я думал, вы понимаете. Это же не простая щука!

– А какая?

– Та самая, – со вздохом отозвался он. И булькнул в бочке ногами. – Которая «по щучьему велению»…

– А! – весело подыграл Валентин. – Это, значит, чтобы любое желание выполнялось…

Плечи мальчика как-то поникли. Он сказал полушепотом:

– Мне любое не надо… Одно бы…

– А… какое? – посерьезнел Валентин. – Не секрет?

Мальчик еле слышно сказал:

– Секрет…

– Ну извини…

Мальчик шевельнул спиной: ладно, мол, чего там… Он словно повзрослел на глазах.

Если и было все это игрой – щука и так далее, – то игрой с каким-то серьезным, неведомым Валентину смыслом. И Валентин ощутил тяжелую неловкость из-за своего непрошеного вмешательства. Однако уйти просто так было тоже неловко. И ничего лучшего не нашел он, как пошутить. Причем заранее ощутил виноватость от неуклюжести этой шутки:

– Щука для такой бочки все-таки великовата. А вот золотая рыбка – в самый раз. Она ведь тоже годится для желаний…

Реакция была неожиданной. Мальчик встряхнулся. Выдернул из воды ноги, крутанулся к Валентину. В серых глазах его словно трепыхались желтые мотыльки.

– Ой, правда ведь… А я не догадался.

Совесть царапнула Валентина. «Зачем я малышу голову морочу…» Но, не устояв перед мальчишеской радостью, он опять подыграл ему.

– Только ведь золотых рыбок сетями ловят…

– Я знаю! У деда авоська есть, тонкая такая, шелковая. На обруч натяну – будет сачок. Тут ведь большая сеть не нужна! – Он радовался теперь так открыто и заразительно, что Валентина просто душой потянуло к этому необыкновенному пацаненку. В «Репейник» бы такого!

«А что, – подумал он, – мальчик-то местный, разыщу потом и приведу…»

А маленький рыболов доверительно поделился с Валентином:

– Надо только дождаться, когда солнце здесь отразится. Тогда уж точно выловлю. Потому что наговор для невода я даже лучше знаю, чем для магнита…

– Ну… ни пуха ни пера, – сказал на прощанье Валентин. И неожиданно, будто за язык дернули, добавил: – Князь…

Короткие светлые брови мальчика удивленно дрогнули, но отозвался он сразу – легко и озорно:

– Ага! Ни чешуйки, ни хвоста!.. – Вскочил на шаткую лавочку, начал мотать на удилище леску.

Валентин, улыбаясь, отошел, оглянулся, неловко помахал мальчику ладонью. И тот в ответ замахал Валентину…

Таким Валентин и запомнил маленького рыбака – как он стоит под июльским жарким солнцем со вскинутой головой, с поднятой над плечом ладошкой, похожей на крылышко. Веселый, коричневый, в мятой и смешно оттопыренной на животе майке…

…Ни разу потом не встретил Валентин этого мальчика. Мало того, не мог он отыскать даже этот дом с бочкой под водосточной трубой. Тропинка от часовни приводила то на заброшенный стадион, то на Водопроводную улицу. Да и сама часовенка при ближайшем рассмотрении оказалась отключенной трансформаторной будкой. Выйти же в Ручейковый проезд никак не получалось. А расспрашивать Валентин почему-то стеснялся. К тому же наступили такие дни, что стало и не до этого.

Но пока все было хорошо, и он шагал, бережно унося из Ручейкового проезда ласковую память о встрече с маленьким ловцом золотой рыбки.

В этом настроении Валентин и добрался до «Репейника». Старые кварталы остались позади. Клуб располагался в цокольном этаже новой двадцатиэтажки. Над приземистой дверью голубела вывеска с названием клуба и эмблемой: мальчик и девочка, с головами, похожими на репейные маковки, плывут в бумажном кораблике – веселые, беззаботные… И при взгляде на эту вывеску Валентина охватило уже привычное и все равно радостное предчувствие. Сейчас он окунется в жизнь, о какой тайно мечтал с детства. Туда, где полно ребячьей доброты, товарищеской надежности и умения радоваться друг другу. А еще – озорной возни и в то же время умного, общей работой продиктованного порядка…

В небольшой прихожей, у столика с телефоном, дулись в шашки – со щелканьем о доску и вскриками – два дежурных: рыжая Ленка Орехова и неугомонный, как чертик, быстроглазый Митька Игоркин. Оба подскочили, завопили «ура», будто не видели Валентина целый год.

– Привет, господа вахтенные командиры! Адмирал здесь? Новости имеются?

Митька отрапортовал, что «адмирал тута», особых новостей нет, а Валентина кто-то разыскивал по телефону.

– Какой-то дядька. Сказал, чтобы ты сразу позвонил, как придешь. Я записал телефон.

«Господи, уже и здесь отыскали», – подумал Валентин.

Номер был незнакомый. Откликнулись сразу:

– Штаб-поручик Ряжский. Что вы хотели?

– Не знаю… Это вы что-то хотели. Просили меня позвонить, номер оставили.

– Фамилия…

– Чья? Моя?

– Ну не моя же! Я свою знаю. И вам представился, по-моему.

– Волынов моя фамилия, – с нарастающим чувством неволи и близких неприятностей отозвался Валентин. И попытался все-таки сохранить независимый тон. – А в чем дело, штаб-поручик Ряжский?

– Зайдите к нам. В отдел воинского резерва. К шестнадцати часам.

– Это… обязательно?

Штаб-поручик отозвался со смесью скуки и легкого злорадства:

– Это на ваше усмотрение. Но если не явитесь, встанет вопрос об уклонении.

– Уклонении… от чего?

– Придете – все узнаете… – И застонали короткие гудки.

…Это было восемь лет назад, в эпоху «всеобщей стабильности», за два года до кончины Верного Продолжателя…

Часть первая. ЗАЛОЖНИКИ

Летний лагерь «Аистенок»

1

Дверь дачного домика была хлипкая, и после второго удара Валентин внес ее внутрь на левом плече. Отшвырнул к стене, рявкнул:

– Ты что делаешь с ребенком, падаль такая!!

Мухобоя отшатнуло в угол. Он поскользнулся, грохнулся, выпустил свою «хлопалку», вскочил…

– Стоять! Руки!..

Мухобой машинально вскинул руки над плечами (знает, гад!), но тут же опустил. Мигом пришел в себя.

– Вы что себе позволяете! Гражданин Волынов!..

– Я тебе покажу «гражданина»… – Валентин запально дышал. Вдруг сильно заболели негнущиеся пальцы и кисть левой руки. – Илюшка… ты иди. Я тут… поговорю…

Илюшка смотрел мокрыми глазами, из-за стола не встал. Подбородок был запрокинут, на горле дрожала синяя жилка.

– Иди и ничего не бойся, – выдохнул Валентин. – А я…

– Вы, собственно, почему здесь распоряжаетесь? – с полным теперь самообладанием произнес Мухобой. – Вам кто позволил врываться и громить?

– Иди, Илюшка, – третий раз, уже ровнее, выговорил Валентин. – Теперь не он здесь командует, а я. Он… снят с должности.

Илюшка быстро облизнул губы.

– Значит… он не будет подписывать документ?

– Что? Какой документ?.. Ничего он не будет подписывать! Только протокол своего допроса. У следователя… Иди, малыш…

Илюшка шевельнулся. Сказал тихо и отрывисто:

– Я ведь сам-то не отвяжу…

– Что?

– Ноги… – Он опять качнулся на табурете.

И Валентин увидел, что Илюшкины коричневые икры туго примотаны бинтами к табуретным ножкам. Морщась от жалости и будто от собственной боли, Валентин отцепил от пояса и раскрыл ножик-брелок (он всегда точил им карандаши). Чиркнул по марлевым лентам, они опали. Валентин яростно размотал, скомкал бинты, швырнул их в рожу неподвижного Мухобоя. Бинты не долетели, распустились в воздухе. Мухобой не шевельнулся.

Валентин за плечи подвел Илюшку к порогу (плечи вздрагивали).

– Обувайся и беги скорее…

Илюшка торопливо застегнул сандалии. Потом не то всхлипнул, не то прошептал:

– До свидания…

– Беги… Да! Заскочи на поляну у заброшенной будки, скажи ребятам, что они свободны…

Илюшка тяжело, не похоже на себя, побежал через ромашки под лиловым грозовым небом. Сильно сверкнуло, и почти сразу ахнул гром. Валентин рывком обернулся к Мухобою. Тот улыбнулся. Улыбка на костистом, обтянутом сухой кожей лице была как прямая черная щель.

– Значит, вы, Валентин Валерьевич, сняли меня с должности?

– Уголовный преступник не может быть воспитателем. Вы избивали ребенка.

– «Избивали»! – вдруг взвизгнул Мухобой. Истерично, по-бабьи. – Дурак! А как с ней управляться, с этой сворой? Ты пробовал?! – Он раскорячился, кожа на лице обмякла.

«Псих», – понял Валентин. Сказал брезгливо:

– Сам ты «свора». Кто таких гадов подпускает к детям?

– А ты… ты хоть знаешь, какие они… «дети»! Нынешние! Их только так и можно! В руках держать! Они же… каждый второй… Ты статистику читаешь?! Творческая личность, туда тебя…

– Давай, расскажи мне о детской проституции и наркомании, – уже почти спокойно отозвался Валентин. – О росте преступности и нравственной ущербности малолетних. А кто виноват? Не такая ли мразь и садисты, как ты?

– Нет! – снова взвизгнул Мухобой. – Такие, как ты! Рисовальщик, а слепой! Думаешь, они такие, как на твоих картинках? Рисуешь большеглазых голубых мальчиков… Потому что сам голубой!

Валентин понял не сразу. Потом ожгло. Глазом прикинул расстояние – метра четыре. Мухобой вмиг среагировал – скакнул в позицию. Ребрами затвердевших ладоней стригуще махнул перед собой. Знакомо так. «Э, да ты «южанин»! Доброволец славных батальонов захвата! Ладно, это тебе не с бородатыми дехканами…» Валентин шагнул. Увидел встречный взмах, рванулся в сторону, ощущая, как под напором стремительного тела мнутся, сжимаются силовые линии пространства. Он знал, что сейчас перед Мухобоем на миг возникнет черный, обморочный провал вакуума. А потом…

Потом он без всяких приемов, наотмашь врезал оторопевшему Мухобою по сопатке – так, что красные ошметки из ноздрей! Мухобой затылком разбил зеркало шкафа, съехал вперед ногами на пластиковый пол и… Такого Валентин вовсе не ждал! Мухобой крутнулся набок и, разрывая брючный карман, выхватил тупорылый револьвер.

– Брось, идиот!

Мигнул у ствола желтый огонек. Выстрел слился с новым ударом грозы. Валентин опять рывком в сторону смял пространство, пропустил пулю над плечом, в дверь. «Не зацепила бы кого…» Теперь носком башмака по вытянутой руке. По кисти, чтобы рука назад, а револьвер по дуге – вверх и вперед… Так!

Валентин поймал револьвер в воздухе, как взлетевшего голубя. Размахнулся ногой опять. Увидел кривую маску Мухобоя, окровавленный рот, задержал удар… Поставил предохранитель, затолкал оружие теплым стволом за пояс и вышел из домика.

Сверкало и гремело очень часто, ветер прижимал траву, но дождя еще не было…

2

Незадолго до этого случая Валентин проводил директоршу «Аистенка» до автобуса и не спеша возвращался в лагерь.

От шоссе к лагерю вела проселочная дорога. Вдоль нее по колено в мелком березняке стояли столбы электролинии. Над проводами на фоне сиреневой тучи летел «пришелец». На сей раз это был дымно-оранжевый мохнатый шар величиной с большой арбуз.

У верхушки столба шар присел на провод, выпустил снизу два отростка, поболтал ими, как ножками. Из пустоты возник другой шар – поменьше, мутно-желтый. Пристроился к первому, и похоже, что они пошептались. Потом желтый вытянулся в стрелу и бесшумно ушел в тучу. А оранжевый тяжело упал в кусты, в них зашуршало, будто убегал заяц.

Валентин понаблюдал за шарами с интересом, но без удивления. Такие фокусы в здешних местах уже давно не казались диковинкой. Было бы гораздо большим чудом баночное пиво в торговых автоматах у автобусной остановки. Или хотя бы разливное, черт возьми! Но на такое аномальное явление не были способны ни торговая сеть, ни иноземные цивилизации. А ведь Валентин вопреки всякой логике надеялся. Потому-то (а вовсе не из рыцарских побуждений) отправился провожать директоршу, бывшую свою одноклассницу Марину.

Помахав укатившему автобусу, Валентин сумрачно обозрел пустые автоматы и теперь возвращался в некоторой меланхолии. У решетчатой арки с вывеской он ядовито подумал об идиотах, давших лагерю такое название. Сроду не водилось в этих местах никаких аистов… Вернее, был один – слегка погнутый жестяной аистенок торчал над аркой высоко и сиротливо. Сейчас он почти сливался с грозовым небом, хотя на самом деле был выкрашен яркой синькой. Возможно, он символизировал синюю птицу счастья, ибо до недавнего времени было известно каждому, что дети Восточной Федерации – самые счастливые в мире.

Вечерняя гроза плотно обложила окрестности и теперь наваливалась на лагерь. Пока еще без всякого проблеска и звука. Лагерь притих и казался пустым, даже дежурного у ворот не было. Лишь разнузданно и злорадно звенели в душной глухоте осатаневшие комары. Валентин отмахивался от этих крупных (наверно, тоже аномальных) кровососов туристской курткой. Махать было неудобно – во внутреннем кармане куртки тяжело болталась медная складная труба: Валентин теперь не решался оставлять ее и всюду таскал с собой…

К «взрослому» поселку, где стояли домики для сотрудников лагеря и гостей, вели два пути. Один – по песчаной аллее, мимо бассейна-лягушатника, спортивных площадок и павильона с игровыми автоматами (обычно закрытого). Второй – по тропинке мимо кухни и потом через пустыри. Он был короче, но тропинка петляла среди груд кирпичного щебня, всяких буераков и зарослей-колючек.

Валентин шагнул было на аллею. Но тут же он заметил, что шагах в двадцати, на качелях у края площадки, одиноко сидит съеженная личность по кличке Сопливик.

Это был пацаненок лет десяти, никем не любимый и отовсюду прогоняемый. Вечно насупленный, немытый, с липкими косичками нестриженных грязно-угольных волос и с болячками на коленках и подбородке, которые он любил расковыривать. И с постоянной сыростью под носом. Эту сырость Сопливик убирал манжетами длинных рукавов рубашки, отчего они навсегда приобрели клеенчатую плотность и блеск. Сама же рубашка (всегда одна и та же) давно потеряла свою первоначальную расцветку и напоминала пыльный затоптанный лопух. Сопливик почему-то обязательно глухо застегивал ее у ворота, но на животе пуговиц не было, и отвислый подол свободно болтался вокруг тощих, комарами изжаленных бедер.

Но, наверно, Сопливика не любили не только за неумытость, а еще и за повадки. Он всегда был боязливо ощетиненным, имел привычку тихо возникать где не надо и незаметно подсаживаться к разным компаниям. Заняты люди разговором или игрой, оглянулись – нате вам! Сопливик пристроился в трех шагах, колупает коросту и слушает, приоткрыв замусоленный рот. Нет, он никогда ни на кого не ябедничал, никому не мешал, но все равно даже самые младшие мальчишки и девчонки кричали:

– Чего приперся опять, Сопливик! Вытри нос и чеши отсюда!

Однажды у костра Валентин, желая справедливости для всех, придвинул Сопливика к себе, провел по его макушке ладонью. Тот сперва опасливо затвердел, потом притиснулся к Валентину, взялся за его куртку и просидел так весь вечер. От него пахло кухонными отходами и болотной травой.

Потом, при встречах, Сопливик смотрел на Валентина с выжидательной полуулыбкой. Иногда он попадался на пути нарочно. И Валентин, преодолев невольное раздражение, улыбался Сопливику и опять гладил ему макушку. Но, если была возможность, старался лишний раз не встречаться. Конечно, это было нехорошо: разве ребенок виноват? И Валентин убеждал себя, что дело не в брезгливости, а в той вине, которую он ощущает перед этим интернатским заморышем. Чем он мог помочь Сопливику, как спасти от неприкаянности?..

Сопливик издалека углядел Валентина и выжидательно привстал на доске качелей. Но Валентин сделал вид, что не заметил мальчишку. И с наигранной рассеянностью свернул вправо, на тропинку. А себе сказал в оправдание: «До нежностей ли тут! Успеть бы до ливня под крышу…»

Тропинка петляла среди поросших лопухами бугров и кочек, в бурьяне и белоцвете. Кое-где валялись в сорняках побитые гипсовые барабанщики и горнисты. Марина говорила, что весной они были объявлены «атрибутами устаревшей казенной символики» и начальство велело убрать их с постаментов. Было грустно и страшновато видеть закаменевших ребятишек – опрокинутых, но с непоколебимым упорством продолжавших держать на изготовку барабанные палочки и прижимать к губам треснувшие гипсовые фанфары. Некоторые статуи лежали навзничь и пыльно-белыми лицами смотрели в небо. Это напоминало Саид-Хар, и потому Валентин не любил ходить здесь… Утешало одно: самого маленького и «пуще всех похожего на правдашнего» горниста ребята то и дело уволакивали со свалки и ставили на прежний постамент перед лагерным «штабом». При этом называли его Данькой и Данилкой, украшали венками из ромашек и матросским воротником из бумаги… Начальство делало вид, что недовольно, а на самом деле смотрело на игру с Данькой сквозь пальцы. И даже на то, что «секретная операция» проводится среди бела дня, в тихий час. Возвращенный в ребячий мир и обласканный, Данька стоял на своем прежнем посту для отбоя. А в сумерках добродушный и успевший уже «клюкнуть» сторож Сергеич, вздыхая, волок беднягу обратно в лопухи…

Кстати, трубу Данька держал не у губ, а уперев раструбом в бедро. Голова у него была повернута по-живому, а гипсовые губы улыбались. Теперь с этой улыбкой он и глянул на Валентина сквозь бурьянные стебли. Острая коленка у Даньки была забинтована капроновой девчоночьей лентой.

«Заботятся, – подумал Валентин. – Скоро небось опять притащат и поставят. В честь конца смены». Смена заканчивалась через четыре дня…

Тропинка уходила в могучие, выше головы, репейные заросли. Из-за них слышались хлесткие, как выстрелы пистонного пистолета, хлопки. Валентин храбро нырнул в пыльные, с паутиной джунгли, с ходу преодолел их и оказался на лужайке с покосившейся дощатой будкой. К будке был прибит вертикальный шест, на нем повис флаг из мешковины. А под флагом, выстроившись неровной шеренгой, пританцовывали и лупили себя ладонями по ногам, по плечам, по шее и щекам четверо мальчишек.

Валентин знал их всех. Старший, лет тринадцати, был Шамиль Хакимов – молчаливый, всегда будто сердитый. Белобрысый он и светлоглазый, но с «восточными» нотками в голосе и порывистыми движениями джигита. Двое других, чуть поменьше, – Ромка Травников по прозвищу Кудрявость Номер Один и рыхлый простодушный Саня Крендель. А среди них – малыш лет семи Гошка Петушков. (Гошка Понарошку звали его за привычку спрашивать про разные вещи и дела: «Это понарошку или по правде?» Гошка не обижался, он был добрый и веселый.)

Увидев Валентина, все четверо подхватили из травы метлы на длинных черенках, вскинули их на плечи, как алебарды, и встали навытяжку. Но сразу же опять расслабились, вновь запританцовывали. Крендель сказал запоздало:

– Не боись, парни, это Валентин Валерьич…

– Вы чего тут? – удивился Валентин.

Кудрявость Номер Один, изогнувшись, ухлопал полдюжины кровососов на ноге, потом столько же на шее. И объяснил:

– Как чего… Видите, флаг караулим.

– Игра, что ли, такая?

– Ага, игра! – бросил Шамиль. – Доигрались, вот Мухобой и поставил… – И огрел себя ладонью сразу по двум плечам. Он один из всех был в длинных штанах, зато майка без рукавов. Остальные-то хоть в рубашках. На Гошке Понарошку клетчато-зеленая рубашка была просторная, с обшлагами ниже пальцев и подолом до колен. Валентин сообразил, что это Шамиль отдал малышу свою. Гошка подскочил, оглянулся и присел на корточки, укрыв подолом ноги до пяток…

– Мухобой? Это у него что, метод воспитания такой, что ли? – сообразил наконец Валентин.

– Ну да… – выдавил сквозь зубы Крендель (хлоп-хлоп себя по ушам). – Если кто виноват, он сюда…

– «Караул у флага, стоять смирно!» – объяснил Кудрявость и прибил злодея на стриженной под машинку макушке.

«Гад какой!» – подумал Валентин о Мухобое. И сказал:

– Вас же эти звери летучие совсем сожрут! – Он огрел себя по щеке.

– На то и расчет, – резко отозвался Шамиль. – Чтобы знали в другой раз…

– Что знали? За что он вас так?

– А потому что на поляну ходили! – звонко сказал Гошка. И замахал руками над головой.

– На ту самую, что ли?

– Ну… – буркнул Шамиль.

Про поляну, где опускаются громадные сверкающие шары, шептались постоянно. Если верить всем рассказам, то видел их каждый второй. И пришельцев, которые выходят из шаров и бродят по окрестностям, видели. Они – трехметровые, с головами, похожими на ведра, выпуклыми стеклянными глазами и яркими фонарями на груди. Кто попадал в луч такого фонаря, обмирал и потом ничего не помнил.

Говорили и о том, что пришельцы иногда в сумерках заходят в лагерь, качаются на качелях и шарят на кухне. Наверно, хотят пополнить свои продуктовые припасы. А однажды двое зашли в сторожку к Сергеичу и знаками выпросили пачку махорки. Сам Сергеич не подтверждал, но и не отрицал этого случая, только многозначительно усмехнулся. Впрочем, после заката Сергеичу, уже принявшему «вечернюю дозу», вполне могли привидеться какие угодно пришельцы.

Рассказывали еще и такое, будто Алене Матюхиной и ее сестренке Насте два инопланетянина повстречались днем, на пустыре, где свалка скульптур. Только это были не великаны, а безносые карлики в ярко-зеленых скафандрах и прозрачных шлемах. Алена и Настюшка почему-то ничуть не испугались, а пришельцы показали им большую книгу с непонятными звездными картами и разноцветными буквами, которые шевелились и звенели…

Конечно, это был обычный «детсколагерный» фольклор. Когда Валентин в школьные годы попал однажды в такой же лагерь, там рассказывали про привидения, мертвецов и «черные ножницы в желтом чемоданчике». А сейчас – вот, на уровне современности. И немудрено, раз в газетах то и дело сообщения о полетах и посадках всяких этих непонятных штук. А здесь, вокруг лагеря, к тому же и в самом деле всякие аномалии. Разные светящиеся шары то и дело шастают над окрестностями и почти каждую ночь висят в небе, распуская огненные хвосты. В телевизорах – всякие помехи, и часто возникают на экранах непонятные фигуры. А стрелки компасов беспомощно и вразнобой тычутся во все стороны.

Разговоров и слухов было множество, и Валентин однажды с несколькими мальчишками ходил даже на поиски «посадочной площадки». Но ничего не нашли.

Начальство такие экспедиции запрещало, а слухи старалось пресекать. Марина жаловалась: «Такое место проклятое…»

И в самом деле, хватило же ума у профсоюзных деятелей поставить лагерь среди редких перелесков, на краю болотной пустоши! Когда-то здесь был испытательный полигон военной части. Что там они испытывали и какую технику оставили в глубине болот, никто не знал. Может, все эти огненные и летучие штучки и фокусы – последствия секретных опытов?..

– Значит, вы площадку искали, а Мухобой вас застукал? – сочувственно спросил Валентин.

– Мы ее не искали, – сердито отозвался Шамиль. – Зачем искать, если знаешь? Дорога прямая…

– Мы ее лучше всех чуем, особенно вот он. – Кудрявость Номер Один кивнул на Гошку. – Поэтому нас пятерых ребята и выбрали.

– Пятый-то кто?

– А Илюшка! – звонко отозвался Гошка. – Только его Мухобой почему-то не поставил с нами.

– Наверно, потому, что он сам про всех про нас проболтался Мухобою, – обиженно пробубнил Крендель, продолжая хлопать себя по всем местам.

– Илюшка-то?! – изумился Гошка. – Ты это понарошку или по правде?

А Шамиль сказал не зло, но убежденно:

– Дурак ты, Крендель.

Кудрявость опасливо предположил:

– Наверно, он Илюшку-то это… отдельно…

– Что отдельно?

– Воспитывает, – серьезно вздохнул Гошка.

Ребята уже не стояли шеренгой, а, побросав метлы, пританцовывали вокруг Валентина.

– Ладно, шпарьте по дачам. А Мухобою… я ему скажу.

– Не… – отозвался Крендель. – Тогда еще хуже будет.

– Ничего не будет! Я с ним поговорю!

– Вы ведь не начальник, а гость, – рассудительно заметил Гошка.

А Шамиль сумрачно предложил:

– Вы лучше сходите к нему и попросите, чтобы он нас отпустил… Я-то и так бы ушел, я его не боюсь. Но он на других потом отыграется…