Текст книги "Крик петуха"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

2

Купола не было. Вместо него – небо. Высокое, густо-черное, как в середине августовской ночи. С россыпью переливчатых далеких звезд.

Далеких – но по-разному. Одни виднелись просто далеко, другие – в страшной космической глубине. Некоторые, казалось, вот-вот взорвутся от избытка своего белого или голубого света. Но таких было не очень много. Больше – просто ярких. И не очень яркие были. И совсем крошечные искорки, они еле проклевывались сквозь великое пространство космоса. А всех вместе – громадное множество. Кое-где клочками светлого дыма висели звездные туманности…

– Но мы же под землей… – тихо, потерянно сказала Люся.

– Ну… мы-то да… А храм уходит вверх. Сама видишь, какая высота.

– Но сейчас же день…

В окна-щели по-прежнему сочился неясный свет очень далекого отраженного солнца. А над этими окнами – чернота ночи и праздничный блеск созвездий.

– Видишь ли… – Витька подавил в себе неожиданный толчок досады. – Это… наверно, эффект колодца. Слышала, что со дна колодца можно увидеть звезды?

– Кажется, слышала… Но здесь же не колодец. Вон как широко…

– Ну и все равно… Сама видишь.

Конечно, про колодец – это ерунда. Ни другим, ни себе Витька не мог бы объяснить, почему здесь видно звездное небо. По силам ли ему, пацану-шестикласснику, разобраться во всем, что происходит на стыках граней Кристалла и в витках многомерного Сопределья? Но кое о чем рассказать он все-таки мог. Про Генеральный меридиан, про споры о Мёбиус-векторе, который указывает путь с грани на грань. И про сам Кристалл Вселенной, где каждая из бесчисленных граней – целый мир. А главное – про переходы из одного такого мира в другие. Туда, где живут друзья. Пограничники…

Он и хотел рассказать про это. Еще недавно хотел. Когда шли сюда…

А что мешает сейчас? Да ничего… только… Почему она такая сделалась?

– Ты боишься? Люсь…

– Я? – сказала она чуть удивленно. Не опуская лица, мотнула головой. – Нисколько.

И не должна. Ведь локальный барьер у осыпи она прошла, не моргнула. Скицын и тот застрял при первом разе, а она даже не заметила…

Люся по-прежнему смотрела вверх. Потом, не опуская лица, шагнула вперед, соскочила с постамента, села, все так же глядя в небо. Сказала тихо:

– Смотри-ка, они движутся…

– Конечно! – обрадованно отозвался Витька. Сел рядом. Осторожно, почти незаметно звездное небо перемещалось в черном круге. Справа налево. – Гляди, сейчас появится… пятнышко такое… Вон, у синей большой звезды!

– Вижу… Это что, спутник?

– Какой же спутник! Приглядись внимательно. Оно как завиток, спираль… Видишь?

– Кажется, да.

– Это галактика Гельки Травушкина.

– Кого?

– Мальчик был такой… В дальних краях. Он однажды порвал темпоральную петлю, чтобы спасти друзей…

– Что порвал?

– Ну, кольцо времени. Есть такое физическое понятие. Он для этого взорвал рельсы на мосту. И сорвался, упал.

– Разбился?

– Он… понимаешь, он ударился о планету. И родилась новая галактика.

– Это легенда?

Витька повел плечом:

– Какая же легенда… если галактика вот она…

– А этот мальчик… он, значит, погиб?

– Наверно, он ожил в этой, в своей галактике. Она же его. Так Юкки говорит…

– Кто?

– Мальчик один, путешественник. Он ходит по всем… дорогам, знает кучу историй.

– Как он ходит по дорогам? Один?

– Иногда один, иногда с сестренкой.

– А кто их отпускает путешествовать?

– А кого они спрашивают! – вырвалось у Витьки.

Люся вздохнула. Зябко шевельнула плечами, хотя было не холодно. Витька понял, что ей кажется, будто сверху дышит сам Космос. Она согнулась, натянула до отказа гольфы – так, что они закрыли коленки, потом попыталась натянуть посильнее и белую измятую юбочку. Поежилась опять, ухватила себя за локти.

Вот тут бы взять ее ладонями за плечи, придвинуть к себе. Ну, честное слово, без всяких мыслей о любви и объятиях и о всякой чуши, просто чтобы ей стало теплее от его рук. Не посмел. Почему? Сгреб ведь недавно в охапку и перетащил через ручей без всяких церемоний. А сейчас… Нет, ему мешала не мальчишеская робость, а что-то иное. То же, что мешало начать разговор о пространствах и Пограничниках…

Витька положил себе фонарик на колено – чтобы не гас без тепла. Стащил через голову рубашку, накинул Люсе на спину, как плащ, рукавами вперед. Тяжелый медный петушок царапнул ему ладонь.

– Вить… – вдруг вздохнула Люся. – Я за тебя боюсь.

– Да брось ты, мне не холодно, у меня еще майка.

– Я не про то…

А про что она? Ведь он же ничего еще ей не рассказал. Почему-то опять вспомнилась «пчела». И мохнатый шарик страха прокатился по спине. Витька спрятал тревогу под хмурой шуткой:

– Разве я тебя за этим сюда привел?

Она промолчала, но будто спросила: «А зачем?»

Гелькина галактика уже ушла за край круга. Теперь в его центре висела маленькая, с аккуратным хвостиком комета…

– Посмотри, – сказал Витька с последней надеждой.

– Да… Забавная такая. Как на картинке.

– Я не про комету. Просто на звезды посмотри. Подольше… Похожи на что-нибудь?

Она смотрела целую минуту. Старательно.

– На огоньки. На искры… Они же разные…

Цезарь, тот увидел почти сразу. Если глядеть пристально, скоро многие звезды делались похожими на далекие-далекие светящиеся окна. Такие, как в маленьких домах, на окраине старого города. С переплетом в виде буквы "Т"…

Но сейчас Витька смотреть не стал. Все равно свои глаза другому не подаришь… Он решительно взял Люсю за кисти рук.

– Пойдем… Ух, замерзла-то, вся в гусиной коже.

Она не спорила. Только с какой-то мыслью свела брови и прикусила губу.

Вверх шли быстро и поднялись очень скоро. День ошарашил их своим жаром и светом. Люся зажмурилась, заулыбалась. Бросила на траву рубашку. Витька поднял, отцепил петушка. Скрутил рубашку жгутом, подпоясался. Значок приколол к майке, а фонарик стал заталкивать в карман на шортах.

– Откуда он такой? – спросила Люся с виноватой ноткой. – Никогда раньше не видела.

– Так… подарок.

Фонарик подарил Цезарь, здесь таких не делали.

– Знаешь, Вить, было очень интересно… – нерешительно сказала Люся. – Только я ужасно боюсь подземелий. Даже в погреб стараюсь не лазить лишний раз.

– Ничего. Все уже позади, – хмыкнул Витька.

– Может, ты жалеешь, что взял меня сюда? Или боишься, что разболтаю?

– Ни капельки, – искренне сказал он. Потому что знал: никто без него не найдет сюда дорогу. – Ладно, пошли…

– Ой, а ты опять хромаешь.

Нога снова болела.

– Ерунда. Я же говорю: стукнулся пяткой…

– Может, вылечишь ее… своим шариком?

– Неохота возиться. Почти не больно, дохромаю до дома.

– Дорога-то все-таки длинная…

Витька поморщился, Люся замолчала.

Наверное, она думала, что он злится или обижается. А он – ни то, ни другое. Просто было скучно. Так бывает иногда среди затянувшейся игры. Вдруг понимаешь – все надоело. Кругом по-прежнему бегают, шумят, веселятся, а тебе уже не хочется. И знаешь – сегодня больше ничего интересного не будет. Лишь пустой вечер перед сном…

Чтобы спрятать эту скуку, Витька сказал бодро:

– Длинной дороги не бойся! Я ведь хитрый. Сейчас перевалим через горку, а там шоссе и автобусы, через Яртыш идут. Остановка у самой «Сферы».

– Ой… а почему сюда не поехали на автобусе?

– Для пущей романтики. Чтобы путешествие…

Не объяснять же теперь, что такое локальный барьер и почему в Итта-даг можно пройти лишь у осыпи…

«Горка» оказалась ничего себе, забирались минут двадцать. Опять через дубняк и всякие колючки. Люся еще больше обтрепала юбочку и блузку. Но лезла за Витькой послушно и неутомимо.

Для спуска нашли удобную тропинку. И скоро стояли на обочине теплой от солнца бетонки, рядом с решетчатым павильоном автобусной остановки «Солнечные часы».

Сами часы видны были через дорогу. Низкий гранитный цоколь, на нем трехметровый наклонный круг с медными ликами солнца и месяца, черные числа и блестящий, как меч, треугольный перпендикуляр из нержавейки. Тень от него лежала между цифрами 4 и 5.

– Смотри-ка, уже половина пятого! То-то я такая голодная!

– Часы неправильно поставлены, – глядя вдоль тракта, сказал Витька. – Сейчас ровно четыре. То есть шестнадцать.

– Ох уж! Откуда ты знаешь?

Витька вынул и молча показал зеркальце. Под бисерным слоем микролампочек светилось красное, чуть размытое число 15.59 и прыгали, торопясь к нолям, секундные цифры.

– Подумаешь, – притворяясь беззаботно-упрямой, зевнула Люся. – Может, как раз у тебя неправильно. Элементы сели…

– Здесь нет элементов… Не веришь мне, поверь петуху. Петухи всегда в четыре часа пополудни орут. Слышишь?

– Не слышу…

– Да ты что! Вон там, за деревьями!

Из-за росших вдоль тракта разлапистых кленов от какого-то недалекого поселка долетел отчетливый петушиный крик.

– Не слышу, – снова сказала Люся.

Петух опять веселым штопором ввинтил в воздух свой сигнал.

В воздух? Или…

Люська же вот не слышит…

А может, и правда снова удрал от Филиппа, сидит под колоколом и орет на всю… на весь Кристалл?

А если не удрал? Если – нарочно?

Черт, здесь никогда ничего не узнаешь. То ли дело в Реттерберге…

"Ты врешь, – сердито сказал себе Витька. – Тебе просто хочется туда. Раньше обещанного срока… Дед опять будет ругаться, а отец скажет: «Какая тебя муха укусила…»

«Ага, укусила… Пчелка за пятку…» И сразу – жуть воспоминания: летящая навстречу махина тележки, рубящий пространство кабель… А если все это связано? Петух, «пчела», непонятный страх?

Витька зажмурился, вздохнул, словно вновь пропуская над собой стремительную тяжесть робота.

«Да при чем здесь „пчела“? Это же просто дурацкий случай… У тебя, Витторио, кислое настроение, потому что не получился там, в храме, разговор. А к такому настроению все дурацкие мысли и страхи клеятся…»

А петух еле слышно, далеко, но все еще кричал.

«Но я же боюсь не за себя, – понял Витька. И посмотрел на Люсю. – И не за нее. Она здесь тоже ни при чем…»

– Люсь, часики все-таки точные, – сказал он твердо. – Хочешь на память? На, держи… – Он вложил зеркальце ей в ладонь. Да, это был подарок Цезаря, а подарки отдавать другим не полагается, но сейчас ничего другого Витька придумать не мог. Чем-то надо было загладить вину перед Люсей. Ведь то, что он сделает через минуту, будет плохо. Обидно для нее, непонятно.

Она смотрела и радостно, и неуверенно:

– А… почему? Я же…

– Надо, – вздохнул он. Желто-красный автобус из трех сцепок уже подкатывал, шипел тормозами.

Витька потянул Люсю к сложившейся в гармошку двери, пропустил вперед, подтолкнул:

– Давай… – И сам отскочил назад. – Сойдешь у «Сферы», забеги к Скицыну, скажи: Витька уехал на два дня. Миша поймет…

Люся испугалась по-настоящему:

– Куда ты?

– Срочно надо. Потом объясню.

Она качнулась к нему из двери. Но он вскинул скрещенные ладони: «Все! Решено!»

И дверь шумно задвинулась, и автобус зашипел, приседая на шинах и набирая ход. И ушел, оставив мальчишку в пустоте жаркого дня. Петуха уже не было слышно, зато в траве у обочины ободряюще трещали кузнечики.

Витька прищуренно глянул через дорогу. Правее солнечных часов деревья словно таяли, размывались в воздухе. В открывшемся дымчатом пространстве косо торчал угол зеленоватого трехэтажного дома с квадратной башенкой над карнизом.

«Значит, правильно. Все как надо…»

Этот дом с обшарпанной штукатуркой, ржавым флажком-флюгером на шпиле башенки и мятой трубой водостока возникал везде, где Витьку настигало неодолимое желание оказаться там. И Витька знал, что позади дома, за разваленным каменным забором, идет по ложбине грузовая рельсовая линия, которая потом выходит на Окружную Пищевую. Надо только дождаться состава, который на подъеме «пых-пых», догнать заднюю платформу…

Стараясь не ступать на больную пятку, Витька перебежал горячий бетон, потом жесткую траву обочины. С размаху уперся ладонями в зеленую штукатурку. Отдышался, посмотрел назад. Не было тракта, часов и остановки. Были старые дома Рыночного пригорода, кирпичная башня церкви Смиренных искателей. Пыльные заросли стрелолиста.

У мусорного контейнера сидел мирный окраинный пес клочковатой реттербергской породы. Взглядом спрашивал: «Ты мне что-нибудь дашь?»

Витька развел руками:

– Извини, сам лопать хочу, да ничего нет.

Пес извинил. Помахал хвостом. Негромко, далеко еще, прогудел грузовой локомотив.

Пробитое стекло

1

Товарный состав неспешно ехал по высокой насыпи через болотистую равнину. Над круглыми грудами кустов, над камышами и зеркальцами воды сновали темно-серые птички. Может быть, кулики?.. Витька сидел на порожнем ящике у левого борта платформы. Эта задняя открытая платформа была пуста, лишь перекатывалась туда-сюда гулкая жестяная канистра.

Слева и впереди открывался Реттерберг. Белые с разноцветными крышами коттеджи предместий, за ними блестящее на солнце стеклянное многоэтажье. Зеленая гора со старинной крепостью, иглы антенных вышек, маленькие на фоне небоскребов колокольни и средневековые башни…

Болото кончилось, потянулся луг. Насыпь стала делать плавный поворот, путь пошел на подъем. Состав сильно замедлил ход. Витька перебрался на подножку и прыгнул. Съехал на кожаной заплате по ровной траве откоса. И пошел через луг, путаясь кроссовками в низком клевере и раздвигая стебли высокого прянника – похожего на иван-чай, но с белыми цветами, которые разбрасывали густую пахучую пыльцу. Летали бабочки, что-то звенело в траве.

…После судебной реформы, скоропалительно проведенной правительством Западной Федерации, после всеобщей амнистии и отмены обязательных биоиндексов отец перебрался из таверны «Проколотое колесо» в Плоский квартал – старое предместье, которое треугольным мысом втыкалось в луговые окрестности Реттерберга на юго-западе.

Зачем он переехал? Кто его знает. Может, не хотел осложнять жизнь Киру, хозяину «Колеса». Может, что-то вышло между ними (хотя едва ли: Кир на отца чуть не молился). Может, отцу и правда удобнее работать на новом месте? Хотя чем удобнее-то? Квартира маленькая, на верхнем этаже пыльного двухэтажного дома – комната да кухня. И делать все приходится самому, а в «Колесе» Анда помогала, дочка хозяйская. И безопаснее там было. Отец говорит: «Какая сейчас может быть опасность? Реформа же! Вот и уланский корпус передали в ведение муниципалитетов. И экран у меня к тому же…»

Экран – это конечно. Могучее защитное поле силового генератора с принципом действия, который неизвестен здешним властям и ученым деятелям. Да ведь на него энергии не напасешься…

Луг закончился, Витька прошел через квартал дощатых домишек с огородами и пленочными теплицами. Это были остатки знаменитого раньше «Деревянного пояса», где обитал всякий сомнительный люд. Местные пацаны с неулыбчивыми лицами играли на немощеной дороге в «банки-обручи». На Витьку смотрели без дружелюбия, но не приставали. Знали уже.

Потом потянулась Сухоречная улица с дешевыми кино, мастерскими и магазинчиками в первых этажах старых домов, чахлый сквер с громким названием «Сад принцессы Анны», а за сквером показался угловой дом, где и жил Михаил Алексеевич Мохов – эмигрант, частный экспериментатор, паспорт-браслет номер такой-то, индекса не имеет.

Вход был отдельный – на узкую деревянную лестницу. Витька, слегка нервничая, набрал на двери сложный семизначный код плюс еще две цифры – свой позывной, – чтобы отец не кричал через динамик: «Кого там несет?»

На лестнице пахло пылью давно не мытых ступеней. Дверь в комнату была приоткрыта. Отец оглянулся на шаги. Он сидел у обширного (и очень старого) стола, заваленного пленками, программными дисками и бумагами. На столе горела желтая лампа, окно было завешено черной шторой, в дырку на ней пробивался колючий лучик.

– Ну-с, – без особой ласковости произнес Мохов-старший. – Ваше сиятельство явилось. Как всегда, раньше графика… Чем обязан?

Витька скинул кроссовки. Сел на узкую кровать, привалился спиной к штукатурке. Поставил пятки на край жесткой постели (в правой опять толкнулась боль). Обнял белые от пыльцы прянника колени, взглянул из-за них на отца. Тот, как обычно, всклокочен и небрит. Густо-густо, гораздо заметнее, чем раньше, блестит в щетине седина.

– Ну… чего прискакал-то? – спросил отец уже мягче.

– Соскучился, – сказал Витька тихо, но с вызовом.

– Уж будто бы… – пробубнил отец. И отвернулся к столу.

Витька вздохнул, подошел. Взял отца за плечи, грудью прилег на его костлявую спину. Почесал ухо о его колючую щеку. Прежде чем отец к этому как-то отнесся, шагнул в сторону. Взял наугад со стола листок с отпечатанными строчками. Забормотал с понимающим видом:

– «Соединение пространств и возникновение эффекта перехода вовсе не есть результат деформации Кристалла и предвестие всеобщего космического краха, как то пытаются представить нам господа из Института философии. Это, наоборот, логическое следствие развития Вселенной, которая в результате своего совершенствования обретает новые формы и свойства… Логично то, что первыми носителями этих свойств в человеческом сообществе являются дети, не отягощенные консерватизмом и так называемым „житейским здравомыслием“…»

– Ну и как? Все понятно? – ехидно поинтересовался отец.

– Ага… Только ерстка.

– Что-что?

Витька хихикнул.

– Такое новое слово. Центр требует, чтобы в отчетах, когда объясняют всякие новые явления, было написано: «Если рассматривать с точки зрения теории Кристалла». Сокращенно: ЕРСТК, «ерстка»… Скицын теперь чуть что, сразу говорит: «Ерстку вам в поясницу».

При имени Скицына Мохов-старший демонстративно поморщился. Мохов-младший демонстративно этого не заметил. И посоветовал:

– Вот и здесь напиши «ерстка». На всякий случай.

Михаил Алексеевич почти искренне вскипел:

– При чем тут я? Ты что, считаешь, это моя статья?! Такая ахинея! Это бредятина некоего Корнелия Гласа, который усматривает спасение мира только в будущих поколениях… В таких шалопаях, как ты…

– Ну и что? – Витька дурашливо крутнулся перед отцом на пятке (скривился). – Можно и спасти… А Корнелий Глас – это который привел тогда в «Колесо» ребят, а сам с ними не пошел? Он теперь командор? – Витька потянул новый лист.

– Никаких командоров нет, это чушь… И не лапай бумаги!

– Жалко, что ли?

– Не жалко, а незачем голову забивать. Все равно не поймешь.

– Ох уж… Скицын всегда дает читать отчеты. И ничего, разбираюсь…

– Ха! – сказал Михаил Алексеевич и хлопнул себя по коленям. – Он разбирается!.. На том, на вашем уровне это немудрено! Велика наука! Там все, даже твой ненаглядный Скицын, строят базисную теорию на детсадовской схеме пространства-времени, где время есть четвертое измерение! Хотя даже первокласснику должно быть ясно, что время не есть измерение в прямом смысле. А четвертым, пятым, десятым измерениями являются многовариантности развития, возрастающие по степеням, равным… Тьфу… Ладно, вырастешь – поймешь…

– Я и сейчас кое-что понимаю, – тихо сказал Витька. – Может, по-своему только…

– Понимаешь? Прекрасно! – Мохов-старший оттолкнул стул, скакнул к панели большого, во всю стену, нейрокомпьютера. – Возьмем простейший вариант. Многовариантность одного явления – горизонтальная ось. Бесконечность самих явлений – вертикальная… А, черт, опять заедает включение…

Витька украдкой зевнул. Зевок, однако, был замечен Моховым-старшим. Тот угас.

– Ладно… Если ты в чем-то и разбираешься, толку от этого…

– Па-а… – скучновато и осторожно сказал Витька. – Я и Скицына про это спрашивал, и Румянцева, и деда… Вообще, какой от этого толк? Ну, от всех изучений?..

– От науки?! – негромко взревел отец.

– Ну, ты не злись. Ты объясни. Зачем, если…

– А, понимаю! Зачем нужны научные теории, исследования и всякая возня «взрослых мудрецов», если вы с приятелями без всякой науки шастаете по Сопределью! Так?

Витька повел плечом.

– Ты похож на обезьяну… – печально сказал отец. – Да-да, на обезьяну в джунглях, которая нашла оставленный там космическими пришельцами белковый синтезатор. Научилась давить на кнопки, и синтезатор выдает ей бананы. И она радуется, угощает других… Ну и что? Подвинет эта находка обезьянье общество в развитии? Освоят макаки устройство прибора, научатся сами делать синтезаторы? Вступят в контакт с пришельцами?

– Спасибо за «обезьяну». – Витька снова устроился на кровати. Отец развернулся к нему со стулом.

– На здоровье… Кстати, ты думаешь, вы многого достигли? Ну, побывали в нескольких точках соседних граней. Полуостров, Поле, Луговой поселок… Это, кстати, лишь горизонтальная ось. Разные (и даже не очень разные) варианты развития одной цивилизации. Одинаковая культура, почти один уровень техники, сходные сюжеты мифов. И глупости человеческие одинаковы…

– А княжество? – сказал Витька.

– Ну… и что? Думаешь, другая ось? Просто каприз темпоральной петли. Возможно, этот князь – наш давний предок… Вернее, не наш, а, судя по этническим особенностям, твоего приятеля Радомира.

Витька вспомнил Матвея Радомира, по прозвищу Ежики… Какой он приятель? Они с этим пацаном виделись всего два раза… Хороший, конечно, парнишка. Главное, что счастливый. Случилось, что у него выслали в другое пространство мать, объявили ее умершей, а Матиуша запихали в спецшколу. А он не поверил, что мама погибла, пробился к ней, нашел. И вернулись они в свой дом, а враги их получили сполна… или не сполна? Про это всякое говорят. Но главное, что у Ежики опять есть дом и мама…

Ты чего это, Витька? Что вдруг так скребнуло по глазам?

Он опять спрятал лицо за поднятые коленки. Сказал глуховато:

– Я же вовсе не про то говорю… Совсем не про то… Я про тебя.

Молчали они с отцом с полминуты. Потом отец проговорил неохотно, почти боязливо:

– То есть… Что значит про меня? Мы про Юр-Танку, по-моему…

– Про тебя… Ведь все это можно изучать и там. У нас… Там сейчас такие новые блоки поставили. Уловители…

– Ах, уловители… – Отец заерзал. – Может, кому-то хочется и меня уловить? А зачем, скажи на милость, я там нужен? Опять слушать обвинения в дилетантстве?..

– Да вовсе нет! Наоборот, все говорят, что…

– Говорить там умеют… Пойми, если бы даже я хотел вернуться, я должен сначала закончить работу здесь. Иметь результаты… Вернуться туда без ничего? Хорошо бы я выглядел!

– Ты о себе думаешь… – уже сквозь слезы сказал Витька.

– А о ком же я должен думать? О Скицыне? О твоем любимом деде? Но он…

– Обо мне… – еле слышно проговорил Витька.

– Ну… – сразу увял отец. – В каком, собственно, смысле? Мы что, редко видимся? По-моему, ты и так… тут…

– Я же не могу быть здесь все время. Сам говоришь – чужая страна… И вообще…

– А зачем все время-то? Ну, повидались и… Собственно, искусственная какая-то проблема. Нет, я в самом деле…

– Ты не понимаешь, – выдохнул Витька. – Мне почти тринадцать… А детство, говорят, всего до четырнадцати. Ну, может, до пятнадцати, кто как растет. А я… так и не жил нормально… Чтобы окно светилось…

– Какое окно? – тихо спросил отец.

– Простое… Вот когда ребята на улице играют, и уже вечер, и отовсюду их зовут… кричат с балконов: «Иди домой, поздно уже!..» И вот они идут, и каждый смотрит на свое окошко…

Отец, слушая, как-то механически покачивал головой. Она то заслоняла, то открывала дырку в шторе: колючий лучик угасал и вспыхивал… Потом отец сказал скованно:

– Я не понимаю. Разве… у тебя дома что-то не так? Адам к тебе плохо относится?

– Он ко мне отлично относится. И к маме… – Витька запнулся, лбом лег на колени.

– Тогда какое же здесь «но»? – с ненастоящим раздражением спросил Мохов-старший. – Ты же явно не договорил.

Витька молчал.

– Кажется, я понимаю. Мама не так относится к Адаму… Но тебе-то, собственно, что?

Витька поднял лицо.

– Она… они то разъезжаются, то опять… Все время как на вокзале…

– Послушай, Виктор. При всех обстоятельствах жаловаться на мать – это последнее дело…

– А я не на нее, – хрипловато сказал Витька. – Я вообще… Жаловаться, конечно, ни на кого нельзя. На тебя тоже…

– Да на меня жалуйся сколько угодно! – почти обрадовался Михаил Алексеевич. – Хоть маме, хоть деду, хоть Святым Хранителям!.. Я знаю, что я никудышный отец, я кругом виноват и толку от меня никакого… Ну и тем более! Какая тебе со мной жизнь? Я холостяк, бобыль по натуре, я не то что о сыне, о себе заботиться не умею…

– Я бы тебе яичницу жарил… – шепотом сказал Витька. – С помидорами. Ты любишь…

– Ну… аргумент… – Отец старательно засопел.

– Ага… И чай вечером. Ты приходишь из лаборатории, а я…

– Есть обстоятельства, из-за которых я никак не могу уйти отсюда… Кстати, о яичнице! Небось лопать хочешь, а?

– Хочу, – безрадостно сказал Витька.

– Не дуйся, и пошли на кухню.