Текст книги "Брат, которому семь"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Капли скачут по асфальту (Алькин рассказ)

Дождики, они ведь бывают разные. Одни – такие спокойные, деловитые, вроде дворника дяди Кости. Пригладят все, траву польют, асфальт вымоют и скроются – снова небо синее, и асфальт синий. А бывают серые, скучные, вроде соседки Валентины Павловны. Она как начнет ворчать, так до вечера не остановится… Есть еще грозовые дожди, только я не знаю, на кого они похожи, я таких людей в жизни не встречал, разве что в сказках. Налетят, загремят, будто Кащей со своим войском, и давай все срывать и ломать.

В прошлом году, весной, один такой ураган на углу нашей улицы тополь из земли вывернул. С корнями. И обломал весь. Только все равно тополь не погиб. Собрались люди ближних домов, тополиные сучья врыли в землю вдоль всего квартала, как саженцы, и они выпустили побеги. Маленькие тополята. А мы – Валерка, Женька и я – притащили во двор целое тополиное бревно. И посадили. В этом году уже ветки длиною в метр…

А из дождей мне больше всего нравятся такие, которые идут при солнце. Они шумные и короткие. Они, по-моему, похожи на мальчишек. На Валерку, на меня. И на Женьку, хоть она и девчонка. Веселые они…

Целую неделю такие дождики плещутся на нашей улице. Капли большие, теплые, будто спелые вишни, только прозрачные. Скачут по асфальту, разбиваются на брызги…

Мы с Женькой сидели в их подъезде. Потом она сказала:

– Давай до вашего! Бегом!

Мы промчались под дождиком до нашего подъезда. И я сказал:

– Давай до вашего!

– Давай!

Прибежали обратно, а там Валерка нас ждет. Мокрый весь, майка и трусики облипли, на ушах капли, как сережки висят. И смеется.

Мы обрадовались. С Валеркой веселее.

Он всегда смеется, такой уж у него характер.

И тут дождик перестал. Мы выскочили во двор. Там все сверкало, а на самой середине растекалась красивая лужа. Как озеро.

У лужи лежал сколоченный из досок гриб. Его вчера привезли на грузовике и сказали, что будет у нас во дворе детская площадка.

Площадка – это хорошо, только зачем на ней грибки эти ставят, я совсем не понимаю. Вкопают их и говорят: «Вот, дети, для вас благоустройство». А что с этими грибками делать? От солнца под ними прятаться? А зачем от него прятаться, от солнца? Лучше бы сделали гигантские шаги или большие качели.

Но этот гриб нам пригодился. Женька придумала:

– Давайте корабль сделаем! Море есть, берега есть! – И показывает на лужу. А лужа синяя, будто и правда море. Тучки в ней плывут.

Мы перевернули гриб совсем вверх тормашками, и он оказался в луже. Совсем как лодка с мачтой, только квадратная, Женька первая влезла в эту лодку, а потом спрашивает:

– А не влетит?

– За что? – говорит Валерка. – Он еще даже и не крашеный.

И мы будто поплыли. Пошевелишься

чуть-чуть, и наш корабль качается. Вода под

ним плещется. Качнешься сильнее – сильнее

– брызги летят!

– Давайте шторм делать! – закричал Валерка. Ну, мы и принялись раскачиваться. Такой шторм получился!

Вдруг кто-то как заорет:

– Это как называется!

Я чуть за борт не свалился. Смотрю, а перед нами Марина стоит, моя сестра. Она в девятый класс перешла, такая вся из себя взрослая. А рядом Котька Василевский, из ее класса. Кричала-то, конечно, Марина.

– Марш, – говорит, – отсюда! Люди трудились, сколачивали грибок, а вы что делаете!

В это время во двор пришел Витька Капустин с футбольным мячом. Мяч намокший, тяжелый. Витька его за шнурок нес.

Покачал он мячом и спрашивает:

– Что, Алька, опять тебя воспитывают?

А Марина:

– Ты, Капустин, по-жа-луй-ста, не вмешивайся.

– Я и не вмешиваюсь. Воспитывай.

Марина снова взялась за нас:

– Вылезайте сию минуту! Ну!

Я на всякий случай вылез. И Женька. А Валерка стал перебираться через борт, зацепился сандалией и шлепнулся на живот. Встал и улыбается. Только совсем уже не весело улыбается, потому что вся его белая майка заляпана грязью.

Женька говорит:

– Ой…

А я Марине:

– Из-за тебя!

Она плечами дернула и отошла. Валерка потер пальцем грязное пятно на майке и перестал улыбаться. Женька вздохнула: «Беда с вами». Взяла его за руку.

– Пойдем к нам, выстираю… Пошли, Алька!

Но я с ними не пошел. Я остался смотреть, как длинный Котька Василевский будет вытаскивать из лужи гриб. Его Марина заставила.

Он долго вытаскивал, и я все ждал, что он вымажет свою белую рубашку. Но он не вымазал, он очень аккуратный. Вытащил наш корабль на сушу и подошел к Марине. Довольный такой, будто подвиг совершил. Они остановились у нашего тополя и стали разговаривать.

Мне так обидно сделалось! Была хорошая игра, а они пришли, все испортили. Это потому, что Марина перед Котькой всегда показывает, как она меня в строгости держит. А он слушает да очкастой головой покачивает. Нет, чтобы хоть раз заступиться, как мальчишка за мальчишку.

– Витька, – говорю я Капустину, – ты вон в

того длинного, в очках, мячом попал бы отсюда?

Витька глянул, прищурился.

– Запросто.

– Ну, попади, – я толкнул мяч к его ботинкам.

– Чтоб заработать по хребту? Умный ты больно…

Я сделал вид, что мне просто ужасно смешно:

– Что ты, Витька! Котька никогда не дерется! Он знаешь какой воспитанный! Даже не ругается никакими такими словами!..

Витька говорит: -

– Катись давай…

– Боишься?

Витька плюнул в лужу.

– На «слабо» дураков ловят.

Я вздохнул, покатал мяч ногой, говорю опять:

– Я бы и сам пнул, только у меня удар левой не отработан. А на правой палец болит. Я на тебя так надеялся…

Витьку наконец задело.

– Чего тебе этот Котька сделал? Напинал, что ли?

– Ха, «напинал»! Он и не умеет… Так, личные причины.

– А-а, – сказал Витька. Посмотрел, открыта ли дверь в подъезде, потом опять прищурился, на Котьку глянул. И говорит:

– Отвечать будешь ты.

– Буду я.

Он отошел, разбежался и ка-ак вдарит! Мяч даже зашипел в воздухе. И влепился! Только не в Котьку, а в ствол нашего тополька, между Котькой и Мариной.

И на них с листьев – целые миллионы капель!

Марина, конечно, в крик:

– Хулиганы! Алька, вот увидишь, дома тебе достанется!

Ну и пусть. Она всегда так кричит. Воспитанный Котька показал нам кулак и стал что-то говорить Марине.

Я поглядел на Витьку, а он стоит злой и ни на кого не смотрит. Конечно, обидно же: хвастал, что в Котьку попадает, а попал в дерево.

Мне его жалко стало. Я говорю:

– Ты, Витька, молодец. Правильно, что в тополь засадил. Сразу двоих окатило.

У Витьки лицо такое сделалось, будто он хотел заулыбаться, но сдержался.

– Конечно, Алька, правильно. Рубаху-то зачем ему портить. Небось не сам покупал, а родители.

Я говорю:

– Конечно.

А Марина с Котькой в это время стоят и о чем-то спорят. Он ее за руку взял, а она руку вырвала. Я услыхал:

– Куда теперь в таком виде!

Котька рукой махнул:

– Ерунда. Обсохнем.

– Тебе ерунда, а у меня искусственный креп-жоржет, он от дождя тут же садиться… Сейчас я ему!

Это уже не креп-жоржету, а мне. Или Витьке. Обоим.

Я говорю:

– Не догонишь!

Котька еще что-то хотел ей сказать, а она повернулась и пошла домой. Котька подумал, дал по нашему мячу изо всех сил, и за Мариной.

Витька меня спросил:

– Попадет дома-то?

– Поживем-увидим…

Тут во двор выскочили Женька и Валерка. Валерка сияет весь, как солнце, которое в асфальте отражается. Майка на нем чистая и даже сухая – видать, утюгом сушили.

Женька говорит:

– Может опять, корабль сделаем?

Но Витька не захотел:

– Лучше пока в подъезде укрыться. Минуток на десять. На всякий случай. Мало ли что…

Мы укрылись в Женькином. И правильно сделали. Только спрятались, слышу – Марина кричит из окна:

– Алька, марш домой!

Мы молчим.

Она снова:

– Александр! Домой немедленно! Кому говорю!

А я не пошел. Да и не высунулся из подъезда! Потому что опять примчался солнечный дождик! Вон как припустил! Большие капли, словно ягоды, сыплются с неба, скачут по синему асфальту…

Обида

Котька Василевский снова поднялся со стула, снова посмотрел на часы. И снова сказал очень нерешительно:

– Ладно… Я, наверно, пойду.

Алька ничего не имел против: Котька надоел ему до чёртиков. Но Алька стеснялся так вот просто взять и сказать: «Ладно, иди». Ему казалось, что высокий и серьёзный Котька сразу разглядит через очки Алькины тайные мысли. И Алька скрепя сердце опять предложил:

– Посиди ещё. Может, она скоро придёт.

Котька поспешно согласился и вновь сел на стул ждать Марину. Он пришёл к ней, чтобы взять какую-то книжку, но Марина застряла на репетиции в драмкружке.

Алька уже кончил делать уроки. Он старательно, по складам, прочитал в букваре заданный на дом рассказ из двух строчек. В рассказе говорилось, как мама мыла Лару. Покончив: с этим делом, Алька сел к окну и стал читать «Приключения Тома Сойера».

Но Котька мешал Альке. Правда, сидел он тихо, но зато иногда печально вздыхал. Эти вздохи раздражали и смущали Альку: будто он был виноват, что Котьке скучно.

Алька отложил книгу, с тихой яростью покосился на Котьку и стал думать, чем занять его. Чтобы не вздыхал…

Он наконец придумал. С нижней полки на этажерке, из-под стопки книг, Алька вытянул и грохнул на пол пыльный плюшевый альбом.

– Во, смотри. Тут фотокарточки разные.

В альбоме сначала шли снимки маминых бабушки и дедушки. Эти карточки были тяжёлые и толстые, как авиационная фанера. Внизу их украшали оттиснутые золотом медали с какими-то царями и орлами. Потом в альбоме были карточки Алькиного папы, совсем маленького, на деревянной лошадке; Алькиной мамы в пионерском галстуке… В общем, много чего там было…

Пока несчастный Котька вежливо и уныло разглядывал Алькиных прабабушку, прадедушку и папу на лошадке, Алька читал спокойно.

И вдруг стало удивительно тихо. Котька уже не шелестел листами и даже не вздыхал. Он дошёл до последних страниц альбома. Там Котька увидел снимок Марины. Марина сфотографировалась совсем недавно. Из-под вязаной шапки чёлка торчит, глаза прищурены. А на губах улыбка…

– Алька, – сказал Котька, будто между прочим, – ты бы дал мне эту карточку, Алька…

– Зачем? – удивился Алька.

Котька поправил очки и что-то пробормотал. Но потом увидел, что Альке этого мало, и стал объяснять:

– Видишь ли… У нас в классе к празднику стенгазета выйдет. А в ней статья будет – «Наши активисты». Мы туда снимок и прилепим. Марина ведь знаешь какая активная!..

– Активная, – сумрачно согласился Алька. – Я-то знаю. Пронюхает, что я карточку отдал, тогда мне от её активности житья не будет. Ты уж сам у неё проси.

– Нет, – сказал Котька. – Это надо сделать, чтоб ей сюрприз был. А альбом ты сунь пока подальше, чтобы она не увидела.

Алька молчал.

Котька тоже молчал. Потом он полез в карман и достал серебристый самолётик, сделанный из расплющенной алюминиевой проволоки.

– Хочешь, подарю?

– А я тебе карточку? – язвительно спросил Алька.

Котькины уши порозовели. Но он сказал:

– Ты, очевидно, жуткий эгоист: ты не хочешь, чтобы твою сестру увидели в газете.

В Алькиной душе вдруг шевельнулись угрызения совести. Ведь Марина и вправду его сестра, а он не хочет, чтобы она прославилась.

– Тогда забирай просто так, – сказал он со всей решительностью. И покосился на самолёт. У самолёта были стремительно откинутые крылья, красивые, хоть совсем маленькие.

– Отлично, – обрадовался Котька и заторопился уходить. – А самолёт ты бери. Тоже просто так. Согласен?

И Алька сказал:

– Согласен.

Это случилось недели через две. Марина пришла из школы какая-то слишком радостная. Будто сразу тря пятёрки притащила. Она всё равно, конечно, старалась быть серьёзной, но иногда забывала. Тогда губы её начинали улыбаться, а ноги даже чуть-чуть пританцовывали. Когда садились обедать и Марина принесла на стол вместо хлеба банку с фаршированным перцем, мама забеспокоилась:

– Ты определённо больна. Что с тобой?

Мама работала старшей медсестрой в поликлинике и .поэтому, наверное, всегда боялась болезней.

– Нет, – понял папа, который был человеком проницательным. – В ней просто бурлит тайная радость. Но интересно, почему?

Марина изо всех сил постаралась насупиться.

– Да ну их… этих дурней из редколлегии.

Написали в стенгазету чушь какую-то… Называется «Наши активисты». И про меня там нагородили…

– О, поздравляю! – сказал папа.

– Да, тебе смешно, а мне-то нет. Расписали так, что неудобно даже. Будто уж я такая хорошая. Лучше всех!

– Глупости, – твердо сказала мама. – Почему неудобно, если всё правильно?

Алька ел суп и сиял. Всё-таки он ведь тоже кое-что сделал для Маринкиной радости. И сейчас уж можно было открыть секрет.

– Маринка…-хитро прищурился Алька.– А я ведь знаю. Карточка всем понравилась. Ага?

Алька даже забыл, что сам он не любил эту карточку.

Марина подняла тонкие брови: не поняла.

– Ну, твоя фотокарточка… В газете.

– Там, по-моему фотографий нет. Вот ещё,– дёрнула она плечом. – Не про одну же меня писали. Пришлось бы полкласса снимать.

Алька всё ещё улыбался:

– Да нет же, тебя не надо было снимать. Я же твою карточку давал…

Марина вонзила в Альку строгий взгляд:

– Что, что?

– Да-вал… – нерешительно протянул Алька. – Котьке. То есть Косте. Он просил для газеты…

Марина со звоном положила ложку:

– Для газеты?! Просил, да? А ты…

– Ты, Марина, завтра спроси, почему снимок не наклеили. Раз брали в газету, пусть помещают, – вмешалась мама.

Она была человеком решительным. Все медсестры должны быть решительными. Иначе, говорила мама, их ждёт каторжная жизнь.

– М-м… – заметил папа. – А может быть, редактор и не собирался давать снимок в печать. Бывают странные редакторы.

Марина взвилась на стуле:

– И ничего… подобного! И неправда!

Алька подумал, что она вот-вот заревёт. Но Марина просто выскочила из-за стола и ушла в другую комнату. Алька побежал за ней.

– Ну ты чего? Чего ревёшь? – смущённо спрашивал он. – Жалко, что ли, карточку? У тебя же ещё есть. Подумаешь!..

– Уйди, балда длинноязыкая!

И Марина захлопнула за ним дверь.

Алька не собирался расстраиваться из-за Марины. Но всё-таки ему стало грустно. Ему всегда делалось грустно, если его обижали, а он не понимал почему.

Мама отругала Альку за то, что без спроса отдал фотокарточку, и ушла на работу. Папа почему-то подмигнул Альке и тоже ушёл. А Марина сидела в другой комнате и дулась… Была в квартире тишина… И за окном звенел дождь. Алька рисовал на запотевшем стекле. Он водил пальцем и бормотал:

 
Точка, точка, две черточки,
Носик, ротик, оборотик,
Ручки, ножки, огуречик -
Вот и вышел человечек.
 

У нарисованных человечков были круглые улыбающиеся рожицы. Человечки никогда не унывали. В их компании Альке стало веселее. Один человечек очень походил на Алькиного друга Валерку. У Валерки тоже было круглое лицо, и он тоже всегда улыбался.

– Хоть бы ты зашёл, Валерик… – сказал Алька человечку.

– Я стучу, стучу, – заявил Валерка, появляясь на пороге. – Не слышишь ты, что ли?

– А ты заходи без стуканья, – обрадовался Алька.

Валерка был добрый человек. Он хотел, чтобы всем всегда было хорошо, и поэтому любил давать советы. И, услышав грустную историю про фотоснимок, он сказал:

– Ты иди, Алька, к этому Котьке и карточку назад забери. Всё равно для газеты она теперь не нужна.

– Правильно! – обрадовался Алька. – Пойду и заберу. И скажу, что он жулик. Сам наобещал про газету, а сам наврал.

Потом что-то вспомнил и вздохнул. Взял ранец и вытряхнул из него серебристый самолётик.

– Ух ты! – восхитился Валерка. – Сам делал?

– Котькин. За карточку мне подарил… Наплевать, отдам.

…Он вернулся через полчаса. Зашёл в комнату, где сидела над задачником Марина.

– На!

На задачник упала карточка. Алька стоял перед сестрой гордо и независимо.

Марина встревоженно глядела из-под своей каштановой чёлки.

– Ты у Кости взял?

– А как же.

Алька с удовольствием вспомнил свой решительный разговор с Котькой. Правда, жуликом он Котьку не назвал. Но зато он с размаху положил на стол самолёт и твердо потребовал:

«Карточку давай. Марина рычит».

– Он сразу отдал? – нетерпеливо спросила Марина. – Сразу, да?

Она почему-то не об радовалась. Получила назад фотографию, а всё чем-то была недовольна.

– Сразу не сразу, а поискал и. отдал, – ответил Алька. – Получила и радуйся.

Он хотел сначала рассказать, как растерялся Котька и стал даже какой-то печальный.

Но тут Алька вспомнил, что Котька не взял назад самолётик. Котька снял очки, потом снова надел, поглядел на игрушку, будто впервые увидел, и махнул рукой:

«А… Зачем она…»

И сейчас Альке стало жаль Котьку. А Марина всё допытывалась:

– Что он говорил?

– Ничего, – сухо сказал Алька.

– А ты что говорил?

– У-у! – вдохновился Алька. – Я всё говорил. И как ты здорово разозлилась на него!..

– Убирайся, дубина! – изо всех сил вдруг закричала Марина и трахнула об стол задачником. – Несчастный болтун! Суётся куда не надо!

Алька попятился. Но он не испугался. Он взял себя в руки. Ушёл и дверью хлопнул так, что в рамах дзинькнули стёкла.

Снова в квартиру заползла тишина. Алька сидел и думал о Марине. Ну чего она так?.. Он хотел пойти к Валерке. Может быть, Валерка и придумал бы объяснение. Но снова пошёл дождь. Алька сел к окну и стал смотреть, как по стеклу бегут капли.

Из-за туч раньше времени пришёл вечер. На дворе зажёгся фонарь, и в каждой капле дрожала точка света. Капли ожили. Каждая из них стала крошечным автомобильчиком с ярким огоньком фары. Они бесшумно катились по стеклянной площади к белому аэродрому, где стоял алюминиевый самолётик. Он хотел улететь куда-то…

– Александр, хочешь, чтобы тебя продуло? Слезь с подоконника, – велела, войдя в комнату, Марина. Она уже говорила обычным голосом.

Алька молчал.

– Александр!

– Отвяжись, – печально сказал Алька. Марина замолчала. И опять только звенел дождь. Тихо-тихо звенел.

Марина подошла и попросила как-то жалобно:

– Тебя же правда продует. Ну, слезь… Она взяла Альку за плечо. Но он оттолкнул плечом руку.

Теперь-то уж он не слезет. Не слезет ни за что, пока Марина не уйдёт и не захлопнет дверь.

Плюшевый заяц

Витька Капустин пришёл к Альке, чтобы попросить какой-нибудь ключ. Надо было отпереть кладовку, а свой ключ Витька потерял.

– Ну-ка, поищи, Цапля. Может, подберём, – сказал он.

Витька всегда называл Альку Цаплей. Неизвестно, за что. Не такой уж Алька худой и длинный. Но он не спорил. С Витькой лучше не связываться. Ладно, если просто по хребту заработаешь, а может случиться хуже. Противно ухмыляясь, Витька расскажет при всех ребятах про тебя что-нибудь такое, что просмеют насквозь. И не докажешь, что всё это – Витькино враньё…

– Сейчас поищем ключи, – сказал Алька и вытянул из-под кровати картонную коробку. Когда-то в ней лежали пачки с печеньем «Крокет», целых триста пачек. А сейчас там хранились Алькины вещи.

Здесь Витька и увидел зайца.

Заяц лежал на диване из строительных кубиков. Здесь же лежали старые коньки, дырявая грелка, сломанный будильник, фильмоскоп, но Витька, как назло, сразу же заметил зайца.

– Х-хе, – сказал Витька и поднял зайца за левое ухо. – Ты, Цапля, в куклы ещё играешь, да?

– Никогда я в куклы не играю, – испугался Алька. – Это же заяц, а не кукла. Ты хоть посмотри хорошенько.

Витька противно улыбнулся, встряхнул зайца так, что у того дёрнулись все четыре лапы, и уверенно произнёс:

– Ну и что? Всё равно кукла.

Он снова хехекнул. Наверное, подумал, как он расскажет во дворе, что Цапля играет в куклы.

Алька покраснел.

– Я и этим зайцем не играю… – пробормотал он. – Это я… когда маленький был… Ну, вот такой. – Он опустил почти к самому полу ладонь.– Давай, Витька, лучше спрячем его. Лучше будем ключ искать.

Но Витька будто забыл про ключ. Он поднял зайца ещё выше и прищурился.

У зайца была грустная морда. Наверно, потому, что на морде сохранился только один блестящий стеклянный глаз. Второй глаз оказался нарисованным химическим карандашом. Лапы у зайца были совсем не заячьи, а какие-то медвежачьи: толстые и мягкие, с чёрными пятачками пяток и пальцев. Красные штаны на зайце выцвели и потрепались. Раньше у него была ещё синяя кофта, но потом потерялась. Белая плюшевая шкура на спине и животе давно уже стала серой. И хотя наступила зима и недавно выпал первый снег, все понимали, что зайцу уже не побелеть.

– Он тебе для чего, Цапля? – спросил наконец Витька.

– А зачем ему быть «для чего»? Лежит и пускай лежит, – осторожно сказал Алька. Он почуял в Витькиных словах какую-то угрозу для зайца.

А Витька ещё раз тряхнул несчастного зверя и предложил:

– Давай мы с ним какую-нибудь сделаем штуку.

Алька исподлобья глядел, как заяц раскачивается на длинном ухе.

– Какую штуку?

– Х-хе… Весёлую.

Алька не хотел делать «весёлую штуку». Пожилой плюшевый заяц был его другом. Он знал много Алькиных тайн. И неизвестно, сколько слез впитала пыльная плюшевая шкура, когда в несчастливые минуты Алька рассказывал зайцу о своих горестях.

Это был хороший друг, молчаливый, добрый. Он не обижался, если Алька превращал его в циркового гимнаста, в охотничью дичь или даже в подводное чудовище, когда играли в «морское царство». Не обиделся он и тогда, когда Алька вытащил у него один глаз, чтобы сделать кнопку для звонка. Что ж, раз это нужно для важного дела…

Но Алька не знал, согласен ли заяц участвовать в Витькиной «весёлой штуке». Наверное, нет. Он посмотрел на грустную плюшевую морду с обвисшими усами. И он понял, что если отдаст зайца безжалостному Витьке Капустину, это будет предательством.

Но что сказать, Алька не знал. Если говорить честно, заяц был всё-таки куклой. Не мог же Алька признаться, что жалеет куклу!

Он тоскливыми глазами смотрел, как Витька понёс зайца к окну. Взрослых в квартире никого не было, вот Витька и хозяйничал, как дома. Он залез с ботинками на подоконник. Открыл форточку. Просунул руку с зайцем на улицу. Несколько секунд заяц качался за окном. Потом Витька разжал пальцы.

– Эй! Хватайте! – заорал он.

Недалеко от гаража, рядом с укутанным в снег рябиновым кустом, двое мальчишек лепили снежную бабу. Дело что-то не клеилось. Снег был не очень липкий, рассыпался. Чтобы хоть как-нибудь кончить работу, бабу долепили наскоро. Она вышла маленькая, просто снежная карлица. Ваське Клопикову – до второй пуговицы на пальто, а Мишке Бородулину – всего до пояса.

Мишка сорвал с рябинки две ягоды – сделал бабе глаза. Васька воткнул нос – крючковатый сучок. Потом щепкой прорезал рот. Васька не очень старался, и получилось, что один угол рта загибался вверх, другой – вниз. Снеговиха улыбалась ехидной кривой улыбкой и смотрела красными злыми глазами. Она злилась на весь свет за то, что сделали её такой маленькой.

– Что-то не так,– задумчиво сказал Васька.

Мишка тоже хотел сказать что-нибудь такое же умное, но тут раздался крик, и Мишку по голове что-то стукнуло. Мишка икнул и сел на снег.

Потом он говорил, что сел не от испуга, а просто так, но, конечно, врал.

На снегу рядом с собой Мишка увидел старого плюшевого зайца. Мишка просто озверел. Он вскочил и так дал по зайцу ногой, что бедняга свечой взвился в небо.

– Ура! – взвизгнул Васька и отпасовал зайца Мишке.

Мишка подумал и снова дал ногой… Когда Витька и Алька выбежали во двор, Витька с удовольствием заметил:

– Идёт дело.

Заяц летал, как будто он был не заяц, а птица. Это, наверное, Витька и считал «весёлой штукой».

– Чей такой длинноухий? – отдышавшись, спросил Васька. Витька кивнул на Альку:

– Был его. А теперь станет опчий.

Он велел разделиться на две команды. Алька попал к Мишке, и тот поставил его в «ворота». «Ворота» были между рябиновым кустом и ехидной бабой-снеговихой. Витька начал игру. Он ударил зайца ботинком и сказал:

– Бэмм!

Мишка Бородулин ударом головы послал зайца к Васькиным «воротам» и тоже сказал:

– Бамм!

Заяц летал, беспомощно переворачиваясь в воздухе и болтая ногами в красных выцветших шароварах… А что он мог сделать?

Алька стоял, опустив руки, и моргал при каждом ударе. Ему было жалко плюшевого зверя, как живого. И ещё Алька чувствовал себя так, будто обманул хорошего человека или что-нибудь украл…

Но до Альки никому не было дела. Только снеговиха глядела на него красными глазками и злорадно усмехалась.

Витьке не везло. Его вратарь, Васька Клопиков, уже «слопал» четыре гола.

– Ты, Клопик, не вратарь, а пробоина, – ругался Витька. Потом он сказал Мишке: – Если ты, Борода, будешь плечом пихаться, то обязательно, заработаешь…

Наконец Витьке удалось Мишку обвести. Он с размаху засадил «девятку» в Алькины «ворота». Но промазал. Заяц застрял в заснеженных ветках рябины.

И Алька схватил зайца.

Он крепко держал его.

– Ну! – злой из-за промаха, крикнул Витька.

Алька растерянно поглядел на него. И на Мишку. И на Ваську Клопика. А они ждали. Им-то что было до Алькиной жалости?

На Витькином лице вдруг стала расползаться улыбка, будто он уже собрался сказать: «Х-хе…»

И Алька предал зайца.

Он съёжился, зажмурился и ударил зайца ногой. Потом он открыл глаза и отвернулся, чтобы не видеть, как заяц летит. На Альку смотрела снеговиха, кривила рот в ехидной улыбке.

– Дура! – сказал Алька и всхлипнул. Потом он взглянул на ребят, потому что стало вдруг тихо. Мальчишки стояли в кучке. Заяц лежал на снегу, беспомощно раскинув лапы с суконными пятачками пальцев. Из разорванного плюшевого живота торчал клок серой ваты. Тогда Алька бросился к зайцу, чтобы спасти его. Витька увидел Альку и, наверно, что-то понял. Поэтому плюхнулся на зайца животом.

– Опчий заяц! – заорал Васька Клопик и упал на Витьку.

– Руками! Нечестно играете!-крикнул Мишка и потянул Витьку за ботинок.

Витька поднялся на четвереньки. Алька хотел улучить момент и вырвать зайца. Но тут случилось удивительное.

В Витьку, чуть пониже хлястика на его пальто, с размаху упёрся большой подшитый валенок.

Витька с четверенек снова лёг на брюхо.

Рядом с Алькой стоял Лапа, а рядом с Лапой стоял Валерка. На круглом Валеркином лице не было добродушия. На нём была жажда мести.

– Он всегда к Альке пристаёт, – сказал Валерка. – И дразнится. Дай ему, Лапа.

Первым очухался Мишка и робко произнёс:

– Ты, Лапа, катись…

– Пришёл не в свой двор, да ещё… – начал и Васька.

Поднялся Витька. Тоже хотел что-то сказать. Но Лапа не дал. Он уверенным жестом вытер варежкой нос и предложил деловито:

– Утекай отсюда, попугай конопатый. Перья выдергаю.

Витька, сохраняя достоинство, отряхнул снег. Смерил Лапу взглядом. Потом прищурился и сказал:

– Кабы не дела…

Он, не торопясь, поправил шапку, повернулся и солидной походкой двинулся домой. Алька держал зайца.

– Хороший какой зверь – оценил Валерка. – Только глаз подрисовать надо.

Алька молчал. Он почувствовал, что заревёт. Лапа долгим взглядом проводил Витьку и тоже заинтересовался зайцем:

– У меня такой же был. Пришлось в лес пустить.

– Кого? – сипло спросил удивлённый Алька и поднял на Лапу влажные глаза.

– Зайца. Он живой был. Маленький. Васька его чуть не сожрал. Это ж такая прорва…

Все помолчали, размышляя о наглом поведении Лапиного кота.

Потом, чтобы подлизаться к Лапе, Васька Клопик предложил:

– Надо этому зайцу брюхо зашить.

– Ниткой и иголкой, – поддержал Мишка. Валерка сказал:

– Это мы и без вас… Живодёры.

Они подошли к подъезду, и Валерка говорил, что не надо было на улицу зайца таскать.

– Играл бы дома.

– Он в ящике лежал, – тихо сказал Алька. – Я им и не играю… Почти.

– Всё равно, – серьёзно заметил Лапа. – Беречь-то надо. Может, ещё твоим детям пригодится. Тащи, Валерка, иголку.

Алька сел на крыльцо, и заяц лежал у него на коленях. Он опять раскинул толстые лапы с чёрными пятачками пальцев и смотрел вверх нарисованным глазом. Стеклянный глаз закрывало полуоторванное ухо. Алька покачал головой и что-то сказал. Сказал тихо-тихо, но с такой твёрдостью, что даже прикусил губу. Но слов Алькиных никто не слышал, кроме зайца. Может быть, только слышала ещё снеговиха. Она притворилась, что ей на всё это дело наплевать, но глаза у неё стали ещё краснее от досады.

Прибежал Валерка. Он широченно улыбался и показывал громадную четырёхгранную иглу. Такими иглами подшивают валенки.

– Порядок, – сказал Лапа. – А нитки принёс?

Алька снял варежки и взял зайца голыми руками. Надорванное ухо откинулось, и в блестящем заячьем глазу сверкнула живая искорка.

Плюшевая шкура согрелась от тёплых ладоней. И Альке вдруг показалось, что под ней толкнулось и начало чуть слышно сжиматься и разжиматься маленькое ватное сердце.

Алька тихо провёл ладонью по грустной заячьей морде и украдкой взглянул на друзей. Но они стояли к нему спиной. Валерка держал в вытянутой руке громадную иглу, а Лапа с кряхтеньем протаскивал через её ушко нитку, толстую, как шпагат.