Текст книги "Тень Каравеллы (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Наверно, пароход принял огонь за береговой костер и дал задний ход…

Илька посмотрел назад. Сквозь туман проглядывали кусты. Черные и ни на что не похожие. Илька отвернулся. Он ничего не боялся сейчас. Вернее, боялся одного: что не сможет раздуть огонь на поляне. Конечно, можно было взять огонь у лодки, но идти к ней Илька не хотел. Не хотел видеть, как она догорает. То, что лодка погибла, он понимал. Он знал, как горит дерево со свежей масляной краской.

Ладно, он найдет угли на поляне… Но и поляну еще надо было искать.

А чтобы искать, надо было встать и идти.

Ой, как не хотелось вставать! Ничего не хотелось – он устал.

Илька поднялся. Майка стала холодной и противно липла к телу, но снимать ее и выкручивать не было сил. Илька побрел у самой воды навстречу течению.

Почему-то сейчас он почти не жалел о погибшем фрегате «Африка». И нисколько не боялся, что попадет от Ивана Сергеевича и ребят. Он был уверен, что все сделал, как надо. И тревожила только мысль о погасшем костре…

Илька шел почти вслепую. Реки он не видел, а береговые кусты стояли с левой стороны темной массой. И вот в этой тьме зашуршали, захлопали ветки. Кто-то шел напролом.

Кто?

Илька замер и перестал дышать. А шум приближался. Илька неслышно и торопливо стал отступать в реку. Вода была уже почти до колен, когда на берегу запрыгал глазок фонаря и такой знакомый голос, просто родной, сказал:

– Черти бы сожрали эту погоду…

– Ге-на!! – завопил Илька.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

На обратном пути Генка думал об одном: лишь бы скорей! Он понимал, все равно не сможет выйти прямо к палатке, и мчался, не заботясь о точном направлении. Главное – выскочить к реке, а там уж он доберется берегом до лодки. Он считал, что до реки рукой подать, когда попал в полосу тумана.

Это Генку разозлило: попробуй теперь увидеть лодку! Можно без толку бродить всю ночь.

Кусты оборвались, и впереди встала беспросветная пелена. От великой досады Генка в полный голос высказал этой пелене все, что думал.

И тогда-то он и услыхал Илькин крик. Не то радостный, не то слезный.

Илька, мокрый и взъерошенный, вылетел на него из плотной пепельной мглы и вцепился в плечо.

– Гена! Это ты?

– Это моя прабабушка ходит в поисках знакомых привидений, – сердито сообщил Генка, чуть не тая от горячей радости, что Илька жив и цел. – Ты что околачиваешься на берегу?

Илька убрал с его плеча руку и вздохнул.

– Ты почему такой мокрый? – спросил Генка уже с тревогой.

Илька молчал.

– Ну?

Это нетерпеливое «ну» словно встряхнуло Ильку. Вернуло силу и смелость. Генка был рядом. Мир опять стал простым и прочным.

– Купался, – ответил Илька.

– В штанах?

– Ну и что?

– Ничего. Кому как нравится.

– А где Владик?

– Откуда я знаю? Наверно, в больнице.

– Они потом придут, да?

– Придут. Никуда твой Владик не денется.

– Гена… – начал Илька. – Я сжег лодку.

– Что?!

Он посветил Ильке прямо в лицо и понял, что это правда.

– Да! – со слезами сказал Илька. – А что делать, если он прет на мель, а там балки!

– Кто прет?

– Пароход, а не «кто». В тумане. Прямо на меня.

– И ты сделал из лодки маяк? – спросил устало Генка.

Конечно, все одно к одному. Если уж начались несчастья, скоро не отвяжутся. Он не отводил фонарика от Илькиного лица, а Илька не прятал глаз от света. Глаза были темные и упрямые. Как у Владьки.

– Дубина, – увесисто произнес Генка. – Откуда возьмется пароход? В таком тумане он тут же отдаст якорь и заголосит на всю реку. Думать надо.

Илькины брови задрожали, а рот приоткрылся и сделался похож на аккуратную букву «О». И таким беспомощным стало Илькино лицо, что Генка испугался. Он сказал примирительно и торопливо:

– Ну ладно. Ты точно знаешь, что это был пароход?

– Может, твоя прабабушка? – огрызнулся Илька. Но как-то неуверенно огрызнулся.

Генка выключил фонарик. В темноте удобнее было врать. Он пробормотал, словно для себя, а не для Ильки:

– Значит, это тот сумасшедший танкер…

– Что? – откликнулся Илька.

– Я говорю: танкер. Я его сейчас видел. Мотается от берега к берегу, почти без огней.

– Что ты врешь! – возмутился Илька. – Что ты видел в таком туманище!

– Козел! – сказал Генка с почти настоящей злостью. – Ниже по течению никакого тумана нет. Сбегай проверь, если не веришь.

– Ты же не по берегу шел…

– Я везде шел. Я к реке еще за тем поворотом вышел. Понял?

Илька тихо спросил:

– Большой танкер?

– Средний… Борта высокие. Видно, порожний…

– Значит, все зря?

– Что – зря?

– Все… Я думал, пассажирский… А танкер, пустой, ткнулся бы в мель, ничего бы не было…

– Ничего, – подтвердил Генка. – Ни танкера, ни тебя. От удара где-нибудь искра проскочила бы – и привет. Знаешь, как взрываются в пустых баках бензиновые пары?

У Генки были спички. На старых углях он развел костер, отдал Ильке свои брюки и куртку, поставил над огнем рогатины с перекладиной.

– Выжимай свои манатки, суши.

Илька был послушный и сонный. Генка пошел к реке: набрать в чайник воды и посмотреть, что осталось от лодки.

Огонь изглодал корму и борта. Мачта перегорела внизу и упала на нос. Нос пострадал меньше. На нем даже уцелела Владькина куртка. Пламя уже погасло, но тлеющее дерево еще светилось пунцовыми угольками и сочилось едким дымом. Генка ударил по обугленному борту. Борт проломился, и шипящие угольки посыпались в воду…

Когда Генка вернулся, Илька, скорчившись, сидел у огня и палкой ворошил горящие ветки.

– Что с лодкой? – спросил он, не подняв головы.

– «С лодкой»… То, что осталось, уже не лодка.

Генка повесил чайник над огнем и сел рядом с Илькой. Плечи накрыл Владькиной курткой.

– Я думал, она сгорела, – сказал Илька.

Генка промолчал. Теперь, когда кончились все другие тревоги, тревога за Владика стала расти и превратилась в самое главное. Было даже непонятно, как он мог хоть на минуту забыть об этом главном.

– Долго их нет, – сказал Генка.

– Долго, – согласился Илька.

Вскипел чайник. Его поставили на траву. Он остыл. Его вскипятили снова.

Ни Генка, ни Илька не знали, сколько времени прошло. Иногда казалось, что близко утро.

И вот от берега донесся голос. Вернее, два голоса: Владькин и его отца. Они кричали озорно и громко:

– Эй, люди! Живы?

– Живы!– взвился Илька.

Генка сказал:

– Сиди.

Он прихватил фонарик и пошел им навстречу.

Они вынырнули из тумана. Владька, как маленький, сидел у отца на плечах.

– Все в порядке, – сообщил он с высоты. – Вправили, бинтом замотали. Вывих был. А папа еще добавил. Меня сперва не хотели из больницы отпускать, да мы уговорили.

Как хорошо, что он сказал обо всем, не ожидая вопроса.

Иван Сергеевич опустил его на землю.

– Хватит, накатался, наездник. Ищи себе клюку и ковыляй сам.

– Мне нельзя ковылять, – дурачась, заспорил Владик. – Что фельдшер говорил, а? Только сидеть можно и лежать… Знаешь, Гена, они нас до того поворота на больничном «газике» довезли. Хотели прямо в город, а мы сказали, что на лодке доберемся.

– Илька сжег лодку, – сказал Генка.

В свете фонарика он увидел их лица. У Владьки губы вытянулись в трубочку. Иван Сергеевич нахмурился.

– Как это – сжег?

– Вы его не ругайте, – попросил Генка. – Он не нарочно.

– Еще не хватало, чтобы нарочно, – сухо усмехнулся Иван Сергеевич. – Сам-то он цел?

– Цел.

– Где этот герой?

Негромко, но яростно Генка сказал:

– Танкер в тумане шел на мель. Что было делать? Что?

Они помолчали, и он повторил:

– Порожний танкер. Ясно?

– Да, – спокойно сказал Владик.

– Ясно, – сказал Иван Сергеевич. – Значит, танкер.

И они зашагали к костру.

Чайник согрели еще раз. Надо было думать об ужине. Только сейчас вспомнили, что по-настоящему не ели с самого утра.

Илька лениво дожевывал половину бутерброда.

– Ешь, – сказал Иван Сергеевич.

– Не хочу.

– Мало ли, что не хочешь. Ешь.

– Я о лодке думаю, – шепотом сказал Илька.

– Да, тогда не до еды, конечно, – согласился Иван Сергеевич.

Видимо, именно сейчас Илька понял наконец, какая случилась непоправимая беда. Фрегат «Африка» погиб. Плаваний не будет.

Не будет просвеченного солнцем тугого паруса, громадных белых облаков над водой, черных проток с осенними листьями, незнакомых берегов…

– Что же теперь делать? – тихо спросил Илька.

– Спать, – сказал Иван Сергеевич. – Теперь спать.

– А лодка?

– Да ладно с лодкой. Главное, сами целы. Спать. Утро вечера мудреней.

– Пусть отдаст мои штаны, – сказал Генка.

Илька отдал. Переоделся и снова устроился у огня.

– Спать, спать, – повторил Иван Сергеевич и поднял Ильку на руки. Понес к палатке. – Ну, ну, не растопыривай локти. Все равно ты уже почти спишь. И не горюй. Ты сделал все, как надо. Что же теперь плакать о лодке…

– Я не плачу, – донеслось уже из палатки.

Туман редел, проглядывали звезды. Повеселел, разгорелся костер, словно стало ему легче дышать. Владик снова стоял над огнем.

– Ты бы отошел, – хмуро сказал Генка.

– Я осторожно.

– Больно было?

– Я привык… Слушай, Гена. Илька ведь непугливый. Ну, чего он так сегодня?

– Туман, – сказал Генка. – Ты еще не знаешь. В такой туман разное бывает. Кто-нибудь чихнет за километр, а кажется, что под носом бомбу взорвали. Наверно, паровоз шумел на той стороне, а звук изменился. Будто рядом.

Владик недоверчиво промолчал.

Иван Сергеевич выбрался из палатки, подошел к огню.

– Ну вот, искатели приключений. Как вам нравится начало? Вспоминать будет что, особенно Ильке.

– Спит? – спросил Владик.

– Спит.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Генка ломал о колено сучья и бросал в огонь. Костер начинал торопливо гудеть и стрелять угольками. Но сухие сучья сгорали быстро, и пламя снова принималось дремать среди алых головешек.

Генке было грустно и спокойно. Гибель лодки его не так уж огорчила. Главное, что Илька не потонул и с Владькиной ногой все в порядке.

Генка посмотрел на Владика. Тот сидел, прикрыв лицо ладонью. Вернее, половину лица.

– Перестань смотреть в огонь, – сказал Иван Сергеевич. – Знаешь ведь, что нельзя.

– Я и не смотрю, – откликнулся Владик.

И Генка увидел, что он действительно не смотрит. Ладонью Владик закрывал здоровый глаз. Но другой, невидящий глаз он не отрывал от костра. Может быть, опять видел свет?

– Папа, – позвал Владик. – А завтра как? Пешком бродяжничать будем? Или домой?

– Завтра и решим, – сказал Иван Сергеевич. Свет костра лишь слегка задевал его лицо, и в каждой морщине лежала резкая тень. Владькин отец казался старым и усталым.

«Наверно, он никогда не простит себе, что послушал меня и оставил Ильку, – подумал Генка. – Из-за страха он это сделал. За Владьку боялся больше всего на свете».

«Но ведь выхода не было», – возразил Генка сам себе.

«Все равно…»

«А если бы наоборот? Если бы не с Владиком, а с Илькой случилось несчастье? Владьку он оставил бы одного?»

И понял Генка, что да, оставил бы…

– Шли бы вы спать, – сказал Иван Сергеевич. – Я посижу.

– Не хочется, – сказал Владик.

– Как там Илька?

Владик поднялся и, прихрамывая, пошел к палатке.

– Нормально, – сказал он, вернувшись.

– А ты? Нога не болит?

– Тоже нормально.

«Все нормально», – с усмешкой подумал Генка. И в этот момент Владик сказал:

– Гена, пойдем побродим.

– Куда это? – насторожился Иван Сергеевич. – На одной-то ноге.

– Да просто так. Здесь, рядом.

– Пойдем, – согласился Генка.

Сквозь осинник они выбрались на берег.

– Илька спит как убитый, – сказал Владик и оглянулся, словно хотел увидеть спящего Ильку.

– Намучился, – сказал Генка.

– Лишь бы он не узнал, что не было никакого танкера…

Туман ушел, и ночь опять просветлела. Это была обычная летняя ночь, серовато-синяя, с бледной полосой зари на севере и редкими звездами в зените. С кострами на том берегу. От костров и от бакена тянулись по реке рубиновые шнуры.

Генка обогнал Владика и повернул к воде. Мохнатые кисточки травы шелестели в ногах. Какие-то шарики на упругих стеблях щелкали по штанинам.

– Не надо, чтобы он знал, – снова сказал Владик.

– Как он узнает? – спросил Генка. – Ведь не пойдет он к диспетчеру узнавать, были танкеры этой ночью или не были.

Они подошли к воде там, где лежала широкая плоская балка. Один конец ее был на песке, другой уходил в воду. Владик сел на балку, обняв колени. Генка постоял и опустился рядом.

Вода отливала потемневшим алюминием, и на ней среди редких бетонных зубьев чернела обгорелая лодка.

«Ох и тошно завтра будет Ильке, – подумал Генка. – Он ведь еще и не видел даже, что наделал».

Владик тоже смотрел на лодку. Она была похожа на большой изглоданный полумесяц, который нарисовали сажей.

– Не починить… – вполголоса сказал Владик.

– Илька на нее просто молился, – сказал Генка.

– Ну, Ильке-то легче всех, – неожиданно возразил Владик.

– Почему?

– Завтра ему папа скажет про поездку. Нет лодки – будет Одесса.

«Значит, хуже всех мне, – подумал Генка. – Один у погорелого корабля».

– Хорошо, что парус остался, – сказал Владик. – А то где бы мы взяли новый…

Что за чушь! Не все ли равно: есть теперь парус или нет?

– Что хорошего?

– Разве новую лодку не сделаем?

– Кто? – горько сказал Генка. – Кто ее сделает? Я один?

– Шурик же вернется… А я, думаешь, ничего не могу, да? Илька тоже… И Валерка с Юриком помогут.

– Не смеши. Такие головастики…

– Помогут. Они способные.

– Нет, – сказал Генка. – Строить ведь трудней, чем ремонтировать. И настроения нет. От маленьких толку мало, Шурка возиться не захочет, вам с Илькой не до лодки – уедете скоро.

– Еще не скоро. Почти через месяц.

– Месяц – это недолго, – упрямо сказал Генка. – Да и что это за месяц? Июль. Пыль да жара… Зря вы, Владька, в августе уезжать надумали. Ехали бы в июле, а к августу домой.

– Гена… – негромко сказал Владик. – Я не поеду, Гена.

Генка замер: не послышалось ли?

– Что? – шепотом спросил Генка.

– Не поеду, – повторил Владик.

– Почему? – сказал Генка напряженно и быстро. Он сидел чуть позади Владика и видел только его затылок и щеку на фоне реки и неба. Лица не видел. Да и что разберешь в сумерках?

– Не хочу, – отозвался Владик.

– А Илька?

– А что Илька? С папой поедет. Они вдвоем не соскучатся.

«Может быть, из-за Ильки он не едет? – мелькнула мысль. – Может, обиделся, что Илька все время липнет к его отцу?»

– Иван Сергеевич не разрешит тебе остаться, – уверенно сказал Генка.

– Разрешит.

– Он знает?

– Да.

Ох, до чего же все было непонятно!

– Владька! – отчаянно и жалобно заговорил он. – Что ты мне мозги выкручиваешь? Сначала – «поеду», потом – «не поеду». Сам, что ли, не знаешь, что тебе надо?

– Знаю, – сказал Владик и повернулся к Генке. В глазах его блеснули точки береговых костров. Как насмешливые искорки. Но Владькины слова были совсем не насмешливы: – Конечно, я сначала хотел… Обидно ведь, столько времени у моря жил и почти не видел его. Думаешь, не обидно?

Это Генка понимал.

– А сейчас? – спросил он.

– Знаешь, как плохо лежать после операции? – сказал Владик. – Лежишь в этой проклятой темноте и ничего еще не знаешь. Повязка на глазах. Я тогда все время про одно думал… Вот приеду домой, снова будет август. Опять змея запустим. Я свой, а ты свой. Вместе. Как в том году… А тут все кувырком пошло из-за этой Одессы. Ну, не совсем кувырком: сначала казалось, что хорошо, а потом… Опять получается ты здесь, а я там… – И он сказал, словно ставя точку: – Я так не хочу.

Генка закрыл глаза и увидел то, что хотел увидеть: неудержимый ход облаков и кипение ветра в тополях. От таких ветров певуче и туго начинают гудеть нити «конвертов».

Нарастающими толчками поднималась в Генке радость. Он никогда не думал, что радость можно чувствовать так же, как боль, как тепло, как ветер.

Генка рывком поднялся и шагнул к воде. Она тихо качнулась навстречу, замочила кеды. Генка зачем-то тронул воду ладонью.

– Теплая…

Он боялся, что начнет говорить сейчас суетливо и много, как говорят чересчур обрадованные люди.

Но молчать тоже было нельзя.

– А жить где будешь, пока они ездят? У тетки? Давай лучше у меня. У нас места много, отец уехал.

– Да нет… – сказал Владик. – Я, наверно, у тети Тамары буду.

– У кого? – удивленно переспросил Генка.

– Ну… у Илькиной мамы.

И, растерявшись от неожиданной догадки, Генка сначала спросил, а потом испугался своего любопытства:

– Слушай, а они поженятся, да? Твой отец и… тетя Тамара…

Владик помолчал, а Генка в эти секунды отчаянно сожалел, что сунулся с таким вопросом.

– Ну… я не знаю, – ответил наконец Владик. – То есть наверно… Да.

Генка снова сел рядом. Совсем рядом. Надо было что-то сказать Владику.

– Она хорошая. Только строгая, – заметил Генка.

– Тетя Тамара? – изумленно сказал Владик. – Да что ты. Она совсем добрая. Илька уж ни капельки не слушается, от рук отбился, козел несчастный.

Они оба засмеялись.

Илька был товарищ. Товарищ, вот и все. Генка иногда покрикивал на него по привычке, но давно уже не думал о нем как о маленьком. А Владик говорил сейчас про Ильку как про младшего братишку. И такой разговор очень многое делал понятным.

– Слушай, Владь… Значит, он будет у тебя как брат?

– Илька? Да… Значит, будет. Брат… Смешно, верно?

Все еще улыбаясь, Генка сказал:

– Ну вот. Вы с отцом ему гайки подвинтите.

– Большим гаечным ключом, – серьезным голосом подтвердил Владик.

И они засмеялись снова. Не из-за этой нехитрой шутки, а просто потому, что есть на свете отчаянный горный козленок Илька, славный товарищ и братишка.

– Хлебнул он сегодня горя, – сказал Генка.

– Я все-таки боюсь, – опять забеспокоился Владик. – Вдруг он догадается, что не было танкера?

– Но как? Как он догадается? Это же нельзя проверить! А мы не скажем никогда.

– Совсем никогда?

– Конечно.

– По-моему, потом можно, – возразил Владик. – Совсем потом. Когда он вырастет.

– Тогда можно, – согласился Генка.

Негромко протарахтел, поиграл огнями катер на середине темной воды. И ушел, мигая, к повороту. А когда о нем уже забыли, к берегу подкралась волна, вздыбилась у бетонной балки и с размаху окатила Владика и Генку.

Они не обиделись на волну. Они понимали, что это шутка.

Будут еще не такие волны. Громовые и тяжелые. Те, от которых трещит обшивка кораблей.

Ладно. Пусть будут…

1964 – 1966 г.г.

ОРУЖЕНОСЕЦ КАШКА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Серафиме приснился дятел. Он сидел на сухом стволе сосны и целился носом в какую-то букашку. Потом он быстро откинулся назад, стукнул клювом по коре и снисходительно посмотрел на Серафиму черным блестящим зрачком. Серафима удивилась и открыла глаза.

Дятла, конечно, не было. Был некрашеный потолок с круглыми пятнами сучков, лампочка в самодельном абажуре и пестрый табель-календарь, пришпиленный над кроватью к стене из тесаных бревен.

А еще была стрела.

Она торчала над календарем, и белое хвостовое перо ее хищно дрожало.

«Так, – подумала Серафима. – Кажется, кто-то совершил покушение на мою жизнь. Только этого мне и не хватало».

Она с беспокойством взглянула на затянутое марлей окно. В марле ярко голубела круглая дырка. Серафиме захотелось поглубже забраться под одеяло.

– Нет, стоп, – сказала она себе. – Главное – не поддаваться панике.

Серафима была рассудительным человеком. Она прогнала страх и стала вспоминать, кому причинила зло и кто мог желать ей такой ужасной гибели.

Никому она не причиняла зла! Честное слово! Правда, вчера во время ужина она прогнала из столовой Мишку Зыкова, но он даже не обиделся. Он понимал, что сам виноват: ведь никто не заставлял его опускать в компот нытику Генке Молоканову живого зеленого лягушонка…

«Не было покушения, – решила Серафима. – Стрела случайно влетела в окно, и теперь, наверно, ее хозяин прячется в кустах и с тревогой думает: узнают или не узнают? Попадет или не попадет?»

Она вскочила с кровати, натянула сарафан и шагнула на крыльцо.

В двух метрах от крыльца росла прямая береза. В стволе березы высоко, так что не дотянешься, торчали две стрелы. Одна – толстая и короткая, с черным вороньим пером, другая – длинная, без перьев, с зелеными полосками у наконечника.

– Не нравится мне это, – задумчиво сказала Серафима и огляделась.

Горнисты еще не сыграли побудку, и над лагерем висела сонная тишина. А солнце стояло уже высоко. Жестяные наконечники стрел, глубоко вонзившиеся в березу, горели серебряными точками.

Еще одна стрела взмыла над кустами черемухи, описала пологую дугу и ушла за дальние сосны. Она была ярко-алая, с белыми перьями у хвоста. В зарослях черемухи затрещали ветки и послышались тихие напряженные голоса.

– Батюшки, – прошептала Серафима. – Волна…

Коротким словом «волна» в лагере называли массовые увлечения. Что такое массовое увлечение, каждому понятно. Допустим, один человек нашел на дороге обрезок жести и сделал из него свисток. Ходит и свистит. Другой человек услышал и думает: «У него есть свисток. А у меня нет свистка. Разве это жизнь?» Идет он тоже искать кусок жести. Режет ее, гнет и в конце концов гордо подбрасывает на ладони великолепную свистелку собственной конструкции. Потом подносит ее к губам и надувает щеки…

Когда у двух человек есть свистки, а у других нет, это большая несправедливость. И вот уже всюду стучат по металлу молотки и кирпичные обломки, сгибая в трубки жестяные полоски. Воздух наполняется режущим свистом, и тишина рвется в мелкие клочки.

Это значит, что на лагерь накатила свистковая «волна».

Вообще волны бывают разные: вредные и полезные, опасные и безобидные.

В начале первой смены прокатилась «шляпная» волна: мальчишки и девчонки мастерили из лопухов широкополые мексиканские шляпы, украшали их подвесками из сосновых шишек и пышным оперением из листьев папоротника. Ходить без такой шляпы считалось просто неприличным. Однако лопухи увядали быстро, а росли медленно, и волна утихла, когда в окрестностях лагеря был найден и вырван с корнем последний лопух.

Через неделю прошумела другая волна – «разбойничья». Несмотря на грозное название, она была очень спокойная. Все мирно сидели под деревьями и мастерили маленьких разбойников. Туловища лепили из глины, головы делали из шишек и репейника, руки и ноги – из веток, а усы – из сухих сосновых иголок. Потом эти разбойники стояли всюду: на подоконниках, на перилах, на спинках кроватей и даже на умывальниках. Наконец их собрали в пионерскую комнату и устроили выставку.

После «разбойничьей» волны прокатилась волна «ужасов». Всем захотелось наряжаться привидениями и кого-нибудь пугать. Мальчишки после отбоя малевали на голых животах страшные рожи, приматывали к голове деревянные рога и бесшумными скачками подкрадывались к девчоночьим дачам. Но девчонки не спали. Вымазав мелом лица и завернувшись в простыни, они со зловещим подвыванием бродили вокруг дач. В общем, привидений развелось видимо-невидимо, а пугать было некого.

Потом прошумело еще несколько волн, и самая грозная из них называлась «ракетная».

Ракеты с ядовитым шипением взмывали над полянами и, кувыркаясь, падали в кусты. Иногда они сгорали прямо на стартовой площадке. А ракета с гордым именем «Сириус-5» вышибла кухонное окно и утонула в котле с рассольником. Среди вожатых началась паника. Но эта волна угасла сама собой из-за недостатка реактивного горючего.

И вот – стрелы…

– Это, как я понимаю, не ракеты, – озабоченно сказал завхоз Семен Васильевич. – Горючего для них не требуется. А материалу сколько хочешь. Рядом с кухней сосновые чурки лежат. Сухие, будто порох. И прямослойные. Я их для лучины припас, для растопки. Было восемь чурок, а теперь, значит, пять. Куда три пропали? Вон они в воздухе летают с перьями на хвостах. Вот так.

Все дружно вздохнули и повернулись к окну. За окном была усыпанная песком площадка, а на площадке – столб с репродуктором. В столбе, не очень высоко от земли, торчала стрела с огненным петушиным пером. Появился лохматый исцарапанный мальчишка в зеленых трусиках. Подошел к столбу. Поправил на плече маленький, сильно изогнутый лук. Поднял голову, подумал и лениво подпрыгнул, чтобы достать стрелу. Не достал. Почесал о плечо подбородок, снова поправил свой лук и неторопливо удалился.

– Вот-вот… – мрачно произнес Семен

Васильевич. – Про это я и говорю. Видали? Ему, тунеядцу несчастному, даже прыгнуть лень как следует. Потому что стрел у него и без этой хватает. Три сосновые чурки на стрелы пустили! Изверги…

– Три чурки, три чурки, три чурки… – басовито пропел вожатый первого отряда Сергей Привалов.

– Нет ничего смешного, Сергей Петрович, – строго и обиженно сказала старшая вожатая Светлана. – Здесь не опера, а педагогический совет лагеря. Дети могут получить увечья и травмы…

– Виноват, Светлана Николаевна, – откликнулся из угла Сергей. – Больше не буду. Хотя должен заметить, что увечья и травмы – это одно и то же.

– Товарищи, – укоризненно сказала директор лагеря Ольга Ивановна. – Света, Сережа, не надо. Вопрос-то серьезный. Продолжайте, Семен Васильевич.

– А чего продолжать. Кончать надо. Наконечники на всех стрелах, обратите внимание, железные, из жести. В виде конуса. Из консервных банок делаются. Где они банки берут, ума не приложу. А насчет дерева все ясно. Трех чурок нет? Нет. А из каждой не меньше сотни стрел должно получиться. А то и две. А еще обрезки досок на это пошли…

Он вздохнул, шумно поворочался на стуле и затих.

– Ольга Ивановна, у меня предложение. – Худая девушка в очках подняла руку. – Надо издать приказ, что стрелять из луков запрещается, а виновным грозит исключение. В своем отряде я уже объявила. Устно.

– Помогло? – печально спросила Ольга Ивановна.

– Ну… это ведь устно. А если приказ с вашей подписью повесить на доску объявлений…

– Не знаю, кто как, а я к этой доске и на сто шагов не подойду, – заявила Светлана. – Ее превратили в щит для мишеней. Там уже висит, между прочим, один приказ – с выговором за самовольное купание. Кажется, Юрию Земцову. В этом приказе торчат четыре стрелы. Их не убирают. По-моему, нарочно… Я не понимаю, Сергей, что тут смешного!

– Я серьезен, как надгробие.

– Надгробие скоро понадобится мне. От такой жизни. Я поймала Игоря Каткова (кстати, он из твоего отряда) и говорю: «Вы другого занятия не могли найти? Вы без глаз останетесь». А он хоть бы хны!

– Да? А что он сказал? – с интересом спросил Сергей.

– Что, что… Он известный хулиган и болтун. Сам знаешь.

– Все-таки, что ответил хулиган и болтун Катков?

– Как всегда, сказал глупость: «Купаться нам нельзя – говорят, утонете. Загорать нельзя – перегреетесь, в лес нельзя – заблудитесь, на карусель нельзя – закружитесь, стрелять тоже нельзя… А дышать можно?…» Нахал! Сам из речки по два часа не вылазит!… Ну, Ольга Ивановна, Сергей опять смеется!

– В самом деле, Сережа… – Ольга Ивановна покачала головой. У нее было полное, совершенно нестрогое лицо и растерянные глаза. – Нехорошо, Сережа. Это ведь в твоем отряде больше всего стрелков. Даже девочки…

– Девять ребят и четыре девчонки. И еще пятеро делают луки, – уточнил Сергей.

– Блестящие показатели, – язвительно заметила Светлана. – Не отряд, а Золотая Орда. Твои методы работы. Вот у Серафимы, например, почему-то ни одного стрелка нет. А?

– Ну, они еще мальки, – ласково сказала

Серафима. – Еще не научились. Научатся…

– Ты всегда заступаешься за Привалова!

Сергей встал.

– Дело ясное, – сказал он. – Волна есть волна. Стихия. Отбирать луки бесполезно. Сжигать стрелы – тоже. Стихию не остановить. Выход один: направить ее в безопасное русло.

– Сереженька, родной, направь! – с надеждой воскликнула Ольга Ивановна. – Я тебя потом за это на два дня в город отпущу!

– Нужно двадцать палаток, – сказал Сергей.

– Будут палатки! Одиннадцать есть, остальные в «Веселых искорках» попросим. А еще что нужно?

– Лист ватманской бумаги.

– И все?!

– И еще всю полноту власти.

В семь часов вечера на двери столовой появился лист с большими красными буквами:

ВЕЛИКИЙ

и

НЕПОБЕДИМЫЙ

Рыцарский орден стрелков из лука

ОБЪЯВЛЯЕТ:

§ 1

Для безопасности населения все стрелковые

тренировки переносятся в большой овраг.

§ 2

Назначается всеобщее стрелковое соревнование.

Победители будут участвовать в грандиозном

рыцарском турнире.

§ 3

Всякий, кто осмелится выпустить стрелу на

территории лагеря, будет объявлен вне закона,

лишен оружия и немедленно изгнан из славных

рядов ордена.

§ 4

Запись

в

ВЕЛИКИЙ И НЕПОБЕДИМЫЙ

РЫЦАРСКИЙ ОРДЕН

производится в пионерской комнате.

Примечание:

Турнир будет через два дня.

Лист был пригвожден к двери черной тяжелой стрелой.