
Текст книги "Дагги-тиц"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Детские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Инки, тоскливо ощущая неизбежность скандала, сообщил, что оставаться он не будет:
– Мне надо по важному делу…
Анна Романовна сказала, что самое важное дело ученика Гусева (как и остальных) – нормальная учеба.
– Но у меня же тройка за работу, а не двойка!
– Тройка с минусом! И ты не рассыплешься, если пошевелишь мозгами заново… Кто не решит на этот раз, в понедельник придет на собрание с родителями… – И щелкнул в дверях ключ. И стук-стук в коридоре каблуки…
Инки сжал зубы и собрал сумку. На него смотрели с ожиданием и любопытством: знали, что порой он бывает упрям до глупости. Инки подошел к окну, взялся за ручку широкой створки, пошатал, потянул. Посыпалась сухая замазка и клочки бумаги, рама отошла. Инки потянул вторую ручку. Встал на подоконник. Две девчонки бросились к дверям, заколотили:
– Анна Романовна, а Гусев…
Он, с сумкой через плечо, сунулся наружу, взялся за косяк, ступил на железное покрытие внешнего подоконного выступа. Ржавая жесть прогнулась неожиданно и легко, под ней не было опоры…
Инки даже не успел испугаться… Он сидел на сыром асфальте и моргал. В окне второго этажа торчали перепуганные лица. Кто-то взрослый бежал к нему через двор. А в щиколотке сидела похожая на воткнувшуюся щепку боль…
Страшного не случилось. И ему даже не попало (попало потом, говорят, Анне Романовне), но был медицинский кабинет, белая машина, поликлиника, рентген, тугая повязка. „К счастью, просто ушиб, полежит несколько дней, вот и все. Выдрать бы как следует за такие фокусы…“ Драть было некому, но на улицу Торфодобытчиков он в тот день, конечно, не попал. Приходил потом, когда сняли повязку, сидел на скамейке, ждал, но Борис не появился.
Оно и понятно: чего ему появляться, если мальчишка Смок не пришел, когда назначено… Жаль, конечно, однако большого огорчения не было. Во-первых, оставалась надежда, что Борис когда-нибудь все же придет снова. Во-вторых, часы тикали и с ведерком вместо гири. А в-третьих, место все равно было хорошее (хотя Инки и сам не понимал, с чего это; неужели просто из-за одуванчиков?). И он приходил сюда не раз. Досадовал только, что не спросил у Бориса: в каком это городе есть улица Земляной Вал? Может, она похожа на ту, которую он ищет? Конечно, далеко, но все же хорошо, что она есть…
После того как он укрыл в траве коробок с мухой, Инки провел на скамейке целый час. Просто так сидел… Спешить не имело смысла. Впереди был день, и в этом дне Инки не ожидало ничего хорошего. Он подрагивал от осенней зябкости, но все же здесь было уютно. Инки стал думать: а вот появился бы вдруг Борис. „Привет…“ – „Привет…“ – „А почему ты тогда не пришел?…“ – „Я хотел, да вот…“ И можно было бы рассказать про неудачный побег. Про всякую медицину после этого… И стало Инки казаться, что он и вправду беседует с Борисом. Словно тот внимательно слушает, кивает иногда и шевелит зажатой в губах сигаретой… Инки даже почудился запах сигаретного дыма… И следом пришла простая мысль – та, которая могла бы прийти еще весной, но почему-то не возникла ни разу: можно ведь узнать хотя бы: приходил ли сюда Борис после той встречи. Если приходил, то наверняка брал из тайника сигареты. Значит, в пачке поубавился запас (до того она была почти полная), или ее нет совсем, или там теперь другая…
Инки почему-то заволновался. Пересел к самому краю скамьи. Запустил руку под сиденье, к бетонной опоре, зашарил… Сигарет в углублении не было. Но… было что-то другое, твердое, зернистое на ощупь. Тяжелое. Инки вытащил. На ладони оказалась ржавая гиря от часов. Длинная, в форме еловой шишки.
Конечно же, та самая!
Значит, приходил, ждал! Оставил специально! А он, Смок бестолковый, какая балда…
Все горести ушли далеко, за край памяти. Инки прижал чугунную тяжесть к щеке…
Егошин
Инки пришел домой. Конечно, там никого не было – Марьяна в своем салоне, Вик на автобазе… Ну и хорошо. Плохо другое – ходики опять стояли. Но… не совсем уж плохо. Инки так и ожидал: они будут стоять. Не стал он расстраиваться, только сказал (мысленно и ворчливо) Симу и Жельке, которые жили в домике на циферблате: „А вы-то куда смотрите…“
Он вымыл гирю под жиденькой струей кухонного крана, вытер ее своим полотенцем. Убрал из-под ходиков детсадовское ведерко с песком, подвесил к цепочке чугунную шишку. Цепочка натянулась туго и выжидающе.
Инки встал на цыпочки и качнул маятник.
„Дагги-тиц“, – сказали ходики, как всегда. Но и… не как всегда, а с какой-то новой уверенностью. Так, по крайней мере, показалось Инки. Он скинул пиджак, лег на тахту и стал смотреть на часы поверх обтянутых брючной тканью колен.
„Дагги-тиц… Дагги-тиц“… А может, она очнется к весне?
А если и не очнется, то что ж… У всего на свете бывает свой конец. И у всех. У мух, у кузнечиков, у людей… А может, и не бывает конца… Инки как-то видел по телику передачу, где бородатый американец рассказывал про вечно живые души, которые переселяются после смерти в другие человеческие тела. И так много раз, до бесконечности. А еще говорил, что души есть у всех живых существ. И у деревьев… Это было довольно любопытно, однако не вызвало тогда у Инки большого интереса. Во-первых, не очень верилось в такое, а во-вторых, помирать он пока не собирался, хотя жизнь порой была невеселая…
А теперь он задумался. Насчет душ.
Может, и в самом деле душа мухи Дагги-Тиц, будто крохотный клочок воздуха, невидимо летает по комнате, кружит над ним, над Инки, и садится на жестяной кружок маятника?
Представлять такое было хорошо, утешительно… А если даже это лишь придумка, то все равно Дагги-Тиц была. Качалась на маятнике, радовала Инки. Ведь то, что было раньше, – оно все равно как бы есть. Пусть не сейчас, а в недавнем прошлом, но есть. В конце концов, то, что существует сейчас, все равно стремительно, через секунды, делается уже не нынешним, а прошлым. Тут уж никуда не денешься…
Это успокоительное понимание навеяло на Инки полудрему. Но все же в глубине души гнездилось опасение. Потому что прошлые события часто обещают неприятности в будущем. И конечно же, утренний скандал с дежурной историчкой Лилией Гавриловной просто так не закончится. Тем более что сумка осталась в школе…
„А ну и черт с ней!“ – сонно решил Инки. Главное, что тикали часы.
Однако полного спокойствия это решение не вернуло. И когда затренькал дверной звонок, Инки сразу понял: кто-то из школы. Или явилась собственной персоной Таисия Леонидовна – разбираться и требовать „принятия мер“, – или (что скорее всего) приковыляла на больных ногах техничка тетя Роза, которая всегда разносит по домам „ябедные“ записки: „Настоятельно просим родителей явиться в школу для обсуждения безобразного поведения Вашего сына…“
Если Таисия – придется открывать (хотя и бесполезно – все равно Марьяны, и тем более матери, дома нет, жаловаться некому; а его, Инкины, объяснения Таисия слушать не станет, у нее один разговор – о спецприемнике). Если приплелась Роза – отпирать он не будет, скажет: взрослых дома нет, а без них пускать посторонних в дом ему не велено…
Инки глянул в глазок…
Там была не Таисия и не Роза. В коридоре стояли мать и какой-то коренастый дядька.
Главное, что мать!
Пусть и отвыкал Инки от нее в долгих разлуках, пусть обижался, пусть не терпел ее тисканий и поцелуев, но когда приезжала – сразу волна радости. Как в детском саду, когда они все время жили вместе и она приходила за ним в конце долгого тягомотного дня. Да, именно теплая такая волна! По крайней мере, на несколько первых минут…
– Кешенька, солнышко мое! Как хорошо, что ты дома! А то я посеяла свои ключи, растяпа этакая, думала, что придется идти за ними к Марьяне… Ну, здравствуй, моя крохотулька! Как я соскучилась…
Инки выдержал первый натиск объятий. Ответил, что дома „все нормально“, что здоровье „тоже нормальное“, что с Марьяной они живут „тоже нормально“. И мельком подумал, что теперь Марьяне и Вику снова придется выкатываться в свои общежития. Интересно, надолго ли?
При этом он поглядывал на спутника матери. Это был дядька „средних лет“ – невысокий и широкоплечий. С белобрысыми гладкими волосами, вроде как у Вика, но не пухлогубый, а с твердым ртом и худыми щеками. В синем пиджаке с форменными пуговицами. На пуговицах – крылышки. Летчик, что ли? Раньше у матери не было знакомых летчиков…
– Зайчик мой, это дядя Сережа. Он давно хотел с тобой познакомиться…
Дядя Олег, дядя Гриша, дядя Слава тоже „давно хотели познакомиться“ с Инки. И знакомились. И относились к нему неплохо. А потом исчезали…
– Привет, – сказал дядя Сережа. И шевельнул рукой, словно хотел протянуть ее Инки. Но наткнулся на его взгляд и протягивать не стал.
На пиджаке у дяди Сережи был синий значок с золотистым самолетиком и цифрой I в белом кружке. „Интересно, что он означает?“ – мельком подумал Инки.
Все это происходило в прихожей, и мать вдруг засуетилась:
– Мальчики, что же мы тут стоим! Идем в комнату. Сережа, возьми чемоданы!
Пришли в Инкину комнату.
– Ну, как ты тут живешь, рыбонька?… Ох и беспорядок! Не подметаешь, да? Куда Марьяна смотрит?… Ну, ничего, все будет по-другому… Какой ты помятый! Ладно, не беда. Я тебе привезла кое-какие обновочки…
„Если опять колготки, выкину к чертям, надоели“, – подумал Инки. Но мать достала из тугого чемодана ярко-синий спортивный костюм.
– Примерь, моя ласточка…
Инки примерил. Костюм был впору, ладный такой, с белым силуэтом тонкокрылой птицы на фуфайке. Можно в нем и просто так гулять, и надевать под пиджак и под брюки в холодное время… Инки даже сказал:
– Спасибо, ма…
Он никогда не говорил полностью слово „мама“. По крайней мере, после детсадовской поры, в школьные времена, когда мать жила больше в других краях, не дома. Это слово застревало у него в горле от неловкости, от боязни выбиться из привычных отношений. „Мама“ – это для „приличных“ мальчиков и девочек, живущих среди постоянной родительской заботы, в просторных квартирах, рядом с добрыми приятелями во дворе и школе. Ну, вроде как в кино про Дениску Кораблева или Толю Клюквина…
Мать опять потискала его:
– Ох, ты по-прежнему бука… Сережа, не думай, он на самом деле не такой колючий…
Дядя Сережа смотрел из дальнего угла невозмутимо. И не успел ничего сказать, потому что в дверь снова позвонили.
На этот раз явилась техничка Роза. С запиской.
– А-а! Ну и ладненько, что родители дома! К директору вас, значит! Вместе с им! – Она бородавчатым подбородком указала на вставшего в дверях Инки. – Достукался, голубчик! С учителями драки затевает…
Она была не просто уборщица и курьерша, она себя считала тоже вроде бы педагогом…
– Иннокентий, что ты натворил? – Серьги-полумесяцы под ушами у матери заметались, как спугнутые с варенья осы.
– Ничего я не натворил. Сами полезли…
– Собирайся немедленно! – Теперь он был уже не „рыбонька“ и „ласточка“, а „моя вечная головная боль“.
– Не пойду… – сказал Инки, сразу погружаясь в привычную угрюмость.
– Как это ты не пойдешь?! Тебя вызывает директор!
– Пусть она сама идет. В… – Инки полностью назвал место, куда следовало идти Фаине Юрьевне.
– Иннокентий! – И мать размахнулась. Впрочем, скорее для вида.
Инки без труда отклонился. Сказал с ноткой злорадства:
– Я не Иннокентий, а Смок.
– Ты мне еще поговори! Одевайся!.. Не успеешь приехать, как подарочки… Сережа, ты извини. Видишь ведь, как оно…
– Яся, не спеши, – сказал дядя Сережа. Негромко и без выражения. – Давай сходим без него. Ты и я.
– Да… но…
– Что „да“, что „но“, – сказал дядя Сережа по-прежнему бесцветно. И… в то же время с ощутимой твердостью. – Сходим, я сказал. Это наше дело…
Он мельком глянул на Инки и обратился к Розе:
– А вы ступайте, голубушка. Скажите там, что мы скоро будем…
Роза, фыркнув, исчезла.
Инки лег на свою тахту. Не смотрел, не слушал, как мать и ее летчик собираются уходить. Часы тикали, и это, несмотря ни на что, было хорошо.
– Не смей исчезать, пока мы не вернемся, – велела мать из прихожей. Проявила остатки родительской власти.
А зачем было исчезать? Он задремал.
На леске появились Желька и Сим.
– Привет, – сказал им Инки. – Почему вас долго не было?
Они промолчали. Но не обидно, а так… Знаешь, мол, сам, где мы были. Инки знал. Сим и Желька иногда отправлялись в путешествия по леске, натянутой сквозь космические пространства. Им там было интересно и радостно. Они шагали бок о бок, взявшись за руки. Для земного жителя (сперва и для Инки тоже) было непонятно, как можно идти рядышком по не имеющей ширины струне. Но в том пространстве это получалось. И у Инки получалось, когда он шагал вместе с ними. С недавних пор Сим и Желька стали брать Инки с собой (правда, нечасто). Они скакали, кувыркались, прыгали через его голову, а он шел с опаской. Все-таки страшновато в звездной пустоте, среди пролетающих рядом комет и вертящихся неподалеку планетных шариков. Конечно, сорваться со струны было нельзя. Ведь рядом – ни Земли, ни других увесистых небесных тел, которые обладали бы силой тяжести. Притягивала к себе только леска, с нее – никуда. Можно было идти по ней сверху и снизу (хотя где там верх и низ!), можно было видеть Жельку и Сима не только рядом, но и над собой (или под собой), все равно не сорвешься. Поэтому страх постепенно исчезал, оставалось только сдержанное веселье и замирание от окружающей звездной тайны…
Сим и Желька взяли с собой Инки и на этот раз. И даже поучили его не просто шагать по струне, а кувыркаться и прыгать на ней („Не бойся, падать некуда!“). И у него стало получаться. Но хлопнула дверь, звездный мир исчез. Вернулись мать и дядя Сережа.
И стал слышен их разговор.
– Все-таки, Сергей, я порой не понимаю тебя. Это же школа, а не диспетчерская. А ты…
– Просто я был точен в определениях.
– Но ведь все-таки он затеял драку с учительницей! Это же…
– Яся, не было драки. Учительницы изложили события с точки зрения своей дамской истеричности. Сделали из мухи слона. Мальчишка просто выхватил коробок. Свою собственность, кстати…
– Но его поведение…
– А их поведение?
– Но есть „Правила для учащихся“. Это… все равно как ваш пилотский устав. Ты же сам говорил: его всегда надо выполнять…
– Есть устав, а есть конкретные ситуации. И устав требует их учитывать…
– И все же зря ты так с ними. Мальчику еще учиться в этой школе, такое обстоятельство тоже надо учитывать…
– Не будет он там больше учиться, – ровным (уже знакомым) тоном сообщил дядя Сережа.
– То есть… я не понимаю… а где…
– Возьмем с собой.
– Но мы же хотели… Мы договаривались, что сначала… что надо посмотреть…
– Ну, договаривались. Теперь иная ситуация. Передоговоримся…
Инки слушал эти речи отстраненно. При словах о „дамской истеричности“ он испытал короткий толчок удовольствия, понял, что ругать его не будут, но тут же опять как бы отключился. Словно говорили не о нем. Даже слова „возьмем с собой“ не зацепили его. То ли не понял сразу, то ли было все равно…
Мать и дядя Сережа продолжали спорить еще о чем-то (вернее, спорила мать, а он лишь ронял короткие ответы). Инки перестал вникать. Пока не услышал, как мать спросила с накалом:
– А если он не захочет?
Дядя Сережа ответил не сразу. Впервые что-то сбило его уверенность.
– Да… это вопрос… – И он шагнул к двери Инкиной комнаты. Спросил с порога: – Можно к тебе?
– Да, – глядя в потолок, сказал Инки. (Под потолком, зацепившись ногами за леску, висели вниз головой красные, как морковки, Сим и Желька; они смотрели с веселым любопытством. Но Инки внутри себя веселья и любопытства не ощущал, холодновато было…)
Летчик вошел, сел на табурет спиной к окну. Его лицо на фоне серого, но резко-светлого дня было почти неразличимо.
– Можно вопрос?… Даже несколько вопросов…
Инки чуть шевельнулся: можно, мол… Сим и Желька насторожили уши на перевернутых, с обвисшими волосами, головах.
– Вопрос номер один: как тебя называть? – по-прежнему ровно и негромко спросил дядя Сережа. – Я заметил, что при слове „Кеша“ тебя коробит…
– Коробит. Меня зовут Смок… – (Не говорить же ему „Инки“.)
– А меня Сергей. Годится и по фамилии – Егошин. И не надо „дядя“, звучит глуповато. И можно на „ты“.
– Понял, – отозвался Инки, обмениваясь взглядами с Желькой и Симом. Те покачивались (а ходики говорили „дагги-тиц“). „Буду звать „Егошин“, – решил Инки.
– Вопрос два. Раз ты человек понятливый, то сообразил, я думаю, что мы с твоей мамой теперь муж и жена…
Инки опять молча шевельнулся: нетрудно, мол, догадаться.
– Ну и… – сказал дядя Сережа (то есть Егошин).
– Что?
– Как ты к этому относишься? – спросил Егошин, и стало вдруг заметно, что ровность его тона не столько от крепкого характера, сколько от зажатой неловкости.
– Никак, – честно сказал Инки. – Она в таких делах со мной не советуется…
– Жаль… – откликнулся Егошин. И поскрипел табуретом.
Инки шевельнулся третий раз: не знаю, мол, что ответить.
– А… тогда еще хочу спросить. Если не секрет, конечно… Зачем тебе нужна была та муха… Из-за которой скандал.
Сим и Желька повисли неподвижно. Ждали: скажет ли Инки „не твое дело“ или… Инки знал, что коротко сказанная правда порой решает вопросы лучше всякой ругачки.
– Муха жила в этой комнате. Любила качаться на маятнике. Я к ней привык. А она ко мне… – (Тронуть бы висок у глаза, ну да ладно…) – Потом она… умерла… Я решил закопать, положил в коробок, чтобы после уроков… А в школе с утра обыск, против курильщиков…
– В принципе ситуация понятна… А что, объяснить там все это было нельзя?
– Там?– сказал Инки. – Кому?
– Ясно. Про это вопросов больше нет. Вернемся к прежнему… Мы с твоей мамой любим друг друга.
Сим и Желька закачались вразнобой. Потом замерли.
– Ну и… на здоровье, – согласился Инки (хотя сперва чуть не сказал „мне-то что“).
– А ты ведь тоже любишь ее… маму…
Инки всегда было неловко говорить про любовь. Про всякую. Он промолчал, как бы спрашивая: „И что дальше?“
– И, значит, вот что. Самое правильное: всем троим нам жить вместе. Одной семьей…
Инки помнил слышанный недавно разговор.
– Надо будет куда-то ехать?
– Надо. В Южнодольск. Рядом с ним поселок Брюсово и аэропорт, обслуживает местные линии. Там я и обитаю…
Инки подумал.
– Нет. Здесь у меня вот… своя конура, а там я не знаю что…
– Там конура будет не хуже.
– Нет. Чего там хорошего…
– А здесь? – жестковато спросил Егошин. И был прав. Эта его правота царапнула Инки, и он сказал насупленно:
– Мать не хочет, чтобы я жил с вами.
– Она… хочет. Но боится…
– Чего?
– Будто ты и я не поладим друг с другом. А чего нам делить?
– Много чего, – рассудил Инки. – Получится, что ты вместо отца. А из меня сам видишь какой сын…
Похоже, что Егошин слегка обрадовался:
– Так из меня папаша тоже никакой. Опыта нету. Но ведь можно существовать без этого… без детско-родительских отношений, а просто в согласии. Не отравлять друг другу жизнь, вот и все.
Сим и Желька закачались в одном ритме. Кажется, были согласны („Только не забудь там натянуть для нас леску“, – напомнила Желька. Она своей рассудительностью напоминала Полянку). Инки лег на бок, чтобы лучше видеть Егошина. Но лицо у того все равно было плохо различимо.
– Ты летчик?
– Был. А теперь диспетчер в аэропорту. После аварии… Кой-какие нелады с позвоночником.
Инки чуть поморщился. Не хотелось о страшном. И все же спросил:
– Серьезно было?
– Что?
– Ну… авария…
– На „Ан-два“ зачихал мотор, зацепили за верхушки. Никто не покалечился, только вот у меня позвонки…
– Жалко, что ты не летчик.
– Жалко. Но диспетчер – тоже должность нешуточная.
– Я подумал: был бы летчик – может, прокатил бы… – страха после рассказа об аварии у Инки не появилось. А слова эти он сказал вроде бы полушутя, никакой зависимости от Егошина он не хотел.
– Можно будет и сейчас устроить. Друзей-то немало… – откликнулся Егошин. Без лишней поспешности, без обрадованности от того, что „значит, мы договорились?“. Просто как о рядовом деле. – Да мы, кстати, и отсюда полетим на самолете. Со знакомым экипажем. Это лучше, чем трястись в автобусе несколько часов…
Инки глянул вверх, но Сим и Желька исчезли (обормоты!). Видимо, подумали, что вопрос решен. А ходики тикали уверенно (вот что значит настоящая гиря; а в речи Егошина – Инки вдруг понял это – проскальзывали нотки, похожие на интонации Бориса, хотя внешне Егошин и Борис были ничуточки не похожи).
И, надо признаться, жить все-таки лучше, когда мать рядом. Несмотря на ее тисканье, ласки или грозные окрики…
– Только имей в виду: не вздумай когда-нибудь тронуть меня пальцем…
Егошин хмыкнул:
– Я, по-твоему, кто? Сумасшедший?
– И вот еще что…
– Что?
– Я там обязательно повешу эти часы.