Текст книги "Дырчатая луна (сборник) "

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Смотри!

На стене висел телефонный аппарат. С трубкой на крюке.

– Думаешь, он работает?

– Попробуй, – сказал Сережка. Я, сидя у него на спине, снял трубку. В ней – гудок. Я завертел скрипучий диск.

– Мама! Это я! Ты только не волнуйся!..

«А КТО-ТО ВЬЕТСЯ В ДВЕРЬ ЗАКОЛОЧЕННУЮ...»

Мама, конечно, волновалась, но не так отчаянно, как я думал. Потом я узнал, что она пришла домой лишь за минуту до моего звонка и не успела перепугаться как следует.

Конечно, все равно я услышал по телефону много разного: и «я чуть с ума не сошла», и «я взгрею как следует и тебя, и твоего Сережку», и «больше носу на улицу без меня не высунешь», и «мы еще вернемся к вопросу о даче»! Но я чувствовал: сердитость у мамы не настоящая. А потом я услышал в трубке другой голос, мужской. Он долетал издалека, слов не разобрать.

– Ну, конечно, конечно! – громко отозвалась на него мама. – Так всегда! Мужская солидарность, друг за друга вы горой... – И потом уже мне: – Скажи спасибо, что со мной пришел Евгений Львович. Он за тебя всегда заступается...

– Мама, передай ему привет! – возликовал я.

– Поприветствуешь сам. Чтобы через пять минут был дома!

– Ну, мама! Нам не успеть за пять минут! Мы... не очень близко! И колесо к тому же спущено, надо подкачать!.. Вы там обедайте и спокойно идите на работу, а я приеду позже!.. Ну, при чем тут режим?! Могу я раз в жизни погулять от души?

– Вечером тебе будет «от души»!

Тут опять прорезался голос Евгения Львовича. Неразборчиво, но бодро. И мама сказала скрепя сердце:

– Хорошо. Но к четырем часам обязательно быть дома! В шестнадцать ноль-ноль я позвоню.

– Ура! – Я чуть не упал с Сережки и удержался лишь потому, что нацепил трубку на крюк.

До шестнадцати ноль-ноль мы успели столько всего!

Пересекли всю пустынную территорию и выбрались на улицу между двух водонапорных башен. Они были тоже заброшенные. Старинные, похожие на крепостные. Сережка сказал, что это главный вход на здешний участок Безлюдных Пространств.

– Значит, ты бывал здесь раньше?.. Ну, конечно! И телефон сразу отыскал, и все проходы знаешь!

– Не все, – вздохнул Сережка. – Эти Пространства – они ведь бесконечные. И к тому же они меняются: сегодня так, а завтра иначе...

И опять непонятно было: то ли правду он говорит, то ли продолжает сочинять свою сказку... А может, эта сказка и есть правда?

Извилистой улицей Авторемонтников мы выбрались к Потаповскому рынку и увидели Сойку. Она тихонько обрадовалась нам:

– Я уже почти всю книжку прочитала...

– А ты ела что-нибудь? – строго спросил Сережка.

– Ела... На рынке пирожок купила. Мне какой-то дяденька целых сто рублей дал, новую бумажку...

– А у нас для тебя добыча, – похвастался я. – Смотри сколько стеклотары!

– Ой... ну, зачем вы... не надо...

– Здрасьте, пожалуйста, – ворчливо сказал Сережка. – Люди старались, а она «не надо». Пошли, тут приемный пункт недалеко...

У киоска, где сдают стеклянную посуду, они откатили меня в сторону, а сами встали в очередь. И минут через двадцать вернулись с пачкой замусоленных бумажек.

– Больше тыщи! – весело сообщил Сережка.

И Сойка уже не стеснялась. Почти...

– Я эти деньги спрячу, а бабушке буду давать помаленьку. Можно теперь целую неделю не просить...

– Мы тебе еще насобираем, – храбро пообещал я. – Мы знаем места. Верно, Сережка? – И осекся. Может, не стоит болтать про Безлюдные Пространства? Но Сережка отозвался беспечно:

– Само собой! А ты завтра принеси Сойке еще одну книжку.

Сойка проводила нас до угла Кровельщиков и Водопроводной. А там, когда прощались, вдруг засмущалась снова:

– Можно, я спрошу?.. Вы не знаете, что такое брашпиль?

Ну и вопросик!

– Это на корабле... – начал Сережка.

– Такая машина, чтобы якорь поднимать! – заторопился я. – А ты где про него вычитала? В этой книжке ничего морского нет, по-моему.

– Это не из книжки. Из песни... Там такие слова: «Где-то грохнула цепь на брашпиле...» Теперь я понимаю...

– А что за песня? – осторожно спросил Сережка.

– Брат сочинил. Давно еще.

– Значит, у тебя есть брат? – глупо спросил я.

– Двоюродный. Он далеко, на Сахалине. Два года назад приезжал и пел мне. Я запомнила...

Мне вдруг до рези в глазах стало жаль эту белоголовую Сойку. Я даже закашлялся. А когда мы остались вдвоем с Сережкой, насупленно сказал:

– Раньше я думал, что Золушки бывают только в сказках...

– Бывают и по правде... Только мы в принцы не очень-то годимся.

 – Я-то уж точно. Про инвалидных принцев сказок нет.

Сережка сделал вид, что разозлился:

Вот как тресну по шее! Несмотря на инвалидность!

И я почему-то обрадовался.

– Ладно, трескай! Только завтра приходи обязательно...

– Ох... завтра же суббота.

– Не можешь? – сразу затосковал я.

– Могу, только...

– Что?

– Завтра, наверно, твоя мама дома будет...

– Ну и что?!

– Наверно, она сердится на меня: «Привязался к Роме какой-то подозрительный тип, увозит куда-то...»

– А вот сейчас я тебя тресну по шее!

...Мы успели домой за три минуты до маминого звонка. И я бессовестно сообщил маме, что сижу дома уже давным-давно.

– Как тебе не стыдно сочинять! Я звонила пятнадцать минут назад!

– Ну и что?! Я в туалете был! Не срываться же!

– Вот подожди, будет тебе «туалет»...

Сережка убежал домой («Надо еще тете Насте с хозяйством помочь»), и я помахал ему с балкона. А он мне.

А когда Сережка скрылся, вдруг сразу, как ледяная сосулька, проколол меня страх: «А что, если завтра он не придет?»

Ну, завтра, может быть, и придет, а через несколько дней я ему надоем. С какой стати он должен возиться с инвалидом? Вокруг столько здоровых мальчишек! С ними можно без забот гонять мяч, носиться на велосипедах. Гулять, где душа пожелает, не таская тяжелое кресло. В том числе и по Безлюдным Пространствам...

Почему я за эти два дня привык, что он нянчится со мной? Привык, словно к себе самому, к своему второму я! Будто он для того и родился, чтобы всю жизнь быть со мной рядом!

Он и во сне приходит, не забывает меня. А я что? Чем хорошим я могу ответить Сережке? Я же... свинский эгоист! Сегодня даже прикрикнул, когда он вез меня по шпалам: «Не тряси так!»

Нет, он не бросит меня сразу, но где-нибудь через неделю скажет, глядя в сторону: «Понимаешь, я завтра не смогу прийти. И послезавтра. Дома куча дел...»

Я чуть не заревел. Головой лег на перила балкона. И сидел так, пока не пришла мама.

Она не стала сильно ворчать на меня за дневные приключения. Была рассеянна – видимо, из-за своих каких-то забот. Мне стало поспокойнее, но все же я улегся опять совсем рано: чтобы поскорее дождаться утра и Сережки. Увижу его и спрошу прямо: «Ты со мной подружился накрепко или это так, случайность?»

Но разве про такое говорят?

А может, он опять приснится? Тогда уж точно спрошу.

Однако Сережка в эту ночь не приснился. Видел я громадные ржавые механизмы, которые лязгали шестернями, телефон, по которому никак не могу дозвониться домой; соседского кота, который хитрым голосом доказывал, что он не Пушок, а Лопушок. Враль несчастный!

Потом приснилась Сойка. Мы с ней гуляли по заросшим одуванчиками пустырям, по лопухам и кочкам, среди которых прятались мохнатые чуки. Мы собирали бутылки. Сойка была в коротком новом платьице – очень красном, с белыми бабочками. Но к платью была пришита заплата из серой холстины. Потому что Золушка. Сойка все время отворачивалась и тонким голосом пела одну и ту же фразу: «Где-то грохнула цепь на брашпиле...»

Хорошо в этом сне было то, что кресло мое ездило само собой. Подчинялось мысленным приказам. Ловко пробиралось через заросли. А потом у нас разбилась бутылка и осколок рассек мне ступню, и было совсем по правде больно. Сойка теплыми пальцами прижимала к порезу подорожник, и алые капли падали ей на белые сандалетки. И она чуть не плакала, а я смеялся, несмотря на боль...

Так я со смехом и проснулся. А нога радостно болела еще несколько секунд.

Сережка пришел ровно в десять, как договорились.

Он был неузнаваемый. В белой рубашке, в синих брюках с наглаженными стрелками. Кепку-бейсболку он оставил дома, а волосы были расчесаны на косой пробор – очень старательно.

Совсем другой Сережка. Я, конечно, обрадовался, но...

Зато маме он понравился. Тем более что сразу же заявил:

– Ирина Григорьевна, вы меня извините, пожалуйста. Это я виноват, что вчера задержались.

Мама сказала, что это пустяки и что она очень довольна, что у Ромы появился такой замечательный товарищ, и так далее... Напоила нас чаем и отпустила гулять до обеда.

– Мама, до трех часов! Мы ведь поздно позавтракали!

– Ну, хорошо, хорошо... – Ее по-прежнему занимали какие-то свои заботы. Уж не сделал ли Евгений Львович ей очередное решительное предложение?

Мама помогла нам спуститься, хотя Сережка убеждал, что управится сам.

На улице он спросил:

– Куда двинемся?

– К Сойке, конечно! Я же книжку взял для нее...

– А чего ты надутый?

– А чего ты такой наглаженный! На Безлюдные Пространства в этом наряде не сунешься.

– Да, если брюки извожу, тетя Настя со свету сживет...

– Вот видишь!

– Но не мог же я перед твоей мамой появиться оборванцем!

– Не оборванцем, а нормальным человеком...

– Ничего! Сегодня погуляем среди цивилизации. А потом... у нас еще знаешь сколько всего впереди!

И я сразу растаял.

Сойка ждала нас не на прежнем месте, а напротив, через улицу. Там был скверик с двумя скамейками. На одной и сидела Сойка. С книжкой. Встала навстречу нам, заулыбалась. Потупилась.

Она была нынче не в мальчишечьей пыльной одежде, а почти такая, как в моем сне. Только рисунок на красном платьице был не из бабочек, а из белых листьев. И заплаты, конечно, не оказалось. А сандалетки – потрепанные, коричневые, на босу ногу.

Сережка сказал в упор, без смущения:

– Какая ты сегодня красивая. – Вроде бы и шутя, но и по правде.

Она шевельнула ресницами-гусеницами. Решилась почти на такой же ответ:

– А ты... тоже...

Я вздохнул с дурашливой ревностью (ох, совсем ли с дурашливой?):

– Лишь мне похвастаться нечем.

А Сойка... знаете, что она тогда выдала? Тихонько, но безбоязненно:

– А тебе и не надо хвастаться. Ты всегда красивый.

У меня уши – будто вмиг сварились.

– Вот не дам больше книжек, будешь знать, как глупости говорить!

Сережка поглядел на меня хитро. И вдруг:

– Сойка, пошли с нами гулять! Ты ведь сегодня... выходная?

Она сделалась как-то прямее. Взрослее даже.

– Я теперь всегда выходная. Бабушке отдала все деньги и сказала, что больше не буду... это. Никогда. Иначе пускай она покупает мне на эти деньги билет. До Дорожкина!

– Не хватит на билет-то, – заметил Сережка.

– Я знаю... но она не догадалась. Сделалась будто слабая совсем. И говорит: «Дитя мое, ты права. Я не должна...» Ой, как это?.. А! «Я не должна взваливать свою трагическую жизнь на детские плечи...» – И в глазах у Сойки то ди смех заблестел, то ли слезинки.

– Сразу видно, в театре работала, – хмуро сказал я.

Сойка потеребила платьице и полушепотом призналась:

– Вообще-то мне ее жалко...

– Понятное дело, – рассудил Сережка. – А нам тебя жалко, когда ты так... Ладно, пошли!

Мы славно погуляли в то утро! У Сережки нашлась бумажка в двести рублей, мы купили брикет пломбира. Поделили на три части. Мы добрались до Центральной площади, над которой висел изукрашенный рекламами воздушный шар. На площади был праздник «День самодеятельного творчества». Зрители, жалеючи меня, «колясочника», пропустили нас в первый ряд. Там на эстраде выступали клоуны (животики надорвешь), потом плясали мальчишки в матросской форме. Здорово плясали. Хорошо им на здоровых ногах.

Желающих подымали на высоту на воздушном шаре. Но у нас, разумеется, денег на билеты не было. Да и как оставишь без присмотра кресло?

– А хорошо бы... – прошептал Сережка. – Забраться в корзину втроем и по веревке ножиком – чик... И полетели...

«В Безлюдные Пространства, – подумал я. – Или в облачные края, как на самолете во сне...»

– До Дорожкина, – вдруг шепотом сказала Сойка.

От Центральной площади мы выбрались на Калиновский бульвар, потом пересекли Тургеневский сад. Позади сада тянулась кривая улочка Садовая. Она привела нас к речке Ольховке. (Я здесь никогда не был, только слышал про эту речку.)

Ольховка текла среди кустов и косых подмытых заборов. Мы оказались на мостике из гулкого решетчатого железа. Никого здесь, кроме нас, не было. Я подвинул кресло боком к перилам.

Речка была мелкая, мутная вода с бурлением обтекала брошенные в нее автомобильные шины и торчащие бревна. Она пахла всякими отходами. Но все же было хорошо здесь, в спокойном таком месте, глядеть на быстрое течение.

– Смотрите, как затонувший корабль, – сказала Сойка.

Почти у самого моста из воды торчал угол железного ржавого ящика. Словно острый пароходный нос.

– Похоже, – согласился Сережка. И вдруг спросил: – Сойка, а ты помнишь ту песню? Ну, где про брашпиль...

Она не удивилась.

– Мотив помню. А слова не все...

– Спой, а? Ну, хоть немножко...

– Ой...

– Да чего там «ой», – от души поддержал я Сережку. – Интересно же, что за песня такая.

– Я стесняюсь, – шепотом призналась Сойка.

Сережка сказал тоном старшего брата:

– Вот смешная. Никого же кругом нет. А мы – свои.

Сойка постеснялась еще с полминуты, потом отвернулась к воде и запела тихонько, тонко и чисто.

Видимо, она вспомнила песню полностью, потому что пела долго. Мне, конечно, целиком песня не запомнилась. Но некоторые слова врезались в память сразу:

 
   Это сбудется, сбудется, сбудется,
   Потому что дорога не кончена.
   Кто-то мчится затихшей улицей.
   Кто-то бьется в дверь заколоченную...
 

А потом еще. Самое главное:

 
   Сказка стала сильнее слез,
   И теперь ничего не страшно мне:
   Где-то взмыл над водой самолет,
   Где-то грохнула цепь на брашпиле...
 

Я так и представил: в ночной бухте гремит от бешеного вращения зубчатый барабан брашпиля на корабле. Корабль пришел к кому-то на помощь, отдал якорь. А с его широкой палубы, освещенной двумя цепочками огней, взлетает легонький «L-5» – тоже спешит на выручку.

К кому? К тому, кто «бьется в дверь заколоченную»?

Мне даже зябко сделалось на миг: словно что-то такое ожидало впереди и меня.

– ...Ты молодчина, – без улыбки похвалил Сережка, когда Сойка кончила петь. – И брат у тебя молодец. Такая песня...

– Только он далеко, – еле слышно отозвалась Сойка. Щеки у нее были очень розовые. Потом она сказала, что пора домой. Призналась, что хочет скорее сесть за книжку.

– У нас во дворе сарайчик есть, я там от бабушки прячусь...

Мы проводили Сойку на улицу Крылова, к ее дому – обшарпанному, деревянному...

– А сейчас куда? – спросил меня Сережка.

Мне отчаянно хотелось опять на Безлюдные Пространства. Особенно после Сойкиной песни.

– Давай хоть на самый краешек, а? Туда, к башням!

Сережка не спорил. Мы быстро добрались до улицы

Кузнечной, где стояли две водонапорные башни.

И я ощутил себя, словно у входа в заколдованное королевство.

– Сережка, давай туда... хоть немного. Там ведь не сразу буераки...

– Давай, – покладисто отозвался он. И покатил меня. Но не между башнями, а сбоку от левой.

– Нет, я хочу там! Как сквозь ворота!

– Там не получится. – Сережка слегка насупился.

– Почему?

– Пространство не пустит... Боится, что, если кто-нибудь войдет через главные ворота, он узнает все тайны...

Я тут же поддался Сережкиной игре:

– Вот и хорошо! Узнаем! Поехали!

– Ромка, не получится...

– Но ведь вчера-то мы проехали между башнями!

– Это же оттуда, а не туда. Сейчас ничего не выйдет.

– Докажи!

Он послушно прокатил меня между двух кирпичных громадин. За ними слева и справа потянулись заборы – высокие, с обрывками проволоки. Мы проехали метров сто, заборы разошлись, дорожка вывела к штабелям железных бочек. А когда мы обогнули эти бочки... оказалось, что опять мы на Кузнечной улице, недалеко от башен. Снаружи заброшенной территории. Словно и не входили на нее!

– Это ты нарочно мне голову морочишь! – догадался я.

– Попробуй сам, – терпеливо предложил Сережка.

Я завертел колеса. Снова – башни, заборы, бочка. Я свернул от бочек не направо, а налево. Дорожку перегородила канава с мостиком. Сережка помог мне переехать. И тут же я увидел, что канава эта – в переулке Слесарей, в квартале от улицы Кузнечной.

Сережка с виноватым видом отцеплял от глаженых штанин репейные головки. Я сказал с досадой:

– Это все потому, что ты чересчур нарядный. Пространству не нужны такие... джентльменистые.

– Да? – Сережка запрыгал на траве, сбросил брюки и рубашку, свернул их, положил мне на колени. Остался в белой майке и коричневых трусиках. Щуплый, загорелый, с засохшими царапинами. И волосы – опять как два растрепанных крыла: одно коротенькое, другое подлиннее. Прежний Сережка.

Он бегом третий раз прокатил меня между башен и долго возил среди заборов, штабелей и кирпичных будок. И в конце концов мы оказались рядом с рельсами, по которым бегал дачный трамвайчик.

– Вот видишь, – сказал запыхавшийся Сережка. Без упрека сказал. Но я сник. И вспомнил: «Кто-то бьется в дверь заколоченную...» И невольно сказал это вслух. Сережка возразил:

– Это не заколоченная дверь, а заколдованная. Даже мой ключик ее не берет...

Плоский ключик на шнурке был виден сквозь тонкую майку.

– Ром, если хочешь, пойдем в обход...

Но я уже не хотел. Как-то не по себе было.

– Пойдем лучше к Мельничному болоту... – Мне захотелось посмотреть, есть ли на песке барабан от кабеля, с которого мы прыгали во сне.

– Сегодня суббота, – смущенно возразил Сережка. – Чуки не любят, когда их тревожат по субботам. Они в это время ремонтируют мостки. Ну, тот тротуар, что от коллектора идет...

Я не стал больше ни спорить, ни сомневаться. Что-то новое – странное, но уже не сказочное, не придуманное входило в мою жизнь. Спокойно так и неуклонно. Словно и впрямь коснулось меня какое-то иное измерение... Я сделал глубокий вдох...

Пусть все идет как идет! Главное, что рядом Сережка!

– Тогда давай просто попетляем по переулкам!

Он обрадовался:

– Давай!

И мы долго бродяжничали по улочкам и пустырям окраины.

Потом Сережка доставил меня к дому.

Еще от угла мы увидели, что мама стоит у подъезда.

– Я побегу домой, – заторопился Сережка. – Тетушка просила сегодня капусту купить в магазине. И надо отцу помочь рундук сколотить в сарае...

– Значит, до завтра? – спросил я с моментально выросшей тревогой.

Сережка замялся:

– Наверно, до понедельника. Завтра на огород надо...

И я вспомнил опять, что, кроме нашей общей жизни – с ее сказкой (или не сказкой) про загадочные пространства, – есть у Сережки своя. С житейскими заботами, с огородом, с неласковой тетушкой и «поддающим» отцом. И эта жизнь в конце концов могла запросто отодвинуть Сережку от меня...

Он топтался рядом, подержал меня за плечо.

– Ну, я пошел...

– Костюм-то возьми, – сумрачно сказал я. Потому что он так и гулял теперь в трусиках и майке – как многие пацаны, не озабоченные, чтобы выглядеть представительно.

– Ой... – он засмеялся, взял сверток. – Ну, пока, Ромка...

И пошел. Как-то странно пошел – словно тая и уменьшаясь в солнечном свете. Вот-вот исчезнет совсем.

И мне вдруг почудилось, что я вижу его последний раз.

– Сережка-а!!

Нет, я не закричал. Это лишь внутри меня возник такой отчаянный крик. А на самом деле я сказал одними губами:

– Лопушок...

Он оглянулся. Неужели услышал? Или догадался?.. Подбежал.

– Ромка, ты что?

Я дышал почти со слезами.

Он вдруг наклонился надо мной. Тепло прошептал мне в ухо:

– Ром, я знаю, чего ты боишься. Не бойся... Я тебя никогда не брошу... – И умчался за угол.

А я сидел пристыженный и счастливый, пока не подошла мама.

Часть II
НИКТО НЕ РАЗБИЛСЯ...

ПУТЬ  В ВЫСОТУ

Я надеялся, что Сережка-самолет появится в моем сне. Однако всю ночь проспал без всяких сновидений.

Воскресный день мы провели с мамой. Сперва она возила меня в парикмахерскую. Я эту процедуру не терпел. Мастерицы всегда шептались между собой: «Такой симпа-тичненький и такой несчастный...» А со мной были приторно ласковыми. Но пришлось вытерпеть. Потом заехали к тете Наде, которая должна была поселиться у нас, когда мама уедет в профилакторий. Тетя Надя угощала нас молоком и свежими капустными пирожками – я их люблю так, что мама каждый раз боится: «Ты лопнешь по швам».

Дома до вечера занимались мы уборкой. И я опять улегся рано. Сказал, что устал после всех дневных дел.

Я долго не засыпал. Уже и мама легла, и стихли на дворе все голоса, умолкла Гришина гитара. Ночь... Даже далекие трамваи перестали погромыхивать. Ни звука...

Но нет, один звук я различил. На балконе... Когда же это я успел уснуть? Я быстро сел.

– Это ты, Сережка?

И тут же – знакомый веселый полушепот:

– А кто же еще? Я ведь обещал быть в понедельник, а сейчас уже час ночи, воскресенье кончилось.

Он был привычный, в своей бейсбольной кепке, клетчатой рубашке и разлохмаченных у колен штанах. От него пахло теплой уличной пылью и велосипедной смазкой.

– Ромка, ты готов?..

И все было, как в прошлый раз!

Лестница, велосипед, стадион... Самолет. Кабина... Старт!

И редкие огоньки города внизу. И желтое небо на севере, и розовая луна – теперь уже совсем круглая.

– А спускаться будем у болота? Чуки разожгут костры?

– Да, – отозвался Сережка из динамика. – Но не сразу. Сперва потренируйся в другом месте.

– Где?

– Вот здесь. Внизу...

К тому времени мы опять летели среди светлых облачных столбов, а землю скрывала от нас курчавая, освещенная луной пелена. Словно усыпанное хлопком поле.

– Вот на это поле и садись... Не бойся, там под туманом сразу твердая поверхность.

Я послушался. Убрал газ. Полого вел самолет вниз. Клочья тумана понеслись мимо кабины. Колеса толкнулись и побежали по чему-то гладкому. Все тише, тише. И машина замерла.

– Выбирайся, – велел Сережка.

Я откинул дверцу. Самолетные колеса прятались в клочковатом тумане. Спускаться в этот туман было страшновато.

– Трусишка зайка серенький... – насмешливо пропел динамик. И... я оказался сидящим по грудь среди облачных хлопьев. На чем-то ровном и твердом.

А Сережка – не самолет, а мальчишка – бежал ко мне, разгоняя эти хлопья ладонями. И смеялся.

Он сгреб меня, отработанным приемом кинул себе на спину, я обхватил его за плечи.

– Сережка, мы где?

– На седьмом небе! Или на двадцать седьмом, не знаю!.. Здесь Туманные луга! Хочешь погулять?

– Без кресла? Тебе же тяжело!

– Нисколечко! В тебе теперь... облачная легкость! – И он заскакал со мной, как старший брат с малышом на закорках.

А в клочьях тумана мерцали искры лунного света.

– Сережка! Значит, мы на высоте?

– Еще бы! На высотище!

– Здесь тоже Безлюдные Пространства?

– Конечно! Только другой слой!

– Четвертое измерение?

– Не знаю! Может, сороковое! – Он все скакал, вскидывая ноги – так, что из тумана выпрыгивали его блестящие под луной коленки... И вдруг – скользящее торможение! Словно Сережка проехался по льду.

– Ой!! – завопил я. Потому что перед нами открылся черный провал. Бездна. Все ухнуло и задрожало во мне. А Сережка осторожно качался на краю пропасти. Вместе со мной.

– Упадем ведь!!

– Не бойся, Ром... Смотри, чуки внизу разожгли костры!

Я боязливо глянул из-за Сережкиного плеча. Две цепочки оранжевых огоньков мерцали далеко-далеко внизу.

– А вон и главный знак, – озабоченно сказал Сережка. В стороне от цепочек горел составленный из костров пятиугольник.

– Почему он главный? – прошептал я, замирая. Уже не от страха, а от предчувствия новой сказки.

– Потому что чуки починили тротуар... Скорей!

Сережка оттащил меня от провала. Довольно бесцеремонно ссадил со спины на твердое. И... я без всяких карабканий очутился в пилотском кресле.

– Ловко я научился? – довольно спросил Сережка из динамика.

– Ага, ловко... А что теперь?

– Запускай! Полетели...

Я вел самолет над Туманными лугами, пока Сережка не разрешил пробить облачный слой. Я опять увидел посадочные огни.

– Садись, Ромка...

Я умело, уже без опаски, посадил машину у Мельничного болота. И сразу оказался на прохладном песке. Темные мохнатые чуки бросились было прочь, но один робко задержался.

– Иди сюда, мой хороший, – сказал я ему, словно знакомому коту. Он подковылял на лапах, похожих на корни выкорчеванного пенька. Я погладил его по косматой макушке. Чука пофыркал и заспешил прочь.

Подбежал Сережка. Встал надо мной, переступил на песке и сказал глуховато, словно издалека:

– Ромка... Хочешь теперь в Заоблачный город?

– Конечно, хочу! Летим!

– Туда нельзя лететь. Надо пешком. Вон там...

Он показывал на знакомый тротуар, тянувшийся от коллектора. Теперь другой конец тротуара не прятался в темном саду. Светящейся ломаной лентой доски поднимались над черной чащей и наклонно уходили в небо. Оно стало темно-зеленым, с редкими звездами. Тротуар вдали делался тонким, как нитка, и терялся среди звезд.

– Это же очень далеко, – прошептал я.

– Не очень... – Сережка взял меня на руки. Не посадил на спину, а держал перед собой. Я левой рукой обнял его за шею.

Сережка ступил на упругие доски. За спиной у нас потрескивали костры. Я чувствовал, как чуки смотрят нам вслед.

Сережка подхватил меня поудобнее и понес. Вверх, вверх...

И скоро земля осталась далеко внизу.

ЗАОБЛАЧНЫЙ  ГОРОД

Теперь это был не тротуар, а повисший в пустоте дощатый мост. Бесконечный. Узенький, шаткий, без перил. Сережка балансировал и качался на нем. И я качался – на руках у Сережки.

Но большого страха не было. Так, некоторое замирание под сердцем. Скоро все стало привычным. И чтобы показать, что мне вовсе не боязно, я спросил небрежным тоном:

– Как же они тут держатся, доски-то? Совсем без подпорок...

Земля была далеко внизу, она угадывалась там сгущенной тьмой, в которой дрожали одинокие огоньки. Внизу, вверху и со всех сторон висели просвеченные луною кучевые облака (а самой луны я не видел, где-то пряталась).

Сережке было тяжело, поэтому он ответил не сразу:

– Местами есть подпорки... Посмотри...

И правда, я тут же разглядел, что снизу из облаков торчат кое-где всякие сооружения. Иногда – решетчатые стрелы кранов, иногда – кирпичные заводские трубы или верхушки похожих на домны башен. А в двух местах я увидел светлые (наверно, мраморные) колонны – вроде тех, какие окружают греческий Акрополь...

Но, конечно, эти опоры были не по правде, а для видимости. Может, для того, чтобы путь не казался очень опасным...

Сережка споткнулся, остановился на миг.

– Ты ведь уже измучился, вон сколько идем... идешь то есть. Посади меня на доски, отдохнем.

– Нельзя здесь отдыхать, Ромка. Такое правило...

– А долго еще идти?

Я понимал, что долго. Конца у дощатого пути не было видно, он терялся в лунном мерцании.

Но Сережка вдруг отозвался весело, будто и не уставал ни капельки:

– He-а! Еще десять шагов. Считай! Раз!.. Два!..

Я тоже начал считать – громко, обрадованно, хотя не видел, где тут может быть остановка.

– Десять! – сказали мы вместе, и сразу я заорал: – А-ай!!

Потому что Сережка прыгнул с доски в сторону! В пустоту! Жуть неизбежного падения стиснула меня. Но Сережкины ноги толкнулись о твердое. Он поудобнее перехватил меня и шагнул среди лунного тумана.

– Сережка, где мы?

– Как где? На Туманных лугах. Не узнал, что ли?

Я... да, я узнал! Сережка стоял по колено в светлом пушистом колыхании. Вокруг поднимались облачные столбы, похожие на кудлатых белых великанов и на мохнатые крепостные башни. Из-за одной такой башни выплыла наконец луна. Этакий громадный пятнисто-серебряный шар.

Сережка опустил меня с рук, я опять оказался сидящим по грудь в пересыпанном искрами тумане.

– Сережка! А почему нельзя было прилететь сюда самолетом? Как в прошлый раз!

Сережка сделался строгим:

– Потому что этот луг – перед Заоблачным городом. К Городу можно приходить только пешком. Такой здесь закон. Если нарушишь – дорога тебя не пустит.

– Как между башнями? – вспомнил я.

Сережка кивнул.

Он стоял надо мной – серьезный такой, даже отчужденный. Лицо казалось очень бледным, в глазах горели лунные точки. Но почти сразу он привычно нагнулся ко мне:

– Ну, как ты? Отдохнул?

– Да я-то что! Это ты отдохни!

– А я – уже... Давай, теперь недалеко...

И Сережка снова понес меня по Туманным лугам. Иногда он обходил черные провалы, в которых видны были ужасно далекие земные огоньки (и тогда у меня холодела душа).

Прямо перед нами возникло облачное завихрение. Оно было похоже на стометровую скособоченную шахматную фигуру. Основание фигуры медленно клубилось и впитывало лунные лучи. Я думал, Сережка свернет, но он вошел прямо в эти клубы.

Нас охватило рассеянное фосфорическое свечение.

Туман был волокнистым, и эти волокна защекотали мне лицо. Я засмеялся, стал отдувать их, зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что мы на Бульваре.

Это был именно Бульвар – с большой буквы. Такой, о каких я читал в книжках с описаниями старинных приморских городов. Рядами стояли высоченные и развесистые дубы и липы, под ними – чугунные решетчатые скамейки. Вскидывал струи фонтан, а посреди него вздыбился черно-зеленый бронзовый конь с рыцарем на спине...

Впрочем, сначала я увидел не только Бульвар, но и весь Город – словно несколько очень прозрачных слайдов наложились друг на друга. Разглядел путаницу улиц с мостами и арками, башни и колокольни, музейного вида трамваи, бодро взбегавшие на холмы; длинное здание с куполами и колоннадами. А еще – толчею корабельных мачт и пароходных труб за парапетом набережной. И памятники на перекрестках. И речку, каскадами бегущую к морю...

Здесь не было ночи и луны, а был вечер – такой, когда солнце не спряталось, но стоит совсем низко, и лучи горизонтально пробиваются сквозь листья, зажигают в воздухе золотую пыльцу.

Вот такая картина возникла перед нами сначала. Со множеством подробностей. Сквозь деревья была видна эстрада, где музыканты в белой форме играли неторопливый вальс. Ими дирижировал гибкий офицер в пышных эполетах.

Потом картина Города растворилась в воздухе, зато Бульвар с его могучими деревьями, с фонтаном, с музыкой и публикой сделался совершенно настоящим.

Сережка усадил меня на решетчатый чугун скамейки.

– Подожди немного, я сбегаю за креслом...

– Где ты его возьмешь?

– В пункте проката! Здесь недалеко...

Я не успел ни встревожиться, ни заспорить: возьми, мол, меня с собой. Он исчез. А вдруг – навсегда? Как я тут один-то?

Но боялся я не сильно. Во-первых, верил, что Сережка вернется. Во-вторых... ну, проснусь в крайнем случае... Хотя все это мало походило на сон. Очень уж подробно, по-настоящему. Вот зеленая гусеница ползет по чугунному завитку. Вот желудь толкнул меня по макушке и скатился на песок. (Неужели созрели желуди? Ведь еще и середины лета нет. Или здесь – иное время?)

Полузнакомый вальс все звучал за деревьями. Такой спокойный, ласковый. Я совсем перестал тревожиться и разглядывал горожан. Их было много на Бульваре. Мужчины в светлых сюртуках и клетчатых брюках, женщины в длинных платьях и шляпках с букетиками. И ребят здесь было не меньше, чем взрослых. Тоже все одетые как сто лет назад. Мальчики в костюмах с матросскими воротниками, в длинных чулках и в широких соломенных шляпах с лентами; девочки в платьях с оборками и в чепчиках из кружева. Одни чинно гуляли с мамами-папами, другие резво носились с обручами и пестрыми вертушками среди публики.