Текст книги "Бой курантов"

Автор книги: Владислав Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Мне было важно заставить сержантов перестать делать вид паинек, при мне они имитировали требовательность к солдатам, на самом деле, оставаясь равнодушными к исполнению своих обязанностей. Хотелось добиться от них проявлений не поддельной заинтересованности в обучении и дисциплине солдат, чтобы благополучие сержантов зависело напрямую от успехов подчиненных. Но как это сделать? Первые месяцы службы каждый день этот вопрос вставал передо мной и решался то в мою пользу, а то и нет. На занятиях, которые я проводил по шесть часов до обеда, во время чистки оружия, в нарядах, на построениях, шла не видимая, не объявленная борьба между мной и сержантами. Они хотели остаться свободными, а я постоянно накидывал им на шею хомут их обязанностей и гнул свою линию, стоял на своём. Как часовой, я бдительно охранял и стойко оборонял свой пост командира взвода, не допуская, чтобы сержанты сели мне на шею или водили за нос, но и мои промахи или уступки были под их пристальным вниманием. Через месяц замком взвода Кузь первый открыто перешёл на мою сторону, я стал чувствовать его поддержку и уже мог положиться на него. Этот человек, родом из Сибири, охотник на белок, не много замкнутый, уравновешенный и не избалованный, добрый в душе, на мой взгляд, не способен был унизить солдата.

Вспомнилось, как в ноябре взвод отправили разгружать уголь на железную дорогу за полком. Работа как работа, грузили в ГАЗ 66 из полу вагона. Грузовики отвозили уголь в часть, в котельную, и возвращались. Во время простоя, когда не было машин, я объявлял перекур. Ближе к обеду моё внимание привлекло оживление среди куривших солдат, многие смеялись. Сержант Антонов подавал команды и рядовой Байгельдиев, то вставал, то садился на корточки. Я подошёл ближе. И раньше, бывало, сержанты заставляли солдат отжиматься по несколько раз, если хотели прижать подчиненного. В присутствии офицера это было редкостью, если я замечал такие методы воспитания, то пресекал их. Грубых замечаний сержантам в присутствии солдат я не делал, чтобы не ронять их авторитет, но всегда вмешивался.

– В чём дело, Антонов? – спросил я. Сержант был улыбчивый, слывший шутником, парень, хорошо сложенный, крепкий.

– Товарищ лейтенант, посмотрите, – оживился Антонов, увидев нового зрителя,– по– таджикски «ТУР – ОТУР», значит «Встать – Сесть». Байгельдиев у нас по – русски ни бум – бум, так я на его язык перешёл. Он по физо ноль, вот и тренировка, – рядом стоял запыхавшийся Байгельдиев.

– Антонов! – уже твёрже сказал я, – хватит хернёй страдать. – объявляй построение!

– Есть, не страдать хернёй! Взвод, строится!

Не помню другого случая притеснения или издевательства над Байгельдиевым, свидетелем которого я был. Мог ли Антонов унижать его в казарме? За маской балагура я не видел жестокость?

Рядовой Байгельдиев был худой, щуплый, выше среднего роста, по– русски почти не говорил, даже удивительно, он не мог двух слов связать. Из всех новобранцев, самый не говорящий, он общался только со своими земляками на родном языке. В семье был младшим, шестым ребёнком.

Что заставило Байгельдиева после наряда по кухне надеть шинель и уйти из расположения части? Сколько километров прошёл по единственной шоссейной дороге на юг под дождём? В какой день или ночь скинул промокшие до нитки, а потом, когда повалил снег, ставшие ледяным панцирем, шинель и сапоги, оставаясь в промёрзшей форме, босиком, без еды? Когда решил повернуть назад и, обессилев, дополз до стрельбища? Ответы на эти вопросы, наверное, получил военный дознаватель, навещать в госпитале Байгельдиева было запрещено, потому что велось следствие. Позже, нам сообщили только, что он очень захотел домой, в семью, поэтому ушёл из полка, с целью дойти пешком до своего аула, о географии, видимо, ничего не знал, возможно, и в школе не учился.

Приехав на полигон, в поле мы очистили от снега гнёзда палаток, сколотили из досок стены, пол, нары, установили центральные колья и печки, расставили палатки и приладили трубы. К вечеру, городок из брезентовых домиков, наполовину торчащих из земли, серьёзно попыхивал из многочисленных труб серым дымком, подавая загадочные сигналы ночному небу. Палаточный городок напоминал кукольный театр, или огромную детскую площадку, а может быть, город в стране лилипутов, куда случайно попали обычные взрослые люди. Верхушки палаток были на уровне глаз, улицы и переулки казались не привычно узкими, перекрёстки напоминали площади и хотелось в центре каждой увидеть статую или хотя бы снежную бабу, вместо которых, правда, попадались дневальные под грибками. Люди знакомились с этим новым городом, удивлённо входили в жилища, откинув полог, согнувшись и пройдя три ступеньки вниз, могли выпрямиться во весь рост. Стоя на дощатом полу, входящий чувствовал тепло буржуйки и покой, глаза начинали привыкать к не яркому свету лампочки, появлялись фигуры, они говорили не громко, и границы мира чётко определялись теперь этим квадратом, этими людьми, чистым запахом горящих дров, становилось ясно, что лучшего завершения дня не может быть. Мир казался совершенным, лишённым страданий и зла, люди вокруг были невинны и прощены Богом, который из любви подарил им всё это, и мир, и свет, и тепло, и покой.

Меня приютили офицеры миномётной батареи в своей палатке, где стояли железные кровати в два яруса. Дни шли, один похож на другой. С утра умыться, истопник уже нагрел котелок воды, да ещё в баке снег растопленный, или за палаткой снегом до пояса, бритье станком, подворотничок свежий, начищенные сапоги, завтрак, построение, занятия до обеда в поле с выходом техники, «Бронь», «Земля», «Атака», чисто пехотные дела, занятие огневых позиций сходу на танкоопасных направлениях, обед, карты, в основном преферанс на не большие деньги, ужин, подготовка конспектов на следующий день, книга, сон.

Надо сказать, что после побега Байгельдиева отношения во взводе сильно изменились. Сержанты стали мягче обращаться с солдатами, исчезли презрительность и снисходительность, а требовательность стала гораздо выше. Те и другие стали проявлять дисциплинированность и готовность, даже желание, выполнять команды, это было очень заметно. В отношениях появилась объёмность, глубина, мы стали распознавать друг в друге людей, учились уважению. Никакой борьбы у меня с сержантами теперь не было. Всё стало на свои места. Я, не ведая того, достиг желаемого, оказалось, что сержанты не только могли, а, главное, стремились добросовестно исполнять свои обязанности, любое моё распоряжение выполнялось точно и в срок, они старались выжать максимум из солдат на занятиях, каждый день перекрывали нормативы, добивались образцового внешнего вида солдат. Перемены были разительными, поменялся общий настрой коллектива, он стал позитивным, мажорным. Мне стало очень легко со взводом, будто играл на концертном рояле Steinway, я извлекал чистейшие звуки, клавиши настроены по камертону чудным настройщиком, ни одна нота не фальшивила, все интервалы были чистыми и каждая клавиша давала ровный, глубокий, управляемый звук. Я начал понимать, что мой пост, не моя должность, а все они, эти ребята, сержанты и солдаты, мой взвод, это и есть мой пост, их я должен, как часовой, бдительно охранять и стойко оборонять.

Батальон наступал на обороняющегося противника с ходу. Колонны начали движение в пять тридцать утра. Время «Ч» в шесть. Из исходного района, где мы успели за ночь окопаться и замаскироваться, по команде командира батальона, моего непосредственного начальника, майора Безродного, в общей колонне противотанковый взвод начал движение к исходному рубежу. «…Развернуться в ротные колонны…» – в шлеме я слышал только голос Безродного, иногда ему коротко отвечали командиры рот, все соблюдали дисциплину связи. События развивались стремительно, после проведённой артподготовки и прохода танкистов, наш батальон развернутый в боевой порядок на фронте около двух километров, как могучая птица расправил крылья и несся вперёд, громил противника, выполняя ближайшую задачу. Соседи справа и слева по фронту первый и третий батальоны также вели огонь из всех огневых средств, сверху пролетали самолёты, сбрасывали бомбы далеко впереди атакующих, артиллерия, поддерживала огнём наступление пехоты, уничтожая противника в глубине обороны.

Наш взвод перемещался за ротами первого эшелона, развернулся в пред боевой порядок и наступал на фронте двести метров, не достигнув рубежа перехода в атаку, неожиданно правый БТР заглох и отстал. По рации я доложил Безродному, он приказал мне вернуться и разобраться, что за поломка, а оба исправных БТРа со всеми людьми, вооружением и боеприпасами отправить вперёд во главе с Кузём. Выполнив указания комбата, я отправил два БТРа с людьми вперёд, а сам остался возле неисправного бронетранспортёра вместе с водителем.

БТР мы не смогли завести, ждали техпомощь. К шести вечера стемнело, связи не было, старые аккумуляторы на переносной радиостанции сдохли, а возимая молчала без питания от борта. В Безродном я не сомневался, он, точно, не мог про нас забыть. В десять мы поняли, что сегодня никто не приедет. Картина маслом. Небо звёздное, ясное, БТР как ледяная глыба, нелепым утёсом торчал среди поля, чуть припорошенный позёмкой, «…и эта глупая луна, на этом глупом небосводе…». Температура около минус восьми градусов, ветер с юго -запада, у нас полкоробка спичек, сигарет штук десять, в вещевом мешке у солдата сухой паёк на сутки. Два человека и мироздание, ни души кругом на несколько километров. Холод схватил железной хваткой, его ползучий натиск нарастал и мог оказаться смертельной угрозой, становясь постепенно для нас неизбежным, неустранимым злом. Спрятаться не возможно, деться не куда, идти за помощью нельзя, за нами могут приехать, сумку – планшет с секретной картой я отдал Кузю, на полигоне в первый раз, солдата не могу оставить одного, и уйти с ним нельзя – не оставишь БТР, вспомнился рассказ Леонида Пантелеева «Честное слово», я улыбнулся, ситуация чем-то показалась похожей.

Внутри БТРа хоть и нет ветра, но сковывала неподвижность, холод металла пробирал до костей. Мы сняли и вытащили два передних сиденья из БТРа, прислонили их к колёсам с безветренной стороны, где можно было сидеть, давая отдых ногам. У водителя были в БТРе валенки и тёплые штаны для себя и напарника, конечно, мы сразу оделись. Развели костёр и за два часа сожгли всё, что могло гореть, включая деревянные сиденья из БТРа и запасную камеру для колеса. До ближнего леса было километров пять. Послать солдата за дровами, а если не дойдёт и замёрзнет? Идти самому? Так он здесь уснёт. Да и сколько дров можно принести? На час хватит, в лучшем случае. В добавок, встреча с дикими кабанами, тем более с секачом, могла закончиться печально. Отвёрткой и молотком вскрыли банки сух пайка, штык –нож водитель отдал Кузю.

Всю ночь топтались около БТРа, сидим пять минут, и снова ходим, двигаемся. Размахивали руками, приседали, колотили друг друга, пели строевые песни, я читал вслух стихи из песен Булата Окуджавы, которые хорошо знал. «Глаза, словно неба осеннего свод…», «По смоленской дороге столбы, столбы, столбы…», «Сумерки, природа, флейты голос нервный, позднее катанье…». Главное было не дать друг другу заснуть ни на минуту.

К утру, на рассвете, я чувствовал, что Бог где-то совсем близко, тело не слушалось и стало чужим, зуд, боль в мышцах, ломота во всём теле не отступали. Лицо опухло и глаза стали узкими. Я продолжал, уже плохо соображая, медленно тормошить и ворочать, развалившегося на сиденье у колеса водителя, пытаясь его поднять. Я заставлял солдата не спать, двигаться, говорить со мной, но и сам не мог разглядеть открыты ли его глаза, такие же узкие, как мои. Мы были похожи, на мешки с картошкой. Я ругал солдата, хвалил, просил, требовал и орал, это мне казалось, что орал, на самом деле, меня было еле слышно:

–Только не спи, пожалуйста, сука! Ты же не Байгельдиев какой-то, ты б…дь, боец! Ты боец– что надо! Ты кремень! Открой глаза! Я тебя в отпуск отправлю, на десять суток, на родину поедешь, где родина? Говори! Воронеж? Повтори! А закроешь глаза, тогда не будет тебе отпуска, хрен тебе тогда, а не отпуск. Да, вставай ты, гад!

В одиннадцать часов приехал, зампотех батальона майор Щелгачёв, он шутил и казался чуть навеселе, мы были едва живые. БТР прицепили на галстук к ЗИЛу, нас посадили в тёплую кабину. В лагере, у палатки комбата я увидел Кузя, он прождал Безродного всю ночь, чтобы выслать за нами помощь, и теперь не отходил. Комбат дал по кружке горячего чая и потом водки мне и водителю БТРа. Лейтенант медик вместе с фельдшером раздели нас и растирали спиртом. Безродный извинился, оказалось, что вчера, когда кончились учения, на построении всех старших офицеров командир полка вывел из строя, посадил в УРАЛ и отправил к немцам в лагерь, праздновать окончание учений, немцы проставлялись. Привезли офицеров в полк только утром, поэтому он не смог прислать помощь раньше.

Сохатого я видел ещё раз близко через два с половиной года. Получив старшего лейтенанта, я служил в артиллерийском дивизионе, в гаубичной батарее на должности командиром взвода управления. Летом командир полка вывел артиллерию на Виттштокский полигон для стрельбы с закрытых огневых позиций.

С шести утра все взвода управления разместились на одном совместном наблюдательном пункте, готовили к работе приборы разведки и связи, привязывались, назначали ориентиры, снимали метео и готовили поправки для стрельбы, устанавливали и проверяли связь с огневыми позициями, которые заняли ещё вчера. С ночи шёл дождь, в окопе наблюдательного пункта была вода, по щиколотку.

Сохатый приехал на УАЗике за десять минут до начала стрельб и встал впереди на бруствере окопа НП, наблюдая поле в бинокль. Начальник артиллерии докладывал ему ориентиры и возможные цели. Стреляла миномётная батарея 1-го батальона. Командир полка указал цель, подготовили и передали данные, подали команду на огневую позицию: «Огонь!», оттуда «Выстрел!», полётное время у мины долгое, слышим летит уже близко, звук становится тоньше, есть разрыв, перед нами метров сорок, слева впереди, прямо рядом с НП. Десятки осколков от мины, попав в воду на дне окопа зашипели, да и на бруствере у сапог Сохатого тоже были. Никого не задело, поцарапало чей-то ящик от дальномера. Все прифигели от миномётчиков, вместо данных по цели, на огневую передали данные по наблюдательному пункту. Из окопа я смотрел снизу на фигуру Сохатого, он казался могучим исполином, рядом стоял начальник артиллерии, который медленно превращался в лилипута. Командир полка повернулся влево и пошёл к своему УАЗику (тент на нём пришлось потом менять, слишком брезент осколками побило), на ходу он обронил семенящему и согнутому начальнику артиллерии: «Продолжайте!»

Я думаю, что Сохатый точно знал, что полк, это его пост, мы, будто, помещались в его огромных ладонях и он нас берёг. Не было ни души, кто бы его не любил.

Осенью командир пока уехал на повышение в Союз, в какой-то центральный округ. На следующий год мы узнали, что весной он погиб, разбился на смерть, ехал на УАЗике, а водитель заснул.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Бой курантов"