Текст книги "Кораблики, или «Помоги мне в пути…»"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

«ГУСИНАЯ ЛАПКА»

1

Надо же было так подобрать мальчишку! Двойник, да и только.

В детстве я, грешен был, часто украдкой вертелся перед зеркалом: изучал свое лицо, повадки, движения. Пытался отыскать в себе хоть какие-то признаки героичности, не находил и огорчался. Но зато прекрасно изучил себя. Все это в памяти сохранилось навсегда, и теперь я узнал тогдашнего Петьку Викулова. Мгновенно. По манере чуть настороженно взглядывать на зрителей, по тому, как он споткнулся о неровную плитку пола и шевельнул губами (символически сплюнул: ведь запнуться левой ногой – это к неудаче). Как зашевелил пальцами у оттопыренных карманов на мятых потрепанных штанах.

Я не мог ясно различить лицо, но все же узнавал и его. И отросшую белобрысую челку, в которой одна прядка торчала непослушно, как вздыбленная клавиша…

Да, это безусловно был я. И не просто я, а из того запомнившегося дня, когда Эльза Оттовна изловила меня у оврага и уговорила выступить на ответственном концерте. Я тогда только что выбрался из церковного подвала, где оставил сосновый кораблик. Оставил с молитвой о спасении меня от одиночества. И было мне в тот момент вовсе не до песен. К тому же в хор я уже не ходил, обиделся на что-то. Или на то, что мне там не достался концертный костюм, или… А, вспомнил! В школе у меня отобрали пионерский галстук, а без него я выступать отказывался. Этакая жгучая реакция на несправедливость…

Но Эльза Оттовна все же уговорила меня. Сказала, что для этого номера годится моя обычная одежда, а вместо галстука дала свою косынку – «морскую», синюю с белыми полосками…

Вот сейчас, почти через сто лет, я и стоял такой, как тогда. С этой самой косынкой на трикотажной полосатой рубашке, в стоптанных сандалиях на босу ногу, в перемазанных глиной штанах, застегнутых под коленками. Впрочем, одна пуговица оторвалась и штанина болталась вокруг ноги.

Мальчишка в точности моим жестом потер под носом согнутым указательным пальцем, быстро облизнул губы, глотнул и стал смотреть поверх голов, слушая, что говорит объявляла.

– Песня юнги Джима из оперетты «Остров сокровищ». Музыка и слова Юлия Траубе…

Я почти успокоился. Совсем успокоился. Отодвинул тревогу, догадки, вопросы назад. Все потом… Из динамика мощным вздохом донеслась музыка оркестрового вступления и сразу сбавила свою мощь, уступая место голосу…

Я никогда не слышал свое детское пение со стороны. Ведь в то время мы еще не знали магнитофонов. И сейчас мне показалось, что этот голос – не мой, что я в мальчишечьи годы пел вовсе не так чисто, звонко и ясно. Впрочем, сейчас мальчику, видимо, помогал микрофон. Мысль об этом проскочила и забылась. В следующие секунды я уже весь ушел в песню, буквально сливаясь с маленьким солистом и ощущая себя там, на эстраде…

 
С нашим домом сегодня прощаюсь я очень надолго.
Я уйду на заре, и меня не дозваться с утра…
Слышишь, бакен-ревун на мели воет голосом волка?
Это ветер пошел… Помоги мне осилить мой страх…
 

Я чувствовал каждым нервом: мальчишка поет с настоящей горечью расставания. С закипающими в душе слезами. Так же, как я тогда! Ведь в тот день это было для меня не простое выступление. Я знал: что-то ломается в моей жизни. И пел – словно в последний раз. Мало того, сразу после выступления убежал со сцены и разревелся в кустах за эстрадой…

Да, я ощутил себя на месте этого мальчика. Вместе с ним дышал знакомой мелодией, повторял каждое слово.

 
Разве я виноват
В том, что создал Господь океан
И на острове дальнем
Клинками скрестились пути?..
 

Вспышка на скрещенных рельсах мгновенно сверкнула в памяти, но песня уводила дальше:

 
Я молю, помоги мне в пути моем бурном и длинном,
Не оставь меня в мыслях, в молитвах и в сердце своем…
 

Мальчик закончил (я закончил!) петь. Стихли заключительные аккорды.

Нет, этот Петька Викулов не убежал. Он стоял, опустив голову, мял у карманов материю старых штанов. Потом, когда Полоз тронул его за плечо, он неловко поклонился. И вместе с Полозом они ушли в боковую дверцу.

Через четверть минуты Полоз вернулся.

И только сейчас грянули аплодисменты. Сумасшедшие! С топотом и восторженными воплями! Многие орали: «Бис! Бис!!» Но Полоз покачал головой, показал на дверцу, за которой скрылся мальчик, тронул горло: солисту, мол, трудно петь второй раз…

Шум и хлопанье постепенно стихли.

Объявляла громко сообщил, что в заключение концерта хор исполнит песню «Лунная дорога». Это вызвало у публики новое оживление и одобрение. Но я «Лунную дорогу» слушать не стал. Выбрался с площадки, прошел через темные кусты и встал позади эстрады.

Здесь неярко светил одинокий фонарь. Неподалеку стоял длинный серебристый автофургон, похожий на притаившийся под деревьями аэростат.

Я замер у кромки кустов и думал: что же делать?

В том, что какие-то действия нужны, сомнений у меня не было.

Песня Джима все еще звучала во мне и властно уводила назад, в разбуженное старотопольское детство, но мысли уже были четкими (ох, четкими ли? Очень даже растрепанными. Но все же связными).

Все это явно не случайно.

Но зачем все это понадобилось Феликсу Антуану Полозу?

В самом деле хотел удивить слушателей «Песней Джима», которую раскопал хитрым способом?

Ну допустим. Но откуда он узнал про меня? Как? И зачем? Для чего этот маскарад солиста?

Да нет, не простой маскарад. Точнейшее повторение Петьки Викулова через девяносто с лишним лет…

Правдоподобнее всего было предположить, что маэстро все же как-то узнал о моем возвращении. Возможно, он знаком с кем-то из наших с базы. И решил сделать мне сюрприз…

Нет, чушь! Как он мог догадаться, что я окажусь в этот вечер у эстрады? Ведь никто меня не приглашал…

И в любом случае Полоз не мог знать столько всего. Ну, допустим, нашел песню, узнал, что пел ее именно я, но как он мог раскопать мельчайшие детали: вплоть до синей косынки, до оторванной пуговицы?.. И как он сумел найти мальчишку, который даже под носом почесывает тем же движением, что и я?..

Это была мистика…

Впрочем, о мистике ли говорить тому, кто связан с Конусом и корпускулярной теорией времени? Наш брат нагляделся на всякое. И все-таки мы знаем точно: обратного хода Времени нет. Значит, и чуда быть не могло…

Но оно было…

Или чудо, или какая-то мистификация. Жутковатая…

Тревога опять крепко стиснула мне душу. Нехорошо стало. И вот что странно – тревога была за того мальчишку.

По опыту я знал, что с предчувствиями шутить не следует. Предчувствие – это эхо информации, опережающее связный сигнал. И кроме того, я все равно не успокоюсь, пока не выясню, что к чему…

Но то же предчувствие подсказывало: обращаться к Полозу не следует. По крайней мере, нельзя это делать сразу, сейчас.

«Лунная дорога» (оказывается, старая неаполитанская мелодия без слов) отзвучала. Отзвучали и аплодисменты. Слушатели стали шумно расходиться с площадки. А из двери позади эстрады стали выскакивать под свет фонаря хористы. И бежали в автофургон.

«Неужели уедут?» – испугался я.

Но нет, вскоре мальчишки стали выпрыгивать обратно. Видимо, фургон служил костюмерной. Ребята оставляли там концертные наряды и выскакивали уже в обычной летней одежонке. Правда, на некоторых сверху были еще свитеры или короткие плащи-накидки. Видимо, юные таланты опасались вечерней зябкости, хотя, по-моему, ее вовсе не чувствовалось. Воздух был теплый, ласковый, пересыпанный трелями цикад.

Я обратил внимание, что кое-кому из мальчиков верхней одеждой служили мужские куртки со взрослого плеча. Вроде моей. Просторные, с подвернутыми рукавами, они балахонисто болтались на щуплых пацанах, укрывая их до колен. Из-под курток забавно торчали тонкие смуглые ноги, иногда босые. Моему непривычному взгляду подобный наряд казался довольно нелепым. Но видимо, здесь была такая мода. Никто из взрослых не удивлялся, не обращал на мальчишек в больших куртках внимания.

Взрослые подходили к ребятам и уводили их с собой. Видимо, это были родители, сидевшие на концерте. Их, кстати, оказалось немного. Большинство маленьких артистов разбегалось без мам и пап – стайками и в одиночку.

Полоза и моего маленького двойника не было видно. И я даже был рад этому. А то выйдут – и что мне делать?

Я понимал, что для начала следует завести разговор с кем-нибудь из ребят. Глянул, чтобы выбрать собеседника. И тут мне повезло. Прямо на меня выскочили двое, причем один – знакомый! С поцарапанным носом! Из тех, с кем я днем беседовал у школы.

Я стоял у кустов, загораживая тропинку. Мальчишки буквально влепились в мой обширный живот.

– Ой, извините…

– Ничего, – сказал я снисходительно. И сделал вид, что весело удивился: – О, да мы уже встречались нынче! Рад видеть вас опять, маэстро!

– Ага… Здрасьте… – «Маэстро» слегка смущенно шмыгнул поцарапанным носом.

Его приятель деликатно осведомился:

– Мы вас не очень стукнули?

– Не очень. Меня трудно своротить с места…

Они посмеялись. И смотрели открыто, без боязни и подозрения, вольные дети счастливого города, где нет никакой опасности для маленьких жителей. Большие тетратканевые куртки висели на их плечах, как рыцарские плащи.

– Я слушал ваш концерт, – сказал я. – Замечательно вы поете. Могу сказать со знанием дела, поскольку в детстве сам пел в мальчишечьем хоре. Правда, было это в незапамятные времена. И сейчас в это трудно поверить, глядя на мою монументальную фигуру…

Мой знакомый опять вежливо посмеялся, а его приятель – рыженький и серьезный – сдержанно возразил:

– Ну почему же…

Видимо, он уловил, что я подлаживаюсь к ним.

Надо было приступать к делу.

– Кстати… – сказал я и ощутил, как засосало под сердцем. – Я очень был похож на вашего юного коллегу, который пел «Песню Джима». И, между прочим, сам я тоже исполнял эту песню. Любопытно узнать, как зовут этого голосистого юнгу?

Фонарь светил ребятам в спину, лица их были в тени, но я все же заметил, как скользнуло по лицам недовольство.

– Мы не знаем, – неохотно отозвался хорист с поцарапанным носом.

А другой проговорил чуть насупленно:

– Это же не наш солист…

Чего-то подобного я ждал! И стало еще тревожнее. Но я изобразил легкое такое, небрежное удивление:

– Вот как? Ваш руководитель маэстро Полоз практикует приглашение звезд со стороны?

– Он много чего практикует, нас не спрашивает, – уже с откровенной хмуростью сообщил рыженький. – Он любит эффекты.

– Ага, – простодушно подтвердил обладатель поцарапанного носа. – Приведет незнакомого пацана прямо на концерт и говорит: «Этот мальчик будет сегодня петь с нами…»

– Но как же так? Без репетиции?

– Репетиции бывают, но с кем-нибудь из наших солистов. А в последний момент – здрасьте, вот вам новенький.

– А после концерта – до свидания, – вздохнул рыженький. – Даже познакомиться не хватает времени…

– Почему так?

– Ну… – Поцарапанный нос пожал плечами. – Он говорит: «Эти дети из других коллективов, им надо скорее обратно…»

– Обидно вам? – посочувствовал я.

Рыженький возразил рассудительно, однако не очень искренне:

– Главное, чтобы номер получился, а обид в искусстве быть не должно.

– Это господин Полоз так говорит?

– Ага… – выдохнул поцарапанный нос. Сокрушенно и дурашливо.

– Значит, ничего вы про этого юнгу не знаете…

– Не-е, Полоз нам не говорил… А вы спросите его самого! – оживился поцарапанный нос. – Вон они идут!

От эстрады – не там, где фургон, а с другой стороны – шли Полоз и загадочный солист. Мальчик был в той же одежде, что на сцене. Он что-то возбужденно говорил Полозу. Тот наклонялся и, отвечая, придерживал его за плечо.

Они уходили.

– До свидания, судари мои, – торопливо сказал я мальчишкам. И через кусты, спиной вперед вышел на аллею.

Полоз и мальчик были метрах в десяти. Я двинулся следом. Они свернули к выходу из сада. Недалеко от арки стоял на обочине темно-красный, плоский, как черепаха, автомобиль. Полоз открыл дверцу, мягко, но настойчиво поторопил мальчика (тот будто сомневался: ехать или нет?). Сели, дверца захлопнулась.

Что было делать? Крикнуть: «Подождите»? Я чувствовал: нельзя. Но ведь сейчас уедут, и тогда ищи-свищи… Вот машина уже тронулась…

К счастью, такси с автоводителем высадило у тротуара парочку и зажгло зеленый фонарик. Я прыгнул в фаэтон:

– Вперед! Вон за той красной машиной!

– Преследование запрещено правилами, – капризным жестяным голосом сообщил динамик.

– Балда! Это мои друзья, мы едем в гости! Если отстану – заблужусь, не знаю адреса. Жми!

– Тогда двойная плата, – сообщил этот механический жлоб.

– Черт с тобой! – я сунул кредитную карточку в щель из панели.

Машина Полоза уже мигала рубиновыми огоньками в конце квартала. Но получивший двойную плату электронный водитель оказался мастером. Скоро догнал красную «черепаху» и поехал сзади метрах в сорока.

Сперва мы катили среди других машин, и Полоз едва ли мог заподозрить слежку. Но скоро магистрали центра сменились нешумными улицами с бледными фонарями. А затем потянулась каштановая аллея, где сквозь листву еле пробивался свет окон. Это был район окраинных коттеджей.

– Не приближайся, держи интервал, – велел я. – И пригаси фары.

– А говорил – друзья, – хмыкнул электронный нахал.

– Тебе заплатили, сколько просил! Делай, что сказано.

Машина капризно вильнула, но послушалась.

Через минуту я увидел, что автомобиль Полоза свернул в какие-то ворота.

– Проедешь мимо и затормозишь метрах в двадцати…

Фаэтон так и сделал. Уже без комментариев. Я вышел.

– Прикажете ждать? – официально спросил динамик.

– Можешь ехать.

2

Такси укатило. Я быстро пошел назад, к решетчатым воротам, над которыми висел граненый фонарик с яркой лампочкой-свечкой.

За воротами в глубине темных зарослей светились окна. Судя по всему, там стоял средних размеров особняк.

Я услышал на миг два голоса: мальчишечий и взрослый – Полоза. Потом закрылась дверь.

Самое теперь было дело – перемахнуть невысокую узорчатую изгородь и пробраться к окнам. Но я понимал, что изгородь наверняка с электронным сторожем. Сразу в доме поднимется трезвон!

Я торопливо пошел вдоль заборчика. Он скоро закончился. Точнее, свернул, следуя узкой аллее, которая огибала двор и сад. И я свернул. И оказался совсем недалеко от боковой стены дома, в которой горело широкое овальное окно. Гореть-то горело, но увидеть ничего я не мог: нижнюю половину окна закрывали кусты.

Я обернулся. Неподалеку выступал из тьмы толстый изогнутый ствол дерева. Я подошел, положил руки на теплую бугристую кору.

«Ну, ты прямо совсем как пацан, – мелькнула мысль. – Затеял игру в сыщики, старый дурень…» Но предчувствие было сильнее насмешки. Нет, не до игры тут… Я поднапрягся, прогоняя из тела остеохондроз и лишнюю тяжесть. Все-таки великое дело аутотренинг по системе доктора Павлова-Садовского, вечная ему память… Напружинил руки, скакнул на изгиб ствола. Отсюда ствол уходил вверх вертикально, однако было на нем немало удобных выступов и сучьев. Я, проталкиваясь головой через листья, поднялся метра на три. Колючий каштан угодил мне за шиворот. Будь он проклят, пришлось вытряхивать… Повозившись, я отыскал в черных разлапистых листьях разрыв, глянул сквозь него.

Окно было передо мной. И – вот удача! – не задернутое шторами. Сквозь него я увидел просторную комнату или, вернее, холл с зеленой мягкой мебелью. Ну… а дальше-то что? Холл был пуст. И чего я добьюсь, разглядывая кресла и паркетные плитки?..

А вокруг была душная тьма, в которой надрывались цикады. Сладковато и печально пахло миртом или еще каким-то кладбищенским растением.

Я опять подумал, что все это глупо и неприлично. И хотел полезть вниз. Тут-то и появились в холле Полоз и мальчик.

Мальчик что-то нерешительно и встревоженно спрашивал. Полоз, кажется, его успокаивал и давал объяснения. Потом, обняв за плечи, повел мальчика к двери за салатовой портьерой, мягко подтолкнул его, заставил переступить порог и дверь закрыл. Показалось даже – повернул ручку запора.

В этот миг я снова ясно ощутил себя на месте мальчика – как боюсь идти в незнакомую комнату и в то же время стесняюсь показать эту боязнь и стараюсь потянуть время нервными вопросами…

Полоз остался один, постоял, взял себя за локоны и… стянул их с головы. Парик!.. Голова у Полоза сразу стала похожа на огурец, украшенный темным ежиком короткой стрижки.

Феликс Антуан положил свою артистическую шевелюру на полированный столик, сел в глубокое кресло, откинулся, но голову держал напряженно. Похлопал тонкими пальцами по пухлым подлокотникам. Лицо у него было какое-то… выжидательное, что ли. С неприятно обмякшими губами и подбородком…

Я вдруг крепко разозлился на себя. Сколько можно валять дурака? Если что-то хочу узнать, надо действовать решительно!

Через полминуты я опять был у ворот. Отыскал глазами клавишу сигнала (под металлической картинкой с гномиком), рывком надавил. Почти сразу рядом задышал скрытый динамик. И отозвался картавым лилипутским голосом:

– Что вам угодно, сударь?

– Я хотел бы видеть маэстро Полоза.

– Кто вы, сударь? – осведомился динамик.

– Я… ну, скажем, поклонник творчества господина Полоза…

– Но… – в картавом голосе проступило вежливое негодование, – маэстро не принимает в столь позднее время. Он устал после концерта.

Я понял, что известная доля решительности здесь не повредит.

– Маэстро, возможно, догадается, что, если ему наносят визит именно в такой час, на то есть причины. – И добавил уже совсем нахально: – Полагаю, что наша встреча в интересах самого маэстро.

В динамике нерешительно задышали. За дыханием ощутилось пустое пространство, из глубины которого донеслось:

– Отопри, Карлуша, и проводи. Не спорь…

– Вы один? – осведомился динамик. Это было глупо. Инфракрасный глаз электронного привратника видел, конечно, что я один.

– В полном одиночестве, без злых умыслов и без оружия, – добродушно откликнулся я. И понял, что соврал. Потому что в ту же секунду вспомнил о маленьком «ПП» – пистолете-парализаторе в заднем кармане. Вспомнил с удовольствием, хотя тут же упрекнул себя в мальчишестве.

Решетчатая калитка звякнула и отошла. Я пошел к дому по хрустящему ракушечнику. Над кустами зажглась цепочка фонариков. Вышел на крыльцо и заковылял ко мне навстречу кособокий человечек с бабьим лицом и длинными руками: полукарлик-полуурод. Сказал знакомым лилипутским голосом:

– Следуйте за мной, сударь.

Видимо, это и был Карлуша.

Он ввел меня в мягко освещенный зеленый холл. Полоз встретил гостя стоя. Он опять был в парике.

Осторожность подсказывала мне, что не следует называть свое полное имя и фамилию.

– Добрый вечер, маэстро. Позвольте представиться. Петр Питвик, сотрудник лаборатории темпоральных исследований…

Полоз чуть заметно дрогнул лицом, но не изменил брюзгливого выражения. Протянул узкую холодную ладонь. Потом показал на кресло. Молча.

Сели.

– Прежде всего прошу принять извинения за столь позднее и непрошеное появление, – светски начал я.

Полоз принужденно улыбнулся:

– Как сотрудник темпоральной лаборатории, вы наверняка знаете о ценности времени. Я тоже. Посему приступим сразу к причине вашего визита.

Я напряг спину (заболела не вовремя, скотина) и глянул в глаза маэстро. Они были слегка навыкате, ярко-синие, со стеклянной прозрачностью и оранжевыми жилками на белках.

– Господин Полоз, я имел удовольствие присутствовать на концерте вашего хора и вынес с него самые глубокие впечатления…

Полоз шевельнул губами в чуть заметной недоверчивой улыбке. Слегка наклонил голову. Я продолжал:

– Все номера безусловно хороши, но самый яркий из них – «Песня Джима». Она запала мне в душу столь глубоко, что возникло неодолимое желание побольше узнать о главном исполнителе…

Полоз мигнул. Я не отводил взгляда от его зрачков.

– Кто этот солист? Как его зовут и где вы этого мальчика нашли?

Полоз наконец опустил глаза:

– Однако же, сударь… Вам не кажется, что ваши вопросы и сам ваш тон отдают некоторой бесцеремонностью? Почему я должен отвечать?

– Думаю, вы догадываетесь, что у меня есть веские причины для вопросов…

– Догадываюсь, что есть. Но хотел бы их знать. Разве это не логично!

Я чувствовал, как нарастает в нем напряжение. И сам я тоже сохранял спокойствие с трудом. Потому что во время всего разговора помнил, знал, ощущал, что в соседней комнате заперт мальчишка. Тот, который необъяснимо связан со мной. И которому, кажется, что-то грозит.

Видимо, пора было идти напролом. Тем более, что Полоз опять смотрел мне в глаза – теперь скучновато и уверенно. Возможно, уверенность эту придал Полозу Карлуша – он бесшумно возник рядом с его креслом.

– Да, Карлуша, да, – сказал Полоз, не отрывая от меня глаз. – Немедленно… А потом принеси кофейку…

Что значит «Да, немедленно»? Я скользнул взглядом за Карлушой. Но он проковылял не к двери за портьерой, а из холла.

Не знаю почему, но я опять вспомнил о «ПП». И шевельнулся в кресле так, чтобы задний карман был посвободнее. В эту секунду резко мигнул в лампах свет. И еще раз… Я вздрогнул. Нервы, черт возьми. А Полоз – тот, наоборот, неуловимо расслабился. И напомнил мне со смесью учтивости и вызова:

– Так какие же у вас причины… господин Питвик?.. Я правильно вас назвал?

«Пора», – подумал я. И невольно поднес согнутый палец к губе: почесать под носом, прежде чем сделать решительный выпад.

При этом рука зацепилась за лацкан. Я ощутил под ним тяжелый значок. И меня осенило. Словно бы случайно, а может, и не совсем случайно (понимайте, маэстро, как угодно) я отогнул на секунду лацкан – так, чтобы Полоз увидел значок с буквами «ОГ».

Он увидел.

Его лицо посерело и одрябло.

Потом он с усилием улыбнулся:

– Странно… Никогда не думал, что чем-то могу заинтересовать столь солидное ведомство…

– Как видите, заинтересовали, – сказал я, радуясь в душе, что значок сработал. – Поэтому причину моих вопросов я изложу несколько позже, а пока… Короче, что это за мальчик?

Полоз уже справился с замешательством. По крайней мере внешне он обрел прежнюю уверенность. Но отозвался покладисто и мягко:

– Вообще-то я крайне болезненно воспринимаю всякое вмешательство в мой творческий процесс. Но вам, разумеется, отвечу… Видите ли, это не совсем мальчик. Точнее, совсем не мальчик…

– А кто же?

– Как бы это объяснить поточнее… Это… скажем так – технический прием. Сценический образ, созданный на основе новейшей концертной технологии… Его следует рассматривать в одном ряду со световыми и акустическими эффектами, не более…

Я не выдержал, сорвался:

– Что вы мелете чепуху! Я отлично видел, как этот «световой эффект» вы везли в машине, а затем впихнули вон в ту дверь!

Я и сейчас был уверен, что мальчик томится взаперти, за этой дверью. Почти физически ощущал его тревогу и горькое непонимание случившегося. Интуиция редко подводила меня, а в такой вот напряженный момент – тем более…

Полоз произнес чуть снисходительно:

– Разумеется, в определенный отрезок времени результат эксперимента обретает некоторую материальную плотность. Но это не более чем плотность кристалла с видеозаписью. И вскоре она исчезает…

Я нетерпеливо дернулся, готовый потребовать: "Ну-ка, покажите мне эту «видеозапись». Но тут появился Карлуша. Ковыляя, прикатил столик с кофейником, чашками и сухариками.

– Дорогой мой, – обратился к нему Полоз. – Сделай еще одолжение, привези сюда мой хроно-скоп… Так надо, – добавил он, уловив на уродливо-бабьем лице Карлуши недоумение. – Я без утайки продемонстрирую господину Питвику свой метод. Во избежание подозрений, которые, видимо, у господина Питвика возникли.

Карлуша уковылял, Полоз разлил по чашечкам кофе. При этом поглядывал на меня сквозь упавшие на лицо локоны парика. Было в его поведении что-то ненастоящее, как эти локоны. Я видел, что он и боится, и в то же время быстро наглеет, а показать старается невозмутимость.

«Подождем с вашими демонстрациями. Сначала – мальчик», – хотел оборвать его я. И в этот момент тихонько завибрировала во внутреннем кармане коробочка радиофона. А я и забыл о нем!

Я вынул капсулу, прицепил к уху микронаушник. И услышал Юджина:

– Питвик! Ты куда канул? Ни слуху от тебя, ни духу…

– Развлекаюсь, – усмехнулся я в капсулу. – Сейчас вот в гостях у маэстро Полоза, руководителя детского хора «Приморские голоса». Слышал о таком?

– Ну как же, как же, – отозвался Юджин. На мой взгляд, слишком быстро и встревоженно. – А какого… лешего ты там ищешь?

– В силу некоторых обстоятельств… – сказал я небрежно. Это с детских лет Юджина у нас с ним был пароль. Он означал: «Будь осторожен, дело серьезное, не болтай зря» и так далее. Например, когда надо было скрыть от его деда наши излишне рискованные путешествия по развалинам… – В силу некоторых обстоятельств я счел необходимым нанести господину Полозу визит, и он любезно согласился побеседовать со мной… Кстати, если данные обстоятельства покажутся тебе странными или вдруг, не дай Бог, прервется связь со мной, у тебя будут все основания попросить у господина Полоза объяснения…

Все это я выговорил, глядя в лицо Полозу. Тот принужденно улыбался.

Юджин – он умница. Не стал сыпать на меня лишние вопросы. Только проговорил:

– Может, мне подъехать к дому этого господина? С кем-нибудь?

Это была мысль! Я так и сказал:

– Это мысль. Подъезжайте. И подождите в машине у ворот. Адрес… – Я вопросительно глянул на хозяина дома.

– Я найду, – быстро отозвался Юджин.

– Отлично! – и я отключился.

Видимо, я все же дал промашку. Полоз тут же сообразил:

– У меня создалось впечатление, что вы действуете не по заданию ОГ, а скорее по личной инициативе.

– Вы полагаете, это меняет дело? – досадливо огрызнулся я.

– Пейте кофе, прошу вас. Уверяю, он не отравлен.

Мы оба посмеялись, отдавая дань шутке. Но едва я взял чашечку, как опять возник Карлуша. Он катил на треноге с роликами длинный черный ящик.

– Спасибо, милый. Иди отдыхай…

Карлуша исчез, а Полоз подвинулся с креслом к ящику. Что-то нажал на нем. Плавно откинулась назад плоская крышка.

Я увидел клавиши, кнопки, циферблаты. Эта штука напоминала концертный синтезатор, который был в ходу у ансамблей в прежние времена (а может, и сейчас тоже, кто их знает).

Полоз оглянулся на меня. Взгляд был теперь тяжелый, без всякой светскости. Голос опять стал глухим. Слова, впрочем, были вежливы:

– Маленькая лекция, если позволите… Надеюсь, вам известны основы теории неисчезающей информации? Той самой, из которой следует, что никакое явление в мире не проходит бесследно, обязательно оставляет тот или иной отпечаток. Разыскав такой отпечаток, можно с определенной степенью достоверности воспроизвести явление, имевшее место в давние времена, и…

– Не утомляйте себя азбучными предисловиями, – сказал я.

– Виноват! Вы же специалист по темпоральным проблемам… Этот прибор, примитивно именуемый мною хроноскопом, настроен на… если можно так выразиться, на проникновение в звуки прошлых времен. Эти времена продолжают звучать в нашем пространстве, эхо их не умолкает, хотя в нашей обыденной жизни мы его не слышим… – Полоз, кажется, вдохновился. Или притворялся? Он согнулся над клавиатурой, опустил голову, быстро глянул на меня сквозь волнистую сетку искусственных волос. – Хроноскоп проникает в глубь любой эпохи, где раздавались голоса певцов! Уверяю вас, это совсем не сложный прибор. Сложна его программа, на которую я потратил полжизни! Но зато – вот…

Он ударил по клавишам, словно на фортепьяно… У дальней стены сгустился воздух. В серое облако. Тут же это облако превратилось в полутемную, с цветными витражами и огоньками свечей глубину готического собора. Ощущение пространства было совершенно реальным (как сегодня днем в кино). В пространстве возникла шеренга детских фигурок в длинных светло-серых одеяниях. Дети пели. Сначала мелодия была еле слышной, затем выросла и стихла. Из глубины надвинулось на нас бледное лицо мальчика. Слегка запрокинутое, с острым подбородком, в обрамлении прямых светлых волос. А на длинном натянувшемся горле дрожали крошечные капельки.

– А-аве-э Мари-и-и-ия-а-а… – тоненько вывел мальчик.

И вдруг все исчезло. Я резко глянул на Полоза.

– Ну и так далее, – сказал он, почти лежа щекой на клавиатуре. – Таким вот образом мой хроноскоп отыскивает во времени нужные эпизоды…

– Изумительно, – искренне сказал я. – Но пока это не более чем стереокино. Голографический эффект. А…

– Да-да! – он вскинулся, сел прямо. – Следующий этап сложней. Выбрать исполнителя и… сделать так, чтобы он оказался здесь. Главное – уловить момент, когда мальчик на вершине вдохновения! Все остальное – дело техники! Он появляется у нас и как бы продолжает исполнение своего номера. В звездный час своего концертного творчества!

– То есть вы живьем переносите ребенка сюда!

Он разъяснил снисходительно:

– Не переношу, а воспроизвожу. Здесь материализуется дубликат, запрограммированный лишь на одно – на исполнение своего номера. Когда задача выполнена… результат эксперимента исчезает.

– Как… исчезает? – с усилием спросил я.

– Бесследно. Происходит дематериализация. Примерно через полчаса после исполнения. Ну, бывает, правда, задержка, если молекулярные связи оказываются чересчур прочными. Как сегодня, например…

Как сегодня!.. Значит, там, за дверью с портьерой, сидел взаперти второй я! И он еще не исчез, я чувствовал это! И должен был сгинуть с минуты на минуту!

– Ты же убийца! – вырвалось у меня.

Он так дернул головой, что локоны разлетелись.

– Побойтесь Бога! Кого я убиваю? Это копия, слепок!.. Все равно что кинопленка! Это… просто мое произведение!

– Это произведение – живое! Оно же дышит, чувствует!

– Да бросьте вы! Оно не более живо, чем фигура на экране! И чувствует не больше, чем граммофонная пластинка с записью голоса! Вы же не станете считать живой пластинку только потому, что она поет?

– Не врите! Я видел – это настоящий мальчик!

– Это зомби! Точнее, аппарат с записью голоса!

«Покажи мне его!» – это, естественно, я должен был потребовать немедленно. И… струсил. Да. Мысль, что увижу сейчас себя, живого Петьку Викулова, заставила замереть душу. А от мысли, что этот Петька может исчезнуть у меня на глазах, стало жутко. Пряча страх, я сказал небрежно (хватило сил притворяться, черт возьми!):

– И вы не боитесь ответственности, господин Полоз?

Он картинно поднял брови:

– За что?!

– Вот за это… за все. Конечно, вы гениальный изобретатель. Но формула, что гений и злодейство несовместны, в данном случае сомнительна.

Он расслабился, снисходительно улыбнулся:

– В каком Уголовном кодексе вы найдете статью, которая объявила бы меня преступником? Любой служитель муз вправе создавать художественные образы. И чем живее образ – тем больше успех…

– Существует Международная конвенция! О запрете воспроизводить живые существа искусственным путем! Без особого разрешения.

– Опять вы о том же! «Живые»… Кто докажет?

– А как вы объясните появление на концерте певца, который потом бесследно исчезает?!