Текст книги "Пустота"
Автор книги: Владислав Боговик
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Владислав Боговик
Пустота
Года уходят будто сны;
и вновь приходят, с позлащённой,
но той же старою мечтой,
и вижу гроб уединённый,
он ждёт; что медлить над землёй?
М. Ю. Лермонтов
I
Недавно вычищенный от зарослей двор принимал в свои объятия рыхлого старика с ходунками. На скошенной траве едва заметно проступала тропинка к дому. Григорьевич видел что-то знакомое, родное, но оно постепенно растворялось, как сахар в горячем чае, а стоило его помешать мыслями – и вовсе исчезало.
Петя обогнал отца, открыл две половинки двери.
– Осторожно, – указал он на декроттуар, – чуть правее.
Григорьевич вошёл в залитую светом веранду. Ощутил запах чужого дома и свежей извести. Он остановился, чтобы передохнуть. Почесал ляжку и осмотрелся вокруг. Куда он меня ведёт? Под потолком висели чистая мухоловка и лампочка на проводе. Под ногами терпел пятипудовое тело чёрный резиновый коврик. Чтобы пройти дальше, в сени, нужно переступить порог, а это – испытание. Петя придержал отца, тот поднял ходунки, шагнул правой ногой, левой. Справился. Скрипнула дверь. Скрипнули его кости.
В прихожей Григорьевича встретили потресканная печь и швейная машинка на чугунной станине. Расстояние к следующему проёму казалось километровым. Мало-помалу он дотелепал к нему. Одышка уже давала о себе знать. Тёплый воздух вырывался из носа. Кожа на шее дрожала. Руки едва ли не ломились, будто сухие ветки сгоревшего от удара молнии дерева.
– Вот твоя комната, – сказал Петя.
Голый пол из кривых досок. Белые стены. Возле окна на столе умостился толстый телевизор, в углу поблёскивал советский лакированный шкаф, рядом стоял стул-туалет с прорезанным сидением и ведром под ним, а над кроватью висел ковёр – ровесник Григорьевича и, наверное, единственный, кому его дано понять. В другом конце комнаты наблюдал за всеми полупустой антикварный буфет.
Петя улыбался, ждал от отца хоть какого-то слова или кивка, или ответной улыбки, но тот молчал, словно готовился бросить ходунки, развернуться и уйти, уйти домой, закончить сию постановку. Именно постановкой всё это показалось Пете на миг.
– Вот смотри, узнаёшь?
Старик медленно повернул голову.
– Узнаёшь? – повторил Петя и показал на буфет.
Там стояла фотография молодого Григорьевича – человека, которого уже нет. Статный, в новом пиджаке, с довольным лицом и планами на будущее. Он и подумать не мог, что через пару десятков лет будет еле дыша смотреть себе в лицо.
«Не по…» начал старик, но кашель оборвал его на полуслове. Заслезились глаза, покраснело лицо. Изо рта брызгала слюна и вместе с ней вылетали частички давней подруги – жизни. Петя похлопал отца по спине и тот, после двух завершающих «э-э-эхгэ», затих.
– Смотри ближе, – Петя поднёс фото к его лицу. – Теперь узнаёшь? Кто это?
– Я-а, – ответил Григорьевич. – Откудова она тут взялась?
Петя взял вафельное полотенце со стола и вытер ему подбородок.
– Откуда-то взялась. Давай, садись. Вот сюда.
Григорьевич опустился на кровать, протяжно вздохнул и задрыгал ногами. Резиновые тапочки упали на пол. Петя открыл форточку и сел рядом. Тёплый осенний ветерок коснулся морщинистой кожи Григорьевича. Возле его лица закружилась муха. Он махнул рукой, и она отдалилась. Старик всматривался в её пируэты, пытался уловить каждое движение. А муха дразнила его: «Смотри, старикашка, как я могу, а ты уже и ноги не поднимешь скоро, ха-ха!» Летала от ковра к окну и обратно. Круг за кругом. Потом села Григорьевичу на плечо. Петя попытался поймать, но она увильнула и продолжила выпендриваться. Облетела вокруг люстры. Вокруг телевизора. Туда-сюда, туда-сюда. Села на стол. Хлоп. Жужжание стихло. Муха превратилась в кашу и удачно дополнила узор скатерти.
– А вечером домой? – спросил Григорьевич.
Петя затяжбил. Какой можно придумать ответ? И нужен ли он вообще?
– Тамара ещё в больнице. Я же тебе говорил. Немного поживёшь тут, а потом поедем домой.
– А чей… это дом?
– Мой. То есть твой. Я тебе купил. Бать, не переживай. Сваха будет приходить кормить тебя. Ты же помнишь её?
Григорьевич кивнул.
– А я буду приезжать на выходные.
– Откуда?
– Из Житомира.
– А что там?
– Ну живу я там, бать, уже восемнадцать лет. Забыл?
– Не, – сказал Григорьевич и всё, что ему было непонятно, стало ещё более непонятней.
Петя ушёл, а он остался сидеть на кровати с полной уверенностью в том, что к вечеру его отвезут домой к жене.
II
Год назад у Григорьевича случился микроинсульт. На дне рождения у друга он выпил «на коня», встал и повалился как сноп, задев рукою тарелку с недоеденным голубцом и рюмку.
После этого вся его жизнь покатилась в пропасть.
Он начал падать, мочиться под себя и кашлять во время еды. Жена Тамара по пару раз на день находила Григорьевича, лежащего то на огороде, то в сарае, то около туалета, то ещё где-нибудь. Подымала его сама, а когда не получалось, тащила к месту, где мужу было на что опереться. Синякам и ссадинам на его теле не было счёту. Болело всё. Вольная ходьба стала роскошью, которая редко удавалась. Ходунков он стыдился, поэтому пришлось одолжить у соседа костыли.
Хоть Григорьевич и ложился спать в подгузнике, но всё равно часто встречал утро в мокрой постели. А иногда и днём Тамара замечала у него пятно на штанах и просила надеть чистые, но он упрямо отворачивался и говорил, что там сухо.
Как-то раз младшая дочь Тоня сказала матери, что ей противно видеть этого обоссаного старика и она хочет приезжать на выходные, чтобы отдохнуть, а не нюхать мочу. Тамара удивилась и хотела выругать дочь, но ничего кроме «нельзя же так, он ведь твой отец» сказать не смогла. На что получила ответ: «Он мне не отец и никогда им не был». Затем падчерицы переселили Григорьевича в отдельную комнату с маленьким окошком, которая раньше использовалась как кладовая. Покупать машинку никто не собирался, а вручную постель стиралась редко, одежда тоже. Из-за этого, проходя мимо двери Григорьевича, падчерицы задерживали дыхание или прикрывали нос, чему и учили своих детей. А когда замечали, что дверь открыта, сразу же бежали и демонстративно захлопывали.
Чем старик заслужил такое отношение – неясно. Треть жизни он проработал ради них, ради новой семьи. Двадцать шесть лет назад умерла его первая жена, от которой родились Коля, Яна и Петя. А через год он встретил Тамару. Григорьевич нашёл в ней отраду, но потерял связь со своими детьми, общался только на расстоянии.
Прошло время, и он привык к новому дому, жене и падчерицам. Даже не смущался их полигамной семьи. У Тони и Вали по трое детей от одного мужика. Когда Вале было негде жить, она переехала к сестре и её мужу в трёхкомнатную квартиру. Тогда ещё хватало места всем. У Тони была только одна дочка. Общая крыша сблизила, и вскоре забеременела Валя, потом опять Тоня, опять Валя. Тоня, Валя, Тоня. Теперь глава семейства в старости от жажды не умрёт. Но это не точно.
В тесной комнатушке Григорьевич прожил недолго. Под давлением дочерей Тамара позвонила Пете и сказала, что она ложится на неделю в больницу, а на хозяйстве оставляет Тоню, но та с отцом не ладит, поэтому его нужно забрать. Петя возразил, мол, они с женой и сыном и так еле помещаются в однокомнатной квартире, а подаренный отцовский дом – недостроенный. Он предложил заменить Тоню, но Тамара не согласилась. Твердила, что ухаживать за утками может только её дочь. Петя же стоял на своём.
Не увидев никаких сдвигов, Тоня и Валя придумали матери врождённый порок сердца. Петю просто поставили в известность, что операция будет в такой-то день. Деваться ему было некуда.
В итоге Григорьевича перевезли к Яне, в дом, который ей остался от покойной матери. Старик не увидел в этом ничего странного. Дом он знал хорошо, так как прожил в нём свои лучшие годы. Только появилась одна проблема: кто будет сидеть возле отца? Петя работает в другом городе, Яна тоже. Коля хоть и живёт в селе, но сказал: «Я бы с радостью смотрел за отцом и даже взял его к себе, но мне некуда и некогда».
Пете пришлось просить помощи у тещи. Семёновна привозила на велосипеде еду три раза в день, помогала менять Григорьевичу подгузник и забирала к себе грязные вещи, чтобы постирать. Никаких запахов в доме не было, и старик был всегда чист. Оказывается, так можно, если захотеть.
Прошла неделя. Тоня сказала Пете, что мать остаётся в больнице ещё на две.
Семёновна продолжала ездить. По выходным наведывались Петя и Яна. Петя купал отца в летнем душе, брил, убирал в доме. Яна пила кофе в беседке, ходила к подругам и говорила давать отцу меньше жидкости, чтобы не промочил диван. Коля удосужился заглянуть всего раз. Привёз три котлеты и грудку творога.
Он сидел напротив отца и рассказывал о своих заботах. Вошла Семёновна, глянула на штаны Григорьевича и сказала:
– Так, сейчас будем менять памперс.
– Ну, – поднялся Коля, – мне пора. Если что – звоните.
– Мг, – кивнула Семёновна, и он ушёл.
Через пару дней Григорьевичу стало плохо. Он не мог встать с постели. Коля решил, что отец умирает и заставил всех собраться, дабы обсудить наследство.
– Смотрите, – сказала Яна, – тут всё просто. У нас есть пай, дом и трактор. Отец живёт у меня – значит пай мой. Дом уже давно подарен Пете. А трактор пусть забирает Коля.
Петя промолчал. Коля согласился. На следующий день Григорьевич гулял по двору.
Спустя три недели по селу пошёл слух, будто Тамара давным-давно дома. Стало ясно – забирать обратно Григорьевича не будут. Петя взял на подмогу жену и поехал выяснить, так ли это, а в случае чего забрать отцовские вещи и документы.
Тоня встретила их криками и матом:
– Вы чего?! Вы чего сюда явились?! Вас кто приглашал? Мам, выгони их! Идите! Идите на хуй!
– Мы за отца…
– Отца?! Отца?! Этого никчёмного старика?! Да он ссыт везде и ничё не делает! Он здесь не нужен! НЕ-НУ-ЖЕН! А ты только наживался на нас! И кукурузу у нас брал, и мясо тебе отец давал, и то и сё! А теперь забирай его и уёбывай! Слышишь?! Уёбывай!
Петя улыбался. Его жена расплакалась. Выбежала Валя и увела разъярённую сестру.
Договориться нормально не вышло. Петя уехал домой без документов, зато с тремя мешками одежды. Вещей Григорьевича там оказалось от силы десяток. Всё остальное – это ненужные грязные тряпки, детские кофточки и рваное женское бельё. Семёновна сказала немедленно вызывать полицию. Петя так и сделал. Мужчины в форме Тоню усмирили, и та отдала паспорт, кредитную карту и прочие бумажки.
Яну такой исход не устроил. Отец ей уже надоел. Он портил настроение и мешал приводить подруг. Вечером в этот же день она подошла к Пете и попросила забрать отца к себе:
– Он же тебе подарил дом. Там и поселишь.
– Ян, там нет места. Везде стройматериал и голые стены.
– А ты быстренько сделай одну комнату. Я ещё две недельки подержу его у себя. Две недели тебе хватит?
Они помолчали, Петя тихо процедил сквозь зубы: «Хорошо-хорошо», – и ушёл.
Он не хотел видеть ни Яну, ни Колю. Решил сдать свою квартиру, снять двухкомнатную, перевезти отца в город и там досмотреть за ним. Но Семёновна сказала не торопиться. У неё по соседству недавно купили дом и по всей видимости жить там пока не собираются. Она нашла номер дачника, позвонила и договорилась об аренде. Цена устроила всех – пятьсот гривен в месяц.
У Пети отлегло на душе. Он нанял людей. Те вычистили двор от двухметрового борщевика и диких слив, убрались в доме, побелили стены и потолок. За это хозяин первый месяц уступил.
III
Скоро для Григорьевича наступит первая ночь в новом доме. Кто-то невидимый тянет солнце за горизонт. Оно не хочет поддаваться. Опускается нехотя, оставляя оранжевые следы на тучах. Одинокая улица разлеглась растрёпанной нитью. Из двора выбежал счастливый Рекс и галопом помчался в кусты. За ним вышла Семёновна с тарелкой макарон, прикрытых кляксой кетчупа, и её внучок Стёпа. Из травы волнами раскатывались обертоны кузнечиков.
Подойдя к дому Григорьевича, она посмотрела в окно: старик, сидя на кровати, пытался стянуть с себя подгузник.
– Что это вы уже разделись? – спросила Семёновна, войдя в комнату.
Он вздрогнул.
– Сначала – ужинать. А потом я загляну ещё разок и помогу вам. Одевайтесь обратно и давайте к столу.
Он подтянул подгузник. Начал надевать спортивки, но нога никак не могла попасть в калошу, и они сложились гармошкой на полу. Григорьевич горько вздохнул. Семёновна подняла штаны, потрогала – мокрые. Значит нужно переодевать. Из ящика в прихожей она достала новый подгузник – там хранилась целая стопка про запас – и отнесла старику. Он махнул рукой, мол, оставьте меня наедине.
Из комнаты слышалось медленное шуршание и оханье.
– Ну, что там?! – спросила Семёновна.
А в ответ тишина. Она решила зайти. Григорьевич пошатывался возле кровати, ухватившись правой рукой за быльце, а левой держал надетый на одну ногу подгузник. Сваха без лишних слов усадила его и быстренько одела.
– Идите кушать. Там макароны стынут.
– Вот это дело, – сказал Григорьевич и потопал к столу.
Семёновна понесла вонючий белый клубок в мусорку. Он растянулся и подскакивал при ходьбе, как йо-йо. Стёпка пальцами прищемил нос, скривил лицо и выбежал на улицу поперёд бабушки.
Григорьевич хоть и понимал, что он в чужом доме, ощущал пол, ходунки, разговаривал со свахой, понимал, что сейчас будет есть чужую еду, но в мыслях был далеко отсюда. Представлял, как Тамара наливает рюмку «для лучшего пищеварения», он выпивает и ужинает под звуки хрипящего радио, время от времени поглядывая на жену. Как она там? Как она без меня? Так далеко от дома. В больнице, небось, гадко. Запах лекарств. Чужие люди. Но это ничего, главное, чтобы пожила ещё. Чтобы увидеться ещё. Знаю – осталось недолго. И мне и ей. Одного хочу. Перед смертью хоть разок в Тамарины глаза взглянуть. А глаза у неё никогда не менялись. Кожа старела, волосы старели. Мысли, может быть, тоже. А вот глаза… светятся молодостью. Они всегда красивы, как и душа.
Оставалось совсем немного. Через три шага он уже пробовал сесть на стул, точнее попасть на него. А сделать это, когда любой поворот головы равен утрате равновесия, сложно. Он опирался рукой о стол и сгибал дрожащие ноги. Забежал Стёпка. Поддержал старика за локоть. Стул со скрежетом принял хлипкое тело.
– Приятного! – сказал Стёпа.
– Хе-е, – Григорьевич расплылся в улыбке и кивнул.
Положив первую ложку макарон в рот, он понял, что зубы остались на журнальном столике возле кровати. Вошла Семёновна и поднесла пластиковое ведёрце из-под мороженого, в котором плавала вставная челюсть. Григорьевич намазал протез «корегой», разинул рот и неуклюже вставил нижнюю, потом верхнюю часть. Пару раз щёлкнул – вот теперь можно кушать.
Семёновна и Стёпа ушли, дабы старик не отвлекался на них и мог спокойно, не закашливаясь поесть. Но спустя пару минут пережёванные макароны уже сыпались изо рта на рубашку и ползли вниз, оставляя за собой влажный след. От подбородка растянулась леска слюны. На лбу и шее вздулись вены. Лицо синело. В такт кашлю Григорьевич стучал ложкой по столу. Через мгновение ладонь разжалась и легла на колено, а ложка звонко упала на пол. Вылетели последние куски и стало легче. Старик отдышался, будто битый час таскал тяжести. Проклиная свою жизнь и кашель, он потянулся за ложкой. Кое-как подцепил её пальцем, удачно разогнулся и продолжил есть.
Жуя, он поднял голову. Белая хлопковая занавеска с кружевами внизу закрывала лишь половину окна. За ней выглядывала рама в облупившейся голубой краске. На подоконнике чернела точка – вверх лапками покоилась жирная муха. На всём этом переливались багровые лучи, создавая картину забвенья. Григорьевичу казалось, что это последний закат, и не только в его жизни, а вообще на земле. Свет угасал ежесекундно. Возле покосившегося забора раскинула свои лапы ель. И сквозь тысячи иголок было видно, как отчаянно хваталось за них солнце.
Старик пошёл до кровати. Возле неё на столике розовела баночка компота, лежал кусок пирога, банан и часы, которые уже невозможно надеть на руку. Ремешок разорванный и сто раз перемотанный разноцветными нитками. Единственная по-настоящему его вещь. С ними солдат Григорьевич, служивший в танковых войсках, вернулся из Германии. С ними он потерял жену. С ними ушёл к другой. С ними прожил большую часть жизни. Ему их подарил друг Володя на день рождения. Володя умер пару лет назад от рака. Часы остались.
Григорьевич глотнул компота, но тот весь выплеснулся обратно. Опять кашель. Хоть не пей и не ешь. Он сделал ещё один глоток. В лёгких забулькало. Ноги дёргались, пальцы впивались в простыню. Компот плескался в баночке, брызги выпрыгивали и орошали всё вокруг. На секунду отпустило. Григорьевич хотел поставить баночку на столик, но кашель помешал, и рука дрогнула. По полу растеклась прозрачно-розовая лужа. Баночка закатилась под кровать и стукнулась о плинтус.
– Напился, – сказал старик, переведя дух.
Он взялся за ходунки и в сумраке начал соваться по комнате, разминая ноги. Старался поднимать их повыше и делать большие шаги. Заметил на буфете тот портрет, который Петя показывал утром. Там точно я? Может кто другой? Может показалось? Григорьевич взял его. Нет. Вроде я. Но кто фотографировал? Это кажись перед свадьбой. Или нет? Поставил обратно.
За стеклом на полочке он увидел серую книгу. Открыл дверцу. Достал. Сунул под руку и вернулся на кровать. Положил книгу на колени, протёр краем рубашки, включил ночник и прочитал вдавленную надпись. Семейный альбом.
Первый снимок – дети сидят на лавочке у родного дома. Коля приобнял Яну, а она держит на руках насупленного Петьку с размазанными ногами. Справа смотрит в камеру половина собаки. Вторая её часть навсегда забылась в прошлом. Как Григорьевич ни пытался вспомнить цвет детских одёжек – всё зря. Фотография внушила ему, что не было никаких цветов и годы пролетели в чёрно-белых тонах. Он перелистнул. В саду под цветущей вишней улыбается жена Оля, а ниже совместный снимок за столом, где они, ещё счастливая супружеская пара, пьют вино на брудершафт. Дальше пошли отдельные портреты детей. Петька сидит на заборе. Коля держит огромную миску опят. Яна с обмотанной вокруг шеи блестящей мишурой позирует возле новогодней ёлки. А вот Петька вылез на лавку, чтобы дотянуться до головы брата, и «поставил ему рожки».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
