Текст книги "Дядюшка Шорох и шуршавы"

Автор книги: Владислав Бахревский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Владислав Анатольевич Бахревский
Дядюшка Шорох и шуршавы

1

Мама стояла посреди комнаты и зажимала уши ладонями.

– Что же это у нас в доме творится? Как вы не оглохнете в этом шуме?

Старший брат Лёня, который был в ответе за младшего брата Женю, поднялся с коленок и объяснил:

– Я – мангуста, а он – кобра. Я визжу от ярости, а он от ярости шипит. Идёт непримиримая битва.

– Хорошо, – согласилась мама. – Но почему на всю мощь включены приёмник, радио и телевизор? У вас что, по три пары ушей?

– Мы отвлекаем соседей, мама! Я – визжу, он – шипит. Ведь соседи могут подумать, что у нас случилась беда. У тёти Вари никакой фантазии. Ты же сама говорила.

– Ну, ладно, – опять согласилась мама. – Но почему по всей квартире горит электричество? Почему включён электрокамин? Зима, слава богу, кончилась!

– Мама! – удивился младший брат Женя. – Но ведь кобры и мангусты водятся в Индии. А Индия рядом с экватором, где солнце стоит над головой, поэтому там очень жарко и очень светло.

Мама закрыла глаза и села. Братья кинулись к ней, словно хотели поддержать, но мама вдруг открыла глаза.

– Моё зелёное выходное платье – вместо ковра?

– Что ты, мама! Это не ковёр, это топкая зыбь джунглей. Мы по нему не ходим! Наступишь – засосёт.

Мама подняла платье и решительно прошлась по комнатам, вырубая электричество и говорящую аппаратуру.

– Мы с отцом едем на новоселье к Страусовым. Они получили квартиру на другом конце города. Вернёмся мы только утром, и вот что я вас прошу запомнить. У вас не экватор и не Тихий океан. У вас – полярная ночь! Пока я буду одеваться, вы поужинаете, разденетесь и, как белые медведи, впадёте в спячку. Понятно.

– Да, – сказал старший брат Лёня.

– А тебе? – спросила мама у младшего.

– Понятно, но он меня не успел загрызть. Мангуста обычно побеждает кобру.

– Никаких ядовитых тварей. Вы – медведи! Белые, даже очень белые медведи.

Братья быстро собрали ужин, быстро поели, быстро легли в кровати. Они всё умели делать сами: Лёня учился в третьем классе, а Женя во втором.

Когда мама идёт в гости, она надевает любимое янтарное ожерелье, серьги с янтарями и янтарный перстень с мошкой доисторических времён.

Ожерелье мама надела, замочки на серёжках защёлкнула… И вдруг на кухне что-то загудело, затарахтело. Мама пошла посмотреть: не труба ли это лопнула? Трубы были целы. А тут зазвонил телефон.

Папа ждал маму в центре города у цветочного киоска. Мама схватила сумочку, поцеловала мальчиков и убежала.

Перстень с мошкой доисторических времён остался лежать на туалетном столике.

Женя выскочил из постели и, размахивая перстнем, забрался на подоконник.

– Мама! – закричал он в форточку. – Ты забыла!

Подоконник был узкий, Женя не устоял, схватился за штору. Штора затрещала. Женя взмахнул обеими руками, перстень выскочил, покатился по полу…

– Немедленно ложись в постель! – приказал старший брат Лёня.

– А перстень?

– Без тебя найду.

– Подумаешь, старший какой нашёлся! На один год и старше-то всего.

– На один год, три месяца и три дня! – поправил младшего брата старший брат Лёня.

– Вот и лягу! – сказал Женя и лёг под одеяло. – Я лягу, а ты ищи.

– Мне не впервой. Я каждый день ищу твои носки, твои ботинки.

– Вот и ищи, раз тебе нравится… Я, между прочим, всё ставлю на место.

– Ну, конечно! Твои ботинки с ногами, а носки с крылышками. Вечером ты ставишь всё на место, а утром – один носок под диваном, другой на подоконнике.

– Ну тебя! – отвернулся к стенке младший брат Женя. – Мама сказала, что мы медведи, и я с радостью впадаю в спячку.

Лёня тяжко вздохнул. Все младшие думают, что быть старшим – это мёд, а это не мёд – чистое наказание. Но тут уж поделать ничего нельзя. Старшинство – не фантик, не поменяешься.

2

Был румяный месяц март.

В комнате стояли розовые сумерки. Дом погружался в дремоту. Тренькнула, распрямляясь, пружина в диване. Скрипнул стул, устраиваясь на ночь поудобнее. Вещи отдыхали.

Мамина гордость – музейное кресло времён войны с Наполеоном, золочёное, всё в завитушках, в парче, было похоже теперь на придворного, который, вернувшись с царского приёма, сбросил с себя камзол, парик и стал пузатеньким, бестолковым старикашкой.

Лёне захотелось подойти к креслу, поговорить, чтоб ему не было одиноко, но ведь тогда старикашка тотчас встрепенётся, засияет перед человеком всеми своими вензелями.

Нет, нет! Надо затаиться, пусть отдыхает.

Снова скрипнул стул. Женька сегодня возил его по полу. Сначала он был у него плугом, потом бульдозером, но больше всего стулу досталось, когда он превратился в ледокол. Женька таранил стену – она была у него айсбергом. А стена тонкая. Через неё слышно, как у тёти Вари половицы скрипят. Проломил бы, а отвечать старшему брату: куда смотрел?

Лёня опять собирался вздохнуть, но вдруг заметил: шторы на окне шевелятся. На серых конях, в островерхих шлемах в комнату въезжали серые всадники. Они промчались по стенам и потолку и скрылись за зеркалом.

Зеркало одно теперь светилось в комнате. Свет его был загадочный, немножко зловещий.

И тут Лёня услышал: в маминой комнате, на всю притихшую квартиру, тикают ходики:

 
Тик-так!
Тик-так!
Ночь пришла, и всё не так.
Всё не так!
Всё не так!
Да проснись же ты, чудак!
 

А в комнате опять произошли перемены. По стенам на лёгких конях, гарцуя, проскакали синие всадники.

«Ой! – вспомнил Лёня. – А мамин перстень? Наверное, он закатился под стол. В темноте не найдёшь, только Женьку разбудишь. Вон он как посапывает, глупый меньшой братишка. Свет зажечь? Спугнёшь синих всадников. Но мама так и ахнет, когда узнает, что уронили перстень и даже искать не стали».

Лёня откинул одеяло, и…

Дзинь!..

Тонкий хрустальный звон прокатился по комнате. Видно, муха ударилась о хрустальную рюмку. Но тотчас прозвенело на люстре, на полу, на окне.

Лёня посмотрел на окно: торжественной поступью выезжали на стену чёрные всадники в развевающихся чёрных плащах.

Лёня зажмурился и потихоньку стал натягивать одеяло на голову.

Шу-шу-шур!.. – совсем ясно прошелестело за радиатором.

Лёня затаил дыхание. Шорохи не унимались.

– Ох! Ух! Фу-у!

«Но разве я не старший брат?» – спросил себя Лёня и отважно открыл глаза.

Из-за радиатора, из трещины в стене протискивался в комнату странный, очень несовременный и совсем какой-то не такой человек. В одной руке у него был деревянный ящик с инструментом, в другой – раздвижная лестница. Мастер!

Мастер выбрался на свободу, прислонил лестницу к стене, подошёл к стулу, который был у Женьки ледоколом, и принялся за работу. Что-то подстрогал, подбил молотком. От всей этой работы шума было, как от жука-точильщика: дерево чуть-чуть потрескивало. Мастер починил стул и перешёл к серванту. У серванта отодралась полоска полированной фанеры: играли в хоккей, и Лёня задел сервант клюшкой.

Мастер приклеил фанеру, взял лестницу, поставил её возле окна. «А! – вспомнил Лёня. – Ведь Женька чуть было не сорвал шторы».

Мастер продел петли в кольца, а потом раздвинул шторы. Белые стены стали серебряными.

«Луна взошла», – догадался Лёня.

И тут опять раздались шорохи за радиатором. Что-то зашелестело, задвигалось, зашушукало. Из трещины в стене вышли четыре девочки, они принялись кружиться посреди комнаты на лужице лунного света.

 
Тайны тёмные, прочь!
Пройден круг.
Светел путь.
Праздник Полной луны —
Невозможно заснуть.
 

То ли эту песню Лёня сам придумал, то ли услышал? Девочки кружились, взмахивали руками, а в руках у них были ленты. Ленты на лету сплетались, и в комнате шелестело и шуршало.

Одна из девочек подпрыгнула, накинула ленту на что-то невидимое.

– Поймала! Поймала! – закричала она и стала раскачиваться, будто на качелях.

Серебряное пятно металось по стенам, и Лёня догадался: девочка раскачивается на лунном луче.

– Ах! – вскрикивала она от восторга. – Лечу! Лечу! Ах!

Она проносилась так низко над постелью, что Лёня зажмурил глаза: как бы она не увидала, что он не спит.

 
Человек! Человек!
Улыбнись, человек! —
 

пела девочка.

 
Мы не сон, мы не явь,
Мы уйдём на заре.
 

За окном что-то метнулось. Лёня почувствовал тень, словно бы над лицом провели рукой.

– Ай! – вскрикнула девочка.

«Она упала! Луч оборвался», – подумал Лёня.

В комнате зашелестело, торопливо, беспорядочно, словно убегали.

Женя, грохоча пружинами, сел на кровати.

– Лёнь, ты спишь?

Старший брат затаился и не ответил.

– Луна! – сказал Женя, сладко почмокал, натянул одеяло на плечи, ткнулся головой в подушку и заснул.

3

Лёня тихонько приподнялся. Луна была высокая, крыша сарая за окном сияла, словно вставшее на дыбы озеро. Сияло, затуманившись сверху от ночного холода, стекло. В комнате каждый предмет всяк по-своему, но светился, играл.

Лёня поглядел на свои руки. Они были теперь точно из серебра. И одеяло, любимое, давнишнее, показалось ему лесной поляной, на которой росли диковинные травы. Между этих трав сверкал голубой ручеёк. Лёня потрогал его: это была лента, невесомая и тоненькая.

«Её потеряла девочка с качелей! – догадался Лёня. – Неужели проснусь завтра – и ничего не будет?»

Он зажал ленту в кулаке, кулак положил под голову и крепко закрыл глаза, чтобы скорее наступило утро, а то ведь и ленту проспишь.

«Отчего луч оборвался? – подумал он, засыпая. – Может, облако прошло или пролетела птица?»

И вскочил: «А перстень?»

Выбрался из постели, встал на пол босыми ногами и замер: не потревожил ли он покой музейного кресла, зеркала, стульев, вещей?..

Зеркало сияло само для себя, старикашка-придворный дремал, поджав ноги… Лёня бесшумно опустился на колени и полез под стол. Перстня под столом не было. И под радиатором не было. И под сервантом. От луны в комнате светло, да и перстень – не иголка, золотой ведь, блестящий.

«Женьку, что ли, разбудить? Пусть тоже ищет».

– Человек! – услышал он тоненький плачущий голос. – Человек, отдай мою ленту!

Ну, как тут было не вздрогнуть? Даже очень храбрый человек вздрогнул бы. В лужице лунного света стояла воздушная девочка. Она сложила ладони лодочкой. У неё дрожал кончик носа, дрожали губы, даже бант на голове дрожал.

– Ну пожалуйста! Без ленты меня не пустят на праздник Полнолуния.

– Возьми! – Лёня разжал пальцы: лента была у него в кулаке.

– И ты ничего не просишь в награду? – удивилась девочка.

– Но ведь лента не моя, а твоя.

– Ты добрый. Конечно, добрый! Ты сумел не потревожить покой вещей. Но почему ты не спишь?

– Женька перстень мамин уронил. Сразу мы не подняли, а теперь я не найду никак.

– Это же так просто. Я спрошу о перстне моих друзей.

– Мастера?

– Его зовут дядюшка Шорох, а у меня и у моих сестёр имя одно на всех. Мы – шуршавы.

Тин-тинь!.. – прозвенело над головой.

– С Полнолунием, милая Шуршава.

Стоя ногами на потолке, размахивал шляпой с длинными волнистыми перьями опять-таки очень странный, несовременный и совсем какой-то не такой человек.

– Ах, это ты, братец Нечаянные Звоны!

– К вашим услугам, кузина! А где прелестные сестрицы?

– Они готовятся к балу, а я…

Тонни-тонни-тонн!.. – серебряно зазвенело на окне.

– Красиво? – спросил Нечаянные Звоны.

– Очень! – сказал Лёня.

– Я польщён. Моё искусство признают даже люди.

– Братец, с тобой очень неудобно разговаривать.

– Ах, простите, кузина!

Нечаянные Звоны раскинул руки и, кругами, опустился на пол. Поклонился, щёлкнул шпорами на высоких ботфортах, а прозвенело на потолке: плинь-плинь-плинь!..

Лёня и Шуршава посмотрели на потолок, и Нечаянные Звоны рассмеялся, довольный, в свою кружевную перчатку. Он был на голову выше Лёни, но вдвое, а может, и втрое тоньше его. Это был замечательно утончённый человек и весь в кружевах: кружевной воротник, кружевные камзол и рубашка, кружево парика, кружево жестов…

Нечаянные Звоны выхватил из-за пояса дирижёрскую палочку, сделал выпад к серванту.

Юнь-юнь-юнь!.. – будто на ксилофоне, сыграло под Женькиной кроватью.

– Вы удивлены? Но ведь я – Нечаянные Звоны, – сказал и скрылся.

– Братец, мне нужно тебя спросить о чём-то очень важном! – взмолилась Шуршава.

– О перстне с янтарём? – Нечаянные Звоны выглянул из-за зеркала. – Кузина, у меня ни одной свободной секунды. Я тоже спешу на бал. Впрочем, вот вам намёк: сегодня слишком много летучих мышей.

– Летучих мышей? – удивился Лёня. – Но ведь только март. Летучие мыши погружены в спячку.

– Как знать! – Нечаянные Звоны кинул вверх два сверкающих хрустальных шарика, они стукнулись – и ничего, ни звука.

– Это одна из его шуток! – объяснила Шуршава. – Он чем-то напуган. Знаешь что, пошли к Весёлому Пешеходу.

Девочка взяла Лёню за руку и повела в соседнюю комнату.

4

 
Тик-так! Тик-так!
Здравствуйте, шалунья.
Тик-так! Тик-так!
С балом Полнолунья!
 

Нет, это не маятник раскачивался на старых маминых ходиках. Это вышагивал звонконогий человечек с циферблатом, как с рюкзаком, за плечами. Он шагал, шагал, и всё на одном месте. Но это его нисколько не тревожило. Он был весел и беззаботен, словно там, куда он спешил, его ожидал праздничный стол.

– Здравствуй, братец! – Шуршава помахала Весёлому Пешеходу лентой. – Я пришла к тебе с мальчиком Лёней…

– Сестрица! Я шагаю день и ночь. Днём – поторапливаю людей, а ночью, когда мои башмаки гремят на весь дом, я даю знак дядюшке Шороху, что ему пора приниматься за дело. Все события мира, большие, малые, крошечные, совершаются на моих глазах…

– Дорогой братец! – попробовала вставить словечко Шуршава. – Мальчик Лёня потерял…

– Разве можно перебивать старших? – рассердился Весёлый Пешеход. – Ты даже не пробуй угадать, сколько мне лет. Да, я выгляжу молодо! Но потому, что не даю себе расслабиться. Я шагаю, шагаю. И этот огромный циферблат мне не в тягость. Правда, однажды у меня отнялись ноги. Это было во время войны. В наш дом попала бомба, и моё сердце остановилось. Люди вернули меня к жизни. И с той поры я иду без устали. Нет ничего прекраснее – всегда, каждое мгновение быть в пути!

– Дорогой братец, я тебя не перебиваю! – сказала Шуршава. – Но скоро бал.

– Ах, эти нетерпеливые шуршавы! Впрочем, скорее сделай то, что собиралась сделать потом.

– Я собиралась подарить мальчику Лёне голубую горошину. Если съесть половину этой горошины, то можно проникнуть в страну Золотоголовой Птицы. Но мы пришли спросить тебя о янтарном перстне…

– Скорее дари горошину! – вскричал Весёлый Пешеход.

– Вот она, – Шуршава положила Лёне на ладонь голубое драже. – Вторую половину нужно съесть, когда…

И в это мгновение трубы на кухне затряслись, засипели, захрипели, заулюлюкали.

– Ай! Ай! – Шуршава зажала пальцами уши, бросилась бежать и исчезла.

И тотчас раздался противный гнусавый голос:

– Хулиганам Сипам-Хрипам – привет! Выходной марш удался на славу!

Загремел таз, сорвалось с полочки и упало в ванну мыло, рассыпались зубные щётки. В ванной комнате кому-то было тесно.

Лёня спрятался у двери за портьеру. И вовремя! В мамину комнату вошёл толстый круглый человечек. У него даже уши были круглые! И конечно, брюшко и нос, а рот – от уха до уха, и такой узкий, словно его бритвой прорезали.

– Эй ты, Весёлый Пешеход! Тебя приветствует Серый Озорник!

На круглом человечке была соломенная шляпа всмятку и серый плащ, который долгое время служил подстилкой Тузику. Разговаривая, Серый Озорник не смотрел на собеседника, глаза у него бегали по Комнате и то сжимались в щёлочки, то выпучивались, как у лягушки.

Тик-так! Тик-так!.. – сердито гремели башмаки Весёлого Пешехода.

– Не любишь ты меня! А ведь со мной не соскучишься! – Серый Озорник хихикнул и достал из кармана толстенький пакет. – Отличная пыль! Умывальник я уже припудрил, чистюлю-недотрогу. А здесь что делается?! Окна-то как сияют! Полнолуния дождались!

Серый Озорник насыпал целую ладонь пыли, дунул на окна, а потом – на Весёлого Пешехода.

– Вот тебе! – и, хохоча, убежал в комнату, где спал Женя. И сразу зашумел: – Носочек к носочку, ботинки – рядком. Совсем испортились ребята! Сделаем так. Один носочек на цветочек, другой – под матрас. Это задачка младшему на завтра.

Серый Озорник расправился с Женькиными носками и взялся за Ленины ботинки.

– Правый ботинок на пианино, самое место, а левый… – он призадумался, глаза у него выпучились, – обуем кресло. Вот уж старикашка попрыгает на балу! А мальчишки утром набьют друг другу шишки: «Это ты спрятал мои носки!» – «Нет, это ты раскидал мои ботинки!»

Серый Озорник напялил на ножку музейного кресла Ленин ботинок, и глазки его стали узкими, забегали по комнате.

– Ага! Варенье со стола не убрали!

Схватившись за бахрому скатерти, Серый Озорник раскачался и, дрыгнув в воздухе ножками, очутился на столе.

– Оставим на память отпечатки пальцев. Родители так и ахнут поутру: «Варенье? Руками? Немытыми?»

Серый Озорник, хихикая, погрузил руки в варенье.

Дили-донн!..

Это явился Нечаянные Звоны.

– Господин пакостник! Вы уже тут как тут! – Нечаянные Звоны выхватил из-за пояса дирижёрскую палочку. – Я вас вызываю!

– Одно мгновеньице! – прогнусавил Серый Озорник. – Позвольте, я приведу свой костюм в порядок. Варенье, знаете, липкое!

– Я жду вас! – Нечаянные Звоны брезгливо отвернулся.

– Э-эх! – заорал Серый Озорник и сиганул со стола в Женькину постель. – Ищи меня свищи, балбес в кружевах! – крикнул он, ныряя под кровать.

Прыгая, он умудрился лягнуть спящего Женю пяткой в нос: Женя чихнул и проснулся.

5

Лёня вышел из укрытия.

– Ты зачем меня разбудил? – накинулся на него младший брат. – Мне во сне как даст один по носу! Я развернулся, чтоб сдачи дать, а ты – будишь!

– Женя! – прошептал Лёня. – Женя! Тут такие чудеса!

И он рассказал о том, что видел.

– Врёшь ты всё! – не поверил младший брат.

– Смотри! – Лёня показал голубую горошину.

– Это вон та, что ли, трещина, за радиатором? – спросил Женя. – Ох и врежу я Серому. Будет знать, как лягаться!

Он достал из-под подушки электрический фонарик, взял у Лёни горошину, разломил надвое, одну половину вернул, а другую положил в рот и проглотил.

– Что ты делаешь! – закричал Лёня, но было поздно: вместо Женьки в лужице лунного света стоял воздушный Женя.

Он прошёл за радиатор и стал протискиваться в трещину.

– Подожди! – закричал Лёня: он боялся, что брат попадёт в какую-нибудь новую беду. – Подожди! Я с тобой. Я всё-таки старший! Я за тебя отвечаю!

Но Женька исчез.

– Что же будет? Его надо спасать. Но вдруг вернутся мама с папой, а нас нет?

Лёня быстро написал записку:

«Мы поехали к бабушке. Не волнуйтесь».

Положил записку на стол, возле вазы с вареньем, подошёл к радиатору и проглотил половину голубой горошины.

6

– Женечка, где ты? – Лёня зажмурился и шагнул в застенье.

Больше всего на свете он боялся, что попадёт в квартиру соседки тёти Вари или провалится в тёмный сырой погреб, полный сороконожек и мокриц.

И что же!

Тихий голубой свет наполнял уютную каморку. Под светящимся берёзовым поленом сидел на чурбачке дядюшка Шорох в кожаном фартуке. Во рту он держал гвозди, а на колодке перед ним торчал удивительный, с фигурным каблуком, сапог. Напротив дядюшки Шороха на другом чурбачке сидел Женька. У него тоже был гнутый молоток, и гвозди он держал, как заправский сапожник, во рту.

– Женька, проглотишь! – испугался Лёня.

Младший брат собрал гвозди в ладонь и показал Лёне большой палец:

– Во какой заказик получили! Нечаянные Звоны срочно просит сшить ему музыкальные сапоги.

Ох уж этот проныра Женька! Лёне стало завидно, ему тоже хотелось забивать гвозди в каблук музыкального сапога, но попросить он не смел, а Женька не позвал, не догадался. Он разве думает о старшем брате?

Дверь каморки распахнулась, и вбежала Шуршава.

– Что вы наделали?! – бросилась она к мальчикам. – Зачем вы разделили горошину на двоих? У вас теперь нет пути назад!

– Но я не мог оставить младшего брата одного! – всхлипнул Лёня, а Шуршава закрыла лицо ладонями и расплакалась.

– Это я во всём виновата!

– Ну, чего ты ревёшь? – сказал Женька. – Найдём перстень, а там чего-нибудь придумаем.

– Да! Да! – закивала бантиками Шуршава. – Я отведу вас к Золотоголовой Птице. Она мудрая. Она поможет.

– Ты сначала отведи нас к бабке Подберихе, – сказал Женька.

«Он уже всё тут знает!» – удивился Лёня.

7

Бабка Подбериха жила среди чуланов, ларей, мешков, сундуков, корзин, кошёлок. Она даже спала на узлах.

Косматенькая, носатенькая, бабка Подбериха была до того старая, что ветром её не только покачивало, но развеивало, как дым.

– Перстенёк? С янтарём? – Глазки у бабки Подберихи загорелись, корявые пальцы зашевелились. – Неужто проглядела? В тенётах побегу порыскаю. В паутинке!

Бабка Подбериха достала связку ключей, отомкнула замок на одном из чуланов и нырнула в темноту. Женя – за ней.

– Идите сюда! – позвал он. – У меня фонарик.

Он осветил Лёне и Шуршаве лестницу, ведущую вниз.

– Где мы? – спросил Лёня.

– Это – подполье! – прошептала Шуршава.

Женя повёл лучом фонарика. Сверху до самого пола свешивались грязные полотнища старой паутины. Бабка Подбериха лазила среди тенёт, напевая песенку:

 
Ходит-бродит тихо
Бабка Подбериха.
Там иголка, там пушок —
И полнёхонек мешок.
 

– Пойдёмте отсюда! – взмолилась Шуршава. – Я вся дрожу. Здесь начинается царство Короля Летучих Мышей.

– А бабка перстень не зажилит? – спросил Женька.

– Как ты смеешь так говорить! – Шуршава даже задохнулась от возмущения. – Золотоголовая Птица за бескорыстие удостоила бабку Подбериху титулом Самой-Самой Доброй.

– Я же не знал этого! – пробурчал Женька, выбираясь вслед за Шуршавой и Лёней из подполья.

Скоро явилась и бабка Подбериха. Она вытряхнула из мешка свою добычу: огрызок жёлтого карандаша, две кнопки, винтик от «Конструктора», серебряную монетку, резинку от Женькиных трусов, дюжину пуговиц…

– Мой кинжальчик! – закричал Лёня.

Это был давно утерянный подарок. Папа привёз кинжал с Кавказа. Величиной он был со спичку, но с клинком, с ножнами, на рукоятке насечка, на ножнах – чернь. Где его только не искали! Сколько было пролито слёз!

– Забирай, да поскорее! – проворчала бабка Подбериха.

– Спасибо! – сказал Лёня. – Вы очень добры, но где же нам теперь искать мамин перстень?

Бабка Подбериха от огорчения так и развеялась по воздуху.

– Уж и не знаю, кто меня опередил. К Золотоголовой Птице ступайте.

– Но мальчики в пижамах! – всплеснула руками Шуршава.

– Эй, портняжки! – позвала бабка Подбериха, кое-как принимая прежний вид. – Оденьте гостей по-королевски.

Тотчас прибежали пауки, принесли тончайшие ткани, сняли с братьев мерку. Мальчики глазом не успели моргнуть, а уже были одеты с ног до головы и ничуть не хуже, чем Нечаянные Звоны.

– Теперь скорее! – торопила Шуршава. – Нам нужно успеть к Золотоголовой Птице до начала праздника Полнолуния.