Текст книги "Люба Украина. Долгий путь к себе"
Автор книги: Владислав Бахревский
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
За час прошло два коротких сильных дождя; войско, выйдя на сырую низменность, поломало строй, тяжелые возы и пушки застревали в грязи, но у Стефана Потоцкого настроение нисколько не испортилось.
Не останавливая всего войска, он разрешил пушкарям и обозу сделать короткий привал, покормить лошадей: впереди переправа через речку Желтые Воды.
Мысли молодого полководца витали далеко. Он мечтал о встрече с Катериной Серховецкой. Грохоча шпорами, пройдет он через весь дом и в опочивальне пани устало сбросит пыльный плащ…
Впрочем, почему устало? И зачем он – пыльный плащ? Нужно явиться к пани, как с аудиенции у короля. Порядок в костюме, духи, светская новость на устах, что-нибудь из сплетен о новой королеве. Словно бы и не было этого похода. А если будут вопросы – как им не быть, – то рассказать следует что-нибудь забавное, а главное – об охоте на лебедей. Надо обязательно после разгрома Хмельницкого устроить лебединую потеху.
Комиссар Войска Запорожского Яцек Шемберг в эти самые минуты тоже помянул Хмельницкого. Где он теперь, старый сыч? Потоцкий вон что вытворяет! Оставил без прикрытия пушки и обоз. Налетят казаки – возьмут голыми руками. И главное, никого не заботит, что Хмельницкий потерян из виду. Знали: на острове Буцком он строит крепость. Знали: уговаривал крымского хана прислать на Украину войско. Знали: у бунтовщика не больше трех-четырех тысяч сабель, но если он прорвется на Украину, отряд за неделю станет армией. Стотысячной! Торопился коронный гетман затоптать костерок, пока не полыхнуло на всю украинскую степь, но вот беда – Хмельницкого посчитали разбитым, даже не зная, где он.
Шемберг хлестнул коня плеткой, поскакал к Стефану Потоцкому.
Тот издали прочитал на лице комиссара недовольство и, не дожидаясь назидания, заговорил первым:
– Странно, мы ничего не знаем о супостате. Давно уже сбежал, наверное… Вас я хотел просить об одолжении перевести войско через реку. Вы самый опытный из нас.
«А ведь не дурак! – подумал Шемберг о молодом Потоцком. – Слава Богу, не дурак. Если булава достанется ему – не в худшие руки».
Разбрызгивая грязь, мчался со стороны реки всадник.
– Пан Выговский, кажется? – узнал Потоцкий.
Выговский осадил коня.
– Ясновельможные милостивые паны! Драгуны пана Сенявского, гусары полковника Стефана Чарнецкого и казачий полк пана Войниловича переправились через реку Желтые Воды.
Конь Выговского, задирая морду, пританцовывал: от волнения всадник тянул узду.
– Пан Выговский, вы порвете лошади губы, – сказал Шемберг.
– Простите, пан комиссар! – Выговский отпустил повод. – Позвольте доложить, ясновельможные паны! На противоположном берегу реки Желтые Воды – лагерь изменника.
– Хмеля?! – Кровь бросилась в лицо Потоцкому. – Всем назад! – И тотчас овладел собой. – Передайте мой приказ: ставить табор на этом берегу. Занять круговую оборону. Рыть шанцы. Будем ждать подхода отряда, идущего по Днепру.
Голос был спокоен и тверд, распоряжения точны и разумны. Комиссар Шемберг улыбнулся. Молодой Потоцкий начинал ему нравиться.
– Пушки в круговую оборону! Всем рыть траншеи! Ясновельможные паны, приказ мой и для вас тоже!
Стефан Потоцкий не суматошно, но быстро объехал табор и нашел дело всякой паре рук. Дети магнатов, не знавшие «подлого» труда, кипели от ярости, но уже через четверть часа они возблагодарили Бога, что послал им в командиры Стефана Потоцкого.
Казаки, собравшись на другом берегу реки, готовили атаку и, конечно, обманули, напали с тыла, из степи.
Пушки поляков ударили нестройно, какие не успели развернуть, какие не успели зарядить, вреда огонь противнику не причинил, но отпугнул.
– Проучить изменников! – приказал Потоцкий и пустил на бунтовщиков реестровых казаков.
Шемберг одобрил и этот приказ. Первая же неудача охладит пыл восставших, и самые умные из них уже этой ночью кинутся в бега. Так всегда было.
Конница Хмельницкого, отойдя в степь, развернулась и пошла на реестровых в бой.
Шемберг заволновался: бунтовщики чувствуют себя сильными. Возможно, они приготовили какую-то ловушку. Нужно было подсказать молодому Потоцкому, чтоб он был наготове. Но Шемберг даже коня не успел тронуть. Две лавины на глазах накатывали друг на друга, как две тучи. Сшибутся, сверкнут молнии, и грянет сеча.
– Да поможет нам Бог! – Шемберг снял шлем и перекрестился.
Тучи сошлись, затопили зеленое поле, но ни молний, ни грохота.
В воздухе летали шапки, казаки обнимались, не покидая седел. Вдвое потяжелевшая туча развернулась и ушла за косогор. А ветер беды гнал на ошеломленный польский табор новую напасть.
– Орда! – закричал в отчаянье Ян Выговский.
Подскакал Шемберг. Стефан Потоцкий повернулся к нему и, успокаивая, мягко, но убежденно, как больному, сказал:
– Надо только проследить, чтобы шанцы были вырыты на совесть. Нам придется ждать днепровский отряд. Проследите за работами, пан Шемберг. – И властно приказал пушкарям: – Порох и заряды беречь! Пли!
Грянул залп, табор накрыло дымом, татары растаяли, как наваждение.
Стефан Потоцкий собрал командиров на совет.
– С обозными нас осталось две тысячи. Каковы силы неприятеля, мы не знаем. Когда подойдет днепровский отряд, мы тоже не знаем. Мы должны были прийти к крепости Кодак, а не они на речку Желтые Воды.
– Надо послать гонца! – раздраженно дергая кончик уса, выкрикнул петушком Стефан Калиновский.
– Мы пошлем гонца и к днепровскому отряду, и в ставку коронного гетмана, – сказал Стефан Потоцкий. – Но в днепровском отряде реестровые казаки…
– Их ведет Барабаш, человек преданный, – высказался Шемберг и не удержался, съязвил: – Милостивый пан Потоцкий, вы боялись легкой победы. Теперь, я думаю, вам не стыдно будет выстоять против врага, который численно превосходит наши силы, может быть, в десятки раз.
– В десятки? – поднял брови пан Стефан.
– Мы не знаем, какая орда пришла на помощь к Хмельницкому: перекопский мурза, нуреддин или хан.
– Всякий, вставший на пути рыцарей Речи Посполитой, будет уничтожен! – яростно выкрикнул пан Чарнецкий.
– Я не собираюсь преувеличивать опасность нашего положения, – спокойно сказал Стефан Потоцкий, – но оно достаточно серьезное. Продовольствия у нас на трехдневный переход. Пороха и зарядов мало. Когда подойдут основные силы – неизвестно. Поэтому я приказываю беречь пули и порох, беречь продовольствие, шанцы рыть с расчетом на длительную оборону.
В палатку вошел офицер:
– К лагерю приближаются трое с белым флагом.
– Ваша милость, дозвольте изрубить изменников в куски! – Ян Выговский схватился за саблю.
Выговский был украинец, он демонстрировал верность. Потоцкий посмотрел ему в глаза:
– Мы доверяем вам, пан Выговский. Парламентариев – пропустить. Пусть поглядят: у нас достаточно пушек, чтобы сбить спесь и с Хмеля, и с самого хана. Милостивые паны, должен, однако, вам сказать: в длительных переговорах наше спасение.
Богдан Хмельницкий, упершись ногами в обод колеса, сидел на телеге и зевал. Да так сладко, что и обозные тоже зазевали.
Перекопский мурза Тугай-бей держал на своем лице восточное высокомерное равнодушие, он вот уже несколько часов не покидал седла. Его коршуны только с виду коршуны, на самом деле они – воробьиная стая. Налетают дружно, но вспархивают и разлетаются по сторонам от любого решительного взмаха. Под рукой бея – четыре тысячи; под командой Хмельницкого – три, но все это голь перекатная. Одно дело – быть охочим до драки, и совсем другое – уметь драться.
Польская крылатая конница не потому страшна, что рубится жестоко, не давая пощады ни врагу, ни себе, она страшна потому, что до конца, до последней точки исполняет приказы своих командиров. Напрасно казачий гетман изображает скуку.
А Хмельницкому и впрямь было не до сна и не до скуки. Он зевал от жесточайшего напряжения ума и нервов.
Все последние дни его крепостью была неторопливость. В жестах, в словах, приказах, отдаваемых без единого окрика, с деловитой крестьянской назидательностью.
Люди охотно поймались на сию хитрость. Продуманная неторопливость их вожака показалась им несокрушимой уверенностью в себе и в них. Но сам Богдан знал: это всего лишь игра. Он, человек опытный, самый большой грамотей среди казаков, видел, что от него ждут, и не обманывал надежды, подчиняя волю многих каждому своему слову.
Приказы он отдавал глуховатым голосом, заставляя слушать себя с напряжением. Это были не приказы, а внушения. Приказывать он еще не научился да и не мог. Он не доверял каждому своему произнесенному вслух слову, но уж раз оно слетело с языка, то должно было стоять, как камень среди дороги, и он отделял слово от слова паузой. Он уже не мог позволить сотнику Хмельницкому, домовитому казаку, встать на пути у гетмана. Отныне он был гетман, и всякое слово, жест, чих были не чувствами казака Зиновия-Богдана, но были изъявлением высшей государственной воли.
Зевнул… И зевок годится на пользу государственным делам.
Уж он-то знал, Богдан Хмельницкий, сколь зыбка, а по сути своей ничтожна его теперешняя власть. Всей силы – три тысячи казаков да четыре тысячи татар, и еще неизвестно, помогать они пришли или смотреть за ним. Если им худо придется, схватят и тому же Потоцкому продадут по сходной цене.
Страх свой Богдан посадил на цепь, спрятал в подземелье души́, как Змея Горыныча.
Все последние дни казачий гетман хлопотал, словно сваха перед свадьбой.
У хорошей свахи – хорошие свадьбы. Еще ни одной головы не слетело с плеч, а у поляков трети отряда как не бывало.
Казаки, прибывшие в лагерь Стефана Потоцкого, привезли от Хмельницкого письмо. Гетман учтиво приветствовал сына коронного гетмана, клялся в верности королю, перечислял казачьи обиды и свои собственные и просил кончить дело миром. Пусть-де польское войско уходит из пределов Украины, а польские магнаты возвратят казакам прежние вольности.
Комиссар Войска Запорожского Яцек Шемберг, выслушав письмо, сокрушенно покрутил головой:
– Не пойму старую лису! Ясно, что он посадил нас в капкан, но почему не торопится захлопнуть его, переломав нам кости?
– Он сам в капкане! – пылко возразил Стефан Чарнецкий. – Мы преградили ему путь на Украину, в тылу у него ненадежные татары.
– Теперь трудно понять, где фронт, где тыл, – проворчал пан Шемберг. – Пока у нас есть продовольствие, порох и заряды, пока лошади и люди не истощены, нужно пробиваться и уходить к Чигирину.
– Пробиться мы пробьемся, – согласился командир драгун пан Сенявский, – но потери будут велики. У нас только сорок возов, мы не сможем составить сильного табора, татары нас истерзают, как волки.
– Обоз можно бросить! – отрезал Чарнецкий.
– И пушки? – спросил Стефан Потоцкий.
– Ради спасения войска можно бросить и пушки, – поддержал Чарнецкого пан Шемберг.
– Я коронный обозный, и я против того, чтобы усиливать врага имуществом и оружием, принадлежащим его королевской милости и всей Речи Посполитой, – напыщенно, назидательно выступил сын польного гетмана Стефан Калиновский. – И почему такие разговоры? Еще несколько часов тому назад мы искали врага – и вот нашли его. Нужно подождать полковника Барабаша и сделать то дело, ради которого нас послали сюда.
Стефан Калиновский говорил как будто здравые слова, но все знали, что он глуп, и теперь вся его глупость лезла наружу. Не объяснять же, в самом деле, пану коронному обозному, что отряд в первой же стычке потерял тысячу казаков, которые не погибли под саблями и пулями, а изменили. Конечно, можно, а может быть, и нужно подождать полковника Барабаша с его сильным отрядом, но ведь у Барабаша под рукой все те же казаки, а что, если и они?.. Нет, лучше об этом не думать, но только как не думать?.. Все посмотрели на Стефана Потоцкого.
– Пан коронный обозный прав, – сказал Потоцкий, – мы искали врага. Но беда в том, что не мы нашли его, а он подкараулил нас… И все же отступление слишком рискованно. Мы не знаем, какими силами располагает враг. Если к Хмельницкому на помощь пришел хан, нам не уйти из степи.
– Коли Хмельницкий так силен, почему он затеял переговоры? – опять же с вызовом спросил Чарнецкий.
– Может, для того только, чтобы сохранить видимость дружелюбия к Речи Посполитой и к королю, – сказал пан Шемберг. – Хмельницкий озабочен не нашим уничтожением, а будущими переговорами.
– Какие переговоры?! Какие переговоры?! – вскричал Чарнецкий. – Все казачье племя нужно – под корень.
– Милостивые паны, мы пустились в разговоры беспредметные. – В голосе Стефана Потоцкого прозвенела власть. – Мы дадим Хмельницкому следующий ответ: вопросы, поставленные им, мы решать не вправе, потому что такие вопросы решает сенат и король. Мы предложим Хмельницкому, в обмен на помилование ему и его бунтовщикам, немедленно сдаться. Приказываю продолжать укреплять лагерь. Я убежден, что у нас достаточно отваги и воинской выучки, чтобы отбить все атаки неприятеля и дождаться помощи.
Заря не поспела за молодым командиром. Все спали: небо, казаки, поляки, а Стефан Потоцкий уже был на ногах, осматривал с паном Шембергом позиции.
За рекою Желтые Воды – лагерь Хмельницкого, слева и с тыла – река Зеленая, справа – топкая низина. Удобнее всего отступать налево, через мелкую на изгибе речку Зеленую и по лесистой балке Княжьи Байраки.
– Какое сегодня число? – спросил Потоцкий.
– Двадцать четвертое апреля, – ответил пан Шемберг.
– Если отец узнает, что к Хмельницкому пришел хан, нам придется надеяться только на свои силы.
Пан Шемберг сурово шевельнул бровями.
– Твой отец поступит правильно. Его небольшая армия – единственная военная сила на Украине. Потерять ее – потерять Украину.
Стефан, оглаживая шею своего прекрасного коня, усмехнулся, покрутил головой.
– Я вслед за паном Калиновским могу сказать: еще несколько часов назад мы искали врага и, столкнувшись с ним, оказались в безвыходном положении. Ладно бы мы – плохо оперившееся рыцарство – прозевали смертельную угрозу, но, оказывается, смертельная угроза нависла над всей Украиной. Правда, поняли мы это здесь, еще ни разу не схватившись с врагом, но уже потеряв тысячу воинов. А ведь в Чигирине этого не понимают.
– Будем надеяться на лучшее, – сказал пан Шемберг.
– Я надеюсь только на гонцов.
И только он сказал эти слова, послышался конский топот. На холм выскочили два всадника с пиками. На пиках торчали головы гонцов. Казаки воткнули пики в землю перед польским лагерем и ускакали прочь.
Пан Шемберг перекрестился. Стефан Потоцкий закрыл глаза и повернул лошадь к своему шатру.
– Хватит ли сметки у полковника Барабаша поискать нас в степи, – сказал он то ли Шембергу, то ли себе.
Полковник Барабаш, с выкрученными за спину руками, сидел между двумя другими полковниками, Ильяшом и немцем.
На Каменном Затоне, где реестровое казачество ожидало Стефана Потоцкого, кипела черная рада.
Ганжа пробрался в казачий лагерь за полночь. Разговор его с казаками был недолог.
Филон Джалалия, старый запорожец, счастливый в бою, будто белый сокол у него за пазухой, собрал вокруг себя самых надежных людей, напал и вырезал отряд немецких наемников.
Барабаш, разбуженный воплями умирающих, кинулся с оружием в руках на помощь немцам, но людей с ним было мало, и, окруженный восставшими казаками, он сдался.
Рада была крикливая. Может, и не все пошли бы к Хмельницкому, но куда теперь денешься. За убитых немцев поляки все равно шкуру сдерут. На телегу с пушкой забрался Филон Джалалия:
– Казаки! Время теряем попусту. Наши братья на Желтых Водах бьются за волю матери Украины, а мы лясы точим. Прихвостней в воду и – в поход! Украина слезами умывается, ждет нас.
– В полковники Филона! – закричали казаки.
– Зачем меня? Есть и поумней моего! Хотя бы кум Хмельницкого, пан Кричевский.
– Пан Кричевский Хмельницкого в тюрьму сажал, в Сечь ходил, на усмирение. Тебя хотим! Джаджалыха!
И полковничий пернач оказался в руках Филона Джалалии.
Бывших полковников, связанных по рукам-ногам, кинули в челн, отвезли на глубокое место и утопили.
Едва казачье войско изготовилось к походу, показались татары.
– К бою! – приказал Джалалия.
– Это свои, – объяснил Ганжа. – Хмельницкий послал Тугай-бея, чтобы доставить на конях вас к Желтым Водам.
Четыре казацкие пушки начали бить с утра. Ядра падали посредине лагеря, но вреда особого не причиняли. Была убита лошадь, ранен драгун, разбит полковой барабан.
На следующий день – тишина.
– Они нас голодом собираются уморить! – сердился нетерпеливый Чарнецкий. – Пан Потоцкий, дозвольте сделать вылазку.
– Мы совершенно ничего не знаем, что делается вокруг нас, – поддержал Чарнецкого пан Сенявский. – Нужно добыть пленных.
Решено было разведать силы противника. Из польского лагеря одновременно выметнулось два отряда: драгуны Сенявского и крылатая конница Сапеги.
За рекой Зеленой лагерем стояли татары и полтысячи казаков Кривоноса.
Татары, увидав атаку, отошли в степь, а Кривонос принял вызов и послал казаков на Сапегу. Татары опамятовались, развернулись к бою, и тут Сапега увидал: драгуны отрезают ему путь к лагерю.
– Измена!
Крылатая конница прорубилась сквозь своих же драгун и ушла за реку, в лагерь. Пан Сенявский попал в плен.
– Что же это делается?! – закричал пан Шемберг.
– Бог избавил нас от изменников и лишних ртов, – и теперь не дрогнул пан Потоцкий.
– Мы набираем в драгуны всякое отребье, все тех же украинцев! Боже мой, как мы доверчивы и неразумны! – Лицо Шемберга стало серым.
– Ступайте в шатер и отдохните! – властно приказал Стефан Потоцкий и обратился к рыцарству: – Шляхтичи! Нам остается доказать врагу и самим себе, что мы по праву владеем необозримыми землями и бесчисленными хлопами. У нас мало пороху и пуль, значит, каждая пуля должна найти и сразить врага.
И провидение, словно испытывая молодого командира, тотчас послало на него новую беду. В тылу появились всадники, по двое на лошади. Это татары привезли полк Джалалия.
– Выходит, что и реестровых Барабаша нам нечего ждать, – сказал Стефан Потоцкий, и губы у него предательски дрогнули.
– Пора съесть мышку! – сказал Кривонос Хмельницкому. – Вдоволь наигрались.
Хмельницкий отпил из кисы глоток кумыса и, улыбаясь, посмотрел на Тугай-бея.
– Сколько пан Сенявский дает тебе выкупа?
– Сто тысяч талеров.
– А сколько ты просишь?
– Сто тысяч и еще двадцать тысяч для моих воинов.
– Коли дает сто, даст и сто двадцать, – сказал Богдан серьезно. – Нет, пан Кривонос, мы не станем атаковать окопы. Шляхтичи собираются умереть героями, а нам не нужны мученики. Нам нужны пленники, за которых великий хан возьмет хороший выкуп. Выкуп в этом лагере есть с кого брать.
– А если на нас пойдет сам коронный гетман? – спросил Кривонос.
– Дай бы Бог! Уж мы бы его здесь хорошо встретили. Боюсь только, его сюда не заманишь. Полторы недели не имеет от сына известий, и горя мало.
– В степи, в той стороне, где речка Желтые Воды, большой шум. Из пушек стреляют! – доложили гетману Николаю Потоцкому.
– Значит, зверь оказался сильней, чем мы думали, – ответил коронный гетман. – Бьется до последнего издыхания…
– Надо бы послать подкрепление, – посоветовал гетману Александр Конецпольский. – Ваша милость, я бы мог пойти с конным полком.
– Боюсь, что этот мой жест вызовет недовольство сына, которому, несомненно, хочется справиться с врагом самому. Ах, молодость! Гордая молодость! Стефан даже гонца не шлет. Ему нужна победа! Своя – неоспоримая и не разделенная ни с кем.
Разговор этот происходил на очередном балу, на этот раз в доме пана Чаплинского. Здесь блистали красотой хозяйка дома Хелена и столь же молодая и прекрасная жена Конецпольского пани Ядвига, родная сестра князя Замойского.
После пиршества и танцев гости разбились на кружки, и самый интересный был там, где властвовала пани Ядвига.
– Меня совершенно захватила каббала. Несносный мир наших мелких страстей, полумыслей, получувств в свете каббалы преобразился. Всякое, даже малое, событие приобрело особый тайный смысл. Оказывается, существуют ду́хи, которые не имеют бессмертной души. Саганы. Они могут производить потомство и жить среди людей.
Пани Ядвига обвела слушателей ясными глазами, приглашая удивиться, и удивилась сама.
– Мне показалось, вас нисколько не покоробили эти мои слова. А что до меня, так я была ужасно напугана и проплакала целую неделю, узнавши, что среди нас живут совершенно и во всем подобные нам существа, но без души. Мы привыкли говорить: «Ах, он такой бездушный!» Но что, если это не образ, а сущая правда? Я долго потом озиралась, не доверяя никому. И теперь не вполне смирилась с этим откровением. Вы подумайте только: среди нас живут, плодят детей существа, не имеющие бессмертной души.
– Но как отличить их? – спросила пани Хелена.
– Я знаю, что саганы произошли не от Адама, что они – силы природы. Да, я вспомнила! Они питаются стихиями.
– Завтракают метелями, обедают грозой, а на ужин заказывают мрак осеннего ненастья! – Пан Чаплинский, подслушав женщин, оглушил их раскатами геройского своего баса и, звякнув шпорами, захлопал в ладоши, как петух крыльями. – Давайте поиграем в жмурки!
Поднялась беготня и возня, а когда игра закончилась и пан Чаплинский, отирая потное лицо, удалился в мужскую компанию, пани Ядвига, бросившись на диван возле пани Хелены, шепнула ей:
– Зачем ты за него пошла? Он же старый! От него пахнет козлом.
– Мужчины всегда чем-нибудь да пахнут: конем, табаком, вином… Я счастлива, пани Ядвига, за паном Чаплинским.
– Любовь, или хесед, – четвертая сефирота, – сказала пани Ядвига. – Со мною занимался Сабатея Коген, юный, но совершенно ослепительный ум.
– Наши местные евреи, увы, сильны в более низких познаниях: спаивают казаков в корчмах, скупают земли и очень обижают простых, не умеющих за себя постоять людей.
– А вы знаете, почему я занялась каббалой? – спросила пани Ядвига, заглядывая в глаза пани Хелены. – Да потому, что уже в этом году явится Мессия! А в 1666 году наступит царство Божие, и народ, избранный Богом, получит все мыслимые блага жизни!
– Хотела бы я посмотреть на этого Мессию, – сказала пани Хелена, трогая пальцами виски.
– И я! – горячо откликнулась пани Ядвига. – Быть свидетелем события, которого народы ждали долгие сотни и тысячи лет, – это значит быть среди избранного Богом поколения.
– Простите, – извинилась пани Хелена. – У меня нестерпимо разболелась голова. Перед тем как улизнуть, пойду покажусь гостям.
Улизнуть пани Хелене не пришлось. С ней вступил в беседу сам Потоцкий:
– Уже за полночь, самое время погадать, а вам, я слышал, открыт тайный смысл линий на руке.
– Ну, какая же я гадалка! – улыбнулась пани Хелена, она и впрямь устала, но покинуть столь важного гостя не осмелилась. – Дайте обе ваши руки.
Повернула руки гетмана ладонями вниз и только потом принялась рассматривать сами ладони, говоря скороговоркой, волнуясь и волнуя старого гетмана:
– Вашей милости суждена долгая жизнь, полная событий. Вы человек, любящий власть, но равнодушный к деньгам. Женщины тоже не занимают в вашей жизни большого места.
– Жизнь, полная событий, – улыбнулся Потоцкий. – Все уже позади. Было и прошло.
– Нет! – живо возразила пани Хелена. – Вам еще предстоят какие-то сильные переживания, даже потрясения, но жизни вашей они не будут угрожать, а власти – будут. Возможно, вы понесете какой-то материальный ущерб, но все встанет на свои места.
Пани Хелена отпустила руки гетмана, и он улыбкой поблагодарил ее:
– Спасибо вам за хорошую минуту. Не знаю, откуда бы взяться бурям в моей такой уже неинтересной жизни старого человека?
– Ваша милость, скажите мне, если это только не рассердит вас… – спросила пани Хелена. – Этот Хмельницкий! Что ему надобно? Мой муж, кажется, обошелся с ним нехорошо…
– Милостивая пани Хелена, если бы ваш муж совершил что-либо предосудительное в отношении Хмельницкого, то суд сената несомненно взял бы сторону последнего. Что же до моего личного взгляда на всю эту суету, то я вам скажу прямо, не как гетман, а как солдат и поляк. Если уж владеть, так владеть. Украина принадлежит Речи Посполитой, и с казацкими замашками пора кончать. Если даже пан Чаплинский не прав, ущемив казака, то он все равно прав. Спите спокойно, пани Хелена. Мой сын Стефан защитит вас от безумца, поднявшего меч на Речь Посполитую.
