Текст книги "Утопленник (СИ)"

Автор книги: Владимир Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Володя Злобин

Утопленник

Илье хватило мужества не схватиться за глаз, под которым расплылось серо-жёлтое пятно. Треснувший голос спросил.

– Я за косяк ответил?

– Следующий, – кивнули ему.

Лёша медлил, не желая становиться перед воровчатами, спрашивающими за выдуманный косяк. Ещё вчера друзья мирно сидели у костра, болтая о девках и литературе, а теперь Лёша в свои шестнадцать стоял здесь, под ночкой и под кулачком. Всё произошло быстро, словно в первый раз, и тело деревенело от позора.

– Ты в уши долбишься!?

Сзади подтолкнул Илья. Лёша предлагал драться, но друг согласился на пробитие штрафного. Из рабочего посёлка с чистым весенним названием уедут не все, и тот, кто оставался, должен был чтить местный закон. Лёша больше не хотел подчиняться ему. Дело было не в ещё одной стычке. Прокуренная пятерня съездила бы не по скуле, а по книжкам, которые нельзя не воспринимать всерьёз. Утром бы Лёша посмотрел в зеркало, и оно бы скривилось: 'Зачем читал?'.

– Давай реще, а? – тихо простонал Илья. Носить синяк в одного было стыдно.

– Чё там воркуете!?

К Лёше подскочил самый борзый пацанчик. Тощие ручки по странной, но могучей дуге были засунуты в карманы. В просветах раздувались невидимые мышцы спины. Гопник перекатывался с носков на пяточки, но выгоревшая макушка не доставала даже до глаз Алексея. В спину ему, как заведённый, тыкал Илья. Палец противно вдавливался в поясницу.

– Вы заманали, черти.

Гопник размахнулся, и Лёша ткнул его кухонным ножом. Лезвие легко, совсем по-домашнему, вошло в живот, который, наверное, ещё переваривал ужин. Гопник ничего не понял, только уставился на своего убийцу с удивлённым степным прищуром.

– Ты это чё?

И осел на землю в задумчивой роденовской позе.

Алексей тупо держал нож перед собой – он ещё не осознал, что случилось. Ничего не поняли и пацаны, ведь это они с детства таскали ножички, которыми резали скамейки и только мечтали резать людей. Оцепенение нарушил Илья. Он склонился над раненым, и, трепетно приобняв его, с ненавистью прокричал Лёхе.

– Ты что наделал...!

Лёша повернулся и пошёл домой. В спину запоздало сыпануло матом. Потом слезливо загнусил Илья – он проклинал Лёху за то, что тот подставил его перед 'друганами'. В посёлке все приходились друг другу троюродными товарищами, просто одни друганы имели право издеваться над другими. Лёша слышал, как с Ильи спрашивали за произошедшее: удары на хнычущее тело сыпались густо, зло.

По дороге парень выбросил нож в поселковое озеро. Оттуда поднимался пар. Он стоял над водой плотным белым облаком, в котором можно было угадывать, что захочешь. Вчера друзья мирно сидели на круче, пока к ним не подвалил наглый малознакомый пацанчик. Он начал донимать восторженными рассказами о воровском ходе, отчего Илья, раздражившись, послал его куда подальше. Паренёк свалил, но вскоре вернулся со старшими, которые подвели ситуацию к тому, что подобное лечится подобным, и прописали гомеопатию – штрафной удар по лицу. Поартачившись, Илья сдался, а вот Лёша лечиться не захотел. В чём же его вина?

Мать с отцом ужинали на кухне. Алексей понуро бухнулся за стол. Отец поднял недовольный взгляд.

– Мы же с тобой договорились: приходишь не позже десяти. Задерживаешься – позвони. Что, так трудно?

Отец был из военных. Стареющий мужик с квадратным лицом. Такие всё знают про жизнь, поэтому с ними лучше не спорить. Пока Лёша привычно молчал, мать разливала суп по тарелкам.

– Ты с Ильёй гулял? Я шла от соседки, Илюшку видела. Всклокоченный весь. Даже не поздоровался. Случилось что?

– Сына, если у тебя какие-то проблемы, сразу мне говори. Я со всем разберусь!

Лёша неопределённо пожал плечами. По улице провыла сирена. Внутри похолодело, и только сейчас парень понял, что натворил. Особенно гадко стало не от того, что теперь его ждёт тюрьма и не потому что о ней ещё не знают родители – отец уже примирительно смеялся телевизору, а мать пододвигала к сыну вкусности – нет, гадко было от того, что это не кто-нибудь, а Илья мелко, всего одним пальчиком подталкивал Лёшу к преступлению. Если бы Илья не тыкал в спину, ничего бы не случилось. А может... может, ничего и не было? Ведь, в самом деле, где это видано, чтобы из-за пальца, неприятно вдавливающегося в позвонок, произошло убийство? Ведь не было же! Ничего не было! Если б было, то по телевизору не показали программу 'Время', не отпечатали утренний номер поселковой газеты, и мать бы не сварила борщ, ведь кто варит борщ, когда сын убивает человека? Да... ничего не было. Никто не варит борщ, когда сын убивает человека.

На улице вновь провыла сирена. Окна залепило красно-синим. Алексей вздрогнул. Всё было. И гопники, и Илья, и та глупая перепалка на озере. Была рука, выпрямившаяся вперёд. И осевший от неё человек.

Лёша проглотил ложку супа. Еда казалось глупой.

– Что за суета? – отец оттянул занавеску. За окном пробежало несколько человек, – Убили кого?

– Типун тебе на язык! – воскликнула матушка.

А если сказать? Ведь придётся же... Если не сказать сейчас, потом сами узнают. Когда – потом? Через час? Полчаса? Хоть бы утром... Сказать...? Он же батя! Мужик! У него залысины и лицо, чтобы выглядывать из танка. Он обязательно защитит. Отведёт в кладовку, спеленает в резиновую лодку. Поставит в углу. Кормить будет через ниппель. Писать можно в другой.

– Кушай, сынок, – почувствовав неладное, сказала мать, – ты нам ничего не рассказываешь. Что у тебя в жизни происходит? А то раньше про школу спрашивали, а теперь всё, почти каникулы. Надумал, куда поступать будешь?

Точно! Можно же успеть поступить! Никто не будет искать в городской общаге!

– Сына, если не надумаешь в институт, можно в хорошую часть или сразу в военное училище. Всё-таки армия есть армия. Главное, запомни – ты ей нужен, пока руги-ноги на месте, а как вышел в тираж, катись к такой-то матери на весёлом катере!

– Хватит ребёнка пугать! – наиграно возмутилась мать, – Сыночка, ты бы девушку себе нашёл... пора бы уже. А там институт, книжки твои наконец пригодятся.

'Уже пригодились, матушка', – подумал Лёша.

– Жениться надо на сироте и лет под сорок пять! – отец счастливо захохотал, и перед ним стало неудобно.

Лёша любил родителей, но сейчас от этой любви было стыдно. Он подвёл их, подвёл навсегда или на долгие годы, а родители, ещё не зная этого, спрашивают и смеются. Сказать, что их сын только что убил человека...? Почему не ранил? Потому что ветер стал тёплым от шёпота, и чётче прорезались предметы, мир надвинулся и задышал.

– Сына, подработать не хочешь? Грузчиком на лесопилке.

– Ему там пальцы отрежет! – вмешалась мать.

Лёша понимал, что за ним уже выехали, что суета на улице хочет разбить не соседские, а только их окна, что мирный вечер на кухне, где под люстрой сгорал мотылёк, вот-вот кончится. И не помогут здесь ни батины сослуживцы, ни мамин борщ.

– Сына, ты куда?

Лёша выключил свет и, не раздеваясь, бухнулся на кровать. В темноте было слышно, как гудел посёлок. Хлопали двери, кто-то пронзительно засвистел, и тут же зарыдала неизвестная баба. Болезненно зачихал мотоцикл. Лёша решил ничего не делать. Пусть они сами ворвутся в дом. Так будет проще. Правильнее. И всё же... не накрыться ли одеялом? Могут и не найти.

Взгляд остановился на полке с книгами. Лёша освободил её от школьной программы и поставил туда Ницше в дешёвой обложке, Берроуза, пару европейцев и несколько классиков, грозивших обрушить полку. Стало горько – он мог никуда не пойти, а просто лежать и читать книги. Всё равно виноват Илья, который послал того пацанёнка. Это не Лёшин косяк!... Интересно, писал ли Сэлинджер о том, как в русских моногородах спрашивают за косяки? Захотелось обменять десять прочитанных книг на свободу. Почему-то подумалось, что если отказаться в голове от десяти прочитанных книг, если напрочь забыть их, как иногда забывают любимых, то и его, Алёшу, простят, будто ничего не было. Отмотают время назад или сделают вид, что в тот вечер просто светила луна. А книги, тю... пустяк. За две недели наверстать можно. Правда, хорошо бы Толстого не потребовали или Достоевского. Они большие, долго отчитывать.

На потолок лёг синий отблеск. В дверь забарабанили. Раздался недовольный, а потом смиренный голос отца. Вскрикнула мать. По полу застучали тяжёлые ментовские ботинки. Зашуршала рация. Оставалось подождать совсем чуть-чуть, и это 'чуть-чуть' тянулось целую вечность. Так, во всяком случае, хотелось верить. Ведь тянется не вечность, тянется – человек. И Лёша не выдержал. Он бросился к окну, свернул голову шпингалету и выпрыгнул в ночь.

– Стоять! – прогремело сзади.

Лёша пересёк двор, одной рукой схватился за доски и перемахнул забор. На мгновение, когда ещё находился в воздухе – скосил взгляд. На кухне беспомощно заламывала руки мать. Наверное, думала, что если угостить наряд борщом, её сына не заберут. Батя, наоборот, размахивал руками и что-то втолковывал менту в бронежилете и с автоматом. Махал не для того, чтобы вытащить из передряги Лёху – махал для себя, чтобы никто не смог усомниться в его силе и мужиковатости. Из комнаты, откуда только что выскочил Лёша, таращился второй мент.

– Стой, дура! – крикнул он.

И Лёша побежал.

По-бег: двухтактно стучит сердце.

По. Бег.

Кровь разошлась по телу бешеными толчками, и та мятная немота, с которой начинается любой побег, исчезла. Лёха пересёк две улицы, перепахал столько же участков и оказался один. Тело трясло, грудная клетка судорожно отталкивала темноту. Погоня как будто отстала. Мысль звучала убедительно: Алексей пробежал всего ничего, а раз даже этого оказалось достаточно, значит его уже никогда не найдут.

Из-за поворота вынесся бобик. Как-то разом вспыхнули ближайшие окна. Лёша нырнул в проход между домами. Взгляд успел зацепиться о высветившуюся в одном из окон семью. Там тоже был паренёк, и тоже была ложка, не донесённая до рта. Лёше захотелось стать не этим парнем – велика честь, такого бы никто не предложил – а хотя бы той алюминиевой ложкой. Пусть его иногда забывают в банке с вареньем, пусть облизывает беззубый дед – вон он кушает себе на грудь – что угодно, только не тюрьма.

Лёша бежал по узкой дорожке, которую с двух сторон подпирали заборы. За ними шумело. В погоню включились пацаны. Они тарахтели на мотоцикле где-то сбоку; не попадаясь на глаза, мчали по параллельной улице, то ли загоняя, то ли просто рассекая в своё удовольствие.

– Убью, су-у-у-ка!!! Взъебу, с-у-у-у-ка!!! – завыл какой-то мужик.

'Его батя', – ёкнув, подумал Лёша. 'Су-у-у-у-к-а!', – донеслось в ответ. Может, мужик сошёл с ума, вообразил себя пароходом или крутил в голове ту авиационную штуку, которой отпугивают ворон. 'Су-у-у-у-к-а!'. Крик прокатился по всему посёлку, отгремел в цехах развалившегося предприятия и утонул в пруду.

Мотоцикл зарычал злее, будто ему добавили октановых чисел.

Менты куда-то подевались.

Алексей бежал, как бегут всего раз, когда мышцы истомлены молочной кислотой, а хрип жжёт грудину и кажется, что жизнь сейчас выкипит, изжарит саму себя и заодно все обрушившиеся на неё несчастья. Только пробеги ещё десять метров. Дотяни вон до того штакетника, и преследователи остановятся, кувыркнутся, исчезнут как в сказке, а там, если поднапрячься и пробежать ещё, ускоришься настолько, что сможешь отмотать время назад и не совершить той глупости из-за которой всё началось. Вот почему Лёша не останавливался. Он топтал первые слабосильные всходы и сгибал рабицу в задумчивую параболу.

Парня вынесло на асфальтированную дорогу. От каждого толчка сердце прыгало в голову, дома чиркали спичками и зажигали окна. Лаяли собаки, обозлившиеся, что хозяева не выпустили их на охоту. Сзади с гиканьем выкатил мотоцикл, и Лёша бросился через участки: забор, мат, ранетка. Подвернувшаяся нога нечаянно ткнулась в будку. Старый пёс не залаял. Он спал и видел мосластые сны. Нестерпимо захотелось стать этой доброй собакой, тихо свернуться в будке, и когда гонители пробегут, не залаять, вообще не выдать себя, а просто лежать, вспоминая, где закопал сладкую коровью косточку. Как же славно быть ленивым конурным псом, дружески греметь по двору цепью и удивляться суматошным людям! Отчего приходится быть человеком?

Исцарапанный, потный, обессиленный Лёша выбежал к озеру. На берегу как всегда жгли костры. 'Это его ловят?', – с интересом спросила какая-то девушка. Ей не ответили. Сзади встала машина. Проломив кусты, выехал мотоцикл. Пацаны ссыпались с него гроздью винограда. 'Су-у-у-ка!', – неслось всё ближе и ближе.

– Пацан, заманал бегать, – пропыхтел мент, выбираясь из бобика, – ничего тебе не будет, ну дадут несколько лет, ну отсидишь ты их... Давай сюда. Не порть се жизнь.

Лёха не мог говорить. Он перхал склизкой вонючей крошкой.

– Бегом я сказал!

Озеро всё ещё парило. Дымку сносило слабым течением, и она вставала над плёсом густой молочной пеленой. Завеса скрыла противоположный берег, и озеро казалось морем, за которое можно уплыть. Пар манил, обещая укрыть за стенами незримого города. Слуха коснулся далёкий поддонный гул.

– Ты что, глухой? – повторили Лёше.

Парень затравлено огляделся. Бежать было некуда. Толком не понимая, что делает, Алексей бросился в воду.

– Во дурак, – удивился мент.

– Потонет пацан... – присвистнул напарник.

– Тут неглубоко, вытащим.

Лёша плыл отчаянно, словно на том берегу его не ждала улюлюкающая гопота. Руки всё слабее выбрасывались вперёд. Плеск становился тише. Туман сгущался. Ногу прострелила судорога, которая завернула тело вокруг оси. Парень несколько раз взмахнул рукой, пытаясь зацепиться о звёзды, и скрылся в собственных брызгах. Менты на берегу заматерились и погнали пацанов в воду. Те зло проныряли до самого утра.

Вызванные водолазы прочёсывали озеро два дня.

Тела так и не нашли.

[Наверх]

• © Copyright Злобин Володя

• Размещен: 08/02/2018, изменен: 10/01/2020.