Текст книги "Земное притяжение любви. Сборник"

Автор книги: Владимир Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Тш …тише, – Михаил беспомощно замахал руками, припомнив кличку. – Тише, Джек, родню не узнаешь, память, видно, ослабела?

Скобцев потрепал пса по темной с отливом шерсти.

–Ты, меня тоже, дружок, прости, совсем было забыл, что ты стережешь дом моих стариков.

Джек узнал Михаила и радостно стал тыкаться холодным носом в его ладони. Михаил огляделся по сторонам, подмечая перемены, которые произошли с тех пор, когда он в последний раз был дома. В саду подросли молодые деревца, а под окнами, выходящими на улицу – много цветов – радость матери. Дом стал ниже или Михаилу после многоэтажных зданий из бетона и стекла, так показалось. Он отворил дверь в сени и вошел в горницу. В следующее мгновение увидел лицо матери. Она что-то стряпала на столе и, обернувшись на скрип двери. увидела сына. Замерла от неожиданности.

– Сыночек, Мишенька, – мать протянула к нему белые от муки руки. Боясь замарать на сыне костюм, как то беспомощно приникла к нему головой. Из-под черного платка Скобцев увидел прядку седых волос. Стало очень жаль мать, тугой комок подкатил к горлу. И он еще раз упрекнул себя за то, что так долго собирался в село. Причины, мешавшие приезду, теперь казались мелочными.

– Успокойся, мама, – неумело уговаривал он ее. Вытирая краешком платка глаза, Дарья Петровна торопливо произнесла:

– Чуяло мое сердце, что ты приедешь. Сегодня с утра во дворе петух пел, кошка в сенях умывалась. Я вот пышки заладила на молоке печь. Ты ведь любишь сдобу?

– Конечно, люблю. А отец где? – спросил Михаил, устало опускаясь на скамейку.

– Он скоро вернется, пошел за село траву косить. Мы ведь еще коровушку держим. Трудно корма доставать, лугов совсем не осталось.

Михаил слушал, с теплотой наблюдая, как под ловкими руками матери кусок теста превращается в круглую пышку.

– Ты, сынок, посиди, а я тебе сейчас холодного молочка из погреба принесу. Поди, устал с дороги.

Мать вышла и вскоре вернулась с глиняным кувшином в руке. Холодное, вкусное молоко освежило и сияло усталость.

– А вот и горячая пышечка, – мать, припеваючи, подала ее сыну. Михаил, как в детстве ел душистую пышку с молоком. Насытившись, встал, прошелся по комнате.

– Что-то маловата стала наша избушка? – улыбнулся он матери.

– Это ты, сынок, вырос, – Дарья Петровна ласково поглядела на ладную фигуру сына. – Нам давали новый дом, да мы не захотели переезжать. Он для нас ведь родной, родительский. Тепло и уютно в нем. Здесь мы тебя и Алену вырастили. здесь с отцом и помирать будем. Тебе, сынок, тоже пора гнездо вить, о внуке или внучке мечтаем.

Мать с затаенной надеждой поглядела на него и покачала головой:

– Молодость пройдет. Каждому делу свое время положено.

– Ничего, мама, будут у тебя еще внучата, – он обнял мать за плечи. – Пойду я отцу подсоблю. Давно в руках косу не держал.

Потеплело на душе у матери от этих сыновних слов. «Значит, не забыл он крестьянской работы, значит, живет в нем деревенский дух. Глядишь, и останется в селе. Легче будет коротать старость. При его уме да образовании и в селе работа найдется. И невесту я ему приглядела».

– Иди, а я пока управлюсь с пышками, – спохватившись, сказала она сыну, все еще охваченная радостными думами.

Отца, Ивана Андреевича, Михаил встретил за селом, где среди кустарников смородины и шиповника буйно росла трава. Остановился невдалеке, наблюдая как ловко старый Скобцев размахивает косой. В лицо дохнуло пряными запахами. Разбежались вокруг ромашки.

– Вжик– жик …– толи поет коса, толи плачут скошенные травы. Вот косарь остановился, смахнул рукой с лица пот.

– Отец! – крикнул Михаил и поспешил навстречу. Они крепко обнялись.

– Что ж это ты долго не заявлялся в село? Чай, и дом родительский не нашел? – упрекнул его отец. – Невесту из города часом не привез?

Михаил уклонился от ответа:

– Дай-ка, батя, косу, попробую, – и с озорством прочитал пришедшие на память есенинские строки:

Что же, дайте косу, я вам покажу –

К черту я снимаю свой костюм английский.

Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий.

Памятью деревни я ль не дорожу?

– Поглядим, поглядим, на что ты способен, – подбодрил его отец. – На словах все мастера – умельцы, вот на деле …

Михаил взял еще теплую от отцовских ладоней косу. Лихо размахнулся. Лезвие пошло неровно, срезая лишь верхушки стеблей, головки пестрых цветов – синих цикория и желтых сурепки, розового душистого горошка, белых ромашек …

– Эх, разучился, сынок,– сокрушенно покачал головой старый Скобцев, – Так ты мне косу собьешь. Пошли, мать нас заждалась.

Михаил все еще старался подчинить себе непослушную косу.

– Завтра-то день будет, – похлопал его по плечу Иван Андреевич. – Признайся, непривычно после чертежей, да циркулей держать в руках крестьянский инструмент?

– Ничего, отец, одолею.

– Это хорошо, что у тебя есть хватка. Было бы желание, а умение придет в работе, – отец захватил в охапку скошенную траву. – Гостинец коровушке Красуле.

В село возвращались вместе. Закат догорал где-то на краю земли. Из уютных под зеленой сенью деревьев дворов плыла музыка, лаяли собаки и перекликались петухи.

Михаил, молча слушая отца, вспоминал о детстве. Улица была пустынной. Вот пригорюнился старый колодец. Помнит Михаил, как подростком гонял сюда коров на водопой. Теперь колодцем не пользуются, и он постарел. Темный, омытый дождями сруб подгнил, печально свесил длинную шею журавль. Михаилу показалось, что теперь колодец жалуется каждому прохожему: «Забыли вы меня, забыли». Не одно ведро он утопил в его темной прохладе. Частенько тогда за это озорство перепадало от матери, а отец «кошкой», привязанной к концу веревки, отлавливал ведра со дна колодца.

Из раздумья Михаила вывели чьи-то торопливые шаги. Он поднял глаза и в приблизившейся стройной девушке с радостью признал свою бывшую соседку Настю Гуркову. Она, наверное, не узнала Михаила. Но все же, отойдя несколько шагов, оглянулась. Красивый овал и черты лица. Темные волосы были собраны в тугой узел.

– Настя, ты? – окликнул он девушку. Она остановилась. Увидев рядом с незнакомцем Ивана Андреевича, вспомнила:

– Неужели Миша, Михаил?

– Я, – зачем-то поправляя галстук, ответил Скобцев, не сводя с нее глаз. Настя подала ему руку.

– Здравствуй. Рада видеть тебя в нашей Глуховке. Михаил легко сжал Настины пальцы, почувствовав их теплоту. Она, немного смутившись, загадочно отвела взгляд в сторону.

– Изменилась ты, повзрослела и похорошела, – с нежностью в голосе произнес он, не торопясь разминуться. Отец уловил пристальный взгляд сына и дернул его за рукав.

– Пошли, – сердито проговорил он.

– Ладно, я тоже пойду, – усмехнулась Настя и простучала каблучками. Подходя к калитке, Иван Андреевич замедлил шаг:

– Ты того, Михаил, не слишком на Настю заглядывайся. Девка она видная, да речи о ней по селу разные ходят. То с одним, то с другим хлопцем ее встречают. Такая, как она, своей красотой любому голову вскружит. Держись от нее подальше. Вот тебе мой отцовский совет.

– Это, отец, наверное, глуховских старух сказки. Злые языки, которые страшнее пистолета, – усмехнулся он. – В городе на такие отношения смотрят проще.

– В селе каждая девка на виду, – рассердился отец. «И то верно, – подумал Михаил. – Давно я не знаю Настю. Много воды утекло с тех пор, когда в одну школу полевой тропинкой ходили. Но она была девчонкой и не привлекала его внимания. А теперь первая красавица на селе. Того и гляди, укатит в город, а там много соблазнов и пороков. Все может случиться».

На Михаила наплыло чувство легкости, и в то же время проникла в сердце грусть об уходящем, дорогом. Что привело его в село? Отчий ли дом, память ли о детстве? А может, она, Настя, пробудившая в его душе теплые воспоминания. Он встал на рассвете. Услышал шаги матери, спозаранку хлопотавшей на кухне.

– Ты бы, сынок, еще маленько отдохнул, а я вам с отцом завтрак приготовлю, – увидев Михаила, проговорила Дарья Петровна. – Сегодня ведь воскресенье, можно и поспать. Впрочем, у тебя ведь отпуск. Михаил прошел к отцу в сарай, откуда доносилось тихое мычание Красули. Иван Егорович положил в кормушку охапку сочного разнотравья.

– Пойду я прогуляюсь за село. Ты мне косу дай, – попросил он.

– Решил все же стать заправским косарем, – усмехнулся отец. – Авось, в городе сгодится, газоны стричь.

– Решил, – Михаил взял косу, легонько провел бруском по лезвию.

Наскоро позавтракав, Скобцев пошел за околицу на лужайку с кустарниками. Коса запела, поблескивая в лучах. Разнотравье влажное от росы легко ложилось под лезвием. «Получается, – радовался Михаил. – Не утратил прежних навыков».

Солнце начинало припекать. Позади себя Михаил услышал девичий смех. Резко обернулся. Возле куста дикой смородины, усыпанного мелкими черными ягодами, стоял Настя. Она была в розоватом, что и вчера, платье. Девушка срывала с ветвей ягоды, и они блестели у нее на ладони, словно бусинки.

– Упарился, отдохни,– посочувствовала она.– А то похудеешь и городская жена не признает?

– Какая еще жена? – удивленно приподнял он брови.

– Наверное, есть, – девушка пристально поглядела на– него и добавила. – Если не жена, так невеста или любовница?

Михаил молчаливо вытер пучком сочной травы мокрое лезвие косы. Подошел к Насте.

– Чем ты здесь занимаешься? – спросил он.

– Смородину ем, – быстро ответила она. Михаил улыбнулся, подмечая находчивость девушки – в карман за словом не полезет. Неожиданно смутился и наступила пауза.

– Почему замуж не выходишь? – с лукавинкой поглядел на нее.

– Жениха нет, подходящего, достойного, – взметнулись ее темные ресницы. – А без любви никакой в жизни радости…

–Что же так?

Настя пожала плечами.

– Работаешь где? – спросила она его в свою очередь.

– На заводе инженером-программистом, вот в отпуск приехал.

Он набрал в горсть ягоды и полакомился. Ощутил приятный привкус смородинового сока.

– Действительно, хороша, – улыбнулся он Насте.

– Послушай, Миша. Пошли на пасеку к деду Кирюхину, – предложила девушка. – Он добряк, майским медом угостит.

– Предлагаешь вначале медовый день, но я с тобой согласен на месяц, – пошутил он, и тут же сам смутился, видя, как она вся вспыхнула, стыдливо опустила глаза.

– Прости, Настенька, я не хотел тебя обидеть, невольно получился такой каламбур. Знаешь, мне с тобою очень хорошо.

– Успел обо мне наслушаться всяких небылиц, – упрекнула Гуркова. – А я до сих пор недотрога и это многим не нравится. Но на чужой роток не набросишь платок …

Настя, преодолев смущение, вдруг бросила в Скобцева горсть смородины и крикнула:

– Попробуй, догони!

Ветки кустарника цеплялись за края ее платья, хлестали по загоревшим икрам ног. Она, весело смеясь, оглядывалась на Скобцева, звонким смехом манила за собой. «Вот ребячество», – подумал Михаил, однако устремился за девушкой. Догнал ее и обнял за талию, ощутил упругость молодого горячего тела.

– Пусти, пусти, – испуганно прошептала она и выскользнула из кольца его рук. И вдруг загрустила. Шла, изредка поглядывая на Михаила. В разросшейся траве едва проглядывала тропинка.

До пасеки оставалось не более километра, когда на проселочной дороге показалась повозка. Лошадь бойко перебирала ногами. Сидя впереди деревянной бочки, ею правил подросток с вихрастым рыжим чубом. Он лихо крутил в воздухе концами собранных в руку вожжей. Поравнявшись с Михаилом и Настей, придержал лошадь.

– Если на пасеку, то садитесь, подвезу. Председатель, вот велел воду для пчел завезти, – сообщил парнишка. Михаил и Настя пристроились на повозке. Возница остановил лошадь у самых дверей сторожки. На шум вышел старик с белой редкой бородкой. Михаил помог– старику наполнить емкость привезенной водой. Отвернул медный краник и выскобленный в толстой доске желобок наполнился прозрачной водой. Мгновенно слетелись пчелы. Кирюхин пригласил гостей в сторожку.

– Угощайтесь, – он налил из большой кружки в тарелку золотистый и прозрачный, как янтарь, мед и похвалился. – майский. А для тебя, Михаил, я припас медовуху, от которой голова светлая, а ноги пьяные. Подросток с восторгом уминал дедово угощение.

– Теперь каждый день сюда буду ездить, – шептал он и огорчался что ему еще предстоит ехать в бригаду. Насытившись всласть, парнишка вышел из сторожки, и скоро, донесся его воинственный крик. Повозка с бочкой покатила дальше. Настя и Михаил лакомились не спеша. Старик набил самосадом свою видавшую виды трубку. Синий дым обволок его морщинистое лицо.

– Помню я, как вы на пасеке шкодили, а теперь, глядя, как выросли и не признал. Михаил солидный мужчина, а Настя – красавица, невеста на выданье.

– Время не стоит на месте, – ответила Настя, откладывая в сторону ложку. Михаилу вспомнилось, как в детстве он иногда приходил домой с распухшим от пчелиных укусов лицом. Они поблагодарили старика за угощение. Душисто пахло сеном. Давно Михаил не вдыхал такого пряного запаха. Он сел на бревна, лежащие у стога. Гуркова опустилась рядом. Кирюхин пошел к ульям проверить соты.

– О чем задумался? – Настя тронула Михаила за руку.

– О нас с тобой, – ответил он и словно впервые увидел ее серые с бирюзовым оттенком глаза. Скользнул взглядом по ее загоревшим стройным ногам и невольно протянул руку, чтобы обнять девушку за плечи. Но она строгим взглядом остановила его: «Не шали».

Михаил смущенно одернул руку.

– Аль наслушался обо мне много? Мол, доступная и безотказная? – спросила она мягче, чтобы как-то сгладить свою резкость.

– Вот ты какая, Настенька, – ласково прошептал Михаил.

– Какая уж есть, – тихо ответила она.

Домой Михаил пришел, когда солнце перевалило за полдень. В бочке, наполненной дождевой водой, обмыл лицо. Иван Егорович встретил его сухо. Взял из рук сына косу.

– Ты что же, сын, срамить нас приехал? – сердито спросил он Михаила. – Мальчишку бы постыдились. Прогуливаются средь бела дня. Мало ли у Насти женихов, и он туда же.

– Отец, как ты можешь так отзываться о прекрасной девушке. Ее здесь из зависти сплетнями затравили, – огорченно вздохнул Михаил.– Плохо вы Настю знаете, распустили слухи и сами же им верите.

– И что ты в ней нашел? Есть и другие девки в селе – любую выбирай и хоть завтра под венец.

– Никак женить меня хочешь, отец?

– Будет вам ссориться, – вышла на крыльцо Дарья Петровна. – Сынок отдохнуть приехал, а ты его укорять.

– Знаем, что говорим, – недовольно ответил старый Скобцев.

– Косить-то научился, аль времени не было?

– Малость накосил, скоро сено можно будет сгребать в копну, – задумчиво произнес Михаил. «Настя, Настя, разворошила ты память, – подумал он. – Наполнила сердце непонятной истомой».

Он долгим взглядом провел по полыхавшим в палисаднике цветам.

– Уж лучше б тебе не ходить за Настей. – Дарья Петровна с женской жалостью поглядела на сына. – Приворожила она тебя травами к себе. У нее бабка колдунья, знает всякие отвары из трав и наговоры. Наверное, эта магия и ей по наследству передалась.

– Если она волшебница или колдунья, то почему страдает от одиночества? Давно бы уехала в город и какого-нибудь богача к себе приворожила? – спросил Михаил, улыбаясь. Мать не смогла возразить.

– Не волнуйся, мама, все будет хорошо,– успокоил ее Михаил, с радостью думая о предстоящем свидании с Настей. Твердый, уверенный голос сына успокоил мать. Ее лицо посветлело. Она любовалась Мишенькой. В ее памяти он все еще был босоногим мальчишкой, убегающим на рассвете по росистой траве в поле…

БАБУШКА ТАМАРА

Маленькая дверца на часах-ходиках с маятником и цепочками с двумя гирьками открылась, серая кукушка семь раз прокричала свое неизменное: ку-ку! Антиквариат минувшей эпохи. Бабушка Тамара, ровесница часов, привыкла к монотонному ходу и голосу кукушки. Разговаривала с ней, как будто с живым существом.

–Проснулась, голубушка, – приговаривала старуха, передвигая на печи чугунные казанки.

Да и не с кем было больше разговаривать, разве, что с кошкой – ангоркой Феней, свернувшейся пушистым дымчато-серым калачиком на коврике, связанном хозяйкой из разноцветных лоскутков ткани.

Тамара Игнатьевна жила сама в старой саманной хатенке, огороженной покосившимся плетнем на окраине села. В теплые солнечные дни ее навещали такие же старые подруги. Приходили вспомнить молодые годы, посудачить о сельских новостях. Она была рада гостям. Сразу же накрывала белой самотканной с вышитыми розами скатертью широкий на деревянных резных ножках стол. Подавала свое не шибко пышное угощение: оладьи или блины со сметаной, варенье и чай.

Заслышав голос кукушки, Тамара Игнатьевна спохватилась. Разбудила Феню, наказав ей блюсти порядок в горнице. Протерла рушником размещенную под стеклом фотографию единственного сына Бориса, погибшего в Афганистане при выполнении интернационального долга, как начертано на граните могильной плиты.

Сына, офицера, капитана ВВС доставили тогда в цинковом гробу в «черном тюльпане» на ближайший военный аэродром. Смахнула с щеки набежавшую ненароком слезу. Повязала свои пепельно-седые волосы серым из козьего пуха платком, перекрестилась на маленькую теплившуюся в верхнем углу комнаты иконку Николая Угодника и вышла в сени, а оттуда во двор. Покликала разбредшихся за изгородью кур и насыпала им зерен, налила воды в корытце.

Еще с вечера Тамара Игнатьевна решила сходить в сельсовет и попросить, чтобы пока погожие дни, а скоро задождит, починили прохудившуюся крышу. Хатынка состарилась, вросла в землю, выгоревшая на солнце черепица потрескалась, сдвинулась и появились щели, да и в печке колосники прогорели, стала дымить, наверное дымоход сажей забился.

«Даст Бог, отзовется на просьбу председатель Геннадий Львович», – с надеждой подумала она и вышла за калитку на улицу. Шла по разбитому тротуару, отвечая на приветствия односельчан. Ей улыбались, спрашивали о здоровье и она охотно отвечала: «Да, живу я еще не померла и вам желаю крепкого здравия». Приглашала в гости и многие знали, что не прогадают, так как Игнатьевна славилась своими пирогами и другими лакомствами. А уж хлеба такие пышные выпекала, что загляденье.

В канун Рождества, Пасхи и других православных праздников к Тамаре наведываются за советами по кулинарной части. А потом за добрую науку несут на дегустацию и в подарок румяные, душистые пасхи, крашенные яйца. «На что мне столько одной!» – сетует она и щедро угощает вездесущую детвору.

В здание сельсовета Тамара Игнатьевна вошла уверенно, остановилась у порога в просторный, ярко освещенный люстрой кабинет с широким столом, стульями и шкафами.

– Доброго вам, здоровья! Господи, хорошо, что застала. А то, как не придешь, сказывают, что в райцентре на совещании, – посетовала она.

Геннадий Львович, не поднимая своей крупной, коротко остриженной головы, шелестел бумагами, имитируя большую занятость и с досадой подумал: «Вот, божий одуванчик. Я грешным делом полагал, что преставилась. Полгода, как не беспокоила». Потом нехотя поднял глаза и с опозданием ответил:

– Тебе тоже, бабка, здоровья. Никакая холера и чума тебя не берет. Еще скрипишь потихоньку?

– Да, Бог милует.

– На выборах за кого голосовала?

– За тебя, сынок, и за коммунистов. При них спокойно жилось, не грызлись, как нонча депутаты, что пауки в банке, – произнесла она

– Напрасно за комуняк свой голос отдала. Они церкви разрушили и закрыли, а мы их открываем, чтобы было куда, таким как ты, старикам, сходить и душу излить. Чего тебе, надо, старая, у меня времени в обрез? Говори живо без биографических подробностей и сплетен.

– Мне бы, Геннадий Львович, хату немного починить, чтобы крыша не протекала и печка не дымила, – попросила Тамара Игнатьевна и напомнила. – Весной ведь еще обещал, когда агитировал, чтобы тебя снова выбрали головой. А уж осень и скоро дожди пойдут. Зальет меня.

Старушка жалостливо поглядела на начальника и он беспокойно забарабанил короткими пальцами по столу, отведя взгляд в сторону.

– Мало ли что я обещал. Так все кандидаты делают, коммунисты тоже обещали рай на земле. Материала у меня нет, камня, кирпича, шифера и цемента, – сообщил он. – К коммунистам сходи, за которых голосовала. Они тебе, держи карман шире, виллу построят.

И громко рассмеялся, довольный собою. Потом натянул на круглое, как сдобная пышка, лицо маску суровости и велел:

– Ты потерпи еще немного. В следующем году переселим в новый дом. Словно в царских хоромах будешь жить и чаи с пирогами вкушать. Я знаю, что ты мастерица их печь, довелось попробовать. Не забудь тогда пригласить на новоселье в гости. По такому случаю не поскуплюсь, цветной телевизор презентую.

– Мягко стелешь, да жестко спать. Не надо мне новый дом. Как ты его строить будешь, если даже на ремонт материала нет? – резонно заметила старушка. – Ты лучше вели перекрыть крышу, а то потолок протекает. Да печку пусть подправят. Жить то мне немного осталось. Скоро избавлю тебя от хлопот.

– Починим твой сарай, хотя давно надобно подогнать бульдозер и на слом, а участок отдать под строительство,– вздохнул он, стараясь побыстрее избавиться от просительницы. И, давая понять, что разговор окончен, заключил.

– Ступай, Игнатьевна, с Богом, откуда пришла, недосуг мне тебя ублажать. Жду начальство из района.

– Можэ мне к ним обратиться? – воспрянула духом женщина.

– Ни в коем разе! – воскликнул сельский голова. – Ты только себе навредишь. Не смей через мою голову прыгать!

С горькой обидой вышла Тамара Игнатьевна на улицу. А начальник вызвал секретаршу и устроил ей разнос:

– Марина, сколько тебе раз говорить, что у нас солидное учреждение, а не проходной двор. Пускаешь кого попало. У меня приемный день в последний четверг месяца.

– Геннадий Львович, так бабушку Тамару все знают и почитают. Она старенькая, жаль ее. На прошлой неделе три раза приходила, но не застала вас, – возразила девушка. – К тому же и мы когда-нибудь состаримся. Об этом не следует забывать.

– У меня и без того гора неотложных дел и я не мать Тереза, чтобы возиться с бабками, – недовольным тоном заявил он. – Зарубили себе, Марина, на носу или завяжи узелок на память, что здесь я командую парадом, а твоя функция – исполнять и блюсти порядок, режим работы.

Марина капризно поджала губы, сдерживая себя от реплики. И, недослушав начальника, вышла в приемную.

Тамара Игнатьевна остановилась возле крыльца, утерла краем платка слезы и побрела, горестно вздыхая. Второй раз остановилась, чтобы отдохнуть возле добротного в два этажа под малинового цвета металло-черепицей, особняка Геннадия Львовича.

Сквозь неплотно прикрытые ворота разглядела постройки во дворе: летнюю кухню, гараж, баню… « Материала и цемента у него, куркуля нет, – с обидой подумала она. – Не даром сказывают, а дыма без огня не бывает, что все казенные деньги на свой дворец потратил». Медленно, часто отдыхая, доплелась до своей хаты. Вошла в горницу и опустилась на скамейку. Сидела беспомощная и одинокая, глядя на пожелтевшие от времени фотографии мужа и братьев.

Потом вспомнила, как в молодости муж, увлеченный творениями Лермонтова, называл ее царицей Тамарой и чуть заметная улыбка тронула ее губы.

Вечером за маленьким окном зашумел ветер и вскоре по стеклу застучал дождь. Растекающиеся капли показались ей горькими вдовьими слезами. Она встала и принялась расставлять ведра, кастрюли, казанки под потолок с мокрыми разводьями на побелке. Капли, срываясь с низкого потолка, зазвучали в горнице печальной мелодией. Кошка Феня, лавируя между посудой, пробрались на сухое место поближе к печке.

ОБКАТКА

Пыльная, взрытая траками танков дорога вела на полигон. В знойном полуденном воздухе висела гулкая, напряженная тишина. Изредка со стороны стрельбища доносились короткие автоматные очереди, да вдали над зелеными ангарами военного аэродрома взмывали в небо серебристые истребители. Высоко в голубизне поднебесья два совсем игрушечных самолета, за которыми тянулся белый шлейф, чертили замысловатые фигуры.

Новобранец рядовой Георгий Шубин, сидя рядом с сослуживцами в кузове мощного автомобиля-вездехода «Урал», провожал проплывающие вдоль дороги поля и деревья грустным взглядом. Его угнетала непривычная жара южного края, а в голове вертелось непонятное слово «обкатка». После команды «подъем!», прозвучавшей в казарме учебного подразделения отдельной роты химической защиты, курсанты-новобранцы тщетно старались предугадать смысл этого странного слова. Кого и зачем и каким способом решили обкатывать?

Строгие сержанты прерывали всякие размышления и домыслы частыми командами. Небольшой плац, обсаженный по периметру стройными тополями с серебристой листвой, с утра гудел под тяжелыми кирзовыми, начищенными до блеска сапогами. Оттуда доносились отрывистые голоса: «Нале-во… Напра-во! Шагом марш! Кру-гом!»

И вот теперь солдаты, рассевшись по машинам, ехали на полигон. Осталась за поворотом окраина города со старыми одно и двухэтажными зданиями, хозпостройками, садами и палисадниками. Новички с тревогой и волнением ждали предстоящих испытаний. Сержант Логунов, в отделение которого был зачислен Шубин, отвечая на вопросы и любопытные взгляды своих подчиненных, сказал:

– Было время, и я тоже ломал голову над словом «обкатка». Увидите и испытаете. Это будет ваш первый экзамен на звание солдата, воина Отечества.

Город утонул в золотистом мареве. Смутно угадывались его очертания. Ухоженные поля и сады неожиданно расступились и теперь вокруг лежала пустынная, выжженная солнцем степь. За машинами, крытыми брезентами, тянулись клубы желто-серой пыли. Она проникала сквозь полог и оседала на лицах ребят, на пилотки и ещё не успевшие выгореть и просолиться потом новые гимнастерки.

Курсанты, расположившись вдоль бортов на откидных сиденьях, придерживали недавно после принятия присяги, врученные автоматы Калашникова со штык-ножами и подсумками с магазинами в комплекте. На ремнях висели подсумки с желтыми пластмассовыми магазинами, сбоку – противогазы. В том, что за ними нужен тщательный уход Георгий и его друзья убедились сразу же после первых занятий по огневой подготовке на стрельбище, когда пришло время разборки и чистки оружия.

На эту процедуру ушло не меньше трех часов. Шубин не роптал на свою судьбу. Привыкать к твердой воинской дисциплине – дело нелегкое, но ему пришлось по душе и он быстро подчинил свою волю распорядку в казарме, старательному изучению теории и практики военной специальности инструктора-дозиметриста.

Вот и полигон. Далеко к горизонту уходит сухая степь, не знающая плуга и культиватора степь с сухим и жестким разнотравьем, исполосованная траками и колесами танков, бронетранспортеров и вездеходов. Вдали за рыжевато-бурым глинистым бруствером были видны несколько макетов танков и БТРов и БРДМ. Чуть поодаль, возле небольшого чудом сохранившегося деревца замер настоящий танк.

Машины с курсантами остановились возле вышки наблюдательного пункта, вознесенного над плоской кровлей одноэтажного здания, обнесенного проволочным заграждением. Первое занятие проходило в учебном городке. Командир взвода, стройный светловолосый лейтенант, недавний выпускник военного училища с новенькими погонами и портупеей Вахтанов старательно рассказывал солдатам о зажигательных средствах, находящихся на вооружении потенциальных противников.

– Напалм – маслянистая, студенистая масса, – говорил он, демонстрируя вещества. – Его лучше всего тушить песком или плащ-накидкой, когда иных средств не окажется под рукой. Без доступа кислорода напалм гаснет. Двое солдат на примере подтвердили слова офицера.

Курсанты, поочередно гасили, полыхающее в липа жаром, неукротимое пламя. После усилий и смекалки его удавалось погасить.

– А теперь главное – обкатка танком, – строго произнес Вахтанов. Тем временем Сержант Логунов подвел свое отделение к траншее. В этот момент Георгию отчетливо вспомнился последний день перед призывом на службу, напутствия матери и отца, добрые пожелания друзей. От памятной картины прощания на перроне вокзала у него защемило сердце. В следующее мгновение он увидел Ксюшу с тугой косой и злато-карими зрачками печальных глаз. Они подружились еще в школе.

Не хотелось расставаться и они сомкнули горячие ладони рук. Шубин нежно привлек девушку к себе и смутился своей смелости.

Уже стоя в вагоне, через толстое зеленоватое стекло, он увидел ее грустное красивое лицо, и как сквозь туман до него донеслись ее последние слова: «Георгий, я буду ждать тебя! Пиши мне, милый, чаще, не забывай свою Ксюшу». И поплыл за окном шумный вокзал с пронзительным маршем «Прощание славянки».

Резкий гул заработавшего мотора прервал воспоминания Георгия. Тяжелый танк тронул с места и окутанный синевато-фиолетовым дымом устремился вперед. Лейтенант был немногословен. Он надел на голову стальную, зеленого цвета каску, взял в руки два муляжа учебных гранат и лихо спрыгнул в траншею.

Потом приподнялся над бруствером и подал знак рукой выглянувшему из люка танкисту в черном шлемофоне.

Танк, увеличивая скорость, рванул прямо на траншею, в котором находился взводный. Когда до машины оставалось метров пять, офицер приподнялся и бросил первую гранату под гусеницу танка. Сквозь столб пыли солдаты увидели, как грозная машина, лязгая гусеницами и кромсая почву, накатила на траншею. Вдогонку вторая граната настигла танк. Вахтанов, отряхивая с гимнастерки землю, возвратился к взводу и строго спросил у присмиревших ребят:

–Все видели, понятно, как надо действовать?

– Так точно, товарищ лейтенант, – прозвучали несколько голосов, но без энтузиазма.

– Кто хочет первым себя испытать? – спросил он после короткой паузы. Наступило молчание.

– Я, – тихо произнес Шубин. Все солдаты обернулись к ему.

– Рядовой Шубин вам все ясно? – спросил офицер, передавая каску и гранаты.

– Так точно! – ответил Георгий. «Так вот какая обкатка», – подумал он. Надел каску и спрыгнул в траншею, где затаился запах выхлопных газов. «Только бы не сдали нервы», – упрямо стучала в виски кровь. «Пиши мне, милый, чаще, не забывай свою Ксюшу», – звучал ласковый девичий голос.

Он крепко стиснул в руке гранату, словно она была настоящей, а не учебной и стал ждать. На самом краю траншеи, среди сухих травинок на изогнутом стебле белела чудом уцелевшая ромашка. Танк между тем приближался. Георгий уже отчетливо видел его башню, длинный покачивающийся ствол. Он до боли сжал пальцами гранату. Дистанция между танком и траншеей быстро сокращалась.

Курсант приподнялся и метнул гранату. Едва, успел пригнуться, как огромная, щадящая дымом, темная масса нависла над ним, закрыла солнечный свет. Желтая глина сухими комьями посыпалась на каску, за воротник гимнастерки.

Несколько секунд превратились в минуту, танк замер на месте, вращая гусеницами. Георгию показалось, что машина вгрызается в почву и еще одно мгновение и раздавить его многотонной массой. Но снова вспыхнуло над головой высокое небо, в котором постепенно растворялся инверсионный след самолета.