Текст книги "Итэ Дэ. Сказки о слонах"

Автор книги: Владимир Дукельский

Интермеццо-1

 
Мария сегодня на сказочном острове.
Мария, мой вызов упрям и не нов.
Я буду пить горькое, пробовать острое,
А ночью отправимся гладить слонов.
 
 
Она – как они – смущена и большая.
И, если её кто-то снова обжег,
Целуя слона и себя утешая,
Она будет знать – у нее есть дружок!
 
 
Ты кругленький, слоник, ты всех уязвимей.
Труби мне на ушко и щёчки тяни.
Другие хотят нас увидеть другими,
Но как же нам быть, если мы – как они?..
 

1.6. Полино-слон

Красивый Полино-слон вторую ноябрьскую неделю хворал. Недостаток дневного света и простуда переполняли его понуростью, тревожностью, ему хотелось исчезнуть в полуголом парке, но листьев уже не было, одни смертные сучья торчали клыками и пиками в разные стороны, парк не прячет, а без должного уровня театрализации зачем же пропадать?.. Сутуло и расстроенно он бродил по проспекту Ветеранов с абсолютным равнодушием к тому, улицу Солдата Корзуна он сейчас пересекает или улицу Партизана Германа. «Я так безнадежен, что это еще цветочки. А закончится всё наверняка проспектом Народного Ополчения, ягодками, блин», – бормотал красивый Полино-слон, не пуская собственные звуки вперед холодного хобота, не позволяя своим словам стать публичными. Платок, небрежно покрывавший его голову, едва заметно подпрыгивал при ходьбе, но был верен, никуда не съезжал.

Его грели и утешали окрестные слоники, Полино-слон был признателен, но недоумевал: где же ваше сочувствие было тогда, когда мне было хорошо? А сейчас-то чего, погрустить я и один могу… Не буду же я насаживаться на ваши умы, не имею такой наглости.

Получившие упрек слоны после этих тезисов хмуро удалились, остались только те, кто не был в состоянии ни на чем сосредоточиться, кроме самочувствия Полино-слона. Среди них был замечен скромный красноштанный слон Владимир, без конца подносивший яблочки и затаенно глядевший на щечки Полино-слона. Полино-слон обаятельно хрустел, слону Владимиру становилось уютно и родственно, и он бежал еще за яблочками. Именно в эти минуты другие заботившиеся могли спокойно подышать Полино-слону на хобот, чтобы согреть его снаружи, и поменять ему спиртовые ватки внутри, не вызывая ничьих приступов ревности. В такие минуты Полино-слон думал о чьем-нибудь плече, но только не откровенно-брутальном, а о вымышленном, что ли, мнимом… Гуттаперчевом? О героической слабости, всегда проигрывающей, безупречной, музыкальной.

А что было дальше, вам никто не расскажет, потому что все слоны вынужденно разошлись. Закутавшийся Полино-слон вскоре вспоминал смешные ботиночки слона Владимира и параллельно хрумкал найденными на ощупь яблочками. Наверное, оставленными украдкой про запас.

«Хоть бы он не вспоминал мои ботиночки! Забудь, забудь мои ботиночки, – в это время убивался слон Владимир. – Я другой, я совсем другой!». Он стеснялся появляться еще раз, мечтая теперь о полной анонимности земных симпатий.

Полино-слон засыпал с семечками яблок на веках, с засохшими слезами утомления в углах покорных глаз. С утра его лицо в меру способностей чистили юго-западные терпеливые птицы и перечирикивались единодушно понятым: болезнь уходит, наступает небывалое душевное здоровье, и, более того, к Полино-слону прибывает почти нахальная уверенность в том, что теперь его никто не обидит, не спровоцирует в нем чахлость, уныние, не подтолкнет к безразличным и тягостным прогулкам. Как будто след Полино-слона наконец может запечатлеться, отпечататься на чьем-то уже упоминавшемся чутком небрутальном плече, как будто это плечо прорисовалось где-то по-настоящему, помимо воздушного птичьего вымысла. Не застеснялось, не отбежало, не удрало с языком в и глазами заднице. И как будто Полино-слон согласился на плечо – доверился.

Птички знали, что это так, лучше всех знали, что владелец мысленного следа, потихоньку начавший выздоравливать, не накрывал его одеялом. Выносливые птички, смакуя и прогнозируя что-то дальнейшее, летели смотреть на удивительной силы любви еще на зафиксированный камерами, потенциальный, еще де-факто не оставленный след подлинного, всевмещающего Слона. Молчаливо и азартно летали от одного сумасброда к другому, никаких при этом почтовых сигналов не передавая. Ну а как тут, разве тут донесешь такого порядка поцелуи?

Интермеццо-2

 
Последних месяцев пи'сят
Я разрушался в рыхлом сплине.
Я думал – всё, не воскресят.
Пока не вспомнил о Полине.
 
 
По хоботу ее узнал,
Послал гудок низкочастотный.
Она считала мой сигнал
И задохнулась: я был плотный.
 
 
Я взял на ручки красоту
И проложил ей хобот ваткой.
На кратком Биржевом мосту
Мы терлись щечками украдкой.
 
 
Она трубила, я сопел.
От нас шарахалась округа.
Я томно ушками скрипел,
Она хихикала упруго.
 
 
Я регулярно розовел,
Румянец в шарфик пряча тут же.
Мы шли, не помня слов и дел,
Дыша заботливей и глубже.
 
 
Мой слоник, вместе сохраним
Свои ранимые макушки!
Не отпущу (я предан им)
Твои участливые ушки.
 
 
Полину – гладить и беречь!
Не подпускать к ней хитрых всуе.
Припомни, слоник, эту речь —
Ну, если вдруг закомплексую.
 

Интермеццо-3

 
Струится ток в тревожной жиле.
Слону сегодня не до сна.
Слоны любили и дружили.
Ни дня без нового письма!
 
 
Но день прошел, и где же вести?
Кто выкрал моего слона?
Я не могу страдать не вместе
И подло добиваться сна.
 
 
Сморило. Я навек предатель.
Проснулся, взрослое дитя —
Мой слон в заснеженном халате
Меня поднял, расщекотя;
 
 
Подвесил к хоботу лукошко.
В нем – травка, ягодки, грибки.
Пощекотал еще немножко
И чмокнул в краешек щеки.
 
 
Я воссиял: ты – наш добытчик!
Зимой нам яблочек принес!
А я – оплот дурных привычек,
Со мной дождешься только слёз.
 
 
Поев, мы выпили какао,
Дышали вкусно в унисон.
И, если я чуть-чуть ИКАО, —
Избыток чувств, Полино-слон!
 

1.7. Несколько штрихов к известному портрету Полино-слона

Полино-слон был худенький и нежный. Часто мерз. Сильнее всего замерзал тогда, когда ни в ком не видел стремления к укромности и потенциала преданности. Лучше всего ему удавалось слушать и любить. И всё-всё-всё помнить.

Полино-слон много бродил и сравнивал, привязывался к местам и людям, но от смущения не показывал этого.

«Почему, – рассуждал Полино-слон, – ко мне всё так хорошо и прочно прилипает? Если присмотреться – то ведь всё подряд на меня влияет, меня формирует… Услышу кого-нибудь один раз – и начинаю подражать, что-то обдумываю под услышанным углом. Так вот, почему вокруг менее восприимчивые слоны? В чем тут дело – то ли это невнимательность слоников, не замечают ничего, пропускают всё мимо глаз и ушей… То ли слоники заросли равнодушием, стали разочарованными и понурыми… В таком случае – где же их так разочаровали и обидели? Так… Был ли я уже в этом месте? Надо побывать».

Полино-слон замерз думать и повернул с запада на юг.

(САСПЕНС)

1.8. О том, где обижают слонов

«С запада на юг. Что-то знакомое, – пришло в голову худенькому Полино-слону. – А, ну конечно: Юго-Запад города! Родина моя. Проспект Ветеранов».

У одноименного метро толклись важные и мрачные, отбрасывающие грязную тень, неслоны. Кто-то из них держал палку, кто-то – кнут, кто-то, судя по глазам, готовил ругательные и унизительные слова – психическое оружие. Отдельные неслоны торговали чем-то запрещенным. Среди всего прочего на их лотках можно было заметить бивни и украшения из кости – очевидно, слоновьей.

Изредка из дверей станции выпрыгивали напуганные дрожащие слоны и, панически хлопая себя ушками по голове, пытались проскочить мимо неслонов невредимыми. Но у кого-то из угрюмых, поросших шерстью неслонов, всякий раз получалось или стегнуть слона хлыстом-нагайкой, или, как минимум, крикнуть вослед слонику какую-нибудь гадость. Судя по их ничтожному представительству на большом куске карты города, слоны здесь тщательно истреблялись, либо – как вариант – изначально с неохотой селились в этих краях.

Не приближаясь к метро, Полино-слон пошел по противоположной стороне проспекта. Неслоны, которые двигались ему навстречу, взглядами насильников и подлецов словно приглашали Полино-слона остановиться. Полино-слон не мог себе позволить этого сделать. Ведь этим он очень сильно бы огорчил, а, может быть, и довел бы до неприличной больницы красноштанного слона Владимира.

Интермеццо-4. Слоны на выезде

 
Ходили со слоником в «Рыбу и рис».
Москва, ресторация, восемь утра.
Кудрявый находчивый бармен Борис
Селедку принес по цене осетра.
 

1.9. Слон Соня

Однажды слон Соня заблудился.

– Где это я иду? Лучше бы здесь не ходить… Сам себе удрученно шепчу…

Слон Соня переживал справедливо. Юго-западной струей жестковатого приземистого ветра его, такого просторного, вытолкнуло куда-то в конец проспекта маршала Блюхера.

– Нет, ну каких-то маршалов я понимаю, знаю, признаю – ну, Казакова, например, или Жукова… Захарова… А Блюхера – это нет, это мне не надо, оставьте его себе.

Слон Соня смешно и ворчливо бормотал протестные высказывания и удалялся еще глубже в неизвестное.

Слон Соня сам не помнил себя злым, но сейчас, страдая от заниженных температур севернее Невы, хотел всё вокруг отменить и разрушить. Из него в ограниченном количестве стружкой сыпались ругательные пассажи.

Подворачивались колченогие хозяйственные старухи угрожающего вида.

– Всех еще обходить, – вздыхал слон Соня, согревая конец хобота у себя во рту.

– Да уж обойди, развалина! Вымахал, чудовище.

Слон Соня полуприкрыл глазки, всегда доселе готовые к игривости и кокетству, и перешел дорогу, не осмеливаясь ответить злым и несчастным людям.

На морозе у него выпукло проявилась картавость.

«А вот бы осталась она», – подумалось слону. «Так здорово же. Здогово. Я фганцуз, я лучше слон-фганцуз. Гешительно лучше, чем слон на Магшале Блюхеге». Он уже сам себя передразнивал.

Это его развеселило, он радостно расхохотался и непроизвольно затрубил, взмахивая довольным хоботом.

«Эротично, очень эротично звучит. Я и так-то не промах, а с этим манерным, умеренным эффектом…».

Он был прав. Его естественный образ, до этого и так, казалось, не дававший всем покоя, похоже, был завершен.

Он хохотал и трубил еще и еще, оставляя за левым ухом неприятные дома. Из них гавкали, из некоторых окон выбрасывали уловимые легкие предметы.

– Но домой-то уже нужно… Где ты моя, улица Доблести… Ничего похожего здесь нет. Разве что площадь Мужества. Эх… Но где она… И сто́ит ли…

«Нужно, должно быть, продолжить радоваться. Авось и помогут. Иначе мне, когда я большой и мрачный, вряд ли поспособствуют…»

– Пгекгащу ггустить, буду хохотать!..

И – расхохотался.

Плохо что-либо различая на фоне слепящего утоптанного снега, он, тем не менее, обнаружил перемену. Справа, через дорогу, стали появляться какие-то сероухие дружочки.

«Это же дружочки-слоники!».

Слоники сильно смущались, шли чуть впереди, по направлению шага слона Сони, боком к нему, и украдкой глядели на Соню и любовались. Вскоре их стало очень много, кроме того, была видна некая координированность.

– Дгужочки, – вполголоса произнес красивый слон Соня, наблюдая.

Слоники засмущались еще пуще, их щечки порозовели, а ушки волнительно закачались. От вспыхнувшей сильной стеснительности они даже ускорили шаг, и в этом их беге сообща был некий знак, и через минуту до слона Сони, кажется, стало доходить главное. Особенно – после того, как слоники повернули на ужасный проспект Энергетиков, приглашающе останавливаясь.

«Они меня выводят отсюда, помогают…», – затаив широкое дыхание, восхитился слон Соня. «А еще ругался…». «Как отблагодарить-то, не знаю».

Алый румянец признательного смущения проступил и на щечках слона Сони. Идти было, судя по всему, долго, но он уже полностью полагался на незнакомых дружочков.

И, да – румянец – не от мороза. Совсем не от него.

1.10. Ты моя улица

У всех окрестных слонов и слоников были неказистые тяжеловесные мужские имена, кроме слона Ульяны. Слон рефлексировал по этому поводу, не чувствуя себя исключительным, а чувствуя себя наказанным. Пушок зеленоватого отлива на его щечках тоже ненавязчиво выделялся: у всех слонов он был серым. Слон Ульяна думал, что, возможно, это как-то связано с зеленой веткой метро, рядом с которой он жил. Недавно по этой ветке пустили новые поезда, и слон Ульяна не знал, как в них ездить. Смущался и ходил пешком.

У слона Ульяны было собственное помещение, где он спал, дышал и ухаживал за ульями. В свое время слон Ульяна перенес к себе большие ульи с пчелами из опасных загазованных мест и развесил их хоботом у себя в комнате на специальных крючочках. Ему казалось, что пчелы его любят. Не было ни единого повода заподозрить их в обратном. Раз в день слон открывал окно, нацеплял улей в форме обруча на хобот и перевешивал его через высокий подоконник. Мудрый слон полагал, что пчелам нужно дышать и охлаждаться. Они были старыми, держались друг за друга и никуда не летали.

Щурясь, слон Ульяна покачивал хоботом, грел его на солнышке слабого огня. Венок из пчел обдувало ветром, полным запахов пыли и трав. Двадцать шесть лет назад он родился в эту апрельскую декаду. Слон никогда не уточнял день, чтобы радоваться как минимум неделю. Получается, сам своего происхождения до конца не знал.

Вдоль проспекта Седова ходили ублюдки. Ублюдки были одеты в спортивные штаны и несли в руках мешки и бутылки. Здесь часто случались аварии и рывками звучали строгие угрозы. Слон хлопал ушками. Пчелы спали и не копошились. Вчера Слон ел мед и думал, как сварить из него медовое пиво. Друг, Слон-пивовар Владимир недавно погиб, став случайной жертвой поножовщины ублюдков. Нож вошел ему прямо в печень, избавив его от прогрессирующих степеней фиброза. Раньше они с Ульяной пили много пива, слон Владимир терся головой о зеленый пух ее щечек и наслаждался гнусавым звуком ее трубления.

Был еще слон Сидор с тонкими ногами и фактурным обольстительным тылом. Слон Ульяна боялся обольщаться. После гибели Владимира он стал ленив и целомудрен, и, кроме того, ему стало казаться, что слон Сидор – не совсем слон. Не бывает таких резких слонов и чтобы столько сексу в них имелось – думал слон Ульяна. Слон Сидор, к слову, не оплакивал слона-пивовара Владимира и пил в тот вечер с ублюдками, выловленными в прошлом веке из Черной речки.

Когда слон Ульяна, перекинувшись через окно, стал засыпать, пчелы, окружавшие его хобот, наоборот, оживились и стали гулять по улью. Кто-то из них беззвучно гадил шоколадной крошкой. Наверное, с годами слон стал уставать. По будням он работал не с пчелами, а с мухами, и надсадное суетливое жужжание со временем подточило его хрупкую нервную систему. Стало худо с концентрацией внимания. И вот он, результат – стал засыпать среди бела дня, сам того не желая. Устал от насекомых, и повредилась сигнальная система.

Пчелы заинтересовались тем, что у хобота внутри. Десяток из них заполз Ульяне в хобот. Самые немощные увязли в тонком слое защитной слизи, остальные еще имели силы шевелиться. Слон Ульяна зачмокал губами, начинавшими улыбаться. Смешные веки, похожие на морские раковины, задергались. Внутрь заскочило еще больше любознательных пчел, и слон Ульяна непроизвольно взмахнул тяжелым хоботом. Его тут же стали кусать. Слон Ульяна тревожно засопел, просыпаясь, и неосторожно чихнул, разбросав по сторонам всех гостей его сна. Кто-то из них уцелел внутри и повторно укусил слона Ульяну. К одному агрессору подключились другие. Они вылетели из улья, опрокинутого на землю древесного цвета. Счет их шел на десятки.

– Ой, ой, ой, – завыл слон и стал беспомощно трубить, так же панически, как голосит пожарная сирена.

Слон стал целиком уязвимым – вместе с чихом из хобота вылетела вся защитная слизь. Теперь его можно было кусать без наркоза.

На неистовый трубный зов в течение нескольких минут прибежали слон Фрол и хромающий красивый слон Сидор. Они, словно пыльными коврами, снаружи размахивали хоботами, отгоняя нескромных насекомых. Насекомые стали жужжать тоньше и взлетать выше, и после десяти минут схватки одно за другим попадали замертво от старости и усталости.

Позже Фрол и Сидор грациозно обогнули дом с двух сторон и проникли в аскетичное жилище слона Ульяны. Слон Фрол клал нижнюю часть хобота Ульяны себе в разборчивый рот, а слон Сидор целовал верхнюю часть хобота слона Ульяны. Они уже не трубили, они урчали, и слон Ульяна извинялся искренними глазами перед слоном Сидором за то, что усомнился в его слоновости, и зеленый пушок, зеленый пушок старался делать ровно то же самое.

1.11. Она вряд ли проснется в дождь

Аккуратная Ю. не умела просыпаться в дождь. За бледным окном мокрой стеной стояли мерные промышленные звуки. Ю. лежала с ладонью на сердце и словно тянулась куда-то носом – к речке, индийскому поезду, слонам на холме. Ледяная кожура сошла с мостовой так быстро, а аккуратная Ю. не успела подготовиться к переменам.

Ю. тянулась, неприкаянные слоны молчали и покачивали ушами, и никто не будил настырно. Она спала одетой в старомодный целомудренный лён и ощущала себя внутри чайника, отсвистевшего своё. Она едва ли сможет просыпаться в дождь. Завтра на новой работе ей вкрадчиво скажут, что она не подходит, что она излишне замкнута и не энергична, что на нее есть жалобы со стороны. Скажут.