Текст книги "Четвёртый дом (СИ)"
Автор книги: Владимир Аникин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
«Восемь домов построил я в этом городе. Когда заканчивал седьмой, то узнал, что Машин муж застрелился. И как-то сразу всё отпустило. И его стало жаль, хотя о смерти его я когда-то мечтал. И любовь, как чувство, сразу отгорела и разлетелась вчерашней золой. И тогда решил я всё, что у меня осталось о Ней, схоронить в фундаменте четвёртого дома. Это – середина пути. Это – мой Рубикон...»
Я перечитывал раз за разом в своём блокноте эти строки, списанные мной в местном архиве с пожелтевшего листка. И вроде всё было понятно, и непонятно ничего.
Писал это письмо удивительный человек. Вольдемар Ксенофонтович был из знатного рода. Хотел написать – «но, обедневшего». Да это не так. Пик своей власти и богатства семейство прошло при Алексее Михайловиче. Пётр I уже предков Вольдемара Ксенофонтовича не жаловал. Не захотели эти предки перебираться в Петербург. Но, поместья все сохранили, и содержали их в весьма преуспевающем состоянии. Могли себе позволить жить на широкую ногу. В Отечественную 1812 года семейство преуспело на всех фронтах. Одни мужчины воевали с французом, а другие занимались своими усадьбами, кои располагались недалеко от Москвы. Когда Наполеон бежал, оставив после себя пепелище, повелели баре лес валить. Делали срубы, везли в Москву, ставили там дома, и хорошо на этом нажились.
Юный Вольдемар, зачитывавшийся после Крымской войны «Севастопольскими рассказами», пожелал стать военным инженером. В отличие от дедов своих он считал, что карьеру надо делать именно в новой столице. Поэтому окончил Николаевское инженерное училище. Говорят, что сидел за одной партой с де Рошфором и дружил с Яблочковым. Выпустился из училища подпоручиком и был взят бау-адъютантом одного из императорских дворцов под Санкт-Петербургом. Явно без протекции не обошлось. Какая карьера ему светила! Знатного роду, с достатком, с прекрасными манерами и поведения безупречного, хорош собой. Не забудьте про протекцию. Скоро был бы в больших чинах на высоких местах. Но тут – любовь! Не любовь даже. Страсть! Роман с Марией Александровной Гартунг, урождённой Пушкиной. Да-да, старшая и любимая дочь «светила русской поэзии». Она старше его на четырнадцать лет. Она – фрейлина императрицы Марии Александровны. У неё муж, полковник Гартунг Леонид Николаевич, вояка и храбрец. Но, Вольдемар воспылал страстью к ней, она ответила. Шкандаль! У него, как сейчас бы сказали, «крышу снесло». Он совершает безумные поступки, осыпает её подарками, ревнует ко всякому встречному. С одним конногвардейцем они даже стреляются. Он пишет письма родителям и требует денег. Они не желают выслать столько, сколько он хочет. Он садиться играть в карты и выигрывает. Выигрывает много. Мария Гартунг осыпана драгоценностями. Он играет снова и проигрывает, вроде бы даже проигрывает одну из деревень, принадлежащих ему. Собирается похитить полковую казну. Все слухи доходят до императрицы, она жалуется мужу. Вольдемара сначала берут на гауптвахту, а затем высылают из столицы и отчисляют из полка. Чтобы он не сотворил чего, с сопровождением провезли его тысячу двести вёрст и доставили в мой родной город. Он тогда снова стал губернским. Говорят, что какие-то эпизоды романа Марии Гартунг и Вольдемара Лев Толстой использовал, описывая взаимоотношения Анны Карениной и Вронского. Полковника Гартунга назначили управляющим Императорскими конными заводами в Москве и Туле. Он был знатный лошадник, заодно отправили его после скандала из столицы с глаз долой.
И вот в нашем городе Вольдемар Ксенофонтович стал чудить. Он снимал дом с садом у госпожи Горбовской, вдовы почётного гражданина. Однажды Вольдемар разжёг в саду большой костёр, над ним расположил вертел и стал жарить тушу здоровенного лося. Лоси рядом с нашим городом до сих пор водятся. Прохожим, дивившимся зрелищу через забор, он говорил, что он древний князь Миндовг, и приглашал разделить с ним трапезу, когда туша вполне изжарится.
Затем от скуки он стал пытаться подражать голосам птиц и зверей, и выяснилось, что выходит у него это превосходно. И стал он пугать прохожих. То собакой тявкнет из подворотни, то медведем из-за угла рявкнет. А однажды с задней стороны усадьбы, там, где начинался склон к кожевенной слободе, села парочка и миловалась под трели соловья. Пока соловей не кончить петь и не сказал человеческим голосом, что юноша уж больно робок, да и целуется плохо, и пора бы заняться настоящим делом. Парочка сбежала в страхе, не дослушав всех интимных идей «соловья».
Затем Вольдемар уговорил вдову Горбовскую показать, что хранится в её сундуках. И там нашёлся оставшийся от её покойного деда, губернского чиновника, облегающий фрак с высоко скошенными полами. Фрак был похож на тот, в коем одет князь Куракин на портрете кисти Боровиковского. Но был не столько золотистым, сколько канареечно-жёлтым. Вольдемар пришёл в восторг, тут же заказал себе кюлоты, сиречь штаны, такого же цвета. И в таком виде, в кюлотах и фраке, разгуливал по городу, что не прибавляло любви горожан к нему. Так же в нашем городе не любили Хармса. Который, находясь у нас в ссылке, ходил на рынок в клетчатом сюртуке, серых гольфах и в большой серой кепке.
Пока Вольдемар вот так развлекался, в город провели железную дорогу. Не знаю точно, станцию или ещё строили, или она уже открылась. Но, к начальнику железнодорожного участка пришёл Вольдемар Ксенофонтович и предложил использовать при строительстве железных дорог гномов. Он уверял, что с «этой подземной сволочью» он уже договорился. Работать киркой они горазды, вкалывать без передыху могут сутками. Могут работать ночами, так как привыкли жить без света. Более того, Вольдемар утверждал, что гномы овладели искусством добывания из земли камня и металлов. Поэтому, ежели их хорошо попросить, то не надо и материал возить к месту строительства. Гномы всё из-под земли добудут сами.
Это уже было не чудачество. Всё это походило на сумасшествие. Но что не случается с людьми из-за неудачной любви?
Однажды Вольдемар Ксенофонтович узнал, что полковник Соколинский вздумал строить новый дом на Архангельской улице. И тут наш герой преображается. Он наряжается в шикарный костюм, соответствующий моде и приличиям времени, и едет к Соколинскому. Ведёт в гостях утончённую беседу, поражая хозяев, полковника с супругой, тактом, умом, остроумием и образованностью, и говорит, что сам является весьма подготовленным инженером и архитектором. Чин бау-адъютанта не дают зазря. И итог: Вольдемар готов выстроить Соколинским дом. Дом по сходной цене, но смотреть на него будут приходить со всего города.
Три дня мучился полковник. И дом «эдакий» хотелось, и не хотелось излишнего внимания. Боялся Соколинский, что власти «могут осерчать», что вот простой полковник, а выделился. Спорили они несколько вечеров в кабинете у полковника и сговорились. Решили так: чтобы весь город не сбегался, но чтобы на улице дом выделялся среди других.
Дом получился смешанный: деревянно-кирпичный. В передней части Вольдемар спроектировал ризалит. То есть часть здания, по всей высоте дома, выступала вперёд за линию фасада. Обычно ризалит симметричен центральной оси здания, а здесь был смещён вправо. Окна в доме имели килевидное завершение. А в торцевой стене оконные рамы имели ромбовидную форму. Дом, действительно, получился приметный.
Соколинский стал хвастать приятелям, что дом удобен.
– Во многих домах жил, но такого удовольствия, как от этого, никогда не испытывал.
Хотя, скорее всего, жить в доме было хорошо не столько заслугами архитектора, сколько домовитости полковничихи Натальи Львовны, умевшей создать комфорт и уют.
И вмиг Вольдемар Ксенофонтович из заезжего чудака превратился в модного местного архитектора. И построил, как уже вам зачитывал, восемь домов. Строил он прекрасно, но чудил и здесь. Вечно у него были трения с поставщиками материалов, с подрядчиками. Рабочих на строительство выписывал из каких-то дальних деревень, а местных рабочих в грош не ставил. Называл их ворами и мошенниками.
Вот и ясно с письмом. Седьмой дом был закончен в 1877 году, когда застрелился Гартунг. Маша – жена Гартунга, дочь Пушкина. Что-то сохранил Вольдемар, как память о ней.
А вот теперь ни черта не понятно! Что осталось? Письма? Кольцо, подаренное на память? Что ещё?
Такие вещи, вовремя найденные, могут составить суть прогремевшей научной работы, или обогатить своего владельца через аукционы, где торгуют антиквариатом. Представляете, за сколько могут уйти любовные письма старшей дочери Пушкина? Я, честно скажу, до сих пор не представляю.
Но, даже если знать, что спрятал Вольдемар, что это за «четвёртый дом»? Он сохранился или нет? Где он стоял? Меня мучили эти вопросы, и я стал искать ответы.
Начал с первого дома на Архангельской улице. Она давно переименована и не раз. Когда начали бороться с архангелами и прочими символами веры, улицу назвали в честь Шейдемана. Вы помните этого немецкого социал-демократа? Потом переименовали в улицу Гиттиса. А вы помните этого командующего, который командовал фронтами в гражданскую 831 день? Это чуть меньше, чем Фрунзе и Тухачевский вместе взятые. В 38-ом Гиттиса расстреляли на Коммунарке как шпиона и контрреволюционера. И улицу сразу назвали Теплоцентральная. А в войну здесь прошлись немцы. Потом наши, вышибая немцев. И улицу как таковую снесли. После войны этот район застраивался по новому, старых домов не осталось.
Не вышло с первым домом, я решил начать с конца. С последнего. Здесь всё было ясно. Дом стоит и по сей день.
И тут блеснула удача. Приятель мой, увлечённый военной историей, где-то раздобыл книгу о девятой танковой дивизии вермахта. Книга была издана почему-то на чешском языке. Но главное – в ней были фотографии. И приятель показывал мне кадры, снятые немцами в нашем городе.
– Вот смотри, – он водил толстым пальцем по странице. – Это Филимонова гора, спуск к рынку. Выглядит как сегодня. Дома почти все такие и остались.
Я присмотрелся. И правда! Всё сохранилось, как было до войны. Как так? Центр весь был разрушен в хлам. Приятель объяснил, что со стороны рынка склон крутой. Наступление шло как бы параллельно ему. Здесь боёв не было, сюда не палили батареи, сюда не сбрасывали бомбы самолёты. Место – отвратительный театр боевых действий. Это и спасло данную часть города.
Я аж подпрыгнул: именно в этой части города построил Вольдемар Ксенофонтович свои дома со второго по восьмой, последний. Здесь жили купцы, священники, астроном-любитель и инженер-террорист.
Я стал прогуливаться по тихим улочкам, под которыми раскинулся наш городской базар, и дома вычислил. О своём достижении я похвастал знакомому архитектору-краеведу, и сказал, что вот дома нашёл, кроме первого и ещё какого-то, Я нашёл шесть домов.
И тут краевед меня огорошил, он сказал, что и первый дом сохранился, и тут же повёл смотреть. Мы пришли в сектор частной застройки. Строились тут после войны на пепелищах. Государство давало кредиты по три тысячи рублей, а в 1949 году все эти деньги людям простило. И вот идём мы, и вдруг – дом: несимметричный ризалит, окна с килевидным завершением и оконные рамы ромбовидной формы. Он!
Краевед-архитектор посмеялся над моей неучёностью, поздравил, что я хоть что-то узнал о родном городе и стал уходить. А я сказал, что останусь и ещё посмотрю.
Я ходил вдоль дома. Из двери выбежала девочка. Я спросил, здесь ли она живёт? Она ответила, что да. Я стал расспрашивать про дом. Тут вышла старуха и крикнула:
– Зойка, вернись в дом, матери расскажу! А ты маньяк пошёл вон, а-то милицию вызову! – это уже мне.
Я сказал, что полицию могу подождать и с удовольствием, так как перед законом абсолютно чист. Бабка смягчилась. Ещё я сказал, что привёл меня наш краевед. Бабка смягчилась ещё больше, так как видела его не раз в передачах на местных каналах. Он там рассказывал о нашей местной старине. Также я сказал, что дом мне понравился, какой-то он необычный.
– Снесли бы поскорее, – вздохнула старуха. – А-то все живут в новостройках. А мы всё тут и тут.
– Аварийный дом? – участливо поинтересовался я.
Бабка вздохнула ещё сильнее:
– Не ставят нас в список аварийных. Как назло, крепкий дом, сносу ему нет. Нас тут шесть семей живёт. Мы бы переехали с удовольствием, а дом стоит и ни одной трещинки.
Тут в разговор влезла девочка:
– А я с гномом дружу.
– С каким? – спросил я, впрочем, безо всякого интереса.
– Который в доме. Показать?
Я подумал, что она заведёт меня внутрь, и согласился. Уж больно мне хотелось посмотреть, каков дом внутри.
Но мы пошли вокруг дома и с задней стороны угла обнаружился гном, выступающий прямо из стены. Фигурка!
– В саду и дома всегда будет гномом, – процитировал я фразу, которую любил повторять мой папа. А вот откуда он её взял, я не знаю.
– Давно он здесь? – спросил я девчушку.
– Всю жизнь, – уверенно ответила она.
Чью жизнь: девочки, гнома, дома? Я погладил его. Гном был крепко вделан в стену.
Вечером я не удержался и позвонил другу-краеведу, чтобы рассказать про гнома. Тот восхитился:
– Я всегда знал, что ты непроходимый невежда. Ты мне рассказывал, что нашёл почти все дома, а не знал про самый первый. А самое главное, ты не знал, что Вольдемар везде ставил гномов. Он же был на них помешанный.
Я вспомнил про предложение строить с помощью гномов железные дороги. А приятель продолжал:
– Лев Кекушев во всех своих домах ставил скульптуры львов, как подпись. А здесь подпись – гном.
– И что, гномы во всем домах?
– Во всех.
– И в четвёртом?
Приятель замялся:
– Тут есть разночтения. Домов сохранилось семь. Не понятно, где был восьмой. И тогда возникает вопрос, в какой последовательности они строились.
Я уговорил его встретиться на днях и обойти дома по стороне над рынком, посмотреть, так сказать, на месте. И вот вошло у нас в обычай гулять вокруг этих домов и обсуждать фрагменты их истории. Какой дом первый понятно, какой последний известно. В каком порядке строились остальные дома – вопрос. И главное, где был ещё один дом. Местные жители привыкли к нашим прогулкам. Подумаешь – бродят два взрослых чудака.
Мы уже всех знали, здоровались, справлялись о здоровье родителей и детей. Знали их как родных. А я начал изучать ту эпоху, когда дома строились. И людей полуторавековой давности тоже узнал как своих близких. Знал, кто здесь, где жил, в каких отношениях с кем состоял. Много исторических документов я перелопатил. Записи у меня по сей день лежат. Я даже думал книгу написать. Лучше в двух частях: жители и нравы Филимоновой горы в XIX веке и сегодня. А ещё лучше пьесу написать. Её можно поставить, и деньги будут капать. Объединяло жильцов и прошлых и нынешних то, что не было в их жизни человеческой грязи. Здесь не воровали, не изменяли друг другу, не били родственников смертным боем. Жили крепко и спокойно. Наверное, купеческо-священническая закваска сказывалась.
Года полтора мы так гуляли, я дышал пылью старых документов, а разгадки нет, как нет. Вроде бы вырисовывается последовательность, а как упрётся в вопрос, где ещё один дом? так любая логическая конструкция и рушится. И вроде бы как его не снесли, и вроде бы нет его совсем.
Друг-краевед к концу каждой прогулки готовил мне сюрприз. Преподносил ещё какую-то неизвестную мне вещь и радовался, что я опять выставлен неучем. И вот как-то он говорит:
– А Вольдемар Ксенофонтович знал, что последним домом он строительство в нашем городе заканчивает.
Я встрепенулся. Изучая история строительства домов, я боялся сунуться за некий край. Почему-то боялся задаться вопросом, а что стало с нашим архитектором? Как сложилась его судьба? Я, волнуясь, спросил:
– А что с Вольдемаром стало вообще?
Друг посмотрел на меня с улыбкой, всегда приятно быть умнее другого.
– Он уехал. Его письмом вызвал старый однокашник, де Рошфор Николай Михайлович. Он тогда закончил строительство вокзала в Самаре в стиле итальянского ренессанса и сотрудничал на строительстве Самаро-Златоустовской железной дороги при проектировании вокзала в Оренбурге. Туда де Рошфор и вытащил приятеля. Вольдемар Ксенофонтович там и работал потом долгие годы, на железке.
– Так что с последним домом?
– А, да. Вольдемар как бы итог подвёл.
– В чём это выражалось?
– В подписи. Она двойная. В доме гном-Янус. Он из стены смотрит и наружу, и внутрь дома, двуликий.
И тут до меня всё дошло. Я расхохотался. Приятель посмотрел на меня искоса:
– Чего это ты развеселился?
Но, не мог же я сказать ему правду?
– Да так, – махнул я рукой. – Ерундой мы занимаемся. Ищем что-то, что давно быльём поросло. А жизнь уходит.
Друг посмотрел на меня как на человека, который было начал выздоравливать, но из-за собственной глупости опять погрузился в пучины болезни. Больше мы вместе не гуляли.
Да мне эти прогулки уже были не нужны. Я знал, где четвёртый дом. Восемь домов – восемь гномов. Два гнома не могут быть в одном доме. Вольдемар Ксенофонтович построил один дом поверх второго. Улучшил кому-то жилищные условия, расширил площади. Теперь надо было найти возможность обследовать фундамент четвёртого дома. Что там запрятано?
Я проконсультировался со знакомыми строителями. Не говорил, что мне надо, просто интересовался условиями строительства на Филимоновой горе. Все в один голос утверждали, что строить там – последнее дело. Почему там много старых домов? А это – почти центр города. Да никакой нормальный застройщик не возьмётся эти дома расселять, чтобы потом поставить на их месте высотки. Крутой склон, близкие грунтовые воды, промоины и проседание грунта. А под нужным мне домом большие провалы. Подвалы, которые есть под домом, давно закрыты из-за аварийности, из-за опасности провалиться под землю. Оказалось, что есть вход в эти провалы прямо с улицы, но он заделан, заколочен и т.д.
Я не стал планировать тайных ночных экспедиций. Одной моей знакомой очень понравились розы на центральной площади нашего города, прямо напротив областной администрации. Я сказал:
– Нравится, приди ночью и срежь.
Она пошла днём. Никого не таилась. Одела сверху жилетку дорожную, ярко-жёлтую. Ведро взяла пластмассовое, оранжевое. Лейку розовую, тоже пластмассовую. На руки, уже на месте, надела резиновые перчатки ядовито-зелёного цвета. И полчаса спокойно возилась у всех на глазах. Нарезала себе отростков, сколько хотела и каких хотела.
Так и я. Пришёл утром в спецовке с инструментом. Обмотал место проникновения красно-белой лентой. У нас такой зимой очерчивают запрет прохода вдоль стен зданий, вместо того, чтобы регулярно сбивать сосульки.
После всех этих манипуляций я спокойно взломал доски, коими вход был заколочен, и проник под землю. Сначала шёл согнувшись. Это было место, где земля обвалилась и открыла проход в подвал дома. В подвале я включил фонарь и смог разогнуться. Надо было искать место, годное для тайника. Я шёл, ощупывая стены, простукивая деревянные опоры. Обнажились ещё какие-то провалы в грунте. Дом стоял на склоне холма, значит, появлялась возможность идти вглубь, в сторону центра города. Когда-то под горой вдоль рынка текла речушка. Затем её загнали под землю, в трубу. Я не исключал возможности обнаружить и подземное русло. Прошёл я в одну дыру. Метров через сто лаз закончился. Земля, стена. Вышел, пометил фосфоресцентной краской из баллончика, что в эту дыру я ходил. Пошёл дальше. Часа два я так лазил. Пока не попал в ход довольный длинный. Я шёл, шёл. Уже задумался о том, что надо возвращаться обратно. Что я шастаю подземными ходами, если мне нужно подвал обследовать? И тут коридор резко повернул, повернул и я. И вижу, метрах в десяти от меня из стены пень торчит, а на пне сидит мужик. Крепкий мужик, в рабочем костюме из какой-то мешковины, с киркой в руках.
– Какого укропа, ты тут шаришься? – прямо и грубо спросил мужик.
Я помахал в воздухе фонарём, который держал в правой руке, а левой очертил вокруг себя, показывая на спецовку и инструменты в сумке на боку.
– Строительная инспекция, – соврал я, не моргнув глазом. – Проверяю состояние грунта на предмет проседания. А вот что ты, чёрный копатель, здесь делаешь?
– Ты мне свои шурупы в башку не вкручивай, – не обращая внимания на мои нападки, продолжал гнуть свою линию мужик.– Какая инспекция? Ты здесь уже второй год крутишься.
– Где? Под землёй второй год?
– Крота из себя не рисуй. Вокруг домов что ты ошиваешься? Чего тебе надо?
Он угрожающе приподнялся, и я увидел, что росту в нём не больше метра. У меня чуть помутнение рассудка не служилось. Гном! Я лихорадочно стал думать, как себя с ним вести. Вот так медведя в лесу встретишь, что делать? Встать столбом? Убегать? Напугать или наоборот, стать добрым и ласковым? Если столбом стоять, то гном – не животное. Он всё равно будет тебя видеть. Я растерялся вконец. Как к нему обратиться?
– Гимли? – с идиотским видом спросил я.
– С хреним ли, – ответил гном. – Чего ты здесь забыл?
Тут я вспомнил фразу, что «честность – лучшая политика», и рассказал всё. Сначала мы стояли, я всё рассказывал. Потом гном опять сел, а я стоял и всё рассказывал. Потом я уже прямо на землю сел и дорассказал.
– Да-а, – глаза гнома заволокло туманной поволокой. Он задумался.
– Простите, – наконец, решился я. – А как вас зовут?
– Я – Посвист. А это – Брячислав и Лущиха.
Чуть дальше по коридору от стен отделилось ещё двое гномов. А я их раньше и не замечал. Ё-моё! Их всё время было трое на одного. Я стал озираться. Посвист расхохотался:
– Не-е. Наших здесь больше нет. Значит так, то, что Володимер запрятал, не твоё, и ты трогать не смей.
– Да я и не знаю, что он запрятал, да и где.
– И хорошо. И не ищи. А-то мы с тобой поквитаемся.
И тут меня интерес взял:
– А с чего это вы о нём так печётесь?
Теперь наступил черёд рассказывать гному. Оказалось, что гномы откликнулись на призыв отведать жареной лосятины.
– Понимаешь, – рассказывал Посвист. – Сидит мужик, жарит, всех приглашает. А они пальцем у виска крутят и не идут. Обижают хорошего человека. А мы уже так по жареной лосятине стосковались.
– До этого ели, значит? – уточнил я.
– О! – глаза гнома загорелись. – Было время, регулярно откушивали.
Я подумал: сколько же ему лет? И поёжился от предполагаемого ответа.
И вот значит, гномы подружились с Вольдемаром. Он их пообещал пристроить к какому-нибудь делу и пошёл на железную дорогу. Там его высмеяли. И тогда он стал строить дома. Точнее, Вольдемар был архитектор, а строили гномы. И материалы они многие из земельных недр добывали. Поэтому Вольдемар вечно мутил с поставщиками и подрядчиками, чтобы было непонятно, кто, сколько и чего завёз.
– А потом он всё-таки на железку ушёл. Только не здесь, а куда-то далеко. Некоторые из молодых с ним ушли. А мы здесь. Здесь деды жили.
«При Навуходоносоре», – подумал я.
– Здесь наши стоят, дома охраняют.
– Так что, они живые в домах? – мне стало не по себе.
– Реально живые, – добил меня гном.
– За что их так? – едва выговорил я.
Гном изумился:
– Да это же лафа, а не работа! Стой себе. Киркой махать не надо. В шахты лазить не надо. На свежем воздухе. Все мечтали о такой работе, а повезло только восьми.
– И зачем они там?
– Охраняют. Дом с гномом тысячи лет простоит.
«Никогда жильцов оттуда не переселят», – с грустью подумал я.
– Слушай, – вдруг сказал Посвист. – Ты – взрослый мужик, а всё маешься какой-то жабой. Займись делом.
И тут он посмотрел на меня с надеждой:
– Может, и нас к делу пристроишь. А-то загрустили мы тут под землёй.
Будете в нашем городе, спросите, меня все знают. Спросите про чудака с киркой. Целыми днями хожу по городу в костюме старателя времён золотой лихорадки, с киркой, с вещмешком за плечами. Бриться я бросил. Люди сперва посмеивались, потом привыкли. Зачем мне это? Да, когда за мной начнёт ходить толпа бородатых ребятишек с вещмешками и кирками, никто и внимания не обратит. Сейчас любой фрик найдёт себе дюжину последователей.
А к выходным я купаюсь, иду в барбершоп, где мне моют и красиво укладывают бороду с усами, и хожу по тусовкам местного бомонда. Там я образец манер, остроумия и эрудиции. Говорю в основном о строительстве, об архитектуре, рассказываю о суперсовременных проектах. Зарегистрировал я строительную компанию. Уже взял первый подряд. Снос аварийного пятиэтажного панельного дома. Дом треснул в нескольких местах, жильцов давно расселили, а вот со сносом связываться никто не захотел. Гномы его снесут за несколько ночей. А потом начнём строить. Клиентов я уже присмотрел. Будут у меня ссоры с поставщиками, с подрядчиками. А что поделаешь? Следы надо заметать. Но, дома будут стоять вечно. И в каждом, как подпись, будет стоять свой гном. Потому что, хоть гномы, хоть человеки, а рабочие места для них нужно создавать.
