Текст книги "Шепот стрекоз (сборник) (СИ)"

Автор книги: Владимир Янсюкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Вдруг по телику на всю квартиру, включая лоджию и антресоль, свежие криминальные новости обрушились с рекламой «простомола» вперемежку (

просто, мол,

будь мужчиной!). Даже реклама страшней новостей оказалась, потому что громче и чаще. Очнулся Козлов и внезапно задумался. Сон ему скандальный приснился. Будто он жену свою, урождённую Рябухину, в обменном пункте на новую подушку поменял. И не в том скандал, что поменял, а в том, что не по тому курсу поменял, не стоило шило на мыло выкраивать. Подушка с террористической подкладкой оказалась. Вместо птичьего пуха ежовыми иголками напичкана. А тут из налоговой являются во главе с Митволем в прокурорской фуражке – иголки нумеровать, урон природы подсчитывать… К чему бы это?.. Козлов антиподом прикинулся. Чтобы мысли скандальные вытекли. Не получилось. Вестибулярный аппарат отказал. Чуть шею себе не свернул. Тогда он, рискуя здоровьем, отправился в прямоходящее путешествие в сторону кухни. Бредёт, в глазах песок и миражи из яичницы, а на горбу скандальные мысли бултыхаются. Руками за стенки цепляет, нос вместо компаса – ковыляет по запаху. По дороге приспичило, сделал вынужденный привал в туалете, потом в ванную заглянул – смыть антисанитарные отпечатки. И путешествие на кухню затянулось. А это не всегда выгодно, когда в доме пустыня Гоби. Зато скандальные мысли насухо испарились. С облегчением, как говорится. До кухни Козлов добрался только к обеду, в самое пекло. Аборигенша Рябухина уже забросила сковородку в раковину и стояла у окна в одних носках, то есть, полуголая. Ресницы надстраивала. Козлов шёл к оазису, а пришёл к порожней сковородке в раковине.

«Пока ты на подушку давил, яйцам трандец», – объявила жена, стоя к мужу лицом задней части своей широкой натуры. Козлов хватил слипшейся грудью воздуха и от жажды набухшего аппетита провозгласил экспресс-митинг протеста. «Ко мне припрутся сегодня, Рябухина! А ты все яйца на нет свела! Чем гостю закусывать!» – «Ты, Козлов, на подушку давишь, а я на яйца. Особенно с луком. От них живот молодеет, кожа натягивается». – «Он что у тебя, барабан? – нечаянно сострил Козлов. – Палочкой постучать не надо?» Рябухина с ресниц переключилась на брови и состроила из них сатирические стропила. «Постучи себе по голове. Если дотянешься». Козлов стушевался молниеносно. «Между прочим, кроме яиц ещё хлеб с маслом бывает». Рябухина извернулась аврально и показала лицо задней части своей широкой натуры узкому подоконнику. «Мечтать не вредно! Чтоб хлеб в доме был – требуется барханы ногами вспахать. А маслу ещё на прошлой неделе пришёл кердык. Холодильник умер. И я его выбросила». Козлов краем уха глянул за окно, затем уставился в угол. «Да не холодильник, а масло», – саркастически уточнила Рябухина. Козлов вздыбил лобные мышцы и задался насущным вопросом. «Ты куда собралась?» – «Чо это вдруг в тебе интерес взыграл? Никак выспался! Как всегда, на работу». – «Слышь, я чо-то со сна забыл… ты где работаешь?» Рябухина позеленела в дупель, растопырилась кузнечиком и затрещала крылышками: «Слушай, кто деньги в дом тащит, а?!» От неопровержимости жениного аргумента и факта Козлов мигом приютился за плинтусом и недосягаемо съёжился. «Ну ладно, я так спросил, для разговору». – «Нечего разговоры разговаривать, когда в доме жрать нечего. Я ночами торгую. Пора усвоить». – «А по ночам-то почему?» – «По топчану! Платят больше!» – «По ночам спят», – высказался Козлов с вялым достоинством очевидности. Рябухина в ответ с размаху прищемила Козлову самолюбие. «А ты и днём спишь. И всё забесплатно». Козлов застонал героически. «А когда придёшь?» – «Как всегда». – «Значит, к утру. Яиц притаранишь?» – «Как всегда». – «Значит, опять яйца на мне. Подкинь деньжат. Говорят, яйца подорожали. Обещали, подешевеют, а они, сволочи, подорожали! Лёха доложил. Говорит: стали меньше, а подорожали, как больше». Рябухина бесстыже распяла себя на новом стеклопакете. «Ты их ешь, что ли, деньги-то! Позавчера подкинула». – «Где? Куда?» – «Как всегда». – «А, эти, из морозилки… А почему в морозилку-то?» – «Чтоб ты каждый раз на горячий труп холодильника натыкался». Козлов стал заговаривать Рябухиной её свежевставленные зубы. «А я это… на те зелёные, что в морозилке потели, вчера бензопилу приобрёл и этого… колуна». Рябухина вспыхнула и зашипела автогеном. «За каким..?» Козлов замер с брандспойтом в руках. «А чо, дровами стану торговать, на шашлыки. Сейчас бешеный спрос. А на остальные пивка с корешами залудили. Покупку обмыли. Не возражаешь?..» – «Опомнился! Леса давно кончились! Такие же умники на дрова извели». – «А парк вон за окном на что?.. Лёха грозился бензинчику слить и цепь навострить, а то она тупая в продаже, – Козлов выпрямился оптимистически, звонко потёр нетрудовые мозоли. – Сегодня ночью и начнём… бабки пилить». – «Пилите, Шура, пилите!» – Рябухина, забыв надстроить вторую ресницу, категорически щёлкнула косметичкой. – И кто по наши съеденные яйца припрётся? Заказчик дров?» – «Наоборот. Я со сторожем парка сговорился. В парке – ценные породы. Дубы, там, каштаны… От них, говорит, вечный огонь. И угли три дня не остывают. Можно неприлично заработать, если толкануть. У меня, говорит, и шашлычник ждёт на примете. Правда, не нашей национальности. Только сразу вынести надо». – «Ага, корнями вперёд. Смотри, как бы вам со сторожем не пришлось на одних нарах ночевать». – «Не боись, он не продаст». – «Кто сказал, что не педераст? – «Я сказал, не

про

даст! Пётр, Роман, Ольга – даст! – «Ольга, может, и даст, только ваш «вечный огонь», твой сторож не продаст, не успеет, а тебя – запросто. Кстати, что за Ольга?». – «Да нет никакой Ольги! Там одни мужики!» – «А говоришь, не педераст». – «Да он мужик в норме, только маленький! Я тебе про дрова рисую!» – «Ты ещё и художник!» – «Он сам сказал, они аморально устарели, им триста лет в понедельник. Скоро новые будут втыкать. Из питомника. Я уже кладовку на первый случай освободил. Пара кубов, мыслю, уложится… Как думаешь?» Рябухина рыгнула протяжно тройной яичницей с луком. «Ты чо, дуболом, в квартире дрова колоть собрался? На ламинате?..» – «А чо! Офис снять дорого». Рябухина включила сирену с мигалкой и выехала на встречную. «Какой, блин, офис, олигарх из-под подушки! Дрова в лесу растут!» Козлов выставил победоносно своё умственное преимущество: «В лесу деревья растут, Рябухина. А дрова из них мы, мужики, изобретаем. Догоняешь?..» Рябухина свернула губы трубочкой из-под детского мороженого, срочно почесала интимное место и прощально щёлкнула дверным замком.

В дверях обнаружился пальчиковый сторож с двумя энергетическими полюсами: выпирающей из штанов поллитровкой и вакуумной селёдкой под мышкой. Нащупав трезвым зрением не задрапированный фасад Рябухиной, сторож икнул «Ой!» и в панике поднял руки: «Я туда пришёл?» Козлов гостеприимно бросился на выручку паркового десанта. «Туда, туда! Свои! Ты чо, не признал меня, Михалыч? Мы вчера с бутыльком ещё твой дубовый проект обсуждали. Правда, без селёдки. И решили: да!» Рябухина дала потрогать заднюю часть своей широкой натуры коридорным обоям, впустила сторожа и добровольно зашла в лестничную клетку. «Пока, изобретатель дров!» Козлов схватил хлыст укротителя. «Ты куда… в одних носках?..» Рябухина с ужасом обнаружила на себе носки и, не дожидаясь аплодисментов, послушно убежала с арены. «Можа, я не вовремя? – уверенно засомневался сторож. Козлов отбросил хлыст и стал раскланиваться. «В самый раз, Михалыч! Она уже намылилась». – «Ты тоже… на дом заказываешь? – спросил сторож с удивлением в низкорослой фигуре, вручая Козлову соскучившийся в его кармане коктейль Молотова с Менделеевым. – А жена? Знает?» – «Не понял?» – не понял Козлов, с готовностью принимая бутылёк в свои надёжные руки.

Когда Рябухина замаскировала свою телесную откровенность, сторож с интересом навёл на неё бинокль. «Это ты вчера… или не ты?» Рябухина оцепенела патриотически и гордо шагнула к виселице. «Я!» Сторож опустил бинокль на полшестого и мужественно заплакал. «Я тебя не признал в маскхалате». – «Не понял?» – вторично не понял Козлов и бесконтактно набил сторожу его нахальную морду. Сторож прикрыл своё раскисшее мужество и стал конспиративно настукивать. «Да мы вчера… беса изгоняли, как пишет Декамерон! На всю мою двухмесячную зарплату! У меня до сих пор… коленки в пояснице дрожат…» Сторож не успел расшифровать оперативного донесения. Козлов влез в танк и пошёл давить гусеницами. «Она моя жена!» Сторож икнул «сдаюсь!», метнул под гусеницы Козлова вакуумную селёдку, и дрожь в его коленках по известному некоторым закону физики моментально преобразовалась в чувство самосохранения. Он резво повернул к тыловым позициям, стартовал первым и завоевал парку золото.

Козлов рекламным щитом упал на крышу Рябухиной. «Чо он тут такое нёс? А?! Ты куда ездишь по ночам? Гони чёткий ответ!» Рябухина расслабилась спущенным баллоном. «Сколько говорить, торгую я ночами». Козлов с эксклюзивным упорством мобилизовал свой заспанный интеллект на выяснение «ху из ху». «Я тебя человечьим языком спрашиваю,

чем

торгуешь?» Рябухина покорно открыла багажник и проткнула «запаску». «Собой». Козлов не справился с управлением и въехал на животноводческую ферму. «Как?..» – «Кверху каком!» – Рябухина показала для наглядности и стала выгружать из багажника свои вещи. Козлов перешёл с человечьего на говяжий. «А… бэ… ме… Где?..» – «Где, где… Девушка по вызову я. Догнал?» Козлов скоропостижно повалился в навоз и от ужаса положения, как подстреленный воробей, утопил башку в перьях. Кошка, дежурившая у входа, плотоядно облизнулась. Козлов, отборно чирикая, бочком упорхал под ближайшую колонку, промыл клювик досконально и окончательно проснулся. А Рябухина стряхнула гору с плеч и подумала с чувством глубокого сексуального облегчения: хорошо, что я девичью фамилию оставила.

июль 2010 года.

Архирад

1

Когда мне было лет девять или десять, я любил забираться в дедушкин кабинет и копаться в старом шкафу – в его необъятных недрах хранились всевозможные приборы, книги и разные диковинные предметы, о назначении которых я даже не догадывался. При этом я нисколько не самовольничал. Дедушка позволял мне находиться в его комнате, когда угодно и сколько угодно, но с непременным условием, чтобы я не мешал ему работать, ничего не рвал, не ломал и, самое главное, не рисовал на книгах и прочих «нужных» бумагах.

Часто, припозднившись, я засыпал на старом, обитом чёрным дерматином, диване с высокой прямой спинкой и жёсткими валиками по бокам, и дедушка оставлял меня на ночь. Сам же устраивался на сдвинутых стульях или на полу, смотря, в котором часу ложился.

Утром по комнате плавало ароматное облако индийского чая, который дедушка заваривал на маленькой спиральной плитке и вкушал из фарфоровой кружки с золотыми вензелями, подаренной ему когда-то английским коллегой, добавляя в неограниченном количестве сливки или молоко. А я пил чай с конфеткой, неожиданно возникавшей перед моим носом, и чувствовал себя наверху блаженства.

Мой дедушка был археологом-патологоанатомом, и вся его комната, буквально напичканная потрясающей мое воображение утварью, представляла собой неисчерпаемый полигон для удовлетворения детского любопытства.

Слева от окна, в углу, одиноко стоял человеческий скелет. При малейшем сквозняке он покачивался, мелодично постукивая своими костяшками по трубе парового отопления. Из угла справа выпирала копия древнеегипетской мумии, изрядно запылённая и не внушавшая эстетических чувств. Громоздкий письменный стол, стоявший у левой стены, был завален различной ученой мелочью: лупами, пинцетами, скальпелями, пипетками, какими-то обрывками доисторического пергамента, всякого рода склянками, трубочками, спиртовками, предназначенными для проведения домашних опытов.

Над столом висела фотография бабушки, недавно умершей. А справа, над диваном, на котором я частенько оставался ночевать, и нижнее пространство которого до отказа было забито газетами первых лет советской республики, висел огромный портрет вождя в массивной раме покрытой чёрным лаком. Вождь был изображен в сером френче, и его джокондовская полуулыбка, прикрытая пышными усами, действовала на меня завораживающе. В один прекрасный день вождя в сером френче признали злым божеством, и его место занял другой вождь, в галстуке с белым горошком, из более ранних времён. Он считался божеством добрым. О нём дедушка рассказывал с умилением, и выражение лица у него было, как у человека объевшегося карамели.

При маленьком росте дедушка имел довольно крупную голову, увенчанную белоснежной шевелюрой. Его седая борода, в которой красовались три угольно-черных пряди вьющихся волос, росла неравномерно, пучками, и напоминала скудную растительность пустыни. Цвет его глаз я бы не взялся определить, поскольку он постоянно менялся в зависимости от дедушкиного настроения. Одевался дедушка не совсем обычно. Дома всегда ходил в длинном бордовом халате, наброшенном на белую сорочку со слегка потёртым на сгибе воротом. Ворот стягивал непременный бордовый галстук, на котором поблескивала металлическая заколка с костяным наконечником. Из-под распахнутого халата виднелись бордовые подтяжки и сверкающая дуга цепочки от карманных часов. Обувался дедушка в меховые шлёпанцы, поэтому походка у него всегда была мягкой и бесшумной, как у пантеры. Говорил дедушка тихо и ласково, при этом смотрел в глаза собеседника изучающе пристально. Перед выходом на улицу, дедушка несколько преображался: он снимал халат, покрывал голову бордовым беретом, окатывал себя одеколоном «Белая сирень» и надевал двубортный бордовый пиджак, а на ноги натягивал высокие, без шнурков, словно обрезанные сапоги, чёрные ботинки, ухватившись при этом за две петли, пришитые к голенищам.

Дедушка был папин папа. Мама опасалась свёкра и за глаза называла его сумасшедшим, а папа, хотя и не спорил с ней, всячески сглаживал назревающие между ними конфликты. Но в чём, собственно, состояло дедушкино сумасшествие, мама не уточняла, видимо, полагая, что всё это лежит на поверхности и комментариев не требует. Я не разделял её мнения. Дедушка был добр ко мне и внимателен. Ему доставляло огромное удовольствие делать мне подарки. Два раза в году, под Новый год и в свой день рождения, я всегда получал то, что хотел. Поэтому я его очень любил. И потом загадочные опыты, которые он проводил в моём присутствии, и в которых я ровным счётом ничего не понимал, доставляли мне радость уже только тем, что я имел счастье за ними наблюдать.

Что

он там искал,

чего

добивался, для меня было неразрешимой загадкой. Помню только, как он, досадуя на очередную неудачу, сказал с тоской: «Знаешь ли ты, внук, где у человека находится душа?!» Я, конечно, тогда не только не знал, где эта самая душа находится, но и не очень-то понимал, о чём идет речь. Дедушка и не ждал от меня вразумительного ответа. Задав свой риторический вопрос, он сам же на него и отвечал: «Не знаешь! И я не знаю… А жаль! Чертовски жаль…».

Дедушку часто приглашали на раскопки во все уголки мира, в качестве эксперта, поскольку он был незаменимым специалистом по древним захоронениям. И когда он уезжал в экспедицию, что происходило довольно часто, я всё своё свободное время проводил в его кабинете, полном аромата таинственной старины.

И вот однажды, когда дедушка отправился в очередную научную командировку, я, копаясь, как обычно, в его шкафу, на одной из полок обнаружил небольшую чёрную шкатулку. Она лежала за стопкой газет, замаскированная обрывком старых обоев, жёлтым и ломким, как восковая обливка на сырной головке. Я попытался открыть шкатулку, но она оказалась запертой. Я пробовал нажимать на неё и так и сяк, крышка не поддавалась. Пошарив на той же полке, я нащупал за газетами маленький холщовый мешочек. Дрожащими от нетерпения руками, высыпал содержимое мешочка на пол и увидел среди десятка ключей разного калибра маленький ключик, сверкающий как бриллиант. Не переводя дыхания, я схватил его и вставил в едва заметную замочную скважину на шкатулке. Ключик повернулся без усилия, и крышка внезапно откинулась, порядочно напугав меня. На дне шкатулки лежала пожелтевшая от времени бумага. Она была сложена вчетверо и источала неведомый мне дурманящий запах.

Осторожно, стараясь не давать воли своему нетерпению, я положил бумагу на пол и развернул её. Это была некая «Охранная грамота», выданная дедушке в восемнадцатом году. Не удовлетворенный своим открытием, я снова заглянул в шкатулку. Больше в ней ничего не было. Однако боковым зрением я заметил нечто белёсо мелькнувшее внутри. А, присмотревшись, обнаружил небольшую шёлковую тесемку. Достаточно было слегка потянуть за неё, как чёрная бархатная пластинка, которую я поначалу принял за дно шкатулки, приподнялась, и моему взгляду открылось потайное пространство. Шкатулка оказалась с двойным дном.

И уже на настоящем её дне лежали забавные очки в металлической оправе. Правая половина очков была из синего стекла, левая – из красного. И каждое стёклышко закрывалось чёрной шторкой с малюсенькими блестящими петельками на верхней кромке очков. Всё ещё дрожащими руками я поднёс очки к лицу, зажмурился и надел их на переносицу, заправив гибкие дужки за уши. Коснувшись моего лица, очки странно щёлкнули, будто по лбу пробежал электрический разряд. Я открыл глаза. Ничего не изменилось. Было так же темно. С минуту я сидел, растерянно водя пальцами по полу. Потом сообразил, что надо приоткрыть шторки. Я открыл левую. Мгновенно весь дедушкин кабинет окрасился в красный цвет. И все находящиеся в нём предметы заметно задрожали, как дрожит горячий воздух над костром. Даже висящий над диваном портрет ожил: вождь в сером френче слегка высунулся из рамы и все с той же неподражаемой полуулыбкой погрозил мне пальцем. Я зажмурился, а когда снова открыл глаза, то увидел дедушку – он показался в неизвестно откуда взявшемся проёме. Вид его был довольно растрепанный: галстук съехал набок, распахнутый пиджак едва держался на плечах, волосы вздыбились, а глаза выражали ужас.

Не могу сказать, что со мной стряслось в тот момент. Помню только, что я сорвал с себя очки и бросился вон. И в течение двух дней старательно обходил дедушкин кабинет. Мне казалось, что отсутствовавший дедушка выйдет и надерёт мне уши, за то, что я позволил себе воспользоваться его тайным инструментом. Но на третий день меня неудержимо повлекло туда, откуда накануне я позорно бежал. Однако задерживаться там не стал – разложил всё по местам и, как ни в чём не бывало, вернулся в большую комнату и сел за уроки.

2

Дедушка вернулся ранее намеченного срока, как раз в то время, когда вождя в сером френче признали злым божеством и заменили его прежним, добрым, в галстуке в белый горошек. Ни с кем не поздоровавшись, он молча, прошёл в свой кабинет, заперся и не выходил целые сутки.

Мама пыталась достучаться до него, чтобы накормить, но папа сказал: «Не надо его беспокоить, захочет, сам выйдет». И мама, осуждающе поведя бровями, махнула рукой, мол, с сумасшедшим жить – сам скоро свихнёшься.

На исходе следующего дня дедушка позвал меня к себе и, усадив на диван, пытливо заглянул в мои испуганные глаза.

–

Ну что, внук, хочешь ли ты мне что-нибудь сказать?

У меня загорелось в пятках.

–

Как ты думаешь, где сейчас находится твоя душа? – спросил дедушка с едва заметной улыбкой.

–

В пятках, – пролепетал я, не задумываясь.

Дедушка вопросительно вскинул голову, смешно вытаращил глаза, окрашенные в тот момент пронзительной кошачьей зеленью, и, растопырив короткие жилистые пальцы, удивлённо развел руками. При этом его клочковатая борода оттопырилась в разные стороны, будто весь подбородок был утыкан множеством металлических иголок.

–

Почему ты так думаешь?

–

У меня пятки загорелись, – также уныло пробубнил я.

–

О! – воскликнул дедушка и крепко стиснул меня за плечи. – Ты сделал великое открытие!

–

Я?!

–

Именно! – расхохотался дедушка.

Отсмеявшись, он таинственно добавил:

–

Если не считать, что до тебя его сделал я.

И снова захохотал, сладко, по-кошачьи жмуря глаза.

–

Видишь ли, внук, – уже серьёзно проговорил дедушка, – на основании многочисленных опытов и наблюдений я пришел к выводу, что душа человека – это, попросту говоря, самое «тёпленькое местечко» в его несовершенном организме. Оставалось изобрести прибор, который мог бы с достаточной степенью точности выявлять это «местечко». Соображаешь?

Я ничего не соображал, потому что жгучий стыд, поселившийся во мне после той злополучной находки в шкафу, выворачивал меня наизнанку. И он выворачивал меня тем сильней, чем больше дедушка отвлекался от темы и не отчитывал меня впрямую за моё ненасытное любопытство, а пытался вывести на чистую воду окольными путями, чтобы я сам признался в своём непростительном поступке.

Но дедушка и не думал меня уличать. Его глаза заметно посинели, и он продолжал упоённо рассказывать о своих научных умозаключениях.

–

И я изобрёл его! – провозгласил он торжественно.

–

Кого? – спросил я растерянно.

–

Не кого, а

что

! Пока это строжайшая тайна. Но тебе, как своему любимому внуку… Я ведь могу на тебя положиться? А? – дедушка заговорщицки зыркнул по сторонам.

Я утвердительно закивал. А дедушка приподнял газету, пирамидкой стоявшую на столе, и мне открылся причудливый механизм, очень похожий на миниатюрный фотоаппарат. По бокам механизма торчали усики-антенны, а сам он весь был увит крохотными разноцветными проводками.

—

 Термоглаз! Я назвал его «ОКО», что значит – Очки Корпускулярного Обзора. Это название рабочее и ни к чему пока не обязывает. Понимаешь ли, чудо моё, теперь я могу определить у каждого встречного поперечного, где находится его душа. Заметь, при этом специально не исследуя свойств его натуры с помощью наблюдений и даже не разговаривая с ним!

–

Зачем? – задал я глупый вопрос.

–

А затем, чтобы знать – кто перед тобой, что за человек, чего он стоит, что от него можно ожидать.

–

Как же это можно узнать? – задал я второй глупый вопрос.

–

Элементарно. Видишь ли, по моей теории сущность человека, определяется тем – в какой части тела регулярно пребывает его душа. Конечно, в разных ситуациях она может менять своё местоположение. А в исключительных случаях даже выходить за пределы тела. И это значит, что данный субъект весьма непредсказуем, и относиться к нему надо… соответственно.

–

То есть – не доверять?

Дедушка уставился на меня с нескрываемым любопытством.

—

 Ты чрезвычайно догадлив. Допустим, у тебя душа постоянно находится в пятках…

–

Не всегда, – перебил я его неуверенно.

—

 Я сказал – «допустим». Стало быть, ты всё время живешь в страхе. А страх делает человека уязвимым, а значит, податливым. То есть им можно вертеть, как угодно.

–

Зачем вертеть? – задал я третий глупый вопрос.

Дедушка смущенно откашлялся.

–

Ну… Видишь ли, люди бывают всякие: и хорошие, и плохие. А с помощью моего прибора я смогу сразу выяснить, кто передо мной – друг или враг. И если – враг, я буду знать об этом заранее, и он не успеет причинить мне никакого вреда. Уразумел? Мои наблюдения привели меня к мысли, что ежели душа человека стабильно… Надеюсь, ты знаешь, что означает это слово?

—

 Что?

—

 Стабильно, значит – устойчиво, постоянно. Запомни. Так вот, ежели чья-то душа постоянно находится, например, в области печени, то такой человек неминуемо должен стремиться к власти. Если же чья-то душа всегда пребывает в области живота – перед тобой человек, склонный к насилию и, как правило, кровавому насилию. Короче, это насильник, убийца, душегуб.

–

А если душа в сердце?

–

Чудо мое! Я всегда полагал, что ты сообразительный мальчик. Душа в районе сердца – это добряк, фантазёр, поэт. Душа в голове – умница, учёный, изобретатель, философ и тому подобное. А вот у кого душа циркулирует между головой и сердцем, тот… ну?

– Не знаю… кто?

– Изобретательный фантазёр! Которого, между прочим, тоже надо остерегаться, – последнюю фразу дедушка произнес с усмешкой.

–

А если душа ци… цирк…

–

Циркулирует, – пришёл дедушка на помощь.

—

 …улирует между головой и животом? – спросил я, следуя за ходом дедушкиной мысли.

—

 Такой человек, должен быть изобретательным злодеем, – мрачно сообщил дедушка.

–

Дедушка, а где находится твоя душа? – вдруг пришло мне в голову.

Дедушка сделал большую паузу и сказал тихо:

–

А вот этого, мой дорогой, я определить не в состоянии. С помощью «ОКО» я могу узнать, где находится твоя душа или чья-нибудь ещё. А вот заглянуть в себя я бессилен. Именно за этим я тебя и позвал. Ты заглянешь в меня, и ты определишь, где находится моя душа. Не возражаешь?

–

А я смогу?

–

Определять будет прибор, а ты только сообщишь мне о его показаниях. Согласен?

Я пожал плечами.

–

Вот и славно. И пока я приготавливаю «ОКО» к работе, расслабься, закрой глаза.

Я зажмурился, а дедушка, судя по тому, как скрипнула с легким повизгиванием знакомая мне створка, полез в шкаф и достал ту самую шкатулку. И когда уже полагалось открыть глаза, я увидел в его руках те самые очки, которые накануне так напугали меня. Сверху к очкам с помощью особых крепёжных приспособлений дедушка приладил свой новый прибор и велел мне всю эту оптическую конструкцию надеть на глаза.

Когда я был готов, дедушка скомандовал:

–

Встань напротив меня и открой правое стекло. Правое! Не перепутай! Где у тебя правая рука?

Я показал.

–

Так. А теперь действуй!

Я выполнил его команду.

—

 Что ты видишь?

—

 Вижу…

—

 Вся моя фигура должна быть синей! Так? – нетерпеливо подгонял меня дедушка.

—

 Так…

—

 А теперь ищи красную точку. Если душа у меня есть, ты должен увидеть во мне пульсирующую красную точку. Ну?

Пульсирующую точку я действительно увидел. Но тут моя кожа в одно мгновение стала гусиной. Я похолодел… Красная точка в теле моего дедушки пульсировала в районе… живота. Но сказать ему об этом у меня язык не поворачивался…

–

Ну?! Что ты затих! – рявкнул дедушка. – Видишь красную пульсирующую точку?

—

 Вижу… – беззвучно шевелил я губами, потому что звук застрял у меня где-то внутри.

–

Я к тебе обращаюсь, внук!

Я понимал, дедушка нервничал и поэтому был несколько грубее, чем обычно.

–

Ну, где же она? Говори!

–

В голове, – наконец озвучил я свое враньё.

–

Я так и думал! Вот видишь, какой у тебя дедушка! – гордо выкрикнул он и содрал прибор с моей головы.

–

И это ещё не всё! – продолжал дедушка на торжествующей ноте. – При незначительной доработке моё изобретение способно проникнуть и в неодушевленные области! Одним словом, мое «ОКО» покажет нам суть вещей! Ты понимаешь, что всё это значит?! Я – властелин природы! Теперь у нее нет тайн для меня! Я увижу её насквозь во всей своей очевидности!

Я смотрел на воспалённое лицо дедушки, и думал: «По его собственной теории получается, что он – злодей. И не просто злодей, а злодей с выдумкой. Нет, не может этого быть! Или дедушка ошибается, или изобретённый им термоглаз… никуда не годится».

3

Через месяц дедушка снова отправился в экспедицию, в Среднюю Азию. Оказывается, его неожиданный приезд был сопряжен с новым изобретением, которое непостижимым для меня образом улавливало местонахождение души в теле человека. Как известно, прибор показал, что дедушкина душа находится в его животе, чему я, честно говоря, мало верил, потому что был убежден – дедушка не может быть ни насильником, ни убийцей. Я тогда думал примерно так: если дедушкины выводы правильны, то наверняка то место, где находилась его душа во время эксперимента, было чистой случайностью. Разве можно с одного раза говорить о постоянстве пребывания души. Мало ли куда может забрести душа активного, полного творческой энергии человека. А вообще-то самое подходящее место для его души – голова. Он очень умный. Или сердце – он так добр ко мне.

Но как бы то ни было, дедушкино изобретение не давало мне покоя. «Интересно, – думал я, – дедушка взял „ОКО“ с собой или спрятал в шкафу?»

С искушением заглянуть в заветный дедушкин шкаф я боролся недолго. Уже на следующий день, придя из школы, я быстро пообедал и сказал маме, что немного отдохну у дедушки в кабинете, а потом примусь за уроки. Мама не возражала.

Однако, к моему удивлению, дверь в кабинет была заперта. Такое случилось впервые. «Наверное, дедушка понял, что я наведывался в шкатулку, – подумал я со стыдом. – Что же делать?..»

Обычно мама прибегала домой в свой обеденный перерыв, чтобы покормить меня, и снова убегала. Работала она через дорогу, в школе. Дождавшись, когда мама ушла, я взял на кухне длинный хлебный нож и попытался проникнуть в дедушкин кабинет с его помощью. Мне удалось это с первого раза. Замок был старый, разболтанный, и запирающий язычок переместился без особого труда.

Войдя в кабинет, я плотно затворил за собой дверь и оказался в полной темноте. Это было для меня второй новостью. Значит, дедушка не только запер дверь, но и зашторил окно, выходившее во двор. Я включил свет. В глаза бросились некоторые перестановки: древнеегипетская мумия заняла горизонтальное положение вдоль стены, скелет перекочевал за шкаф, письменный стол был повёрнут тыльной стороной к окну и на нём, кроме настольной лампы и письменного прибора из белого мрамора, который дедушке вручили на работе в день его семидесятилетия, ничего не стояло. Из-под диванного сиденья, несколько вздыбленного, торчал уголок красной папки, будто диван показывал язык. А из тёмной рамы на меня пристально глядело доброе божество в галстуке с белым горошком.

Тут же, на полу, валялась вырезка из старой газеты. Я поднял её и прочитал заголовок статьи, напечатанный очень крупными буквами «Оборотни в наших рядах». Всё это было очень странно. Известная дедушкина консервативность в плане бытовых нововведений не раз вызывала в маме взрыв негодования. Когда бы она (из лучших побуждений, разумеется) ни пыталась прибраться в кабинете, дедушка всегда сердился, заявляя, чтобы в его комнате никогда ничего не трогали, потому что всякая перестановка путает его мысли и отвлекает от работы. Правда, кабинет и не выглядел сильно запущенным. Дедушка всегда сам приводил его в порядок. И мама, по крайней мере, за последний год, ни разу не переступала порог его кабинета. И если дедушка пошёл на перестановки, значит, сделать это вынудило его что-то очень важное. Но что?.. И, наверное, он очень торопился, если не заметил вывалившейся из дивана газеты…

Вскоре я убедился, что шкатулка осталась на месте. И, что самое интересное, дедушкино «ОКО» лежало в ней в сборе, то есть к очкам был прилажен тот самый прибор, термоглаз, который дедушка несколько дней назад подобно фокуснику, открыл передо мной из-под газетной пирамидки, и, значит, было готово к использованию. От соблазна тут же испробовать этот замечательный прибор у меня, как говорится, в изобилии потекли слюнки, так что пришлось их немедленно сглотнуть и настроиться на практический лад.