Текст книги "Братец"

Автор книги: Владимир Востоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

В. Востоков
Братец

Накануне юбилея органов безопасности меня пригласили на встречу с молодыми рабочими.

Когда наша беседа подходила к концу, мне передали записку.

– Не могли бы вы рассказать о каком-нибудь случае из личной практики? – прочел я.

В зале стояла тишина. На меня смотрели сотни глаз.

– Если располагаете временем, я могу рассказать вам об одном деле.

Ребята оживились, раздались одобрительные голоса.

– В тот день, как всегда, мне принесли на доклад почту, – начал я. – Наряду с другими документами в папке лежало заявление. Заявление как заявление. Неровный женский почерк. Внизу штамп «Приемная МГБ. Ящик для писем». Таких заявлений поступало много. Но тогда оно было, как помню, в единственном числе. Я был занят каким-то срочным делом и хотел было отложить его в сторону, но мое внимание привлекла упоминаемая в нем фамилия Шкуро. Решил прочесть заявление.

«В советскую контрразведку. Уважаемые товарищи, спешу сообщить вам об одной встрече, которая перевернула всю мою душу. В районе Метростроевской улицы я неожиданно повстречала на днях своего земляка – Карпецкого Валентина Иосифовича. Боже мой, что со мною было. Белогвардеец из армии атамана Шкуро, действовавшей на Кавказе в годы гражданской войны, его руки по локоть в крови защитников Советской России, оказывается, еще жив и ходит по нашей земле, по рассказам его жены, с которой я была немного знакома по Пятигорску, ее муж Карпецкий наводил страх на местных коммунистов и причастен к смерти Анджиевского, руководителя борьбы за установление Советской власти в Пятигорске, активного борца против белогвардейцев и интервентов на Кавказе. Товарищи чекисты, разыщите этого злодея и воздайте ему должное. Его приметы: высокий, статный, седой, ему сейчас лет 60. С уважением…» —

и далее следовала неразборчивая подпись. На конверте значился обратный адрес: Кропоткинская улица, квартира восемь, а вот номер дома и фамилия отправителя отсутствовали.

Заявление, как говорится, позвало в дорогу. Я занялся установлением местожительства автора письма. Пришлось «перелопатить» все дома по Кропоткинской улице, имеющих квартиры восемь, на что ушло немало времени… Анна Алексеевна оказалась милой старушкой, сохранившей цепкую память. На вопрос, что ей известно, кроме написанного в заявлении, ответила:

– Не очень многое. Когда я жила в 1919 году в Пятигорске, занятом белогвардейцами, моя племянница обшивала жену Карпецкого, который к тому времени работал в контрразведке у атамана Шкуро. Он иногда приходил к нам вместе с супругой.

– Вы уверены, что Карпецкий работал в контрразведке атамана Шкуро? – спросил я Анну Алексеевну.

– Да, сынок. Об этом мы опять-таки знали от жены Карпецкого. Она гордилась мужем и усердно помогала ему. А главное – не скрывала этого. Хорошо помню, как рассказывала она, что однажды, случайно встретив на рынке какого-то знакомого ей большевика, не моргнув глазом, тут же выдала его контрразведке. Получила за это какую-то медаль. Я сама ее видела. В общем, это была достойная друг друга пара.

– О ее судьбе вам что-нибудь известно?

– Конечно. С приходом Красной Армии ее расстреляли, а Карпецкий успел удрать с беляками. Правда, когда наши вели бои за Пятигорск, она мне сказала, что ее муж погиб на перевале во время отступления. Теперь-то ясно, что она врала.

– В своем заявлении вы писали, что Карпецкий причастен к смерти Григория Григорьевича Анджиевского. Откуда вам об этом известно?

– Мне рассказывали люди, которые хорошо знали жену Анджиевского. Она им говорила, что, когда они с мужем вышли из театра «Рекорд», что на проспекте Свободы, его схватили английские интервенты, среди которых был и белогвардейский офицер, выделявшийся высоким ростом. Она его хорошо запомнила. Надо полагать, это был Карпецкий.

– Мог быть, мог и не быть.

– Подходит рост и место службы, а там разберитесь. На это вы поставлены.

– Логично. Будем разбираться. Уважаемая Анна Алексеевна, еще один вопрос: кто вам известен из родственников Карпецкого и где они сейчас?

– Насколько я помню, у него были две сестры – Екатерина, ее-то я и знала, и Светлана, она жила от них отдельно, видеть ее не пришлось, обе уроженки, кажется, Тифлиса.

Далее Анна Алексеевна рассказала об обстоятельствах встречи с Карпецким. Когда она узнала Карпецкого, то обратилась к проходящему мимо молодому мужчине с просьбой помочь задержать Карпецкого, но тот, сославшись на занятость, отмахнулся от старушки. Получив отказ, Анна Алексеевна решила проследить, куда он пойдет. Это был один из переулков на Метростроевской улице.

Мы поехали с ней искать этот переулок. Нашли. Примерно определили группу домов, куда мог войти Карпецкий.

Тогда мы попросили Анну Алексеевну вместе с нашим сотрудником подежурить в районе предполагаемого жительства Карпецкого. Однако прошел месяц, а Карпецкий не появлялся. А тут Анна Алексеевна заболела. Проверка Карпецкого по адресному бюро ничего не дала. В нашем распоряжении оставался единственный путь – идти к Карпецкому через его сестер. Но мы не знали их настоящих фамилий, а под фамилией Карпецких они нигде не значились. Пришлось в домоуправлении проверить все дома и квартиры по Метростроевской улице и прилегающим переулкам. Установили, что в этих домах проживают несколько десятков Екатерин и Светлан, из них три человека с отчеством Иосифовна. После тщательного изучения остановились на Екатерине Горбань, подходящей по возрасту и месту рождения. Она проживала у пенсионера Бориса Георгиевича Корнеева в качестве домработницы.

Вскоре достали фотографии Корнеева и его домработницы. Снова я встретился с Анной Алексеевной. Среди шести разных фотокарточек, предъявленных ей, она уверенно показала на Корнеева, которого знала под фамилией Карпецкого, а в домработнице признала сестру его Екатерину Иосифовну.

Изучение жизни Корнеева заняло немало времени. Он вел очень скромный образ жизни, был на редкость осторожен и недоверчив.

Соседи отмечали, что Корнеев на улицу выходил довольно редко, объясняя это плохим здоровьем. О себе никогда не говорил. Писем по почте не получал, дружбы ни с кем не поддерживал, кроме одной знакомой женщины Люси, работавшей в аптеке.

Многое о Карпецком могли бы рассказать архивы. Но они почти не сохранились. Тем не менее кое-что все же удалось наскрести. Карпецкий происходил из крупных лавочников. До первой мировой войны окончил военное училище. В период гражданской войны действительно находился в белой армии атамана Шкуро, но в качество кого, установить не удалось. Сменил фамилию на Корнеева Бориса Георгиевича и в двадцатых годах приехал в Москву. Работал по граверной части на дому, по договорам. Вторично женился. Жена умерла, в пятидесятом году. Вскоре он ушел на пенсию.

Параллельно с изучением Корнеева – Карпецкого мы искали жену Анджиевского. Она могла рассказать кое-что о Карпецком. Но ее не было в живых. Вот тогда-то и родилась идея, так сказать, психологического характера, позволившая немного встряхнуть Карпецкого, а главное, узнать кое-какие детали из его прошлой жизни. Но об этом лучше всего поведает сама Екатерина Горбань, точнее, сделанные мною выписки из ее дневника. Я снял копии с наиболее характерных мест, имеющих непосредственное отношение к данному случаю. Все думал написать об этом, но так и не собрался с духом. С вашего разрешения я их зачитаю.

«…Братец пришел бледный, с трясущимися руками. Спрашиваю, что случилось. Мотает головой, не может говорить. Чувствую, как и у меня по телу заползали мурашки. Не знаю, о чем подумать. Неужели раскрыта тайна, вот уже столько лет так тщательно охраняемая? Не выдерживаю и набрасываюсь коршуном на него. В ответ вижу горькую улыбку на усталом бледном лице. Затем последовал рассказ. Оказывается, случайно встретил на улице одного знакомого армянина по совместной службе в белой армии Шкуро. И так перепугался, что тот его вдруг узнает, – полдня заметал свои следы по городу. Чудак. Впрочем, его можно понять».

«…Десятый день мой братец никуда не выходит после того случая. Боится. Ну и напугал же его армянин. Дышит свежим воздухом через форточку. Усиленно занимается физзарядкой. Утром и вечером принимает ванны из морской соли. На телефонные звонки не отвечает, двери в квартиру сам никому не открывает».

«…Пришла из города, как всегда, нагруженная сумками. Зову братца. Не отвечает. Захожу к нему. Сидит в комнате, глушит водку. „Опять что-то случилось“, – решила я. Спрашиваю, в чем дело, не отвечает. Молчит день. Молчит второй. „Ты в конце концов скажешь, что произошло, или нет?“ – со злостью кричу. В ответ он молча протягивает мне конверт. Обратный адрес не указан. Вынимаю из конверта листок, вырванный из настольного календаря. Заглядываю. Пусто.

– Ну и что? А где письмо? – спрашиваю его.

– Ты его положила на стол.

– Не понимаю…

– Прочти, что на листке написано.

– Что написано…

– Дура, читай ниже, под числом. Поняла? – говорит он, когда я после прочтения текста растерянно уставилась на него.

Я молча рассматриваю штемпель на конверте: „Пятигорск“.

– Кто бы это мог? – допытывался братец. – О моей службе в контрразведке у Шкуро знают двое: армянин Сарапетян и Ахметов. Где армянин живет и чем занимается, я не знаю, и будем надеяться, что это взаимно. Я ушел от него по всем правилам слежки. Значит, исключается. Остается геолог Ахметов Василий Егорович, но он в Красноярске…

– Письмо-то из Пятигорска, – нарушаю наконец я молчание.

– Письмо можно опустить из любого города.

– Может быть, Костя из Одессы? – говорю я.

– Он ничего не знает.

– Тогда остается Ахметов…

– Остается… А может быть… это ты мне подарочек преподнесла.

Я просто онемела от этих слов.

– Ладно, не пускай слюни. Дай бог, чтобы этим кончилось.

– Одни переживания и тревоги. Вместо того чтобы быть твоей сестрой, я вынуждена объявляться домработницей. Надоело. А ты еще со своими идиотскими подозрениями, – говорю ему, утирая слезы, а сама думаю: „Так тебе и надо, старый хмырь“.

– Оставь меня одного, – говорит он мне в ответ.

– Тебя, что ли, буду охранять. Много чести, – и я вышла из комнаты.

Через несколько секунд послышался щелчок ключа. Закрыл дверь на замок. „Интересно, что будет делать“, – сгорая от любопытства, подумала я, пристраиваясь около замочной скважины. На мое счастье, выступ ключа был в стороне от входного отверстия. Вижу краем глаза, как братец отодвинул письменный стол, осторожно вскрыл плитку паркета. Вынул оттуда небольшой сверток, развернул его. „Золото, бриллианты“, – мелькнуло у меня в голове. Вот тебе на. А я-то, дура, не знала о его настоящем богатстве. Всю жизнь прожили вместе. И это называется братец. Во мне все закипело. И только шаги, раздавшиеся рядом с дверью, отрезвили меня. Отпрянула от двери. В следующее мгновение раздался щелчок замка и появился он с чемоданом в руках. Подозрительно взглянув на меня, молча направился к выходу.

– Ты куда собрался на ночь глядя? – спрашиваю.

– Закудахтала. Скоро приду.

Я бросилась к окну. Вижу, он идет по двору. И тут меня осенила мысль. Быстро собираюсь. Бегу за ним. Увидела его только тогда, когда он подходил уже к метро. Довела его до станции Перово. Дальше идти побоялась».

«…Прошло две недели. Все время думаю о нем. И вдруг телефонный звонок.

– Что нового? – слышу голос братца.

– Ничего. Поздоровался бы, – отвечаю ему как можно ласковее.

– Никто обо мне не спрашивал, не интересовался?

– Нет… Алло… Алло, – кричу я в трубку. В ответ раздаются частые гудки.

Через час он приезжает.

– У Люси был, что ли? – допытываюсь я.

– В Перово, у знакомого, – отвечает он вяло. – Значит, все в порядке. Может быть, действительно это была шутка?.. Лучше, пожалуй, бежать, – говорит он.

– Куда?

– За границу.

– Как будто бы это в Серебряный бор, сел и через двадцать минут там.

– А что? Помогут, – отвечает братец, а потом, как бы спохватившись, заметил: – Я пошутил, а ты уже и всерьез. Я приехал за одеялом. Холодно.

– Ужинать будешь?

– Нет времени. Пора.

Захватив одеяло, он уехал. Вернулся он только через неделю».

«…Случайно, узнала от Люси, что по настойчивой просьбе братца она дала ему большую дозу снотворного. Что бы это значило? Правда, спать он стал плохо. Но зачем ему нужна такая доза? Принимаю решение посоветоваться со Светланой. Пригласила ее к себе. Долго судили, рядили. Пришли к выводу, что братец решил отравиться. Мы начали прикидывать, как поделить его имущество.

– А если доза окажется несмертельной? Вдруг проснется в гробу? – задаю я вопрос Светлане.

– Сейчас позвоню Люсе, – говорит Светлана и решительно направляется в прихожую.

Через несколько минут она возвращается.

– Все в порядке.

– Светик, а вдруг струсит?

– Сервант я бы взяла своей невестке. А ты бери пианино. Договорились? – говорит Светлана, не обращая внимания на мой вопрос, и выжидательно смотрит на меня.

Все было хорошо, пока не дошли до больших золотых часов. Зашел спор. Никто не хотел уступать. Пошли оскорбления.

– Ты с ним вместе живешь, небось на троих успела нахапать барахла-то, – упрекает меня Светлана.

– Я нахватала здесь, а ты на работе… Квиты.

Мы чуть не подрались. Светлана, зло хлопнув дверью, ушла. Ну и черт с ней. Воровка. Зачем только однажды выручила ее из беды? Сидеть бы ей в тюрьме…».

«…Братец ушел к Люсе. Воспользовавшись, ищу драгоценности. Все перерыла. Излазила пол на коленях. Старый тайник пуст. Драгоценностей нет. Неужели запрятал в Перово? От злости даже разревелась».

«…Сегодня почти всю ночь не спала. Уж очень разволновалась. Неожиданно приехал Вася Ахметов. Это моя давнишняя симпатия. Вспомнилось былое, и сердце сжалось в груди. Какой он был когда-то молодец, а сейчас… впрочем, и я-то далеко не первой свежести. Мой-то сыч, не дав ему опомниться, сразу потащил его к себе. Это его вина, что мы не вместе. Любопытно было узнать, о чем у них будет разговор. Прижимаю ухо к стене. Великое дело иметь тонкую перегородку.

– Я, кажется, не вовремя приехал, Валя? Но ведь ты сам вызвал меня, – слышу я, как робко говорит Ахметов.

– Не Валя, а Борис. Пора бы привыкнуть. Сколько раз можно говорить.

– Извини… Что случилось? Зачем я тебе?

– Понадобился… Ты лучше объясни, кто тебя надоумил шутить надо мной…

– Не понимаю, о чем ты?

– Сейчас поймешь… Вот, смотри, твоя работа?

– Ты же знаешь, никакого отношения к смерти Анджиевского я не имел. При чем тут Анджиевский? – говорит после некоторой паузы Ахметов.

– Листок зачем мне подослал?

– Я?! Да… ты… шутишь!

– Мне не до шуток. Это ты решил поразвлечься… Я тебе покажу, какой ты геолог…

– Да ты с ума, видно, спятил, Ва… Борис. Что с тобой происходит… обратись к врачу… С ума сошел, такое подумать… – бормотал Ахметов.

– Врешь… притворяешься… Сознайся, твоя работа, твой почерк, меня не проведешь. Слышишь, „Бештау“? Я слишком хорошо тебя знаю.

– Борис, мне не о чем больше с тобой говорить. Я все сказал. Ты оскорбил меня своим нелепым подозрением, и я ухожу… Ухо-жу.

– Нет, постой… Ты сейчас мне нужен больше, чем тогда, помнишь? – говорит братец. В комнате становится тихо. – Скажи, кто бы мог такую шутку со мной сморозить? Чего молчишь… – первым нарушает молчание брат.

– Ума не приложу… Кто-то свой… – отвечает Ахметов.

– Если свой, то кто и с какой целью? Потешиться? Лишний раз плюнуть в душу старику? А может, вовсе и не свой…

– Что имеешь в виду?

– Будто не знаешь… Забыл черные кожанки…

– С ума сошел… столько времени прошло, все быльем поросло, откуда им знать.

– Думай, „Бештау“, думай, что будем делать?

– У меня есть имя… штабс-капитан.

– И кличка тоже… Ладно, не будем ссориться. Фотографию привез?

– Привез. Зачем она тебе?

– Давай уничтожим, спокойнее обоим будет.

– Давно хотел это сделать… На, бери.

– Верю тебе. Понимаешь… ночами не сплю… Что делать? Подскажи, Василий. Больше мне не с кем посоветоваться.

– Меняй квартиру, – говорит Ахметов.

Они перешли на шепот. Сколько ни старалась, сколько ни напрягала слух, ничего не было слышно».

«…Братец исчез. Мы со Светланой не находим себе места. Не знаем, радоваться или нет. Вещи вроде были на месте. А это главное. Я рассказала ей о разговоре брата с Ахметовым. Начали на всякий случай названивать по больницам, вдруг нечаянно попал или сам кинулся под машину. Мог же он в конце концов стать настоящим мужчиной. В милицию не звонили. Боялись… И вдруг ночной звонок по телефону. Это брат. Он меня вызывает к метро. Я, конечно, пошла.

– Где шатался? – спрашиваю его.

– В Одессе. Искал Костю… черт бы его подрал…

– Мы тут со Светой думали, не случилось ли что с тобой.

– Вы только этого и ждете.

– Скажешь тоже. Нам какая радость. Живи на здоровье, – говорю я как можно мягче. А что я ему еще могла сказать».

«…Братец развил бурную деятельность по обмену квартиры. Сколько ни уговаривала его отказаться от этой затеи, все бесполезно. И вот однажды утром к нам пришел солидный мужчина в больших роговых очках.

– Кто там? – крикнул брат из своей комнаты.

– Пришли к тебе насчет обмена, – ответила я ему.

Братец нехотя вышел из своего убежища.

– Мне сказали, что вы хотите обменять квартиру, – обратился мужчина.

– Кто вам сказал? – спрашивает братец.

– Я был в аптеке и там случайно услышал разговор. Попросил адрес.

– Люська успела уже разболтать всем, – со злостью заметила я.

– А вы откуда? – допытывался брат, не обратив внимания на мое замечание.

– Я соискатель. Прибыл, как говорится, из собственной квартиры, – ответил мужчина, улыбаясь.

– А где проживаете?

– В районе Серебряного бора.

„У черта на куличках“, – подумала я.

– Почему меняетесь? – продолжал выпытывать брат, все еще подозрительно разглядывая незнакомца в больших роговых очках.

– Умер ребенок. Надо сменить обстановку. Квартира хорошая, можете не сомневаться.

Брат уехал смотреть квартиру незнакомца.

Я занялась хозяйством и не заметила, как наступил вечер.

Приехал он поздно вечером. На нем не было лица. Как тут не перепугаться?

– Где пропадал? Что случилось?

Он как-то странно посмотрел на меня, тяжело вздохнул, сказал:

– Скоро… скоро… Осталось недолго…

– Ничего не понимаю. Что скоро? Что недолго? О чем ты?

– Мне плохо. Я устал… Оставь меня в покое…

– Успеешь напокоиться. Как квартира-то?

– Век бы ее не видать.

– Я тебе говорила, лучше нашей не найдешь.

– Говорила, говорила… не найдешь, не найдешь… Спать хочу. Завтра расскажу все…»

На этом выписки из ее дневника обрываются. Что же было дальше? Имея в распоряжении кое-какие материалы на Карпецкого, я выехал в Пятигорск.

В Пятигорске с помощью местных товарищей мы нашли нескольких старожилов. Переговорили с ними, но они не могли ничего сказать вразумительного о Карпецком, зато хорошо помнили казнь Анджиевского. Показал я им фотографии Карпецкого и его сестер, но они их не узнали.

Вскоре после возвращения из Пятигорска мы решили пригласить Карпецкого-Корнеева на Лубянку и откровенно с мим поговорить. Как сейчас, стоит он перед мои? ми глазами. Высокий, седой старик, сохранивший военную выправку.

– Садитесь, Кар-пе-цкий Валентин Иосифович, – сделав ударение на фамилию, сказал я.

При этих словах Карпецкий оглянулся, затем посмотрел по сторонам, как бы отыскивая человека, к которому были обращены мои слова, а затем спокойно произнес:

– Вы ошиблись. Я Корнеев Борис Георгиевич. Можете убедиться. Вот мой документ, – и он достал из пиджака паспорт.

– Назовите вашу настоящую фамилию?

– Я сказал – Корнеев Борис Георгиевич.

– Допустим. Тогда расскажите свою биографию и, пожалуйста, как можно подробнее.

Карпецкий начал излагать биографию. Он говорил спокойным, ровным голосом, не сбиваясь, словно повторял заученный урок. Конечно, о службе в белой армии не было сказано ни слова. Тогда я решил прервать его рассказ.

– Приходилось ли вам служить в белой армии?

– В белой армии? – переспросил Карпецкий.

– Да, в белой.

– Служил по мобилизации два месяца, потом сбежал…

– А почему вы об этом не сказали?

– Это такой незначительный эпизод…

– Где и в качестве кого служили?

– На Кавказе, рядовым в обозе.

– В обозе… Продолжайте.

Карпецкий опустил глаза, задумался на мгновение и незаметно проглотил слюну.

Карпецкий продолжал досказывать свою биографию.

– Назовите свою настоящую фамилию, – снова попросил я Карпецкого.

– Корнеев Борис Георгиевич, – последовал ответ.

Тогда я ему предъявил фотографию.

Карпецкий долго вертел ее в руках, собираясь с духом, мучительно соображал, как ему вести себя дальше. Он не мог скрыть растерянности.

– Узнаете? – спросил я его.

– Уз-на-ю, – произнес он шепотом и перекрестился. – Да, я Карпецкий Валентин Иосифович. Что вы от меня хотите?

– Расскажите, Карпецкий, при каких обстоятельствах вы сменили фамилию?

– Все расскажу… Пришел час очистить душу… Было это после того, как нас в 1919 году разгромила Красная Армия и я бежал с частями Шкуро. Тогда я у убитого солдата взял документы и по ним приехал в Москву.

– В качестве кого вы служили в армии Шкуро?

– Офицером конвойного взвода.

– Конвойного взвода, говорите?

– Да.

– А что вы тогда скажете по поводу этого письма? – и я ему дал прочесть письмо Анджиевского.

Карпецкий долго и внимательно читал письмо.

– Карпецкий, повторяю вопрос: в качестве кого вы служили в армии Шкуро?

– В контрразведке.

– Чем занимались?

– Выявлял революционно настроенных солдат…

– Продолжайте.

– …и участников подпольной большевистской организации на Кавмингруппе, – закончил Карпецкий.

– Много удалось выявить?

– Не считал… Не помню.

– Придется подсчитать и вспомнить, Карпецкий. Что это за люди на фотографии? За что вы их расстреляли?

– Я не знаю… Я их не расстреливал… Тогда случайно шел мимо, ну, вот и…

– Значит, случайно… А на обороте ваша дарственная надпись, какому-то Ахметычу, тоже случайно.

– Что вы хотите от больного старика, у меня склероз, – и Карпецкий вдруг заплакал.

– Только что вы сказали, что «пришел час очистить душу», а теперь говорите, не помните. Когда рассказывали биографию, вас память не подводила. Как понимать вас?

Карпецкий молча глотал слезы.

– Вам представляется случай облегчить свое положение – рассказать правду о деятельности в банде Шкуро. Итак, вспомните, Карпецкий, сколько вы арестовали революционно настроенных солдат и участников большевистского подполья?

– Поверьте мне… не помню. Знаю, что немало. Но сколько, не помню… ей-богу, – и Карпецкий перекрестился.

– Бог вам не поможет, назовите фамилии.

– Не помню.

– Кто такой Ахметыч, которому вы подарили фотографию?

– Мой бывший осведомитель.

– Это его фамилия или псевдоним?

– Фамилия, а кличка была «Бештау».

– А как его зовут?

– Забыл… склероз… понимаете, возраст…

– Вам известно его местожительство?

– Нет.

– Карпецкий, побойтесь бога, в которого вы верите. Вы же с Ахматовым, а не с Ахметычем, как утверждаете, недавно встречались, неужели думаете, что нам это неизвестно? Назовите других осведомителей, находившихся у вас на связи.

– Не помню. Их много… было, – продолжал упорствовать Карпецкий.

– Мы ждем от вас искренних показаний. Скажите, Карпецкий, какие ваши поручения выполнял Ахметов?

– Он состоял вестовым при штабе. Доносил о настроении солдат охранного взвода… Вот и все.

– Кто этот армянин, который стоит на фотографии рядом с вами?

– Не помню.

– Опять «склероз»… Так мы тогда напомним, Карпецкий. Это Сарапетян из военного трибунала. Где он сейчас?

– Не знаю… Клянусь богом, не знаю.

– Вы Сарапетяна никогда после того расстрела не встречали?

– Нет… вернее, кажется… однажды… не так давно… вроде бы его видел, здесь в Москве… но точно утверждать не могу…

– А остальных лиц, принимавших участие в данном расстреле, вы знаете?

– Нет.

– Ахметов имел какое-либо отношение к тем троим расстрелянным?

– Точно не помню, но думаю, что нет.

– Хорошо. Мы дадим вам время все вспомнить. Ответьте на такой вопрос. Вы принимали участие в расстреле коммунистов и лояльно настроенных к Советской власти жителей Кавмингруппы?

– Я?! Нет.

– А за что вы получили два Георгиевских креста?

– По совокупности… За службу царю…

– По совокупности вы случайно не знали Анджиевского Григория Григорьевича?

– Анджиевского?! Я много слышал о нем… Видеть не приходилось… Нет, не приходилось, – после некоторого раздумья медленно произнес Карпецкий.

– И даже на месте казни?

– Я имел в виду… живого.

– При каких обстоятельствах был арестован и казнен Анджиевский Григорий Григорьевич?

При этом вопросе Карпецкий настороженно посмотрел на меня.

– Повторяю, Анджиевского я видел только мертвого, после казни… Он, кажется, целые сутки висел в Пятигорске… К его аресту и казни я не имел никакого отношения.

– Карпецкий, как вы бросили на произвол судьбы свою первую жену?

– Жену? А вы что, ее знали? – стараясь сохранить спокойствие, спросил Карпецкий.

– Отвечайте на вопрос.

– Не помню, как все это случилось…

– А вы помните, что хранили под паркетом у себя в комнате?

– Под паркетом… у себя в комнате…

– Да.

– У себя… в комнате… – По всему видно, что этот вопрос застал Карпецкого врасплох. – Браунинг, – наконец выдавил он из себя.

– Вам предъявляется бельгийский никелированный браунинг за № 018171. Это ваш браунинг?

Карпецкий взял браунинг, повертел его, а затем дрожащими руками положил на стол.

– Да, этот браунинг принадлежит мне.

– Что вы рассчитывали с ним делать?

– Защищаться… или же… – сказал Карпецкий и вдруг замолчал.

– Карпецкий, если вас сейчас повезти в Пятигорск и показать старожилам, как бы они отреагировали?

– Если бы узнали, наверное, повесили бы, – тихо ответил он.

Допрос продолжался до позднего вечера. Мы понимали, что Карпецкий больше ничего не скажет о своей работе у атамана Шкуро, а документов, которые могли бы его изобличить, у нас не было. Чувствуя это, Карпецкий уходил от ответа на те вопросы, которые могли бы ему повредить. Да к тому же возраст и давность совершенного преступления давали ему надежду на снисхождение. Тем не менее к концу допроса Карпецкий на вопрос, в чем же все-таки он считает себя виновным, ответил:

– Гражданин следователь… По роду своих обязанностей я арестовывал и предавал суду революционно настроенных людей… Как позднее понял, в этом была моя вина перед богом и… властью Советов… Но что я смог сделать?.. Я… слабый… человек. Мне плохо… дайте воды… воды… – и Карпецкий повалился со стула.

Пришлось вызвать врача. У Карпецкого был сердечный приступ, врач долго приводил его в чувство.

Посоветовавшись с прокурором, мы отпустили Карпецкого домой, порекомендовав ему вспомнить о своей деятельности в армии атамана Шкуро… На этом месте я сделал паузу.

– Откуда у вас была фотография Карпецкого? – вдруг раздался вопрос из задних рядов.

– А как вы думаете? – спросил я.

Присутствующие в зале обернулись на вихрастого парня, задавшего вопрос.

– В архивах… возможно, изъяли у Карпецкого… или, может быть, нашли у его сестры Кати… – перебирал возможные варианты вихрастый паренек.

– Не угадали. Прислал нам фотографию Ахметов. Как, впрочем, и дневник Кати. Дело было так. Когда Ахметов получил телеграмму от Карпецкого, где тот просил захватить с собой фотографию, он решил обо всем рассказать органам госбезопасности. Ахметов знал, что Карпецкий запросил фотографию неспроста и переснял ее. Уезжая из Москвы, Ахметов написал большое заявление и вместе с копией фотографии и дневником Кати, который он прихватил у нее при посещении квартиры, опустил в ящик приемной МГБ.

– В связи с чем Карпецкий подарил эту фотокарточку Ахметову? – продолжал допытываться вихрастый паренек.

– Не перебивай! – раздался чей-то голос.

– В заявлении Ахметов подробно описывал обстоятельства его вербовки, а затем работы на белую контрразведку, – продолжал я. – Особое внимание уделил своему душевному состоянию. Он через всю жизнь пронес страх и смятение, боялся людей и скрывался от них, забираясь в самые глухие места. По этой причине даже боялся жениться, так и остался холостяком. Несмотря на способности, настойчивые советы окружающих пойти учиться, он так и не решился на это. За ошибку молодости он расплачивался всю жизнь. Особое место в заявлении отводилось фотографии. Это был, по всему видно, честный, но очень запоздалый рассказ человека, который хотел очистить свою совесть. Заканчивал он письмо описанием встречи с Карпецким в Москве. Теперь отвечу на вопрос. Карпецкий подарил эту фотографию Ахметову в знак признательности. Двое из трех расстрелянных солдат-дезертиров были на совести Ахметова; он их выдал Карпецкому.

– Почему же он тогда не уничтожил компрометирующую его фотографию? – последовал вопрос теперь уже из первых рядов.

– Дело в том, что Карпецкий пригрозил Ахметову, что он выдаст его советским властям, а тот в свою очередь напомнил ему о существовании фотографии. И мир был сразу восстановлен. Вот почему он продолжал ее хранить.

– О Карпецком что-нибудь рассказал Ахметов?

– Ничего конкретного. В общих словах. Он ничего не знал о его делах.

– Что было написано на календарном листке, который вы направили Карпецкому? – раздался вопрос из зала.

– Там было указано, что в этот день, то есть 31 августа 1919 года, белогвардейской контрразведкой был казнен в Пятигорске известный революционер Анджиевский Григорий Григорьевич…

Спустя два дня возвратилась из Пятигорска Анна Алексеевна и сообщила, что она нашла одного человека, который помнил Карпецкого и может рассказать о его преступной деятельности на Кавказе. Он бежал из-под расстрела, которым руководил Карпецкий. Мы тут же вызвали этого человека в Москву.

Но Карпецкий не выдержал и отравился. Он оставил завещание и… записку. Все имущество он завещал Люсе. Записка была короткой:

«В карательные органы Советской власти, – писал он. – Больше нет сил жить. Да, у меня руки были в крови. Тщетно отмывал все эти годы. Не отмыл. Хотел прийти покаяться, не хватило сил. Так и прожил тридцать три года в животном страхе. Мучил себя, мучил других. Простите, хоть сейчас, добрые люди. Ухожу. В полном сознании и здравом уме. Хочу покоя. Прощайте».

А ведь приди Карпецкий и ему подобные с повинной, все могло быть иначе в их жизни. Вот и вся история, о которой я хотел рассказать вам.