Текст книги "Фантасты и фантомы"

Автор книги: Владимир Волин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Волин Владимир
Фантасты и фантомы

Владимир ВОЛИН

ФАНТАСТЫ И ФАНТОМЫ

В ЛИТЕРАТУРЕ с индексом НФ у нас создано много хорошего и разного. Фантастика социальная и философская, сказочная и приключенческая, памфлетная и юмористическая – все эти жанры давно завоевали своего постоянного и благодарного читателя. Его, читателя, привлекают дальний поиск, смелые научные и технические идеи и гипотезы, изображение структуры и проблем общества будущего, нравственный облик наших потомков, предвидение социальных и этических последствий развития науки, острота сюжета и парадоксальный взгляд на привычные, казалось бы, вещи. И если все это сочетается с художественной убедительностью повествования, яркими характерами персонажей, хорошим языком, фантастика с полным правом занимает место в общем литературном строю.

Очень точно выразил эту мысль Станислав Лем в интервью украинскому журналу "Знания та праця": "Фантастика, как и прочая литература, прежде всего должна поднимать значительные темы, обладая одновременно и высокими художественными достоинствами... В вашей стране эта литература увлекает самых образованных читателей. И это требует высокого художественного уровня книг".

Художественного! Если это условие не соблюдено – корабль НФ обрастает ракушками литературщины, они тормозят его движение вперед. Черты этого явления не всегда удается сразу разглядеть – мешает дымовая завеса "специфики жанра". Одна из таких черт – бесконечные вариации на одну тему, однообразие сюжетных ходов.

Привидения,

которые

возвращаются

Сюжеты и идеи в фантастике, подобно историческим событиям, повторяются и тоже проходят путь от трагедии к фарсу. Фантомы "Соляриса" и "Марсианских хроник" несли на своих призрачных плечах вполне реальный груз сегодняшних проблем. Это были, так сказать, призраки во плоти, и выражали они трагедию познания, невозможности контакта (у Лема), "тканевую несовместимость" двух разумных цивилизаций (у Бредбери).

А затем фантомы пошли гулять по страницам других книг. Фантомы-эпигоны. Мы встречали их в романе А. и С. Абрамовых "Всадники ниоткуда", где розовые "облака", по образцу Океана Соляриса, моделировали земные города и самолеты, создавали двойников – копии людей. А в недавнем романе "Все дозволено" те же авторы снова наполнили книгу блуждающими призраками и двойниками.

И поэтому, когда в сборнике Михаила Грешнова "Волшебный колодец" ("Молодая гвардия", 1974) планета-ретранслятор Альбаросса, изрядно напугав двух землян, "моделировала их до бесконечности, воплощала их мысли в зримые образы", то эти призрачные двойники уже и не вторичны, а третичны. Или четвертичны.

Сейчас, пожалуй, нельзя писать о двойниках и привидениях иначе, как в пародийном, юмористическом плане, – у Кирилла Булычева, например, миражи трех мушкетеров и леди Винтер гуляют по планете и проходят сквозь стенки корабля в очень веселой книге "Девочка с Земли". Но если пародийность не задана автором, а возникает независимо от его желания и вопреки ему, как это случилось, скажем, с двойниками М. Грешнова или скелетами в "Качелях Отшельника" В. Колупаева ("Молодая гвардия", 1974), тогда эффект будет прямо противоположный, давно подмеченный классиком: он пугает, а мне не страшно.

Еще на заре советской фантастики в рассказе А. Беляева "Хойти-Тойти" профессор Вагнер пересаживал мозг своего коллеги в черепную коробку слона. Новое поколение фантастов предпочитает сухопутным приматов моря. В хорошем рассказе новосибирца Аскольда Якубовского "Мефисто" (сборник "Аргус-12") ученый пересаживает мозг собственного сына в тело кракена – гигантского кальмара и сам гибнет от его руки (простите, щупальца). А в повести Сергея Павлова "Океанавты" умный кальмар, знающий азбуку Морзе и русский алфавит, оказывается... девушкой по имени Лотта. И когда кальмара загарпунили, бывший возлюбленный Лотты спокойно говорит: "А мозг постарайтесь не повредить. Передайте его в Ленинградский институт бионетики, Керому. Это мозг его дочери... Очень любопытная вещь для науки".

"Утечка мозгов" с суши в море продолжается и в рассказе М. Грешнова "Дорогостоящий опыт" (сборник "Волшебный колодец"). Мозг безработного Гарри пересажен уже не головоногому, а интеллигенту морей – дельфину. Результат снова плачевен: не вынеся бремени подводной жизни, дельфин Гарри кончает самоубийством, так и не получив обещанных 50 тысяч долларов.

Есть в том же сборнике М. Грешнова удачный рассказ "Маша": двое геологов находят в колымской тайге замороженного мамонта и оживляют его с помощью электричества. В рассказе – живые люди, точные детали, динамичной действие. И все хорошо, если б не концовка. Ведь с ожившим мамонтом "надо что-то предпринять", чтобы не нарушить логику событий, хотя бы и фантастических. Выход найден: мамонтиха, "одна во всем свете", принимает гудок самосвала за рев самца ("голос крови звал зверя") и тонет в речном водовороте. Эффектная концовка! Но почему она так знакома? Ну конечно, это уже было – в рассказе Бредбери "Ревун". Только там вместо мамонта страдал от одиночества подводный ящер, тоже последний на всей планете, а вместо грузовиков призывно завывала сирена маяка, и жаждущий подруги исполинский зверь из бездны рушил в смертельном объятии каменную башню...

Это, конечно, не прямое заимствование, но сходство очевидно. И если "Ревун" – это мрачный символ вечного одиночества, то мамонтиха Маша, плывущая в любовном экстазе на гудки самосвала, вызывает лишь улыбку. Хороший рассказ обернулся фарсом.

По рецептам

пародиста

В отличном рассказе Севера Гансовского "День гнева" ученый-мракобес создает отарков – разумных, но хищных медведей: владея чтением и речью, они остаются кровожадными людоедами. Идет допрос отарка: "Вы читаете на нескольких языках, знакомы с высшей математикой и можете выполнять кое-какие работы. Считаете ли вы, что это делает вас Человеком?" "Да, конечно, – отвечает зверь. – А разве люди знают что-нибудь еще?"

Отарк мог бы сослаться на многие книги современных фантастов, герои которых свободно говорят на космолингве. владеют кибернетикой, биопсихологией и прочими науками, открывают новые звездные системы, но при всем том безлики и бесплотны, обозначены лишь по именам. Удивительный парадокс: в одних книгах роботы выглядят живыми людьми со своими характерами, мыслями и поступками, а в иных – наоборот, люди предстают этакими робочеловеками, без малейших признаков индивидуальности. По существу, это те же фантомы.

Несколько лет назад в "Литературной газете" было опубликовано практическое пособие-самоучитель Никиты Вогословского "Для вас, фантасты". Пародист предлагал начинающим готовые термины, образы, словесные блоки: названия книг с греческими буквами, марсианские имена из одних гласных – ао, Эо, Уаа, командир корабля – высокий широкоплечий блондин, и т. п. Вряд ли автор думал, что его рецептура, высмеивающая наиболее типичные штампы, будет воспринята кое-кем из фантастов как руководство к действию. И, однако, читая отдельные книги, так и кажется, что написаны они по рецептам пародиста.

В повести В. Михановского "Гостиница "Сигма" ("Мир приключений", "Детская литература", 1974) есть и греческая буква в названии, и герой по имени Эо, и капитан Джой Арго – "плотный, как будто вырубленный из одного куска", и корабельный математик Брага – "высокий, чуть сутуловатый, широкоскулый", и многое другое из малого джентльменского набора фантаста. Есть и Федор Икаров тот самый герой предыдущий книги В. Михановского "Шаги в бесконечности", о которой уже писала "Литгазета". Но теперь он – забронзовевший, легендарный, "бесстрашный капитан Икаров", хотя и был "обыкновенный парень. Даже сутулился немного. В плечах широкий".

Все сутуловатые, широкоплечие, высокие... Словно вышли из-под пресса на поточной линии. Стандарт выдержан полностью.

У Михановского герои с экзотическими именами – Зарика, Борца, Брок Григо, а у Грешнова – просто Гриша и Боря, но разница невелика – и тут, и там имена лишь знаки, а говорят персонажи так:

"– Брось... – тихо сказал Григорий.

– Бросить?..

– Брось! – повторил Григорий

– А что – сказал Борис, – брошу..."

"– Не смей!.. – прошипел Григорий.

– Уйди! – угрожающе ответил Борис.

– Боря!.. – пытался успокоить друга Григорий..."

И так далее в том же духе.

Порой авторы, чувствуя нежизненность своих героев, пытаются их утеплить и вводят диалоги и дискуссии на темы "И на Марсе будут яблони цвести" и "Мы возьмем с собой в космос ветку сирени". Но эти "теплые красочки" и "человеческие штришки" не имеют никакого отношения ни к серьезной фантастике, ни к серьезной литературе вообще.

"Никак нет, сэр..."

Почти полвека назад Корней Чуковский в книге "Искусство перевода" писал, что нельзя влагать в уста англичанам русские пословицы и поговорки, русские простонародные слова, заставлять их цитировать стихи Грибоедова и т. п. И все же...

Раскрываю "Волшебный колодец". Англосаксы разговаривают здесь как угодно, только не так, как им положено. Тут и русская военная лексика в сочетании с английским титулом: "Никак нет, сэр". И междометия, характерные для чеховских земских врачей: "Тэ-эк с! – сказал тот, откинувшись в кресле", "Тэ-эк с... произнес опять доктор Коллинз, в высшей степени зловеще", "Всякий раз доктор зловеще произносит: "Тээкс...". Тут и московский интеллигентский говорок: "Чудненько! Славненько!" И даже лексикон людоедки Эллочки: "Хохо! – заметил доктор, – Пуганая ворона!.."

Я могу поверить автору, когда читаю у него про ожившего мамонта и дельфино-человека, потому что это – по законам жанра, это в "правилах игры". Но когда профессор Коллинз восклицает "Чудненько! Славненько!" – тут уж поверить не могу. Никак не могу. "Никак нет, сэр..."

В той же книге космонавт "честняга Веллз" говорит так, как может говорить лишь человек, родившийся и живущий в России: "Я бы, наверно, заорал благим матом...", "Сколько металла убухано", "Я-то им про Спасителя от души, а они мне – хахоньки". И даже: "Кто это сказал: "Рожденный ползать – летать не может"? Дед мне сказал эти слова". Приятно, конечно, что заокеанский дедушка Томаса Веллза цитирует в оригинале "Песню о Соколе" Горького, но все же – не слишком ли?..

Ну как объяснить автору, что не звучат в устах англосаксов ни "пуганая ворона", ни "какими ветрами", ни "какими судьбами", ни "бог простит", что все это – реалии русского языка, и только русского? Тут должен срабатывать внутренний слух. А слух, как чувство юмора: или он есть, или его нет. Но если нет – должен вмешаться редактор.

В фантастике, как и в любом виде литературы, должны быть своя внутренняя логика, своя достоверность, в том числе и языковая, лексическая. А как можно поверить в героев "Гостиницы "Сигма", если через двести лет – в XXII веке они говорят: "Темнишь, Изобретатель", "Так что же ты мне голову морочишь, Интеграл несчастный!". Проходит еще тысяча лет, но разухабистая лексика не меняется, и уже в XXXII веке (!) раздается: "Что ты мелешь, Григо?", "Как же, держи карман!"

От "трехмерки" до "квантухи"

В прошлом году НИИ общей педагогики Академии педагогических наук СССР разослал тем, кто пишет фантастику или о ней, подробную анкету:

"Каким вы представляете себе язык научно-фантастического произведения в идеале? Как вы относитесь к новообразованиям (неологизмам) в литературе, и в научной фантастике в частности? Можно ли обойтись без них? В чем, на ваш взгляд, специфика словотворчества фантаста?" И т. д., и т. п. – всего 23 вопроса.

А так ли уж много этих неологизмов? После общепризнанных роботов (авторы братья Чапеки) и киберов (авторы – братья Стругацкие), в обойму НФ вошли англизированные флаеры (то, на чем летают), глайдеры (то, на чем ездят) и бластеры (то, из чего стреляют). Есть еще квантовые излучатели, субсветовики, нуль транспортировка, загадочное гиперпространство и приветствие "спокойной плазмы". И тут возражений нет.

А дальше начинается самодеятельность. "...Мы, войдя в трехмерку, шли к Алголю на обычной ионной тяге..." – читаем в "Гостинице "Сигма". Это значит: из фантастического четырехмерного пространства – обратно в привычное трехмерное.

А в "Волшебном колодце" космонавты походя залихватски бросают: "Подложить бы старушке пару аннигилиток...". "Насчет аннигилиток я не уверен", "Все-таки стоило их шарахнуть парой аннигилиток". В переводе это означает – использовать оружие, действующее силой аннигиляции, то есть антивеществом.

О, эта великолепная фамильярная небрежность суперменов в обращении с терминами! Нужен языковый колорит, дозарезу нужна лингвистическая экзотика, шикарный жаргон профессионалов, нужен, как говорят французы, фасон дю парле. И появляются уродливые и претенциозные аннигилитки и трехмерки (по аналогии с винтовкой трехлинейкой, что ли?).

В самом деле – подумаешь, пространство и время! Можно сказать и так: "относилка". Это об общей теории относительности Эйнштейна. Или "фотонка" – о ракете на фотонных двигателях. Еще лучше – о квантовой механике: "квантуха". Фантастам, еще не освоившим эти неологизмы, охотно их дарю.

Кстати, с четырехмерным пространством тоже не очень-то церемонятся. В рассказе Виктора Колупаева "Оборотная сторона" (сборник "Качели Отшельника") то и дело читаем; "Ройд выпал из четырехмерного пространства на операционный стол", "...Он вывалился из четырехмерного пространства в психиатрической лечебнице...", "...Эго вывалился (все оттуда же. – В. В.) на гранитный тротуар, к ногам нисколько не удивившихся прохожих".

Вот так. Вывалился – и все дела. Даже прохожие не удивляются.

* *

*

Теперь, отвечая на анкету института, я бы сказал, что в фантастике в равной мере не нужны ни неологизмы типа "аннигилиток", ни безликие супермены в космических скафандрах, ни заезженные штампы сюжетных ходов. Ибо все это ракушки литературщины на корпусе большого корабля НФ.