Текст книги "Продается пытка"

Автор книги: Владимир Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Вольф Владимир
Продается пытка

Владимир Вольф

Продается пытка

"...стоял твердый, с холодным янтарем капель на благородном носу. Упрямый свет расшибался о глухую яйцевыпуклую прозрачную камеру, в которой Патриотов и стоял. Зверланги наконец заговорили: – О землянин, ты в наших руках. Деваться некуда. Мы тебя или убьем, или вернем откуда взяли. Страшно? Патриотов бросил им в глаза мужественное молчание. Зверланги сидели втроем за столом, крытым сукном цвета хаки. Хаки же цвета были ихние полувоенные френчи. Лица... Это были не лица. Это были зверские лица. – Мы поставим тебе условия, землянин. Выполнишь – вернем домой. Не выполнишь – смерть примешь зверскую. "Наверняка потребуют сведения о перестройке, – подумалось Патри'отову. Шиш вам! Выдавать нельзя. Нападут". Главный зверланг продолжал: – Между прочим, у нас бушует гражданская война. "Неправые" почти разгромлены и в страхе ждут нашего последнего удара. У нас, "правых", все готово, но не хватает сущей мелочи. – Какой? -спросил Патриотов, Зверланги улыбнулись, зашумели. Патриотова передернуло. Зубы у них были фиолетового цвета. Как школьные чернила. Поднялся главный. Вынул и постучал контактной линзой о графин. – А вот эту-то мелочь вы нам и предоставите! – Какую? Ну! – занервничал Патриотов. – Вы придумаете нам пытку, – еще фиолетовей улыбнулся зверланг. Зверскую... Патриотов с гордостью выпрямился. – Нет! – был его ответ..." – Однако...– жарко зашептал Сошкин, уронив ручку. Вспушил шевелюру.Так-так-так... Заодно с ним, задумчиво закусив штаны, раскачивался щелястый табурет. Творческий акт Сошкина напоминал схватку скупого самоубийцы с собственным завещанием. Зубы отпиливали нижнюю губу. Ногти скальпировали череп. Зрачки то сглатывались со скоростью черной икры, то расплывались нефтяными пятнами. В данный момент как автор Сошкин отсутствовал. Его, ранимого, настигло и вышибло из седла воспоминание о чудесной фразе: – Вас устроит полторы штуки за лист? Авторский, разумеется... "Экий мерзавец...– восхитился Сошкин.– А ведь спасет, из фекала вынет..." Фразой автора одарил Илья Кириллович Степной – мощный книгоиздатель, поставщик звездного кайфа, имя которого всплывало пусть раз в месяц, но зато в самой центральной прессе. Поэтому явление его в утлом городке районного звания для местных любителей фантастики показалось событием сверхъестественным. Вася Крот, бессменный председатель клуба, атаман, клеврет "хард-фикшн", человек, глубоко презираемый Сошкиным за бесконечно-радостные уличения в плагиате его произведений, наследственный рапповец и энтузиаст-истерик, именно он, умница, устроил все и вся. Влетел в гостиницу, ахнул, обнял, сманил Степного, повел, столичного в притаившийся фан-клуб. А там уж Степного чуть не удушили счастливо, с читательской голодухи... Об этом Сошкин знал. Но сидел дома и простуженно ругал жену, которая, блудливо косясь, шарила по комнате в поисках метрики. Собственно, это существо именовалось не иначе как "бэ-у жена"-они разбежались еще год назад, что, однако, не мешало "бэ-у" искать и находить затерянные при отъезде вещи. – Ледоруб дать?-ядовито поинтересовался Сошкин, глядя как "бэ-у" вскрывает холодильник.– Если ты заворачивала говядину в метрику, то я съел давно. Обеих. "Бэ-у" вздохнула, причем тяжело – только соленые огурцы застили сквозную флюорографию холодильника. По-хозяйски закупорила рассол и уселась на диван, от валика к валику разметав цыганские юбки. Она улыбалась. Зубовная эмаль пылала здоровьем и больно ранила Сошкина... Может, за такую же улыбку он ненавидел Васю Крота. – А мама сегодня фаршу купила... – Марья, я занят! – ... и с чесночком... – Опять за старое? – ...обкатала в сухариках... – Марья, вон отсюда! – Сошкин, кидай нетленку. Зимиримся – котлеток порубаем... "Бэ-у" ревновала к литературе давно, на измор. Порой – как дети ревнуют больных одноклассников к освобождению от физкультуры. Сошкин же самоосвободился от всего. Взаимный вакуум копился два года. Первым взорвался хрупкий, автор. – На Андромеды свои ори! –обиделась Марья и ушла к маме. С тех пор под видом поиска иногда даже прибирала в квартире, обретшей за время разлуки замогильный вид. Беда Сошкина заключалась в том, что он однажды не устоял, наблюдая, как Марья старательно, вручную, очень долго вытирала под диваном... – Ты ж ни одного мужика нынче не пропускаешь... – уже сейчас шептал он с упреком, погрузивши лицо в теплые полудоли, лихим тореро накручивая цыганские юбки... – Брехня-я-я... – стенала Марья, упираясь для жару... Котлетками Сошкин все же не соблазнился. Марья ушла, глупой своей веселостью озадачив соседа по коммуналке... А в это же самое время председатель Вася Крот вручал Степному добрый шмат рукописей. – Листаните, Илья Кириллович, наши хлопцы накропали. На Сошкине особо сфокусируйтесь. Уровень! У него, ик... В председателе, погибая от нищеты, жил Третьяков... Степной позвонил самолично. Трубка представилась – Сошкин обмер... – Я читал ваши вещи... Н-да... Действительно, у вас "уровень". Пожалуй, после некоторой доработки, я смог бы пристроить пару-тройку рассказов. Но... вторжения, пришельцы, экология, знаете ли... Как у вас со временем? – У меня есть...– покрываясь пьяной росой, забормотал Сошкин. – Есть роман, неоконченный, правда... Путешествие во времени, герой положительный, даль – светлая... – Я имел в виду,– холодно отсек Степной,– имеете ли вы время для встречи со мной? – Да! -выпалил Сошкин... Издатель ждал, сидя на гостиничной койке. В очках глаза Степного слегка пузырили. Бородка мокрым помазком стекала с губы и шарахалась под челюсть, а в общем, весь его розово-вспухший анфас напоминал глубоководного окуня, внезапно извлеченного на поверхность. Губы Степного пожевали и сплюнули: – Присядьте пжалст-т-т... Сошкин нащупал стул и оседлал краешек. – Я не дорассказал о романе... – Позвольте сперва...– морщась, перекрыл Степной,– вернуться к нашим баранам. Вы понимаете – я работаю в коллективе. Нам всем миром решать резать или не резать... Сошкин мелко трясся, соглашаясь. – Понимаете, нужна бомба. Сошкин еще кивнул по инерции и оцепенел: – Бомба? – Что же вы все буквально... Нужен шлягер, "коренной", так сказать, а остальные рассказы – "пристяжными", тогда ваш дебют пойдет лихо, эдак, с бубенцами. Сошкин приосанился и понятливо дрогнул. – На какую тему? – По-деловому,–приятно заломил бровь Степной.– Буду 'Краток. Вы понимаете, что сейчас щекочет массы – развенчания, вскрытия, прочая историческая мертвечина. Фантастика слегка подрастеряла свои позиции. Совместить бы насущные проблемы с жанром, а? Слабо? А ведь, представьте, таковых произведений нынче не шибко.много. Старики еще не раскачались. А судя по тому немногому, что я прочел, вы, молодой, энергичный, вполне могли бы блеснуть... – Я понял! – осененно зажмурился Сошкин.– Машина времени! Герой попадает в прошлое, в самый пупок, в тридцать седьмой... – Не то... – Да?.. О-х-х...– далее прошибло Сошкина.– Круто... Значит, все наоборот. Сталин не умирает, а, похищенный машиной времени, возникает на съезде... – Эко вас зациклило!-досадно крякнул Степной.– Все это избито, как швед под Полтавой... У вас же есть "Пытка" – почти готовая вещь, параллели налицо! Все чином, по Эзопу: похожая планета, жуткая, зверская, режим, диктатор, плененный землянин, из него пытаются выдоить информацию. В интересном он положении – пальцем его не тронешь, только аннигилировать или нах хауз... Концовка совершенно бездарная. Он отказался, и его убили. Что это за молодогвардейщина такая? Оглянитесь, ведь народ вокруг... прямо скажем – говенный народ, на Кошевого не тянет. Здесь душевные терзания нужны, достоевщинка, соблазн! Процентщица где? Где грань предательства? Степной, чуть накренившись, гипнотизировал Сошкина. – Ну что зверланги могли, у него спросить? Ну атомную бомбу. Любой порядочный инженер ее знает. Скучно. Что-нибудь такое, что помогло бы правящему клану в борьбе за власть... – Может, телевидение? Нет?-Сошкин закусил губу.– Щас-с... агитация, распределители, фарш... тьфу! – На планете, как я понял, нечто вроде репрессий. Ну что, что, что интересного мог сообщить землянин этим держимордам? Этим палачам... – Гильотина? – Ну неужели вы думаете... – Магнитофоны для прослушивания? А?! – Этим гестаповцам... – Мюллера? Тьфу... Так, так, так... идеологическое... нет... кумовство, дефицит, очереди, прописку... господи... – Эко вас... – Пытка! – выпалил Сошкин и опунцовел. – В смысле, не название рассказа, а зверланги потребуют рассказать о земных пытках. Дескать, история Земли богата этим добром, давай, брат, делись! Физиология-то сходная. – Неплохо,– улыбнулся Степной ("Фарфор!" – позавидовал Сошкин).– Усложним задачу: например, они пожелают, чтобы герой ИЗОБРЕЛ новую пытку... – Да-да-да! – тараторил Сошкин.– Он, конечно, отказывается, но ведь... убьют же? – Убьют,– уверенно кивнул Степной.– Вот здесь-то мы и добираемся до настоящей литературы. Внутренний конфликт – это шикарно! Положим, герой, прокрутив в уме все известные ему пытки, неожиданно придумывает новую, да такую лютую... – Что поседеет от ужаса! – Вот вам и Гамлет – давать или не давать... В общем, идея неплохая, мне нравится. Додумывайте финал, шлифуйте стилистику и тотчас ко мне. Я буду ждать вас три дня, до вечера. А пока у меня есть дела в этом городе... Вот тогда Сошкин и спросил, робко улыбаясь: – А сколько по расценкам гонорар... если того... ну, вдруг... И расслышав ответ, чуть не стравил наружу – "СКОКА?!" Домой Сошкин мчался окрыленно – мимо клуба, мимо бара, мимо школы, мимо лужи, сквозь зеленый вихрь, задравший ветле подолы, в коммуналку, прямо по скользким яблокам, щедро гниющим у подъезда...

"...Патриотов не ел уже четыре дня..." – Да чтоб ты сдох! -Сошкин огрел кулаком исписанный лист.– Как же они тебя кормить-то будут, если ты недоступен в яйцевыпуклом поле? Вымарал. Подумал и записал то же самое. "...не ел уже четыре дня. Ужасные муки изводили его внутренности..." От геройских потрохов едко повеяло чесноком Марьиных котлет. Сошкин сглотнул слюну и понял, что звереет. Ему приходилось туго. Что такое проза? Жалкая промокашка действительности... Сошкин сам не ел три дня, причем в однопытку боролся с ухабами своего уровня (жирно меченными Степным), с набегами "бэ-у" (дважды), с клокочущим шумоваром коммуналки (вату в уши), с икотой сухомятной, с комарами, с эргофобией и задушевными сиренами "полторых штук за лист"... Ради "коренного" он взял в долг три отгула. Мысль об отработке душила как астма. Неопреодолимо хотелось напиться... Иногда паразиты угомонялись. Вконец умученный, в скупые часы перемирий, распяв себя на диване, Сошкин суетливо отдавался сверхзадаче произведения: "Чтобы выпестовать добро в сердцах, мало показывать читателю ужас тоталитарного строя... Весь Достоевский и том, что палач, по идее, живет в каждом из нас... Поэтому Патриотов – рядовой человек, один из миллионов. Он изобретает пытку, но, конечно же, держит ее в тайне... Или не держит? Ведь на Земле о слабине не дознаются. Вернется себе тихонечко – к деткам, на службу... И ежели я не напишу рассказ, от которого шерсть дыбом – грош цена мне как писателю. Страх должен убить в читателе персонального палача! У-у-х-х, какая вещуга зреет! Не иначе..." Сошкин вскочил, растолкал своего Патриотова, и они, обнявшись, заковыляли вдоль вязкой канвы... "...и в конце концов измученный, изверившийся в своем спасении Патриотов поднял черные от бессонницы глаза и вздрогнул. По вискам, будто облитым жидким гелием, разлилась седина... Патриотов придумал ее! И от жути собственной фантазии – осивел..." В этом месте Сошкин осадил. "Все пойдет прахом, – тоскливо оборвалось в груди,– ведь слабо мне, ублюдку, порядочную пытку сочинить. От которой поседеть-то не грех! Без пытки рассказ все равно что котлета без чесно... тьфу!.." Городок вместе с Землей давно уже повернулся лицом в подушку. Небо зевнуло, выдохнуло звезды, да так и застыло, изумленное... Покойно сопели все: Марья, Крот, соседская сука, фантазия Сошкина... – Кр-р-ретин... – мучительно скрежетал Сошкин, будто горячую картошку, перебрасывая виски из ладони в ладонь. Скрытная память уже кололась на показания: жертве привязывают котелок с крысой. Она выгрызает тоннель сквозь живое тело... Филиппинская казнь, отмененная за бесчеловечность,– приговоренный, сидя на электрическом стуле, выбирает одну кнопку из сотни (контакт-неконтакт, нечто вроде "русской рулетки"). И так в течение месяца, если повезет... Но все это было не то, не то, не то! Звездный час озаряет человека только раз в жизни. И понимал Сошкин, ой как понимал – уедет Степной без "коренного", никакие Васи не спасут более районного писателя. Быт раздавит его как клопа. И мерещился Степной пучеглазый, глубоководный – улетающий в небеса, в укоризне тряся головою... Утро стелило свой саван над городом. Сошкин выстудил голову под краном, отряхнулся и мертвой хваткой впился в сюжет. Коченел, представляя: сырой мешок каземата... крысы, слякоть, все эти дела... вот он, палач (почему бы и нет?) – в черной униформе, в ожидании клиента справляет маникюр... улыбается фарфо... фиолетовой улыбкой... подле, на хирургическом столике, зловещие инструменты... скрипит, нет... зловеще скрипит дверь – вводят допрашиваемого... Сошкин, боясь раструсить начинание, перебрался на диван. ...вводят допрашиваемого... кого?.. Крота? (Сошкин питал неприязнь к председателю; но не до такой же степени!)... Марью? Бред... Лучшей пыткой для нее будет его публикация... Степной? Но-но!.. Щипцы в жаровне – до белого каления, разумеется... испанский сапог... И тут в камеру вводят... вводят... И тут Сошкин чуть не выронил ножницы. ПОТОМУ ЧТО В КАМЕРУ ВВЕЛИ СОШКИНА!!! – Ну я сейчас тебе устрою, бездарь... – прошипел Автор и приступил к экзекуции. ...Он пробудился к вечеру. На полу. Вскочил, оглушенно тараща глаза. – Сбежал?! -закричал в отчаянии. – Гад!!! Он стоял, пошатываясь, не в силах понять, куда исчезли инструменты, куда подевалось мокрое визгливое существо, признавшееся, наконец, во всем подряд... Сел на растерзанную постель. Пошарил крючок на кадыке – застегнуть ворот френча и... окончательно проснулся. – О-х-х-х...– повело его как с похмелья. Память уже пятилась, жадно сглатывая тускнеющий жар сновидения. Хищно разинулись зрачки. Сошкин вскочил, объятый дрожью, истово рубя кулаком воздух. – Есть! Есть! Есть!-взвизгнул он возбужденно. Метнулся к письменному столу. Отшвырнув черновик, сунул три закладки, пошел тарахтеть – взахлеб, набело, пересыпая мелким, словно толченое стекло, смехом... Он самолично придумал свежую, настоящую, изуверскую, жуткую как... как самое жуткое... ОН ПРИДУМАЛ! Сошкин, машинка, страницы, топот пальцев – все это походило на аврал в прачечной: каретка металась от звонка до звонка, выжимая отстиранные деяния автора... А когда вылетела последняя простыня, Сошкина ошпарило: сегодня заканчивался срок, предоставленный Степным. Сошкин вместе с копиркой выдрал листы и рванул в коридор, летел с крыльца прямо в зажмурившийся вечер. Тень размахнулась и пошла наворачивать вокруг бегущего Сошкина. Фонари строчили рядом, выхватывая школу, лужу, пивбар, фан-клуб... Здесь Сошкина потянуло к дверям. – На вот, почитай...– вплетая гордость в одышку, буркнул Сошкин и м-игом настебал из пачки один комплект. – Ты куда? -опешил Вася Крот. Но Сошкин уже мчал дальше. Навстречу катастрофе... – Степной больше не проживает,– сказали в гостинице. Сошкин чуть не плакал, медленно приближаясь к фан-клубу, а за спиной таяли все некупленные свободы, все башни слоновой кости... "Ну и садюга же я! – содрогаясь, вспоминал Сошкин собственное изобретение. – Мне бы не в писатели, а в заплечных дел мастера... Прямо талант! И ведь не осивел – возрадовался..." И в следующее мгновение оцепенел от страшной мысли. А рука уже тянулась в карман, тыкалась мимо, дура, и не находила, не находила... Сошкин выругался и побежал к Васе. – Прочел? – и бледный, страшный пошел на председателя. – Только начал... – виновато проблеял Вася. Ему можно было верить – рядом лежала книжица, что-то из "хард-фикшн" – ее Вася неловко скрадывал локтем. Сошкин, сопя, отнял экземпляр и присовокупил к остальному. – Сошкин, да что с тобой?! – Тогда давай спички. Рассказ он сжег прямо у крыльца – экземпляр в экземпляр, дотла – радостно грея руки и счастливо щурясь от дыма. А пепел развеял по ветру... Впервые он чувствовал себя так свободно. Шел, насвистывая, с каждым шагом заново влюбляясь в свой город, в луноокие лужи, в глупую Марью, в свою непутевую жизнь. А в теплых потоках, вместе с пеплом, улетал его ужас. И уж никто на этом свете не узнает о новой пытке, не использует по назначению. По прямому назначению... Коммуналка спала мертвым сном. Сошкин унял лихой стэп и, прокравшись к своей двери, замер, пораженный. В его комнате кто-то приглушенно чертыхался. Не ведая, что творит, Сошкин рванул дверь на себя... Вся комната белела от разбросанных рукописей. А в лунном нимбе застыл Степной – с черновиком последнего рассказа. – Где, где, где ОНА?! – гневно взорвался издатель, обернувшись.– Где, я спрашиваю!!! И топнул кованым сапогом. На Степном, как литая, сидела черная униформа, а оскаленный рот пылал страшным фиолетовым огнем. Как школьные чернила.