Текст книги "Летающий пролетарий"

Автор книги: Владимир Маяковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Маяковский Владимир
Летающий пролетарий

Владимир Маяковский

"Летающий пролетарий"

Поэма

I

ПРЕДИСЛОВИЕ

В "Правде"

пишется правда.

В "Известиях"

известия. Факты.

Хоть возьми

да положи на стол. А поэта

интересует

и то,

что будет через двести лет

или

через сто.

I

ВОЙНА, КОТОРАЯ БУДЕТ СЕЙЧАС

Когда

перелистываем

газетный лист мы, перебираем

новости

заграницы болотной, натыкаемся

выдумали

ученые империалистовы: то газ,

то луч,

то самолет беспилотный. Что им,

куриная судьба горька? Человечеству

помогают,

лучи скрестя? Нет

с поднебесья

новый аркан готовят

на шеи

рабочих и крестьян. Десятилетие

страницы

всех газетин смерть начиняла

увечья,

горе... Но вздором

покажутся

бойни эти в ужасе

грядущих фантасмагорий. ...............................

2125 год.

Небо горсти сложило

(звезды клянчит). Был вечер,

выражаясь просто. На небе,

как всегда,

появился аэропланчик. Обычный

самопишущий

"Аэророста". Москва.

Москвичи

повылезли на крыши сорокаэтажных

домов-коммун. – Посмотрим, что ли...

Про что пропишет. Кто?

Кого?

Когда?

Кому?

Тревога.

Летчик

открыл

горящий газ, вывел

на небе

раму. Вывел

крупными буквами:

ПРИКАЗ.

МОБИЛИЗАЦИЯ.

А потом

телеграмму: Рапорт.

Наблюдатели.

Берег восточный. Доносим: "Точно без пяти восемь, несмотря

на время раннее, враг

маяки

потушил крайние". Ракета.

Осветились

в темноте приготовления

лихорадочный темп. Крыло к крылу,

в крылья крылья, первая,

вторая,

сотая эскадрилья. Еще ракету!

Вспыхнула.

Видели? Из ангаров

выводятся истребители. "Зашифровали.

Передали

стам сторожевым

советским постам. Порядок образцовый.

Летим

наперерез, в прикрытии

газовых завес". За рапортом

воззвание:

"Товарищи,

ясно! Угроза

Европе

и Азии красной. Америка

разбитой буржуазии оплот на нас

подымает

воздушный флот. Не врыть

в нору

рабочий класс. Рука – на руль!

Глаз – на газ!" Казалось,

газ,

смертоносный и душненький, уже

обволакивает

миллионы голов. Заторопились.

Хватали наушники. Бросали в радио:

"Алло!

Алло!!" Мотор умолк,

тревогу отгаркав. Потух

вверху

фосфорический свет. А люди

выводили

двухместки из ангариков, летели

с женой

в районный совет. Долетевшим

до половины встречались

побывавшие в штабе. Туда!

Туда!!

Где бомбы

да мины сложил

арсенальщик

в страшный штабель.

Радиомитинг.

– Товарищи!

На митинг!

радио кликал. Массы

морем

вздымало бурно. А с Красной

площади

взлетала восьмикрылка походная

коминтерновская трибуна. Не забудется

вовек

картина эта. В масках,

в противогазном платье земля

разлеглась

фантастическим макетом. А вверху

коминтерновский председатель: – Товарищи!

Сегодня

Америка Союзу

трудящихся

навязывает войны! От Шанхая

до ирландского берега фразы

сразу

по радиоволнам.

Авиамобилизация.

Сегодня

забыли

сон и дрему. Солнце

искусственное

в миллиард свечей включили,

и от аэродрома

к аэродрому сновали

машины

бессонных москвичей. Легкие разведчики,

дредноуты из алюминия... И в газодежде,

мускулами узловат, рабочий

крепил

подвески минные; бомбами

летучками

набивал кузова. Штабные

у машин

разбились на группки.

Небо кроили;

место свое отмечали.

Делали зарубки на звездах

территории грядущих боев. Летчик.

Рядом – ребятишки

(с братом) шлем

помогали

надеть ему. И он

объяснял

пионерам и октябрятам, из-за чего тревога

и что – к чему: – Из Европы выбили...

из Азии...

Ан, они – туда

навострили лыжи,в Америку, значит.

В подводках.

За океан. А там

свои.

Буржуи.

Кулиджи. Мы

тут

забыли и имя их. Заводы строим.

Возносим трубы. А они

не дремлют.

У них

химия. Воняют газом.

Точат зубы. Ну, и решили

дошло до точки. Бомбы взяли.

С дом – в объем. Камня на камне,

листочка на листочке не оставят.

Побьют...

Если мы не побьем.

Вперед.

Одна

машина

выскользнула плавно. Снизилась,

смотрит...

Чего бы надо еще? Потом рванулась

обрадовалась словно сигнализировала:

"Главнокомандующий. Приказываю:

Пора! Вперед!!

И до Марса

винт отмашет!" Отземлились,

подняли рупора. И воздух

гремит

в давнишнем марше.

Марш.

Буржуи

лезут в яри на самый

небий свод. Товарищ

пролетарий, садись на самолет! Катись

назад,

заводчики, по облакам свистя. Мы – летчики республики

рабочих и крестьян. Где не проехать

коннице, где не пройти

ногам там

только

летчик гонится за птицами врага. Вперед!

Сквозь тучи-кочки! Летим,

крылом блестя. Мы – летчики республики

рабочих и крестьян! Себя

с врагом померьте, дорогу

кровью рдя; до самой

небьей тверди коммуну

утвердя. Наш флаг

меж звезд

полощется, рабочью

власть

растя. Мы – летчики,

мы – летчицы рабочих и крестьян!

* * *

Начало.

Сначала

разведчики

размахнулись полукругом. За разведчиками

истребителей дуга, А за ними

газоносцы

выстроились в угол. Тучи

от винтов

размахиваются наугад. А за ними,

почти

закрывая многоокий, помноженный

фонарями

небесный свод, летели

огромней,

чем корабельные доки, ангары

сразу

на аэропланов пятьсот. Когда

повороты

были резки,на тысячи

ладов и ладков ревели

сонмы

окружающих мастерских свистоголосием

сирен и гудков. За ними

вслед

пошли обозы, маскированные

каким-то

цветом седым. Тихо...

Тебе – не телегой об земь!.. Арсеналы,

склады

медикаментов,

еды... Под ними

земля

выгибалась миской. Ждали

на каждой

бетонной поляне. Ленинская

эскадрилья

взлетела из-под Минска... Присоединились

крылатые смоляне... Выше,

выше

ввинчивались летчики. Совсем высоко...

И – еще выше. Марш отшумел.

Машины

точки. Внизу – пощурились

и бросили крыши. Проверили.

Есть

кислород и вода. Еду

машина

в минуту подавала. И влезли,

осмотрев

провода и привода, в броню

газонепроницаемых подвалов. На оборону!

Заводы гудят. А краны

мины таскают. Под землю

от вражьего газа уйдя, бежала

жизнь заводская.

Поход.

Летели. Птицы

в изумленьи глядели.

Летели... Винт,

звезда блестит в темноте ли?

Летели... Ввысь

до того,

что – иней на теле.

Летели... Сами

себя ж

догоняя еле,

летели. С часами

скорость

творит чудеса: шло

в сутки

двое сполна; два солнца

в 24 часа; и дважды

всходила луна. Когда ж

догоняли

вращенье земли сто мест

перемахивал

глаз. А циферблат

показывал

им один

неподвижный час. Взвивались,

прорезавши

воздух весь. В удушьи

разинув рот, с трудом

рукой,

потерявшей вес, выструивали

кислород. Врезались

разведчики

в бурю

и в гром и, бросив

громовую одурь, на гладь

океана

кидались ядром и плыли,

распенивши воду. Плавучей

миной

взорван один. И тотчас

все остальные заторопились

в воду уйти, сомкнувши

брони стальные. Всплывали,

опасное место пройдя, стряхнувши

с пропеллеров

капли; и вновь

в небосвод,

пылающ и рдян, машин

многоточие

вкрапили.

Летели... Минуты...

сутки...

недели...

Летели. Сквозь россыпи солнца,

сквозь луновы мели

летели.

Нападение.

Начальник

спокойно

передвигает кожаный на два

валика

намотанный план. Все спокойно.

И вдруг

как подкошенный, камнем

аэроплан. Ничего.

И только

лучище вытягивается

разящей

ручищей. Вставали,

как в пустыне миражи, сто тысяч

машин

эскадрильи вражьей. Нацелив

луч,

истребленье готовящий, сторон с десяти

– никак не менее свистели,

летели,

мчались чудовища из света,

из стали,

из алюминия. Качнула

машины

ветра река. Налево

кренятся

по склону. На правом

крыле

встает три "К", три

черных

"К"

Ку-клукс-клана. А ветер

с другого бока налез, направо

качнул огульно и чернью

взметнулась

на левом крыле фашистская

загогулина. Секунда.

Рассмерчились бешено. И нет.

Исчезли,

в газ занавешены. На каждом аэро,

с каждого бока, как будто

искра

в газовый бак, два слова

взрывало сердца:

"Тревога! Враг!"

Аэробитва.

Не различить

горизонта слитого. Небо,

воздух,

вода

воедино! И в этой

синеве

последняя битва. Красных,

белых

– последний поединок. Невероятная битва!

Ни одного громыханийка!! Ни ядер,

ни пуль не вижу мимо я только

винтов

взбешенная механика, только

одни

лучи да химия. Гнались,

увлекались ловом, и вдруг

поворачивали

назад. Свисали руки,

а на лице

лиловом вылезшие

остекленелые глаза. Эскадрильи,

атакующие,

тучи рыли. Прожектор

глаз

открывает круглый и нету

никаких эскадрилий. Лишь падают

вниз

обломки и угли. Иногда,

невидимые,

башня с башнею сходились,

и тогда

громыхало одно это. По старинке

дрались

врукопашную два

в абордаже

воздушные дредноута. Один разбит,

и сразу

идиллия: беззащитных,

как щенят, в ангары

поломанные

дредноуты вводили, здесь же

в воздухе

клепая и чиня. Четырежды

ночью,

от звезд рябой, сменились

дней глади, но все

растет,

расширяется бой, звереет

со дня на день. В бою

умирали

пятые сутки. Враг

отошел на миг. А после

тысяча

ясно видимых и жутких машин

пошла напрямик. В атаку!

В лучи!!

Не свернули лета. В газ!!!

И газ не мутит. Неуязвимые,

прут без пилотов. Все

метут

на пути.

* * *

Гнут.

Командав нахмурился.

Кажется – крышка! Бросится наш,

винтами взмашет и падает

мухой,

сложивши крылышки. Нашим – плохо.

Отходят наши. Работа

чистая.

Сброшена тонна. Ни увечий,

ни боли,

ни раны... И город

сметен

без всякого стона тонной

удушливой

газовой дряни. Десятки

столиц

невидимый выел никого,

ничего не щадящий газ. К самой

к Москве

машины передовые прут,

как на парад,

как на показ... Уже

надеющихся

звали вралями. Но летчики,

долг выполняя свой, аэропланными

кольцами

спиралями сгрудились

по-над самой Москвой. Расплывшись

во все

небесное лоно, во весь

непреклонный

машинный дух, враг летел,

наступал неуклонно. Уже

в четырех километрах,

в двух... Вспыхивали

в черных рамках известия

неизбежной ясности. Радио

громко трубило:

– Революция в опасности! Скрежещущие звуки корежили

и спокойное лицо,это

завинчивала люки Москва

подвальных жильцов. Сверху

видно:

мура так толпятся;

а те в дирижаблях

да – на Урал. Прихватывают

жен и детей. Растут,

размножаются

в небесном ситце надвигающиеся

машины-горошины. Сейчас закидают!

Сейчас разразится! Сейчас

газобомбы

обрушатся брошенные. Ну что ж,

приготовимся

к смерти душной. Нам ли

клониться,

пощаду моля? Напрягшись

всей

силищей воздушной, примолкла

Советская Земля.

Победа.

И вдруг...

не верится!

будто

кто-то машины

вражьи

дернул разом. На удивленье

полувылезшим

нашим пилотам, те скривились

и грохнулись

наземь. Не смея радоваться

не подвох ли? снизились, может,

землею шествуют? моторы

затараторили,

заохали, ринулись

к месту происшествия. Снизились,

к земле приникли... В яме,

упавшими развороченной,обломки

алюминия,

никеля... Без подвохов.

Так. Точно. Летчики вылезли.

Лбы-складки. Тысяча вопросов.

Ответ

нем. И лишь

под утро

радио-разгадка: – Нью-Йорк.

Всем!

Всем!

Всем!

Радио.

Рабочих,

крестьян

и летные кадры приветствуют

летчики

первой эскадры. Пусть

разиллюминуют Москву

в миллион свечей. С этой минуты

навек минуют войны.

Мы

эскадра москвичей прорвались.

Нас

не видели. Под водой

до Америки рейс. Взлетели.

Ночью

громкоговорители поставили.

И забасили

на Нью-Йорк, на весь. "Рабочие!

Товарищи и братья! Скоро ль

наций

дурман развеется?! За какие серебреники,

по какой плате вы предаете

нас, европейцев? Сегодня

натравливают:

– Идите! Европу

окутайте

в газовый мор! А завтра

возвратится победитель, чтоб здесь

на вас

навьючить ярмо. Что вам

жизнь

буржуями дарена? Жмут

из вас

то кровь,

то пот. Спаяйтесь

с нами

в одну солидарность. В одну коммуну

без рабов,

без господ!" Полицейские

за лисой лиса на аэросипедах...

Прожектора полоса... Напрасно!

Качаясь мерно, громкоговорители

раздували голоса лучших

ораторов Коминтерна. Ничего!

Ни связать,

ни забрать его радио. Видим,

у них

сумятица. Вышли рабочие,

полиция пятится. А город

будто

огни зажег разгорается

за флагом флажок. Для нас

приготовленные мины миллиардерам

кладут под домины. Знаменами

себя

осеня, атаковывают

арсенал. Совсем как в Москве

столетья назад Октябрьская

разрасталась гроза. Берут,

на версты

гром разбасив, ломают

замков

хитроумный массив. Радиофорт...

Охраняющий

скинут. Атаковали.

Взят вполовину. В другую!

Схватка,

с час горяча. Ухватывают

какой-то рычаг. Рванули...

еще крутнули...

Мгновение,и то чересчур

мгновения менее,как с тыщи

струнищ

оборванный вой! И тыща

чудовищ

легла под Москвой.

Радость.

В "ура" содрогающимся

ртам еще хотелось орать

и орать досыта,а уже

во все небеса

телеграммищу вычерчивала

радиороста: "Мир!

Народы

кончили драться. Да здравствует

минута эта! Великая

Американская федерация присоединяется

к Союзу советов!" Сомнений

ни в ком. Подпись:

"Американский ревком".

Возвращение.

Утром

с запада

появились точки. Неслись,

себя

и марш растя: "Мы – летчики

республики

рабочих и крестьян. Недаром

пролетали очищен

небий свод. Крестьянин!

Пролетарий! Снижайте самолет! Скатились

вниз

заводчики,

по облакам свистя. Мы летчики

республики

рабочих и крестьян! Не вступит

вражья

конница, ни птица,

ни нога. Наш летчик

всюду гонится за силами врага. Наш флаг

меж звезд полощется, рабочью власть растя. Мы – летчицы, мы – летчики

рабочих и крестьян".

* * *

II

БУДУЩИЙ БЫТ

Сегодня.

Комната

это,

конечно,

не роща. В ней

ни пикников не устраивать,

ни сражений. Но все ж

не по мне

проклятая жилплощадь: при моей,

при комплекции

проживи на сажени! Старики,

старухи,

дама с моською, дети

без счета

вот население. Не квартира,

а эскимосское или киргизское

копченое селение. Ребенок

это вам не щенок. Весь день

в работе упорной. То он тебя

мячиком

сбивает с ног, то на крючок

запирает в уборной. Меж скарбом

тропинки,

крымских окольней. От шума

взбесятся

и самые кроткие. Весь день

звонки,

как на колокольне. Гуртом,

в одиночку,

протяжные,

короткие... И за это

гнездо

между клеток

и солений, где негде

даже

приткнуть губу, носишься

весь день,

отмахиваясь

от выселений мандатом союзным,

бумажкой КУБУ. Вернешься

ночью,

вымотан в городе. Морда – в пене,

смыть бы ее. В темноте

в умывальной

лупит по морде кем-то

талантливо

развешенное белье. Бр-р-р-р! Мутит

чад кухонный.

Встаю на корточки. Тянусь

с подоконника

мордой к форточке. Вижу,

в небесах

возня аэропланова. Приникаю

к стеклам,

в раму вбит. Вот кто

должен

переделать наново наш

сардиночный

унылый быт!

Будет.

Год какой-то

нолями разнулится. Отгремят

последние

битвы-грома. В Москве

не будет

ни переулка,

ни улицы одни аэродромы

да дома. Темны,

неясны

грядущие дни нам. Но

для шутки изображу

грядущего гражданина, проводящего

одни сутки.

Утро.

Восемь.

Кричит

радиобудильник вежливый: "Товарищ

вставайте,

не спите ежели вы! Завод

зовет. Пока

будильнику

приказов нет? До свидания!

Привет!" Спросонок,

но весь

в деловой прыти, гражданин

включил

электросамобритель. Минута

причесан,

щеки

даже гражданки Милосской

Венеры глаже. Воткнул штепсель,

открыл губы: электрощетка

юрк!

и выблестила зубы. Прислуг – никаких!

Кнопкой званная, сама

под ним

расплескалась ванная. Намылила

вначале и пошла:

скребет и мочалит. Позвонил

гражданину

под нос сам

подносится

чайный поднос. Одевается

ни пиджаков,

ни брюк; рубаха

номерами

не жмет узка. Сразу

облекается

от пяток до рук шелком

гениально скроенного куска. В туфли

пару ног... В окно

звонок. Прямо

к постели

из небесных лон впархивает

крылатый почтальон. Ни – приказ выселиться,

ни – с налогом повестка. Письмо от любимой

и дружеских несколько. Вбегает сын,

здоровяк

карапуз. – До свидания,

улетаю в вуз. – А где Ваня? – Он

в саду

порхает с няней.

На работу.

Сквозь комнату – лифт.

Присел

и вышел на гладь

расцветоченной крыши. К месту

работы

курс держа,

к самому

карнизу

подлетает дирижабль. По задумчивости

(не желая надуть) гражданин

попробовал

сесть на лету. Сделав

самые вежливые лица, гражданина

остановила

авиамилиция. Ни протоколов,

ни штрафа бряцания... Только

вежливенькое

порицание. Высунувшись

из гондолы,

на разные тона покрикивает

знакомым летунам: – Товарищ,

куда спешите?

Бросьте! Залетайте

как-нибудь

с женою

в гости! Если свободны

часа на пол запархивайте

на авиабол! – Ладно!

А вы

хотите пересесть? Садитесь,

местечко в гондоле есть! Пересел...

Пятнадцать минут.

И вот гражданин

прибывает

на место работ.

Труд.

Завод.

Главвоздух.

Делают вообще они воздух

прессованный

для междупланетных сообщений. Кубик

на кабинку – в любую ширь, и сутки

сосновым духом дыши. Так

в век оный из "Магги"

делали бульоны. Так же

вырабатываются

из облаков искусственная сметана

и молоко. Скоро

забудут

о коровьем имени. Разве

столько

выдоишь

из коровьего вымени! Фабрика.

Корпусом сорокаярусным. Слезли.

Сорок

в рвении яростном. Чисто-чисто.

Ни копотей,

ни сажи. Лифт

развез

по одному на этаж. Ни гуда,

ни люда! Одна клавиатура

вроде "Ундервуда". Хорошо работать!

Легко – и так, а тут еще

по радио

музыка в такт. Бей буквами,

надо которыми, а все

остальное

доделается моторами. Четыре часа.

Промелькнули мельком. И каждый

с воздухом,

со сметаной,

с молоком. Не скукситесь,

как сонные совы. Рабочий день

четырехчасовый. Бодро, как белка...

Еще бодрей. Под душ!

И кончено

обедать рей!

Обед.

Вылетел.

Детишки.

Крикнул:

– Тише! Нагнал

из школы

летящих детишек. – Куда, детвора?

Обедать пора! Никакой кухни,

никакого быта! Летают сервированные

аэростоловые Нарпита. Стал и сел, Взял и съел. Хочешь – из двух, хочешь – из пяти,на любой дух, на всякий аппетит. Посуда

самоубирающаяся.

Поел

и вон! Подносит

к уху

радиофон. Буркнул,

детишек лаская: Дайте Чухломскую!

Коммуна Чухломская?.. Прошу

Иванова Десятого! – Которого?

Бритого?

– Нет.

Усатого!.. – Как поживаешь?

Добрый день. – Да вот

только

вылетел за плетень. Пасу стадо. А что надо? – Как что?!

Давно больно не видались.

Залетай

на матч авиабольный. – Ладно!

Еще с часок

попасу и спланирую

в шестом часу. Может, опоздаю...

Думаю – не слишком. Деревня

поручила

маленькое делишко. Хлеба

жарою мучимы, так я

управляю

искусственными тучами. Надо

сделать дождь,

да чтоб – без града. До свидания!

Занятия.

Теперь

поучимся.

Гражданин

в минуту

подлетает

к Высшему

сметанному институту. Сопоставляя

новейшие

технические данные, изучает

в лаборатории

дела сметанные... У нас пока

различные категории занятий. Скажем

грузят чернорабочие,

а поэзия

для духовной знати. А тогда

не будет

более почетных

и менее... И сапожники,

и молочницы

все гении.

* * *

Игра.

Через час

дома.

Oтдых.

Смена. Вместо блузы

костюм спортсмена. В гоночной,

всякого ветра чище, прет,

захватив

большой мячище. Небо

в самолетах юрких. Фигуры взрослых,

детей фигурки. И старики

повылезли,

забыв апатию. Красные – на желтых.

Партия – на партию. Подбросят

мяч

с высотищи

с этакой, а ты подлетай,

подхватывай сеткой. Откровенно говоря,

футбол

тоска. Занятие

разве что

для лошадиной расы. А здесь

хорошо!

Башмаки – не истаскать. Нос

тебе

мячом не расквасят. Все кувыркаются

надо,

нет ли; скользят на хвост,

наматывают петли. Наконец

один

промахнется сачком. Тогда:

– Ур-р-р-а!

Выиграли очко! Вверх,

вниз,

вперед,

назад, перекувырнутся

и опять скользят. Ни вздоха запыханного,

ни кислой мины будто

не ответственные работники,

а – дельфины. Если дождь налетает

с ветром в паре подымутся

над тучами

и дальше шпарят. Стемнеет,

а игры бросить

лень; догонят солнце,

и – снова день. Наконец

устал

от подбрасывания,

от лова. Снизился

и влетел

в окно столовой. Кнопка.

Нажимает.

Стол чайный. Сын рассказывает:

– Сегодня

случайно крыло поломал.

Пересел к Петьке, а то б

опоздал

на урок арифметики. Освободились на час

(урока нету), полетели

с Петькой

ловить комету. Б-о-о-о-льшущая!

С версту – рост. Еле

вдвоем

удержали за хвост. А потом

выбросили

большая больно. В школу

кометы таскать

не позволено.Сестра:

– Сегодня

от ветра скатился клубок

с трех тысяч метров. Пришлось снизиться

нитку наматывать. Аж вся

от ветра

стала лохматовая.А младший

весь

в работу вник. Сидит

и записывает в дневник: "Сегодня

в школе

практический урок. Решали

нет

или есть бог. По-нашему

религия опиум. Осматривали образ

богову копию. А потом

с учителем

полетели по небесам. Убеждайся – сам! Небо осмотрели

и внутри

и наружно. Никаких богов,

ни ангелов

не обнаружено". А папаше,

чтоб не пропал

ни единый миг, радио

выбубнивает

страницы книг...

Вечер.

Звонок.

– Алло!

Не разбираю имя я... А! Это ты!

Привет, любимая! Еду!

Немедленно!

В пять минут небо перемахну

во всю длину. В такую погоду

прекрасно едется. Жди

у облака

под Большой Медведицей. До свидания! Сел,

и попятились

площади,

здания... Щека – к щеке,

к талии – талией,небо

раза три облетали. По млечным путям

за кометной кривизной, а сзади

жеребенком

аэроплан привязной. Простор!

Тебе

не Петровский парк, где все

протерто

задами парок. На ходу рассказывает

бывшее

в двадцать пятом году. – Сегодня

слушал

радиокнижки. Да...

это были

не дни, а днишки. Найдешь комнатенку,

и то – не мед. В домком давай,

фининспектору данные. А тут – благодать!

Простор

не жмет. Мироздание! Возьмем – наудачу. Тогда

весной

тащились на дачу. Ездили

по железной дороге. Пыхтят

и ползут понемножку. Все равно,

что ласточку

поставить на ноги, чтоб шла,

ступая

с ножки на ножку. Свернуть,

пойти по лесу нельзя!

Соблюдай рельсу. А то еще

в древнее время

были так называемые

автомобили. Тоже

мое почтеньице способ сообщеньица! По воздуху

нельзя. По воде

не может. Через лес

нельзя. Через дом

тоже. Ну, скажите,

это машина разве? Шины лопаются,

неприятностей

масса. Даже

на фонарь

не мог взлазить. Сейчас же

ломался. Теперь захочу

и в сторону ринусь. А разве

езда с паровозом!

Примус! Теперь

приставил

крыло и колеса да вместе с домом

взял

и понесся. А захотелось

остановиться вот тебе – Винница,

вот тебе – Ницца. Больным

во время оное прописывались

солнечные ванны. Днем

и то,

сложивши ручки жди,

чтобы вылез

луч из-за тучки. А нынче

лети

хоть с самого полюса. Грейся!

Пользуйся!..Любимой

дни ушедшие мнятся. А под ними

города,

селения проносятся

в иллюминации ежедневные увеселения! Радиостанция

Урала на всю

на Сибирь

концерты орала. Шаля,

такие ноты наляпаны, что с зависти

лопнули б

все Шаляпины. А дальше

в кинематографическом раже по облакам

верстовые миражи. Это тебе

не "Художественный"

да "Арс", где в тесных стенках

партер да ярус. От земли

до самого Марса становись,

хоть партером,

хоть ярусом. Наконец

в грядущем

и это станется прямо

по небу

разводят танцы. Не топоча,

не вздымая пыль, грациозно

выгибая крылья, наяривают

фантастическую кадриль. А в радио

буря кадрилья. Вокруг

миллионы

летающих столиков. Пей и прохлаждайся

позвони только. Безалкогольное.

От сапожника

и до портного никто

не выносит

и запаха спиртного. Больному

рюмка норма, и то

принимает

под хлороформом. Никого

не мутит

никакая строфа. Не жизнь,

а – лафа! Сообщаю это к прискорбию

товарищей поэтов. Не то что нынче

тысячами

высыпят на стихи,

от которых дурно. А тут

хорошо!

Ни диспута, ни заседания ни одного

культурно! Полдвенадцатого.

Радио проорал: – Граждане!

Напоминаю

спать пора! От быстроты

засвистевши аж, прямо

с суматохи бальной гражданин,

завернув

крутой вираж, влетает

в окно спальной. Слез с самолета.

Кнопка.

Троньте! Самолет сложился

и – в угол,

как зонтик. Разделся.

В мембрану

три слова: – Завтра

разбудить

в полвосьмого! Повернулся

на бок

довольный гражданин, зевнул

и закрыл веки. Так

проводил

свои дни гражданин

в XXX веке.

* * *

III

ПРИЗЫВ.

Крылатых

дней

далека дата. Нескоро

в радости

крикнем:

– Вот они! Но я

грядущих дней агитатор к ним

хоть на шаг

подвожу сегодня. Чтоб вам

уподобиться

детям птичьим, в гондолу

в уютную

сев,огнем вам

в глаза

ежедневно тычем буквы

О. Д. В. Ф. Чтоб в будущий

яркий,

радостный час вы носились

в небе любом сейчас

летуны

разбиваются насмерть, в Ходынку

вплющившись лбом. Чтоб в будущем

веке

жизнь человечья ракетой

неслась в небеса и я,

уставая

из вечера в вечер, вот эти

строки

писал. Рабочий!

Крестьянин!

Проверь на ощупь, что

и небеса

твои! Стотридцатимиллионною мощью желанье

лететь

напои! Довольно

ползать, как вошь! Найдем

разгуляться где бы! Даешь

небо! Сами

выкропим рожь тучи

прольем над хлебом. Даешь

небо! Слов

отточенный нож вонзай

в грядущую небыль! Даешь

небо!

1925