Текст книги "Последняя любовь лейтенанта Петреску"

Автор книги: Владимир Лорченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Последняя любовь лейтенанта Петреску
Владимир Лорченков

© Владимир Лорченков, 2014

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

* * *

– Отвечай, куда магнитофон дел?

Маленький смуглый мужчина в грязных штанах, о цвете которых напоминала лишь надпись у паха, – «Green jeans», – жалобно застонал. Лейтенант Петреску, пришедший на службу в полицию два года назад, попытался понять: чувствует ли он к мужчине жалость. Ясности в этом вопросе у Петреску не было. С одной стороны, ему было понятно, что допрашиваемый, – тот самый мужчина, – обеспокоен вовсе не возможной карой в виде лишения свободы на некоторое количество лет. Скорее, его мучило похмелье. С другой, Петреску пугала перспектива стать таким же бесчеловечным чудовищем, как его коллеги по участку: ему порой казалось, что они могут избить мать родную, и глазом не моргнут. Поэтому молодой лейтенант (а на участке, где он служил, были и старые лейтенанты) всегда пытался вызвать в себе чувство жалости к тем, кого допрашивал. Но в последнее время получалось у него все реже. Сергея Петреску это пугало. Ведь даже «сукой» он назвал мужичка для проформы, не от души, вовсе не из-за жестокости. Просто так полагалось.

– Жестокий человек никогда не сможет работать в органах! – учил когда-то на лекциях студента Полицейской Академии Сергея Петреску и всю его группу полковник МВД в отставке, Николай Блэнару. – Но и добрый человек там долго не продержится. Выживают лишь равнодушные. Всем ясно?

Студенты дружно кивали, и столь же дружно на экзаменах на вопрос, каковы моральные качества будущего офицера полиции, назубок отвечали: коммуникабельность, доброта, умение вникнуть в человеческие проблемы. Группы выпускались, кто-то (Петреску, например) получал диплом, медаль об отличии, и значок стрелка-перворазрядника, кто-то – всего лишь диплом. Садисты затем уходили в патрульно-постовую службу, толковые – в оперативники, а вот лейтенанту Петреску не повезло, – им укрепили 134-й участок полиции района Нижняя Рышкановка города Кишинева. Слава у района была аховая: здесь в домах-малосемейках жили, как правило, алкоголики, мелкие преступники, и сильно был развит феномен дворовых банд. Хотя последствия становления рыночной экономики в Молдавии подействовали на район благотворно: мало помалу сюда стекалась, продав прежние квартиры в приличных районах (чтобы хоть как-то питаться) городская интеллигенция. На прошлой неделе, с гордостью вспомнил Петреску, у кинотеатра «Шипка» ограбили и избили до потери сознания режиссера театра имени Кантемира! А если в районе селятся такие люди, значит, это о чем-нибудь да говорит.

– Сергей, мне даже страшно подумать, как ты живешь в этом ужасном районе, – сочувствовала ему одноклассница, работавшая консультантом в американском посольстве.

– Сильвия, – с обидой парировал Сергей, – меня недавно вызвали в один дом, буквально напротив нашего участка. Вызов был на ограбление: пока хозяйка комнатушки спала, воры взломали дверь и вынесли телевизор, магнитофон и ковер. Так знаешь, кем она оказалась? Балериной Театра Оперы и Балета! Разве это – плохой район?

Одноклассница смеялась, покусывая полные губы, а Сергей задумчиво вертел бокал с минеральной водой. Спиртного он почти не употреблял, и курил крайне редко. Ангелок, – говорили о нем девочки из класса, – и хихикали. Но десятиклассник Петреску не обращал на них ни малейшего внимания: ему надо было спешить на занятия самбо, а потом – на курсы английского языка. Даже сейчас, сидя в этой дыре, 134-м участке, Сергея был одет опрятно, в гражданское, гладко выбрит, и надушен приятным одеколоном. И даже на этом участке он надеялся не потерять лица, и, рано или поздно, добиться главной цели своей жизни: стать сначала министром МВД, а потом – президентом. Конечно, для успешного карьерного роста, – и довольно влиятельные родители ему бы в этом помогли, – Сергей мог запросто устроиться в Бендерский комиссариат полиции. Приднестровский город Бендеры молдавскую полицию не признавал, но силой полицейских оттуда после перемирия не выгоняли, и потому отслужить в тамошнем комиссариате год – два, означало получить автоматическое повышение по службе и репутацию героя. Но страницы «Консервного ряда» Стейнбека (любимого писателя Петреску) все еще явно были перед его глазами: молодой лейтенант верил, что сумеет изменить мир в этом районе к лучшему, сможет доказать этим сирым и убогим алкоголикам, что человек в форме бывает и защитником, а не только врагом. Но сейчас обстановка к этому явно не располагала…

Вздохнув, Сергей вновь спросил у предполагаемого похитителя магнитофона и телевизора несчастной балерины:

– Последний раз спрашиваю, куда дел вещи?

Мужчина снова застонал. Лейтенант Петреску, подумав, решился. Подошел к допрашиваемому, аккуратно взял его лицо в ладонь, и, резко повернувшись вокруг своей оси, бросил голову преступника в угол. Поскольку голова несчастного все еще была связана с телом, пусть немытой, но все-таки шеей, в угол преступник отлетел целиком. И вновь жалобно застонал.

– Сергей Константинович, похмелиться бы…

Петреску стиснул зубы. Действительно, полностью его имя, фамилия и отчество звучали именно так, Сергей Константинович Петреску. Этим диссонансом лейтенант был обязан родителям: отцу, русскому по национальности, и матери, молдаванке. Правда, они развелись, и поэтому лейтенант носил девичью фамилию матери. А вот имя и отчество у него были русские. Как следствие: для молдаван Петреску был слишком русский, а для русских – чересчур молдаванин. Поэтому лейтенант, в отличие от многих своих коллег, был подчеркнуто политкорректен, и не любил разговоров на национальные темы.

– Лейтенант Петреску… – вновь жалобно заскулил допрашиваемый.

В любое другое время Сергей просто отпустил бы задержанного, проследил за ним, и выяснил, в какой квартире мужичонка обменял украденные вещи на самый модный в этом районе коктейль: вино с демидролом. Но на этот раз получить вещи как можно раньше и вернуть их владелице, стареющей уже балерине, было делом чести и престижа мундира. Поэтому лейтенант вздохнул, подошел в угол, вновь взял голову задержанного, за которой по инерции потянулось все тело, и опять бросил ее, уже в другой угол. Глухо шмякнувшись об пол, воришка не издал ни звука. Не убить бы, встревожено подумал Петреску. В это время дверь открылась.

– По делу о краже газовой колонки вызывали?

Спрашивала голова, в меру кучерявая, с толстыми губами на смуглом (здесь все смуглые, с неприязнью подумал светловолосый Петреску) лице. В ухе, оттопыренном с левой стороны головы, висела серьга. «Молодой, здешний, с серьгой. Значит, наркоман» – безошибочно определил Петреску. Уже через мгновение его нога, плотно прищемившая дверью шею головы, лишила ту возможности дышать. Губы головы стали подрагивать, а из левого глаза капнула слеза.

– Отвечай, куда дел колонку? – меланхолично спросил Петреску, усиливая нажим.

– Господи лейтенант… – заныло тело в углу.

– Отвечай, куда дел магнитофон, сука, – вяло отреагировал на это Петреску, бросив в угол наручники, звякнувшие о лоб воришки.

– Я ни… а… – прохрипела голова.

– Где колонка, тварь? – поддержал беседу лейтенант.

– Я поте…

– Что? Что поте..? – ослабил нажим Петреску. – Потерял?

– Поте… Потерпевший. Я – потерпевший, – быстро прошептала голова.

– Проходите, садитесь.

Лейтенант убрал от двери ногу. Владелец украденной колонки, жалобно шмыгнув, упал в кабинет. Чтобы замять неловкую паузу, Петреску подскочил к попытавшемуся было встать похитителю телевизора балерины, и закатил тому оплеуху.

* * *

Директор здания подошел к дверям и оценивающе посмотрел на надпись над ними.

– Левее надо передвинуть, – отрывисто, как умеют начальники в Молдавии, да, наверное, и во всем мире, бросил он подчиненному. – Левее. Неужели не видно? Неужели в организации я, – единственный человек, который видит, как правильно разместить плакат над дверьми учреждения? Ведь это наше лицо, а не наоборот, так сказать! Белый, понимаешь, а не черный вход!

– Виноват, господин директор, – съежившись, ответил подчиненный, невысокий мужчина в черных очках и кожаном плаще. – Виноват. Сию минуту исправим.

– Ты мне это брось – исправим! Надо говорить, – подкорректируем!

– Сию минуту подкорректируем!

Подчиненный вновь съежился (казалось, еще два – три замечания, и он вообще исчезнет) и бросился к стулу, чтобы, встав на него, передвинуть транспарант.

Глядя на стул, начальник, – директор Службы Информации и Безопасности Молдавии, Константин Танасе, – поморщился. Стул был облезлый, с несколькими слоями кое-где потрескавшейся краски, старый, потертый, одна из ножек – короче, чем следовало бы. Стул напоминал господину Танасе нынешнюю СИБ – бесполезную, калечную службу, невесть как устоявшую в годы реформ и преобразований нынешней Молдавии. Директор СИБа чуть грустно и пафосно пробормотал:

– Да что уж там служба. Моя страна, – этот стул…

И ласково поглядел на подчиненного, майора Эдуарда, переставлявшего транспарант. На том было написано: «Добро пожаловать!».

Служба СИБ, – наследница некогда всемогущего КГБ Молдавии, – располагалась в самом центре Кишинева, неподалеку от Дома Печати. Это тем более радовало Константина, что большинство его подопечных находились рядом с его ведомством.

– Когда журналисты вымрут, – говорил он своему секретарю, – нам с тобой нечего будет делать на этой земле. Мне – потому, что моя организация закроется, тебе – потому, что ты племянник моей жены, и, стало быть, без меня пропадешь. Поэтому молись на журналистов, люби их и береги.

Надпись на транспаранте Танасе изрядно веселила: но, как человек честный, он признавал, что авторство идеи принадлежит не ему. Такую надпись Константин увидел над входом в катакомбы НКВД, вырытые в центре Кишинева в конце 40—хх годов. Тогда слова «Добро пожаловать», намалеванные красной краской над входом в пещеры, где расстреляли несколько тысяч классовых врагов, произвели на Танасе (студента пятого курса исторического факультета) неизгладимое впечатление. И, как человек веселый, Константин захотел позаимствовать юмористический опыт предшественников. Что он, став председателем нового молдавского ГБ, и сделал. Что же касается катакомб, то директор СИБ велел перекрыть доступ в подземелья, чем вызвал множество вопросов у окружения.

– Мой председатель, – обратился к нему один из подчиненных, – не стоит ли нам открыть доступ туда, чтобы убедить общественность: наследие КГБ вообще и СССР в частности (он оговорился потому, что был пьян) есть самое худшее в жизни граждан независимой Молдовы?

– Во-первых, Молдавии, мудак ты этакий, – спокойно отвечал выпускник Ленинградской Партийной Школы Константин Тэнасе, – во-вторых, спецслужбы всего мира одинаковы. Поливая дерьмом НКВД, ты критикуешь СИБ, обличая КГБ, воюешь с ЦРУ, и так далее. Ясно тебе?

Помощник, выпивший с утра муста (молодое вино – прим. авт.) замолкал, предварительно закашлявшись. А Танасе, улыбаясь, сжимал плечо собеседника.

– Главное в танке – не дрейфить! – повторял он свою любимую поговорку.

Ее он услышал в детстве в Сибири, куда его семью сослали большевики. Но Константин на них не обижался: ведь среди большевиков был и его дядя, Григорий. Именно он выслал семью брата (отца Константина) в Сибирь, чтобы нанести удар кулаку и эксплуататору, а заодно получить его земельный участок. Это в Молдавии предосудительным не считалось: земля стоит всего, что ты для нее сделаешь, говорили старики.

* * *

Оставив транспарант на попечение майора Эдуарда, – тот недавно вернулся из стажировки в Великобритании, потому Танасе позволял ему некоторую самостоятельность, – Константин прошел в свой кабинет. Там он закурил, и печально посмотрел на карту стран мира.

– Портрет планеты Земля, – говорил про нее директор СИБа.

Часть стран на карте была помечена красными флажками. Это были государства, которым объявила войну террористическая организация «Аль-Каида» и ее предводитель Бен Ладен. Буквально два месяца назад Константин с некоторой гордостью во взгляде воткнул красный флажок и в цифру 17, которой на карте была помечена Молдавия (полностью вписать название страны картографам не удалось: слишком уж маленькая страна). Молдавию международные террористы включили в список стран – агрессоров летом прошлого, 2003 года. Произошло это совершенно случайно, после того, как двенадцать молдавских саперов поехали в Ирак в составе международных сил, возглавляемых американцами. Список стран антитеррористической коалиции появился в Интернете, и так, неожиданно для себя, Молдавия оказалась в черном списке террористов. Причем в самой Молдавии об этом бы не знал никто, если бы Танасе, рыскавший по порносайтам, не наткнулся на этот список, и не слил информацию в прессу.

– Мы хотим знать, – сделал запрос депутат от оппозиции, – не повлечет ли включение «Аль – Каидой» нашей республики в список стран – объектов для нападения, к самым трагическим для Молдавии последствиям?!

В ответ директор СИБа многозначительно нахмурился, и сказал нечто нечленораздельное. В общем потоке слов (отвечать, не отвечая, его научили в партийной школе) можно было уловить лишь «терроризм», «дискурсивный», «безапелляционный», «суррогатная защита», «процессинг». Из этого парламентарии сделали вывод, что ситуация сложилась крайне серьезная и опасная.

Так Константин Тэнасе выбил двойное финансирование своей службы в 2004 году. Но это его не радовало. С 11 сентября 2001 года его ничего не радовало.

– Понимаешь в чем дело, – объяснял он школьному приятелю, сидя в молочном кафе (спиртного Константин не употреблял совершенно), – с тех пор все спецслужбы мира при деле. А я – нет. И это меня огорчает. Ведь я, можно сказать, художник. Во мне пропадает творческий потенциал. А все из-за Молдавии. Дыра!

Разумеется, первое время после начала войны с терроризмом Константин, как человек честный, решил поискать его и в Молдавии. По его приказанию были проверены все три тысячи молдавских арабов (студентов, приехавших в местный Медицинский университет), и две радикальные молодежные организации. Увы, ни одного даже слабого подобия террориста среди них не нашлось

– Неужели ни одного? Даже самого плохонького? – с надеждой спрашивал директор СИБ оперативников, проводивших проверку.

– Ну, – неуверенно начал один из лейтенантов, – есть один сириец, зовут его Садам… Нет, к сожалению, даже не дальний родственник.

– Плохо, – резюмировал начальник, и отпустил оперативников.

Правда, однажды Константин едва не поверил, что родился под счастливой звездой: ясным осенним утром ему доложили, что в кишиневском аэропорту на самолет, стоявший на взлетно-посадочной полосе, забрались какие-то молодые люди.

– Террористы! – довольно потирая руки, воскликнул Танасе, – немедленно вызываем спецназ!

Увы, оказалось, что в аэропорту снимали клип группы «О-Зон», ставшей затем очень популярной. С тех пор Константин не любил ни «Озон», ни песню «Драгостя дин тэй».

* * *

– Лук нужно покупать фиолетовый. У белого лука вкус не тот. А помидоров желательно класть поменьше. Все равно здесь в хорошей шаурме никто толком не разбирается.

Ахмед задумчиво кивнул, и начал надевать фартук. Хозяин, – сорокалетний

Махмуд, родом из Сирии, – еще раз внимательно осмотрел холодильники и их содержимое, после чего тепло попрощался с работниками и ушел курить кальян. Ахмед, студент третьего курса медицинского университета имени Тестимицану, что в Молдавии, начал готовить ножи. В это время его напарник, тоже студент-медик, разогревал жаровню. Двигаться им приходилось очень осторожно: киоск в центре Кишинева, где они продавали шаурму, был слишком мал. Это позволяло экономить на аренде и коммунальных счетах. Шаурма пользовалась спросом, и хозяин неплохо зарабатывал. Студенты, впрочем, тоже.

– Он платит нам половину того, что мы зарабатываем, – просветил Ахмеда напарник, – а если бы на него работали молдаване, то платил бы им вполовину меньше нашего. Таков принцип любой диаспоры. Ты тоже его соблюдай. Если шаурму берет студент-араб, из наших, ему специй и мяса положи чуть больше. Если покупатель из местных, клади всего чуточку, но поменьше. Все равно здесь в хорошей шаурме никто толком не разбирается.

Эта фраза, – «все равно здесь в хорошей шаурме никто толком не разбирается» – будет, кажется, сопровождать его во все время пребывания в Молдавии, раздраженно подумал Ахмед.

Как и многие его соотечественники, Ахмед приехал в Молдавию, чтобы за очень небольшие деньги получить диплом медика. Кое-кто, правда, приезжал вовсе не поэтому. Для молдаван все арабы были на одно лицо, да и спецслужбы здесь работали слабо, поэтому в Кишиневе пережидали плохие времена многие ребята из палестинских организаций. Молдавская полиция их не трогала, да даже и проверять не пыталась: неприятности здесь никому не были нужны. Торгуй шаурмой в свободное от лекций время, ухаживай за местными девчонками, не задирай местных парней, и живи, сколько хочешь. Так, собственно, Ахмед и поступал, и Молдавия ему очень нравилась.

– Главное, никаких споров и конфликтов на религиозной почве, – учили недавно приехавшего в Кишинев Ахмеда старшие коллеги. – Иначе нас отсюда за две недели попрут. Когда приезжал премьер-министр Турции, местная полиция решила выдворить из Кишинева всех курдов. Ну, вот нас всех отсюда и выслали в провинцию на две недели. И объяснить им, что курд и сириец, или, суданец, к примеру, представляют разные страны и народы, было невозможно. Местные – народ очень терпимый. Главное, их не раздражать.

Ахмед слушал, кивал, и нарезал лук кольцами. Это было его главной обязанностью: за день ему приходилось чистить около двадцати килограммов лука. Друзья даже прозвали его «Чипполино». По вечерам, приходя в квартиру, которую он снимал на пару с сокурсником, Ахмед с раздражением улавливал стойкий запах лука, исходивший от него самого

– Махмуд, – застенчиво спрашивал он хозяина время от времени, – когда мне доверят резать помидоры?

– Еще не время, мальчик мой, – сопел хозяин, и отправлялся курить кальян, – ты пока не научился толком работать с луком.

Работники смеялись, и отпускали клиентам новые порции шаурмы. Все они работали по принципу конвейера: каждому была доверена одна операция. Ахмед резал лук, Саид – мясо, пришлый молдаванин Сержиу, женатый на дочери Махмуда, – огурцы…

В результате работали они очень быстро, и даже составляли конкуренцию местному «МакДональдсу», расположенному в пятидесяти – ста метрах от их киоска.

Когда началась война в Ираке, Ахмед выходил в ночную смену. Тщательно выбрившись, парень набриолинил волосы, и надел на указательный палец левой руки золотой перстень.

– Жалко, что у нас не покупают шаурму американцы, – мрачно сказал ему вместо приветствия Саид, пиливший огромный кусок мяса, – ох, как жалко…

– Конечно, я расстроен, – подумав, ответил Ахмед, – потому что я не люблю страданий, крови и смерти. Но в политику лезть не хочу. Не по душе мне все этого.

– А чего ты хочешь? – враждебно спросил молдаванин, зять Махмуда, который, как и все местные в подобных случаях, стал большим арабом, чем настоящий араб. – Устроиться в «МакДональдс» на четверть ставки?

– Нет, – аккуратно нарезая лук, ответил Ахмед. – Я хочу получить диплом, жениться на красивой девушке, с которой познакомился здесь два дня назад, и остаться жить в Молдавии. Я буду врачом.

– То есть, пусть американцы нападают на нас и убивают всех, кого захотят? – угрюмо уточнил Саид.

– Нет, – удивился Ахмед, – с чего ты взял? Разве я говорил так? Я сказал, что расстроен.

– И тебе не хочется убить американца? – уточнил Саид.

– Какого американца? – не понял Ахмед. – Я могу хотеть убить американца, который сделал мне что-нибудь плохое. Но поскольку я не знаю ни одного американца, как я могу хотеть его убить? Как вообще можно желать убить нечто, абстракцию?

– Студент, – с неодобрительной ухмылкой сказал Сержиу, – философ…

– Медик, – робко поправил его Ахмед.

Все это, – и ночная смена, и жар от мяса для шаурмы, и волосатые руки коллег по работе, – начинало нагонять на него уныние. Некоторое время мужчины молча резали овощи, и мясо, а высокий афганец, молчавший все время, выдавал покупателям шаурму через окошечко. Лоб Саида покрылся мелкими капельками: как бутылка пива в телевизионной рекламе.

– Да поймите же вы, – жалобно объяснил Ахмед, – я против войны. Не люблю я Америку. Но что мне толку взять да и убить какого-нибудь американца, который такой же человек как я: только на учебу гамбургерами зарабатывает, а не шаурмой.

– В «МакДональдсе» нет ни одного рабочего-американца, – возразил, глядя в стенку, Сержиу, – только местные. И работают они за копейки. Американцы их эксплуатируют.

– Ты сам мне говорил, что Махмуд платит нам меньше того, что мы зарабатываем, – начал спорить Ахмед, и кружочки лука у него получали все кривее и кривее, – значит, и он нас эксплуатирует?

– Ты хочешь сказать, что мой родственник Махмуд – американец? – побледнел Сержиу.

– Да вовсе не это я хочу сказать, – в отчаянии всплеснул руками Ахмед. – И что вы сегодня слова мои перевираете?!

– Махмуд, – вмешался в спор Саид, – нас не эксплуатирует, потому что он наш единоверец и дает нам возможность заработать, пока мы вдали от родины.

– Получается, – не сдавался Ахмед, – что и американцы дают местным заработать, пусть и немного, да, к тому же, они ведь тоже единоверцы. Христиане.

– Как не отсох твой язык говорить все это сегодня? – задумчиво спросил Саид, насаживая на вертел новую порцию мяса.

– Я против войны, – устало заключил Ахмед, – мне не нравятся их военные, но я не имею ничего против какого-то американца, который сейчас режет лук в забегаловке, и вспотел из-за глупого спора с другим глупым американцем. Который, может, убеждает моего американца в том, что нужно обязательно убить араба. И вот этот американец, тот, что мой, уставший, режет лук, и говорит напарнику: слушай, что тебе сделал этот Ахмед, который сейчас режет лук, как и я. Ахмед плохой, ты убей его, – говорит злой американец. Вот глупый.

Огни парка, разбитого напротив киоска, перевернулись, и Ахмед очень удивился. Потом он умер. Саид вытащил из спины парня тесак, и плюнул на тело:

– Значит, я, по-твоему, глупый американец?! Собака.

– Саид, – спокойно заговорил тощий высокий афганец, и все удивились, – Саид, он вовсе не это хотел сказать.

– Вот уж ни…

– Но раз уж, – спокойно повернулся суданец к Саиду, перебив того, – ты это сделал, то, будь добр, вынеси тело несчастного в подсобку, заверни в ковер, и вывези куда-нибудь, где его можно сжечь. Не думаю, что местная полиция его хватится.

Саид, глядя в пронзительно – мудрые глаза афганца, растерялся. Растерялись и все остальные.

– Да, и еще, – остановил их афганец. – Вымойте пол.

– Кровь Ахмеда в огурцы попала, – недовольно сказал Сержиу, – придется выкидывать…

Афганец улыбнулся:

– Оставь. Все равно здесь в хорошей шаурме никто толком не разбирается.