Текст книги "ИнтерКыся. Дорога к «звездам»"

Автор книги: Владимир Кунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Я даже рассказал ему, как за пять минут до того, как прилетел вертолет, я выцарапал эту зажигалку из фургона, замотал в грязную тряпку и закопал под километровым столбиком у автобана. Да еще и догадался попросить полицейского Рэкса пописать на этот столбик. Так сказать, «пометить территорию». И как только Водила очухается и выйдет из этой больницы, мы вместе поедем туда, откопаем ее и...

Но Водила никак не отреагировал на мой рассказ. Я не услышал ни одного, даже самого слабенького, ответного сигнальчика. А уж я-то старался рассказать ему эту баечку весело, непринужденно, как некое очень забавное приключение. Кое-где заведомо пережал, переиграл – лишь бы пробудить хоть малейший интерес у Водилы к этой истории. Но тщетно...

* * *

Называла меня Таня просто – «Кот».

Еще в самый первый день знакомства, после того как вертолет опустил нас на специальную плоскую крышу больницы и больничные врачи категорически воспрепятствовали моему присутствию в клинике, Таня забрала меня к себе домой и сказала:

– Послушай, Кот... Я не знаю, как тебя зовут в действительности. Придумывать тебе какое-нибудь по-шловатенькое кошачье имечко типа Барсик-Мурзик мне, честно говоря, неохота. Но по всем статьям ты – Кот! Будучи бабой с опытом, подозреваю, что ты – настоящий Котяра. Может быть, даже из разряда сексуал террористов. Ибо внешние данные говорят о многом, а они у тебя более чем явственны и нестандартны. Как, кстати, и у твоего русского приятеля. Думаю, что по женской части вы оба – два сапога пара. Так что я тебя буду называть просто – Кот. Абгемахт? В смысле – договорились?

С тех пор каждый разговор со мной она начинает со слов: «Послушай, Кот...»

– Послушай, Кот, – сказала мне Таня как-то вечером на исходе второй недели. – Тут в «Штерне» – журнальчик есть такой – я прочитала любопытную заметочку. Ссылаются они на эФКаУ. На Федеральное Криминальное Управление. А эта контора тебе – не хухры-мухры. Так вот, они вспоминают, что когда в июле девяносто четвертого года в мюнхенском аэропорту был задержан какой-то наш российский туз, чуть ли не замминистра, с небольшим грузом высокотоксичного оружейного плутония, они уже тогда располагали сведениями, что эта порция плутония – жалкий лепет по сравнению с теми килограммами, которые сейчас спрятаны русскими где-то в Берлине. Их вполне достаточно для хорошенькой атомной бомбочки! Слушай, Кот, что они пишут...

Таня взяла в руки журнал, открыла нужную страницу, и я увидел в статье, которую она мне собиралась читать, строки, подчеркнутые ее рукой. То, что это была ее рука – тут можете мне поверить на слово. Тут мы, Коты, никогда не ошибаемся!

– Я тебе буду читать сразу по-русски. Хорошо? – сказала Таня. «Мне без разницы. Можешь и по-немецки», – подумал я, но не сделал даже крошечного усилия, чтобы моя мысль дошла до ее сознания.

Она отличная тетка! Как сказал бы Водила – «своя в доску». И выглядит, по Человеческим параметрам, – будьте-нате! Но раз я решил – никакого Контакта – так оно и будет. На кой хрен нам потом, когда мы расстанемся, разные душевные заморочки? Мало у нас, у каждого, своих болячек?!

– Где это, где это?.. – бормотала Таня, водя пальцем по строчкам. – А!.. Вот! Послушай, Кот, что пишет «Штерн» со ссылкой на эФКаУ: «Как стало известно из проверенных источников, недавняя неудавшаяся попытка ввоза в Германию более полутонны кокаина, закончившаяся кровавой трагедией на автобане у Мюнхена, – тоже дело рук русской мафии, стоящей в непосредственной близости к правительственным кругам России».

«Какие еще полтонны?! – возмутился я и даже подпрыгнул на месте. – Там же чуть больше ста килограммов было!!! А полтонны – это пятьсот кило!..»

Когда Шура пытался научить меня цифрам, это было единственное, что я запомнил.

Наверное, я слишком сильно проэмоционировал и невольно воздействовал на сознание Тани. Потому что она слегка оторопело посмотрела на меня, будто услышала мой голос. А потом, не веря себе самой, потрясла головой – будто отгоняла от себя это невероятное наваждение с говорящим Котом, и расхохоталась. Но тем не менее сказала, не понимая, что отвечает мне на мой всплеск:

– Да не было, не было там никаких пятисот килограммов! Я же сама слышала, полиция на автобане говорила о ста килограммах! Ну, «Штерн»! Ну, «Штерн»!.. Не приврать не может. Да! И еще... Но это я уже подтверждаю. Послушай, Кот: «В ближайшие дни будет произведена серьезная нейрохирургическая операция единственному оставшемуся в живых русскому участнику кокаиновой трагедии. Врачи надеются, что после операции к нему вернется сознание и он сможет приоткрыть завесу над тайной, покрывающей эту преступную историю...» Вот так, мой дорогой Кот! Пока, правда, идут какие-то переговоры с Минздравом России, но уже с завтрашнего дня мы начинаем готовить твоего приятеля к операции. Оперировать будет сам профессор фон Дейн. Отличный доктор! Такое впечатление, что его выучил мой казахский Левинсон...

* * *

Но уже на следующий день выяснилось, что в Мюнхене никакой операции Водиле делать не будут.

Около трех часов дня, когда большая часть врачей покидает больницу, оставляя ее на дежурных коллег и младший медицинский персонал, я шатался по служебной автостоянке вокруг роскошного «ягуара» профессора фон Дейна в надежде увидеть его самого и посмотреть, как выглядит Человек, который должен вернуть Водилу к жизни.

Его «ягуар» я уже знал. Неделю назад Таня показала мне машину профессора и заметила:

– Ничего себе автомобильчик у нашего шефа! Под сотню тысяч марок тянет. Если бы Боженька был справедлив, то мой нейрохирургический казах Вадик Левинсон вообще должен был бы на полумиллионном «роллс-ройсе» по Парижу ездить. А он на мотоцикле по Алма-Ате гоняет...

По-моему, этот казах с такой странной фамилией был единственным Человеком, которого Таня Кох вспоминала из своей прошлой жизни. Как я Шуру Плоткина.

Не успел я прошляться под машинами и получаса, как к «ягуару» подходят высокий, стройный седой человек лет сорока пяти и какой-то низенький, полный господинчик с огромными усищами. Оба в пальто и с папками.

И я вспоминаю точно, что высокого и стройного я уже пару раз видел у служебного входа, а низенького, полного – никогда.

Высокий открывает «ягуар», снимает пальто, бросает его на заднее сиденье и туда же кладет кожаную деловую папку. Значит – это профессор фон Дейн. А я и не знал...

Низенький, полный, с усищами, открывает стоящий рядом «опель-омега», делает абсолютно то же самое и говорит фон Дейну, продолжая, видимо, давно начатый разговор:

– У него же райзеферзихирунг! Эта идиотская нищенская медицинская страховка! Все русские покупают для своих сотрудников, едущих за границу, только такие страховки!.. А один день пребывания этого русского бандита в нашей клинике стоит больше тысячи двухсот марок! Не считая вашей операции...

– Я мог бы отказаться от гонорара за эту операцию... – говорит профессор фон Дейн.

– Вы что, один ее собираетесь делать?! – вскипел усатый. – А ваши ассистенты, анестезиологи, операционные сестры, техники – они все тоже откажутся от денег, лишь бы вы смогли прооперировать этого русского?! Я не говорю уже о чудовищной стоимости медикаментов, перевязочного материала, амортизации аппаратуры, стоимости энергии... А последующие расходы? После операции?..

– Но, черт побери, существует же, кроме примитивных денежных расчетов, в которых мы буквально все утопаем, еще и какая-то этическая норма взаимоотношений – «Врач и Больной»?! – разозлился фон Дейн.

– О Боже... – Усатый даже всплеснул руками. – Но если русские не хотят за него платить и требуют немедленно отправить этого гангстера в Петербург – какого черта вы упираетесь?! Они хотят его сами оперировать – Бог им в помощь... Что вам-то?

– Мы ликвидировали его ранение брюшной полости, еле-еле привели его к состоянию, когда можно начинать нейрохирургию, а теперь... Это преступно и возмутительно! – рявкнул профессор.

– Успокойтесь, Фолькмар. Теперь вы уже не несете за него никакой ответственности, – сказал усатый.

– Да разве в этом дело! – горько произнес фон Дейн. – Бог мой, Бог мой... Несчастная страна, несчастный народ, несчастный этот русский шофер. Как он все это выдержит? Он же даже слова сказать не может...

Посчитав, что разговор с профессором закончен, усатый толстяк с трудом втиснулся в свой «опель», завел мотор, захлопнул дверь, но с места не тронулся. Плавно опустилось стекло водительской двери, и толстяк негромко и печально сказал фон Дейну:

– А может быть, его именно поэтому и забирают у нас так срочно. Может быть, кому-то там, в России, очень не хочется, чтобы этот шофер после вашей операции стал говорить какие-то слова. Вы об этом подумали?

И толстяк, не попрощавшись, уехал. А через полминуты уехал и профессор фон Дейн.

Я сознательно не прерывал рассказа о разговоре профессора фон Дейна с усатым толстяком описанием того, что творилось со мной во время этого разговора. Я затаился под чьим-то «чероки», в двух метрах от профессорского «ягуара», и поэтому сумел не пропустить ни слова.

В том, что меня ни за что не возьмут в тот спецсамолет, который прилетит за Водилой, у меня не возникало никаких сомнений. Но на себя мне было уже наплевать. Я твердо знал, что когда-нибудь я все равно доберусь до Петербурга! Тут, как говорил Шура Плоткин, «и к гадалке не ходи».

Но что будет с Водилой?! А если он в самолете очнется и станет меня искать – а меня там нет... Он, больной, переломанный и измученный бедняга, где-то летит по воздуху, а я, здоровый и невредимый Котяра, в это время гуляю по Мюнхену! Ничего себе ситуация!

Одного Человека, с которым, мы были так необходимы друг другу, я уже потерял. Теперь я теряю Второго...

* * *

В последнюю ночь Водилы на немецкой земле около него дежурила Таня Кох. Ко второму часу после полуночи больница угомонилась, и Таня, в белых широких полотняных штанах и такой же белой рубахе навыпуск, вышла за мной к служебному входу, катя перед собой маленький столик на колесах. На столике стоял большой никелированный бак с крышкой.

– Послушай, Кот, – тихо сказала мне Таня. – Я больше не могу ночью шляться по клинике с авоськой, будто я только что бегала в лавочку. Ты уж, пожалуйста, не обессудь и полезай в стерилизатор, а я тебя прикрою крышечкой. Это мне полицейский подсказал...

Я тут же прыгнул в бак, Таня накрыла меня крышкой, и мы поехали.

Профессор фон Дейн оказался прав – Водила выглядел гораздо лучше, чем в прошлые дни. Почти сошел чудовищный отек со лба, остался лишь громадный синяк с желтизной по краям. И дышал Водила лучше – ровнее и глубже. И если бы не провода и трубки, которыми он был опутан, казалось, что Водила просто спит глубоким спокойным сном после тяжелого трудового дня. Таня наглухо закрыла дверь и подложила меня Водиле под руку, прошептав:

– Черт бы тебя побрал, Кот, какой ты тяжелый!.. Полежи так. Может быть, он хоть тебя почувствует.

На мгновение мне пригрезилось, что, коснувшись моего загривка, пальцы Водилы слегка шевельнулись. Но потом я понял, что ошибся. Тогда я изо всех сил сам стал вызывать Водилу на связь. Чтобы усилить свой сигнал, я лизал его руку и даже чуточку покусывал концы его пальцев. Реакции – ноль!

Тогда я перестал суетиться и дергаться, расслабился под теплой, тяжелой, но безжизненной ручищей Водилы, немного передохнул и осторожно, не спеша, начал тихо-тихо вызывать его снова.

Я напомнил ему наиболее яркие картинки последних дней – наше первое знакомство, когда на корабле он расшнуровал заднюю стенку своего фургона, увидел меня и сказал: «Здравствуй, Жопа-Новый-Год, приходи на елку!..»

Я вспомнил про веселую, смешливую и очень умелую черненькую Сузи, про десятидолларовую деловитую неумеху Маньку-Диану, про его любимое пиво «Фишер» и даже повторил еще раз историю золотой зажигалки...

Потом я перешел к воспоминаниям, которые, как мне казалось, тоже достаточно четко запечатлелись в его сознании – таможня в Кильском морском порту, мое явление антинаркотическим собачкам, ганноверскую автозаправку и «татарский бифштекс»...

Я лишь про Алика старался не говорить, чтобы не нервировать Водилу, если тот хоть краем уха слышит меня. И про Лысого не вспоминал. И про Бармена – ни слова.

А Таня Кох не отрываясь смотрела в маленький телевизор с круглым темным экраном, по которому бежали зеленые волнистые линии, и время от времени отрицательно скорбно покачивала головой.

Мы даже и не заметили, как за окном уже вовсю рассвело, и пришли в себя лишь тогда, когда кто-то попытался открыть дверь.

Таня быстренько набросила на меня полотенце и впустила, наверное, дежурного врача. Потому что стала разговаривать с ним по-медицински. После чего, я слышал, врач ушел,

– Давай, Кот, прощайся со своим приятелем, – сказала мне Таня. – Я сейчас попытаюсь тебя вынести отсюда. А то потом у меня на это просто времени не будет.

«Водила, миленький!.. – запричитал я без малейшей надежды. – Не бойся, я обязательно найду тебя в Петербурге!.. Я тебя познакомлю с Шурой Плоткиным. Вы просто обязаны держаться друг за друга! Таких, как вы, очень-очень мало, и поодиночке вас могут запросто истребить!.. Господи, Боженька! Сделай Божескую милость, чтобы Водила хоть одно мое словечко услышал...»

И то ли я в отчаянии себе нафантазировал, то ли что-то действительно сдвинулось с места, но мне вдруг причудилось, что я услышал тихий шелест – «Кыся-а-а...».

Но в этот момент Таня посадила меня в стерилизатор, закрыла крышкой и вместе со столиком выкатила из палаты.

* * *

Уже в девять часов утра я сидел на крыше профессорского «ягуара» и с невыразимой тоской смотрел вверх – в чистое синее осеннее небо, куда большой желтый вертолет уносил моего Водилу...

Я вспомнил, как долго мы плыли из России в Германию, сколько мы еще ехали своими колесами, и несмотря на то, что желтый вертолет был достаточно большим и шумным, в душу мою стали закрадываться тревожные сомнения – а долетит ли он от Мюнхена до Петербурга?..

Рядом со мной стояла заплаканная Таня Кох. И мне, и Тане было так тошно, мы оба-были настроены на такую паршивую Единую Волну, что я плюнул на все свои высокоморальные преграды, собетвеннолапно воздвигнутые перед самим собой, что, не заботясь о последствиях, открытым текстом МЫСЛЕННО спросил Таню:

«Он что, на этой желтой штуке так до самой России и полетит?»

– Что ты, Кот!.. – автоматически ответила мне Таня, не заметив ничего странного. – На вертолете – только до аэропорта. А там его перенесут в наш русский самолет.

Таня и по сей день говорит про все русское – «наш», «наше», «наши».

«Слава Богу! – сказал я. – А то я уж боялся...»

Но тут вдруг Таня посмотрела на меня безумными глазами:

– Эй!.. Эй, послушай, Кот!.. Ты мне действительно что-то сказал, или мне это показалось?!

Не отрывая глаз от вертолета, уменьшающегося в небесной синеве, я спокойно ответил:

«Нет, Таня, тебе не показалось».

И в эту секунду вертолета в небе не стало. Еще слышался отдаленный шум его мотора, а потом и он исчез.

«Тебе не показалось, Таня, – повторил я и посмотрел ей в глаза. – Мне не хотелось бы тебе сейчас что либо объяснять – нет настроения. Найди книгу английского биолога доктора Ричарда Шелдрейса и прочти ее внимательно. Ты все поймешь... Или Конрада Лоренца – „Человек находит друга“».

– Какое счастье! – воскликнула Таня, но из глаз ее снова полились слезы. – Значит, я нашла в тебе друга? Да, Кот?.. И мы будем с тобой вечерами трепаться о том о сем!.. Ты будешь провожать меня на работу, встречать меня, да?..

«Нет, Танечка, – с грустью, но честно сказал я. – Я должен вернуться домой в Петербург. У меня есть два Человека, которые могут там без меня погибнуть...»

– Я тоже могу здесь погибнуть без тебя, – прошептала Таня.

«Нет. Ты только со мной можешь погибнуть. Вспомни, сколько одиноких женщин так и остались одинокими до глубокой старости лишь потому, что когда-то, спасаясь от одиночества, завели себе Кота или Кошку, на худой конец – маленькую Собачку. Все свое несостоявшееся материнство, всю свою нерастраченную нежность, невостребованную доброту они сконцентрировали на этом маленьком домашнем Животном (кстати, не всегда благодарном и искреннем!) и тем самым погубили себя. В заботе о „Кошечке“ у них проходила вся их жизнь, а иллюзия присутствия „живого существа“ в доме заменяла им нормальное, здоровое общение с Мужиками. Подменяло понятие Настоящей Любви. Любви, от которой Женщины расцветают в любом возрасте, от которой рождаются Дети, по праву требующие всего того, что одинокие женщины так неразумно растрачивают на своих Котов и Кошек... Я же видел, Таня, как на тебя смотрят Мужчины! Да тебе стоит только пальцем шевельнуть... Ты же очень красива и сексуальна. Поверь, мы все трое – те два Мужика, к которым я должен вернуться в Петербург, и я, – мы в этом деле очень хорошо понимаем! И еще одно, Танечка: ты приехала сюда – чтобы остаться. Я – для того, чтобы вернуться. Прощай».

Меня уже самого подташнивало от бездарной назидательности своего тона, от дурацкого менторства, звучащего в каждой моей фразе, но у меня не было сил выбирать выражения – сердце мое разрывалось от жалости к этой умной и действительно прекрасной бабе, которая своим вниманием могла бы оказать честь любому хорошему мужику – от Водилы до Шуры Плоткина.

Я потерся носом о ее заплаканное лицо, спрыгнул с «ягуара» и пошел через всю больничную автостоянку прямо на улицу.

– Послушай, Кот!.. – жалобно закричала мне вслед Таня. Но я не остановился и даже не оглянулся. Я знал – стоит мне задержаться хоть на полсекунды или слегка повернуть голову в ее сторону, мне будет очень трудно уйти от нее вторично...

* * *

Итак: вот уже полтора месяца я – мюнхенский КБОМЖ.

Как говорится – Кот Без Определенного Места Жительства.

Когда-то Шура Плоткин писал статью о наших петербургских бомжах для «Часа пик», мотался по притонам, свалкам, чердакам, подвалам, заброшенным канализационным люкам, пил водку с этими несчастными полуЛюдьми, разговоры с ними разговаривал. А потом, провонявший черт знает чем, приходил домой, ложился в горячую ванну, отмокал и рассказывал мне разные жуткие истории про этих бедных типов, каждый раз приговаривая:

– Нет! Это возможно только у нас! Вот на Западе...

И дальше шли, как я сейчас понимаю, не очень квалифицированные упражнения на тему: «На Западе этого не может быть – потому что не может быть никогда».

Ах, Шура, Шура... Милый, ироничный, умный, талантливый Шура. Даже он не сумел избежать нашей вечной российской идеализации Запада. Но я не из тех Котов, которые, ущучив Человека на ошибке, начинают кидать в него камни. Отнюдь. Я же понимаю, чем вызваны подобные заблуждения. Среднему россиянину сегодня живется у себя дома так фигово, что автоматически срабатывает некий защитный механизм и Человек начинает думать, будто где-то есть такая «земля обетованная» – называется Запад, где наших российских уродств днем с огнем не сыщешь. Ну просто сплошной парадиз, черт побери!

Отсюда, я думаю, и добрая половина ошибок в той повальной эмиграции, которой теперь славится Россия на весь мир.

Так вот, находясь в здравом уме и трезвой памяти, я, Кот Мартын, русский, неженатый, родившийся в Ленинграде, проживающий в Санкт-Петербурге, в настоящее время случайно пребывающий в столице Баварии городе Мюнхене Без Определенного Места Жительства, имеющий относительно постоянную базу в Английском парке под Хинезишетурм (Китайская башня), с полной ответственностью за свои слова свидетельствую: не знаю, где как, а здесь, в Мюнхене, этих самых западных бомжей столько, что, как выражался мой Водила, «хоть жопой ешь»! То есть – «очень много». Дословный перевод с русско-водительского.

Увидеть бомжей можно повсюду, особенно ночью, когда они дрыхнут под каким-нибудь навесом прямо на земле, подложив под себя несколько слоев картона от упаковочных коробок. Как правило, рядом стоит недопитая бутылка с вином или пивом, и тут же лежит огромный грязный лохматый Пес, зачастую очень даже породистый. Хотя здесь, в Германии, я заметил, наличие «породы» не обязательно. Впоследствии я наблюдал в баснословно дорогих автомобилях таких «Самосерек», которых у нас в России можно встретить, наверное, только в деревнях Псковской области, куда мы ездили как-то с Шурой на дачу к одному редактору.

Ночью немецкий бомж укрыт с головой лоскутным ватным одеялом или храпит в спальном мешке, а его Псина валяется рядом.

Потом днем я несколько раз встречал этих Псов и их опухших Хозяев за «работой». Хозяин сидел с бутылкой пива в руке, на его груди висела картонка с разными, наверное, жалостливыми словами, рядом спал его клочкастый Пес, а в пластмассовую мисочку прохожие изредка бросали монетки – на Пса! Бомжу никто ничего не подавал, а вот «бедненькому Песику, несчастной Собачке» хотели помочь многие...

Поэтому бомж с Собакой – человек состоятельный и уверенный в завтрашнем дне, а бомж без Собаки – деградант и люмпен, как выражается Шура Плоткин.

Вечерами бомжи со своими Псами-добытчиками, как правило, кучковались в трех местах Мюнхена – в конце Леопольдштрассе на Мюнхенерфрайхайт, у Зендлингертор на Герцог-Вильгельмштрассе и, конечно же, у Хауптбанхофа – у Главного железнодорожного вокзала! То есть в местах, густопосещаемых туристами и разным приезжим людом.

В этих трех местах бомжи собираются чуть ли не со всего города, и пока их Собаки мирно спят вповалку, бомжи дуют винище, накачиваются пивом, выясняют отношения, ссорятся, дерутся и любят друг друга: Мужчины – Женщин, Женщины – Женщин, Мужчины – Мужчин...

Короче, такая Человеческая помойка, что я в поисках пристанища для самого себя выбрал все-таки Английский парк, куда бомжи почему-то не заходили.

Рассказом о баварских бомжах я вовсе не хочу обидеть прекрасный город Мюнхен! И в подтверждение моих симпатий к городу, заполненному таким количеством колбас и сосисок, которое не может пригрезиться даже Рэю Брэдбери – любимому фантасту Шуры Плоткина, – так же ответственно заявляю, что бродячих, бездомных, бесхозных Кошек, Котов и Собак здесь нет и в помине! А это – достижение цивилизации, достойное всяческого уважения.

Заблудших – видел, сочувствовал, но помочь ничем не мог. Ибо пока еще плоховато знаю город, и название улицы, сообщаемое растерянным немецким Котом или потерявшейся Кошкой, мне ничего не говорило. Сами же они, в общей своей массе, не имеют понятия, где находится их дом, даже тогда, когда они всего лишь перешли на другую сторону улицы. Полагаю, что это в них чисто национальное. Уж больно часто я сталкивался с подобным явлением.

Заблудившихся Кошек зачастую удавалось трахнуть. В этом деле они достаточно раскованны, но тоскливы. Почти всегда неясно – получает она физическое удовольствие или всего лишь моральное от добротного исполнения своих дамских обязанностей.

С Котами же говорить было практически не о чем. Мои предложения вместе перекусить (причем я ориентировался только на свои запасы!) вызывали в них довольно кислую реакцию. Во-первых, местные Коты воспитаны на Кошачьих консервах типа «Ваша Киска купила бы „Вискас“!». У нас теперь пол-России этим дерьмом завалено. Поэтому они вежливо воротили нос от куска нормального мяса, отменной косточки или грудинки, или шматка курицы, которые я чуть ли не ежедневно стяжал в «Биргартене» – такой пивной ресторан около моей Хинезишетурм, где прописался старым ленинградским способом. Притащил им дохлую крысу, которую, к сожалению, пришлось ловить самому, и был обласкан и накормлен.

Дня три я им таскал одну и ту же крысу, каждый раз выдавая ее за «свежака», но в конце концов она протухла и завоняла так, что я сам не мог к ней близко подойти! Пришлось отлавливать другую...

И пока не наступили холода и «Биргартен» работал во всю ивановскую, я был сыт и мои запасы позволяли мне пригласить на ужин хоть пять заблудившихся Котов. Но, повторяю, они ничего моего есть не хотели. Первую причину я уже называл, а вторая, как я сообразил позже, заключалась в том, что, приняв мое приглашение, местный Кот считал себя обязанным сделать мне ответное приглашение. А ему этого страсть как не хотелось! Он бы и рад был поболтать с иностранным Котом (это я-то – иностранец!..), похвастать своей квартирой, обстановкой, «песочницей», куда он гадит, и все его испражнения под воздействием передовой германской химической технологии мгновенно превращаются в бело-серые, ничем не пахнущие, каменные комочки...

– Как?! У вас в России этого нет?! – пугался такой Кот, когда я, не веря, что это возможно, просил медленно повторить мне про комочки еще раз. – Как же вы живете без этого?!

Но приглашать к себе не торопился. Ибо такой прием требовал расходов.

Мои вопросы – не знает ли уважаемый местный Кот кого-нибудь, кто в ближайшее время едет в Россию? Или, может быть, Хозяин уважаемого Кота как-то связан с Людьми, ездящими в Россию – сейчас это очень взаиморазвито, – я мог бы с таким же успехом задавать своей деревянной Хинезишетурм, под которой нашел себе приют и крышу.

Ни хрена эти Коты не знали, ничем не интересовались, никаких Контактов со своими Людьми не имели, считая, что главное предназначение Людей, – кормить и холить своего Кота, возить его в отпуск в Италию, Испанию и на Канарские острова и работать не покладая рук для того, чтобы Коту было мягко спать и сладко есть это свое консервированное дерьмо с витаминами...

* * *

Встречались мне и наши Коты и Кошки. Из случайных знакомств с ними и ни к чему не обязывающей болтовни я разделил их на три категории.

В первую категорию, которой я безумно позавидовал, входила Кошка одного нашего российского вице консула – веселая, деловая и неглупая москвичка Нюся, которая про Мюнхен знала все: где можно пожрать на халяву, как пройти в нужное место кратчайшим путем через служебные двери и проходные дворы, какому Коту имеет смысл ДАТЬ, а какому и нет.

Но вот тут всплывал один-единственный, но весьма существенный недостаток этой Нюси. Знать – она знала, но удержаться и не ДАТЬ кому угодно она была не в силах! Тем не менее, а может быть, и поэтому с ней было необременительно, легко и спокойно.

Вторым был Кот (имя вылетело из головы), про которого Нюся сказала, что он принадлежит Человеку, являющемуся «правой рукой» Генерального консула. В какой-то момент мне показалось, что эти два знакомства для меня – прямой путь в Петербург к Шуре и Водиле. И я закатил им приемчик, как говорит Шура Плоткин, «под большое декольте». Во всяком случае, пока я трахал Нюсю, она обещала мне безграничную помощь и покровительство своего Хозяина.

Кот же «правой руки» Генерального консула оказался довольно мерзким типом, хотя и выглядел крайне авантажно – красивый, ухоженный, с признаками породы и какого-то странного, специфического воспитания. Он все время делал вид, что ему известно что-то такое, чего другим знать не положено. Ко всему прочему, он постоянно взывал к честности, честности и честности, хотя Нюся клятвенно уверяла меня, что большего ворюги, чем этот Кот, не знали ни Германия, ни Россия!

Однажды, когда он уж слишком настойчиво призывал меня к честности и расспрашивал о том, как я здесь оказался, а всем своим видом давал понять, что не верит ни одному моему слову, я разозлился и начистил ему его холеное рыло.

Больше он не приходил. Но к сожалению, перестала приходить и веселая вице-консульская Нюся. Видимо, эта сволочь Кот капнул на нее кому надо, и Нюсю перестали выпускать из дому.

А позавидовал я им только потому, что и этот Кот-дипломат, и эта вице-Нюся совершенно точно знали, что пройдет какое-то определенное время и они обязательно вернутся в Россию. Чего в отличие от меня дико боялись и не хотели!..

Ко второй категории я отнес Котов-эмигрантов из Киева. Их было великое множество. Они прибыли сюда под флагом «Киев и Мюнхен – города-побратимы!».

Кому пришло в голову когда-то «побратать» Мюнхен и Киев – ума не приложу. Все равно что насильно женить меня на овце и ждать от меня и супруги ежегодного приплода котоягнят. Бред какой-то! Рассказать Шуре – обхохочется.

Тем не менее все киевские евреи, а также украинцы и русские, загодя прикупившие липовые еврейские документы и пожелавшие сначала послать Советскую власть, а потом и «ридну Украину» ко всем чертям, оказались в Мюнхене по так называемой еврейской линии.

Обо всем этом я узнал от единственного пристойного и интеллигентного Кота-киевлянина, принадлежащего одному симпатяге инженеру по автомобилям. В Мюнхене инженер спокойненько работал обычным автомехаником, а вечерами вел со своим Котом разные беседы.

Никогда не сталкиваясь с книгой доктора Шелдрейса, они оба своим умом дошли до Телепатического Контакта. Не в полной мере, но достаточной для доброй, поверхностной трепотни, они овладели этим искусством и пребывали теперь в тихих радостях и заботах друг о друге.

Этот же Кот говорил мне, что под Мюнхеном, километрах в сорока, живет еще одна чрезвычайно милая пара киевских художников – муж и жена. Они как-то приезжали к этому инженеру чинить свой автомобиль и познакомились. Ни Кота, ни Кошки у них, кажется, нет. Поэтому сведения о них крайне скудны. О них даже не сплетничают. А для киевско-мюнхенского круга это явление поразительное и из ряда вон выходящее.

Все же остальные, с кем меня сводила судьба, были на редкость одинаковы в своем наступательном провинциализме, необязательности, всезнайстве и постоянных потугах сообщать всему миру – кем они были раньше, до приезда в Мюнхен.

Процент вранья в этих рассказах был удручающе высок, и если Кот заявлял, что в Киеве у него была четырехкомнатная квартира с потолками в три шестьдесят, а ЕГО Нёма или Петя, или Жорик, или Арон был «Главным инженером», «Ведущим конструктором», «Главным врачом Четвертого управления» или «Выдающимся музыковедом» – это в лучшем случае означало, что все они имели в Киеве аж двухкомнатную в блочном доме с потолками в два сорок пять!

И Нёма никогда не был «Главным инженером», а занимал довольно скромную должность техника. Жора служил не «Ведущим конструктором», а просто чертежником. А «Главный врач Четвертого правительственного управления» Петя полжизни оттрубил терапевтом в районной поликлинике, напрочь растеряв в ней все знания, полученные еще в институте. Но вот «Выдающийся музыковед» Арон был действительно хорошим настройщиком и очень неплохо зарабатывал. В Киеве у него был даже раздельный санузел!

Когда я, в слепой надежде найти хоть какую-нибудь возможность вернуться в Россию, спрашивал у каждого из них – не знают ли они Человека, собирающегося в Петербург, они все в один голос предлагали мне ехать в Киев, С удовольствием вспоминая, сколь прекрасен этот город, как хорошо было в нем жить, где их знала «каждая Собака»!