Текст книги "Старшина"

Автор книги: Владимир Кунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Встал и Кацуба. Натянул сапоги, надел гимнастерку и подпоясался ремнем.

Вдвоем они вышли в предбанник. Вскочил дневальный. И в это же время, не замечая ни старшину, ни капитана, совершенно сонный курсант, шатаясь, с полузакрытыми глазами, вышел из казармы. Маленький, худенький, в длинных синих трусах, пилотке и сапогах на босу ногу, курсант являл собою жалкое зрелище.

– Товарищ курсант! Вернитесь, – приказал ему Кацуба.

Ничего не соображавший курсант остановился, откровенно переминаясь с ноги на ногу.

Кацуба подвел курсанта к большому зеркалу.

– Обратите внимание на свой внешний вид, – сказал Кацуба.

– Но я же в уборную, товарищ старшина! – простонал курсант, продолжая свой трагический танец.

– Марш в казарму! Одеться как положено!

Курсант, чуть не плача, побежал в казарму, а Кацуба с капитаном вышли на крыльцо.

– Скоро банный день, – сказал капитан.

– Так точно, – скучно ответил ему Кацуба.

– М-да... – сказал капитан.

В эту секунду мимо них со стоном промчался тот самый курсант. Уже в галифе, гимнастерке, с ремнем. И только наспех замотанные портянки торчали из сапог. Подвывая, курсант исчез в темноте. Капитан посмотрел ему вслед и рассмеялся. Что-то похожее на улыбку выдавил из себя и Кацуба.

– Спокойной ночи, – сказал Хижняк.

– Спокойной ночи, товарищ капитан.

Кацуба вернулся в каптерку, закрыл на крючок дверь и из глубины стеллажа, из-за чистых кальсон и нательных рубах, вытащил початую бутылку водки. Налил себе, неторопливо выпил. А потом почему-то вслух сказал:

– Спокойной ночи, товарищ капитан. – И снова уселся за стол составлять какие-то ведомости.

* * *

Через весь маленький городок эскадрилья шла в баню.

Шла она мимо почты, мимо саманных домиков за глинобитными дувалами, мимо двухэтажных домов старой кирпичной кладки. Вел эскадрилью старшина Кацуба. Вел мимо кинотеатрика с «Джорджем из Динки-джаза», мимо сводок Совинформбюро на стенах, мимо военкомата. Эскадрилья орала:

Жил на свете Джонни-подшкипер,

Плавал семнадцать лет,

Знал заливы, моря, лагуны, Старый и Новый Свет!..

Шла эскадрилья мимо станции и чайханы, шла мимо пристанционного базарчика...

– Старшина! Здоров! А старшина!.. – донеслось от базара.

Кацуба оглянулся и увидел инвалида, торговца папиросами.

– Попов! – крикнул Кацуба, и из строя выскочил сержантик. – Доведите эскадрилью до бани и раздевайте. Там все приготовлено. Я сейчас...

– Слушаю! – И Попов побежал догонять строй.

Кацуба подошел к базарному прилавку и сказал:

– Здорово, браток!

– Ишь, как тебя перекрестили!.. – восхищенно сказал инвалид.

– Не перекрестили, а перекрасили, – усмехнулся Кацуба.

– Один черт, – махнул рукой инвалид.

– Тоже верно, – согласился Кацуба. – Слушай, браток... А чего, эта краля тут больше не торгует?..

– Что за краля?

– Ну, которая тогда патруль звала...

– А, Наташка, эвакуированная... Нет. Она тут бывает редко. Только когда уж больно сильно прихватит. А чего?..

– Да так просто, – сказал Кацуба.

– Ты Наташку не тронь, – сказал ему инвалид. – Она и без тебя нахлебавшая. А ты мне, старшинка, вот лучше чего скажи. – Инвалид воровато оглянулся и зашептал: – Ты там у себя в роте мне какие-нибудь «прохоря» списать можешь? А то глянь, в чем хожу...

Он положил на прилавок ногу в разбитом солдатском ботинке и бурых обмотках.

– А я бы тебе папироски толкал по пятиалтынному...

– Чего ж ты с папиросок-то себе сапоги не купишь?

– Да ты что, чокнулся?! – презрительно сказал инвалид и убрал ногу с прилавка. – Перво-наперво у меня коммерция, сам видишь, мелкая... А за сапоги две – две с половиной тыщи не греши – отдай! А во-вторых... – И замолчал.

– А во-вторых? – сказал Кацуба.

– А во-вторых, я человек пьющий, – сказал инвалид печально. – И мне без этого никак нельзя. Я да шнапс – вот и вся семья... «А без шнапсу жизнь плохая, не годится никуда!..» – вдруг лихо пропел инвалид с тоскливыми глазами.

Кацуба вытащил два рубля и положил их на прилавок. Взял у инвалида одну папиросу из открытой пачки и закурил.

– У тебя размер какой? – спросил Кацуба.

– Обыкновенный, – оживился инвалид. – Сорок два...

– Ладно, придумаем что-нибудь, – сказал Кацуба. – Бывай. – И пошел.

– Я тебя научу, как это дело замастырить! – закричал ему вслед инвалид. – Я, браток, сам старшиной батареи был! Знаешь, какие дела проворачивал!

И возбужденно потряс своими культями.

* * *

В банном пару, как в дымовой завесе, двигались неясные очертания голых мальчишеских тел. Стояли крик, хохот, визг, ругань... Плескалась вода, бренчали цинковые шайки, кто-то пел: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось...»

Кацуба сидел в раздевалке мокрый и взъерошенный. На свободной лавке – стопки чистого белья и портянок. На маленькой тумбочке – ведомость на получение и невыливайка с ученической ручкой. Один из курсантов, голый по пояс, помог Кацубе пересчитать комплекты. А вокруг стояли сто пар сапог с накрученными на голенища портянками, лежали сто гимнастерок, сто галифе, сто пилоток, хозяева которых в эти минуты смывали с себя азиатскую пыль строевого плаца и десятидневную усталость классов учебно-летного отдела.

Из помывочного отделения вылетел голый мокрый курсант и заорал:

– Товарищ старшина! Там Сергееву плохо!

– Что такое? – рванулся Кацуба.

– Брякнулся на пол и дышит, дышит!!!

– На второй этаж, в медпункт! – приказал Кацуба своему помощнику. – Зовите врача, фельдшера... Кто там есть!

– Он так дышит, товарищ старшина! – в ужасе сказал голый.

– Это как раз неплохо... – И Кацуба влетел в парную. – Где?

– Товарищ старшина! Сюда!.. – раздался крик. Расталкивая голых мальчишек, Кацуба пробрался в парной мгле к лежащему Сергееву и подхватил его на руки. Кацуба вытащил его в раздевалку и положил на лавку. Там уже стояла женщина в белом халате и полуголый помощник Кацубы.

– Что случилось? – спросила она, и Кацуба увидел, что это та самая эвакуированная Наташка, которая когда-то безуспешно пыталась торговать в жару зимними вещами и так отчаянно звала патруль.

Дыхание с хрипом рвалось из груди Сергеева. Кацуба наклонился и стыдливо прикрыл его чьей-то гимнастеркой.

– Подложите ему что-нибудь под голову, – сказала Наташа.

Помощник Кацубы метнулся к стопке чистых кальсон и сунул несколько пар под мокрый затылок Сергеева.

Наташа села и стала считать у него пульс.

Кацуба, стаскивая через голову мокрую гимнастерку, сказал:

– Здравствуйте, легки на помине.

Наташа глянула на него, не прекращая считать шевелящимися губами. Потом достала из кармана пузырек, смочила ватку и сунула ее под нос курсанту. Сергеев вскочил, закашлялся, слезы потекли у него по лицу.

– Нашатыря не много ли? – Кацуба обалдело крутил носом и прикрывал глаза.

– Нет, – сказала Наташа и спросила ожившего Сергеева: – Дистрофия была?

– Была...

– Тебе бы есть побольше и не утомляться сильно. – Она с вызовом посмотрела на Кацубу, считая его виновником всех бед.

Кацуба криво ухмыльнулся. Его помощник прыснул от смеха. И даже сам очнувшийся улыбнулся.

– Не веселиться, а плакать надо. – Наташа устало оглядела всех троих.

Скрывая уже откровенно-издевательскую улыбку, Кацуба отвернулся и стал отжимать промокшую гимнастерку.

И тогда Наташа увидела спину Кацубы.

Страшный багровый шрам, изменяющий нормальное, привычное представление о человеческом теле, начинался под левой лопаткой и уродливым руслом уходил под брючный ремень, неровно разрубая поясницу. А еще увидела два выходных пулевых отверстия...

Она сделала всего лишь один шаг к Кацубе и осторожно дотронулась пальцем до шрама. Кацуба почувствовал прикосновение и замер.

– Простите... – тихо сказала Наташа.

Кацуба медленно повернулся к ней и, надевая отжатую гимнастерку, сказал:

– Извините, что побеспокоили. Большое спасибо, доктор.

Наташа проглотила комок и махнула рукой:

– Я фельдшер...

– Спасибо, – сказал Сергеев, все еще прижимая ватку с нашатырем к носу.

С шумом и гиканьем распахнулась дверь помывочного отделения, и в клубах пара в раздевалку выскочило несколько голых ребят.

– Ну как Митька?.. Очухался?

Увидели женщину и завопили:

– Полундра! Пацаны, здесь баба!.. – В ужасе бросились обратно.

* * *

Кацуба шел по широким коридорам учебно-летного отдела. Подошел к слегка приоткрытой двери класса бомбометания и заглянул.

Если бы не разрез огромной фугасной авиабомбы, если бы не висящие на стенах графики расчетов бомбометания, если бы не плакаты, изображающие взрыватели разных конструкций, если бы не химические формулы самых страшных взрывчатых веществ, если бы по углам класса не стояли различные автоматические прицелы для наиболее точного уничтожения человеческих жизней и если бы пареньки были одеты не в военную форму, – класс этот ничем бы не отличался от обычного девятого класса средней школы... Кто играет в «морской бой», кто дремлет, кто-то стоит у доски и страстно ловит оттопыренным ухом подсказку...

Кацуба вздохнул, осторожно прикрыл дверь и пошел дальше, к кабинету с табличкой «Начальник УЛО – полковник Егоров В. А.». Для приличия стукнул в дверь и тут же открыл ее.

– Разрешите, товарищ полковник?

Полковник Егоров удивился, но, будучи человеком интеллигентным, сказал по-домашнему:

– Ради Бога, ради Бога... Чем могу быть полезен?

– Старшина первой учебной эскадрильи – старшина Кацуба.

– Очень приятно, товарищ старшина. Присаживайтесь.

– Благодарю, товарищ полковник.

– Слушаю вас... – Полковник отложил бумаги в сторону.

– Товарищ полковник, нельзя ли сделать так, чтобы я мог иметь в своем распоряжении каждые десять дней постоянную сводку успеваемости всех моих курсантов по всем существующим предметам?

– Но примерно такую сводку получает командир эскадрильи, – с любопытством сказал полковник. – А вам, простите, зачем? Насколько я понимаю, ваши функции...

– Сейчас я постараюсь вам объяснить, – прервал полковника Кацуба.

* * *

Эскадрилья была выстроена перед своим бараком. Шло распределение личного состава на хозяйственные работы. Лицом к строю стояли командиры звеньев, комэск, Кацуба и «покупатели» – начальники продовольственно-фуражирного, обозно-вещевого снабжения, вооруженцы, представители хозяйственных служб школы...

– Сегодня наша эскадрилья дежурит на хозработах, – сказал капитан Хижняк. – Старшина Кацуба зачитает сейчас списки групп и определит места ваших работ. Пожалуйста, товарищ старшина.

– Внимание, товарищи. На разгрузку муки со склада ПФС – восемь человек: Лебедев, Сергеев, Попов, Сабирзянов, Климов, Чеботарь, Липатов и Бойко...

По эскадрилье пошел удивленный шумок. Смутились и командиры звеньев. Один из них, младший лейтенант Пугачев, возмущенно рванулся к Кацубе, но комэск тихо и резко приказал ему:

– Стоять!

– Мне восемь человек мало, – раздраженно сказал начальник ПФС. – Там шестнадцать тонн муки... Мешки по восемьдесят килограммов.

– Хватит, – холодно сказал Кацуба. – Этих восьмерых – хватит. На рытье котлована под фундамент парашютного склада – шесть человек...

И снова фамилии, названные Кацубой, вызвали всеобщее изумление. Теперь к Кацубе рванулся другой командир звена. Но капитан прихватил его сзади за гимнастерку и остановил.

– На станцию, на разгрузку авиабомб, в распоряжение начальника склада боепитания – пятнадцать человек, – прочитал в своих бумагах Кацуба. – Я поеду старшим...

– Ну мало этого! Мало!.. – Начальник склада боепитания чуть не плакал.

– Я же сказал, что я еду старшим. Значит, уже шестнадцать, – презрительно проговорил Кацуба и стал зачитывать список: – Никольский, Страхов, Семеняка...

* * *

В кабинете командира эскадрильи было шумно, бестолково и накурено. Командиры звеньев осаждали Хижняка напористо и без особого чинопочитания.

– Да где это видано, чтобы отличники, успевающие и талантливые посылались по нарядам, как в наказание! – кричал один.

– Где это видано?!

– А все «сачки», бездари, бездельники и разгильдяи оставались в расположении! – кричал Пугачев. – Гуляй – не хочу!.. Они и так ни черта не делают, так их теперь даже на хозработы не пошлешь!

Хижняк сидел за столом, обхватив руками голову.

* * *

... В каптерке Кацуба, в рабочем комбинезоне, с брезентовыми рукавицами за поясом, разглядывал пятьдесят пар новых сапог, стоявших на стеллаже. Одну пару снял с полки, глянул на подошву. Размер – сорок два.

Он поставил сапоги на место, опустился на колени и услышал, как в кабинете Хижняка кто-то сказал:

– Что же это такое?! Старшина эскадрильи будет теперь ломать нам весь учебный процесс?!

– Прислали неизвестно откуда, неизвестно кого... – послышался голос Пугачева.

Кацуба спокойно вытащил из кармана связку ключей и из-под койки достал фанерный чемодан с замочком.

Хижняк не выдержал, вскочил со стула и застучал кулаком в стену, разделяющую его кабинет с каптеркой:

– Старшина! Старшина Кацуба!..

... Кацуба открыл чемодан и достал бумажник. Он отсчитал две с половиной тысячи рублей и спрятал их в карман комбинезона. А потом снова замкнул чемодан...

– Старшина! – треснул еще раз в стену капитан Хижняк.

... Дверь кабинета открылась, и вошел Кацуба.

– Слушаю вас, товарищ капитан.

– Товарищ Кацуба, объясните, по какому принципу вы назначили людей на хозработы? Мне перед строем выяснять не хотелось.

Младший лейтенант Пугачев закричал:

– У вас есть свои функции – вы ими и занимайтесь!

– Что же это такое, действительно, – неприязненно сказал другой командир звена.

Кацуба посмотрел на лейтенанта своими маленькими сонными глазками и неторопливо сказал:

– Функции у нас, товарищи лейтенанты, одинаковые.

Пугачев иронически расхохотался:

– Ну дает старшина! Придет же такое в голову! Какая-то мания величия...

– Функции у нас с вами, товарищ младший лейтенант, одинаковые, – жестко повторил Кацуба. – Нам с вами требуется их сберечь. А для этого их нужно учить. И заставлять хорошо учиться, Тогда у них больше шансов выжить. Курсанты, успевающие по всем предметам, могут быть заняты на хозработах. От них не убудет... А отстающим и двоечникам это только во вред. Им на это время уже назначены дополнительные занятия в учебно-летном отделе. Полковник Егоров, начальник УЛО, в курсе. Разрешите идти, товарищ капитан?

* * *

«Студебекер» ехал через городок на станцию.

В кабине сидел начальник склада боеприпасов. В кузове – Кацуба с курсантами. Он перегнулся через борт к открытому окну кабины и крикнул водителю:

– Около бани притормозите на минутку!

И водитель притормозил.

– Не расходиться, – приказал Кацуба и спрыгнул через задний борт.

Он взбежал на второй этаж и открыл дверь банного медпункта.

Наташа сматывала стираные бинты.

– Здравствуйте, – сказал Кацуба.

– Это вы? – не удивилась Наташа. – Здравствуйте, старшина.

– Вы того безрукого знаете? Который «Дукатом» торгует. Два рубля штука, тридцатник – пачка...

– А, Иван Никанорыч, – улыбнулась Наташа. – Знаю. Сосед мой.

Кацуба деловито достал из кармана деньги и положил их перед Наташей.

– Вот тут две с половиной. Купите ему на рынке у барыг новые сапоги. Размер сорок два. Скажите, что сапоги передал старшина Кацуба. И все. Ни про деньги, ни про базар – ни звука. Ему нужны сапоги, а все остальное ему должно быть до лампочки. Договорились?

– Да... Но я не понимаю...

– Я спешу. Меня ждут. Договорились?

– Да.

* * *

Неподалеку от станции, в тупике, стояли два крытых пульмана. Их охраняли четыре солдата с карабинами. Солдаты были восточного происхождения, никого близко к вагонам с бомбами не подпускали, покрикивая гортанными голосами.

Был уже поздний вечер. «Студебекер» приткнулся задним бортом вплотную к дверному проему вагона. Грязные и усталые курсанты прямо из вагона перекатывали бомбы в решетчатых длинных ящиках в кузов «студебекера». Кацуба стоял в кузове и еще с одним курсантом ровно укладывал стокилограммовые бомбы в плотный штабель.

– Хорошо? – спросил шофер, когда кузов был забит доверху.

– Порядок, – ответил Кацуба и тяжело спрыгнул на землю.

Надрывно рыча, грузовик медленно пополз в темноту.

– Перекур, – сказал Кацуба.

Тут же были все четверо, которые дрались на базаре. Один из них, Никольский, зло проговорил, глядя в черное среднеазиатское небо:

– Пока он туда доедет, пока его там разгрузят, пока он вернется... А мы, как бобики, должны здесь загорать!..

– Конечно, бардак получается, товарищ старшина. Что, машин лишних нету, что ли? – сказал его приятель.

– Так мы и к утру не справимся, – крикнул третий.

Начался возмущенный галдеж.

Со стороны вагонов раздался испуганный голос:

– Нэ курить! Отойти от вагонов!

Никольский вскинулся, прокричал яростно:

– А пошел ты!.. Пехота занюханная!

– О! – сказал Кацуба и встал. – Вот это правильно! Какая-то занюханная пехота... Да как она смеет! Ну, просто распустились! Не огорчайтесь, товарищ Никольский. Это они так, по серости. А вы, человек образованный, я бы даже сказал, частично интеллигентный, имеющий свои восемь классов, должны их простить. И действительно не курить у вагонов. Подъем!

Все уже ржали над Никольским, даже его приятели.

– Но кое в чем товарищ Никольский прав. Транспорта у нас маловато, – задумчиво сказал Кацуба. – Пока есть время, предлагаю тихонько пройтись к станции и посмотреть, не найдем ли мы еще какую-нибудь тягловую силу. По дороге и покурим.

* * *

... К контрольно-пропускному пункту авиашколы медленно полз здоровенный трактор и тащил за собой целый состав – четыре грузовых прицепа с бомбами. Замыкал колонну «студебекер». Тоже нагруженный доверху. На бомбах лежали курсанты. Были они все грязные, измученные, не похожие на людей, но при этом чрезвычайно возбужденные.

За рычагами трактора сидел старшина Кацуба и с небрежным мастерством вел этот ночной медленный поезд. Рядом с ним развалился пьяный тракторист и говорил:

– Ты меня уважил – я тебя уважил. Ты меня не знаешь – я тебя не знаю... Понял? И все!

Тракторист достал из-под ватника бутылку с водкой.

– Пить будешь?

– Нет, – сказал Кацуба.

– Не уважаешь, – укоризненно сказал тракторист и выпил.

* * *

На КПП их встречали генерал Лежнев, дежурный офицер, капитан Хижняк и еще несколько офицеров

Генерал скрестил руки над головой, и Кацуба остановил трактор.

Пьяный тракторист увидел генеральские погоны и тут же попытался отрапортовать:

– Товарищ генерал...

– Это еще что за чучело? – спросил Лежнев.

– Разрешите доложить, товарищ генерал, – вытянулся Кацуба. – Это наш благодетель. Трактор нам одолжил. Очень сознательный товарищ.

– А почему дежурному по части звонят со станции и сообщают, что команда из авиашколы угнала четыре прицепа, приготовленные к отправке? – с интересом спросил генерал. – Дежурный! «Благодетеля» снять с трактора и оставить у себя. В расположение школы не пускать, – приказал генерал. И спросил у Кацубы: – Он сам сможет перегнать трактор обратно?

– Одну секундочку... – Кацуба порылся под ватником у тракториста и вытащил бутылку. Посмотрел на оставшуюся водку и снова засунул бутылку за пазуху трактористу. – Не думаю, товарищ генерал. Придется мне отогнать и трактор, и прицепы. Лишь бы разгрузили побыстрее. Курсанты очень устали.

– Где начальник боепитания? – спросил генерал.

– Здесь, товарищ генерал!

– Утром доложите начальнику строевого отдела, чтобы он наложил на вас взыскание за необеспечение команды транспортом.

– Слушаюсь!

– Капитан Хижняк! Поднимите людей, обеспечьте разгрузку. Этих, – генерал показал на притихших грязных курсантов, – отдыхать. И чтобы отмылись как следует!

– Слушаюсь!

– Дежурный! Пошлите кого-нибудь на кухню. Пусть принесут поесть «благодетелю». А то он совсем окосел... А вы, Кацуба, как перегоните прицепы и трактор, явитесь ко мне. Часа вам хватит?

– Так точно, товарищ генерал.

И тут вдруг ожил тракторист:

– Товарищ генерал-майор!..

– Отставить! – сказал генерал.

– Слушаюсь! – вытянулся пьяный тракторист.

* * *

У генерала в кабинете была постелена постель. У дверей висели генеральская фуражка, шлемофон и планшет.

Сам генерал Лежнев, в свитере и кожаной куртке внакидку, сидел за столом и говорил по телефону:

– Я из него душу выну за это самоуправство... А прицепы уже погружены на платформы? Ну, слава Богу...

Открылась дверь кабинета.

– Разрешите, товарищ генерал?

На пороге стоял Кацуба, чистый, переодетый, щуря свои маленькие глазки от яркого кабинетного света.

Генерал кивнул, показал рукой на стул и сказал в трубку:

– Я ему за это так под хвост надаю – век будет помнить! Я рад, что все обошлось... Спасибо большое... Спокойной ночи!

Положил трубку, уставился на Кацубу.

Кецуба спокойно и выжидательно смотрел на генерала.

Вообще-то генерал был достаточно молод – лет тридцать пять, но уже вполне усвоил генеральские повадки. Он, покряхтывая, встал со стула и подошел к небольшому шкафчику. Открыл его, вытащил бутьщку коньяку и два стакана. Разлил. Кивком предложил Кацубе.

– А закусить? – спросил тот.

Генерал молча ткнул пальцем в тот же маленький шкафчик.

Кацуба достал из шкафчика тарелку с двумя рублеными котлетами и горкой картофельного пюре.

– Вилка только одна, – сказал Кацуба.

Генерал открыл ящик письменного стола, достал финский нож и подцепил им котлету. Кацуба взял вилкой вторую.

– Давай, – сказал генерал.

И они выпили стоя.

* * *

... В помещение штаба вошел дежурный по первой эскадрилье младший лейтенант Пугачев. Отдал честь школьному знамени, около которого неподвижно стоял сонный часовой, и прошел к дежурному по школе.

– У тебя закурить нету? – спросил младший лейтенант у капитана, дежурного офицера.

– Махорка. Папиросы еще с вечера кончились.

Они свернули себе по большой самокрутке и закурили.

– Генерал-то еще не спит, – сказал младший лейтенант. – Я сейчас из эскадрильи шел – у него в окне свет горит...

– А он нашего старшину шпыняет, – лениво сказал дежурный по школе.

– Давно пора, – мстительно затянулся младший лейтенант. – Нарвался все-таки, дракон несчастный! Веришь, курсанты его видеть не могут! Их прямо колошмат бьет, когда он в казарму заходит!..

– М-да-а... Не повезло вам...

* * *

– ... А родом откуда? – спросил генерал Кацубу.

Они сидели, курили. В бутылке оставалось совсем немного.

– Из Феодосии я, Николай Николаевич.

– А кем до войны был?

– Спасателем. – Кацуба усмехнулся. – Есть такая профессия.

– То есть как это спасателем? – не понял генерал.

– Пляж... – мечтательно сказал Кацуба. – Море... Дамочки, пижоны, отдыхающие, командировочные.,. И все такие морские волки, и все хотят плавать только за волнорез и только в хорошую волну. И тонут. А ты их спасаешь... Спасатель.

– И целый день на пляже?! – потрясенно спросил генерал.

– На воде. Около пляжа... В катерочке. Или в лодочке...

Генерал разлил остатки коньяка и завистливо вздохнул:

– Целый день в лодочке... Хорошо-то как!

– Мечта! – сказал Кацуба.

* * *

Кацуба проверял чистоту оружия. Вынимал винтовки из пирамиды и, втыкая белой тряпочкой в казенники, придирчиво осматривал затворы, заглядывал в стволы на свет электрической лампочки. Эскадрилья занималась в УЛО, и в казарме было только три человека – старшина у оружейной пирамиды, дневальный у входа и курсант Лесаев, освобожденный от занятий по причине какого-то придуманного им недомогания.

Над каждой винтовочной ячейкой была написана фамилия владельца. Кацуба читал фамилию и начинал осмотр. Лесаев стоял за его спиной и записывал все, что говорил Кацуба. И тихонько докладывал:

– А Никольский из первого звена вместе с Хрипуновым вчера в самоволку бегали. Там у какой-то девки, из местных, день рождения был...

– Так... – говорил Кацуба, заглядывая в ствол. – Юрьев... Порядок. Ставьте в пирамидку, Лесаев. Чеботарь... Ну-ка, что там у Чеботаря?

– Менджеридзе и Прохоренко кальсоны и нательные рубашки обменяли на урюк и сушеные дыни. Потом всю ночь жрали...

– У Чеботаря все хорошо... – говорил Кацуба. – Никольский...

– Никольский еще песню на вас сочинил, – сказал Лесаев, – на мотив «Челиты»...

– Пойте, – неожиданно приказал Кацуба.

– Ну что вы, товарищ старшина... Неудобно.

– Ничего.

– Да я всю не помню... Только половину одного куплета и припев.

– Давайте, Лесаев, не стесняйтесь. Страна должна знать своих героев. Сергеев. У Сергеева грязь в казеннике. Пишите. И пойте.

И оспой вся морда изрыта,

И сам он похож на бандита...

Айя-яай! Ну что за зануда!

Во всей авиации нету такой,

Как наш старшина Кацуба!..

Кацуба продолжал разглядывать винтовку.

– И ствол нечищеный, – сказал Кацуба. – Запишите, Лесаев: Сергееву три наряда вне очереди за небрежное содержание личного оружия. Поставьте на место винтовку.

– А что у Никольского? – осторожно спросил Лесаев.

– У Никольского – порядок. Стихи – не фонтан. Не Пушкин, прямо скажем. А что, Лесаев, действительно здорово заметна оспа на моей вывеске?

– Что вы, товарищ старшина! – лживо отвел глаза Лесаев. – Абсолютно не заметна!..

* * *

... Потом Кацуба сидел у себя в каптерке и внимательно разглядывал себя в зеркальце.

– Заметна, заметна, – сказал он своему отражению и увидел через окно эскадрилью, которая возвращалась из УЛО в казарму.

Кацуба встал и вышел.

– Прямо в казарму на построение, – сказал он старшине первого звена.

– Хоть учебники-то положить можно?! – заорал Никольский.

– Отдохнуть бы до обеда! – завопил Сергеев.

– Разговорчики! – рявкнул Кацуба. – Равняйсь... Смирно!

И когда в казарме наступила тишина, Кацуба негромко скомандовал:

– Вольно.

Строй обмяк, настороженно и ненавидяще глядя на Кацубу.

– Товарищи, – сказал Кацуба, – я не хочу, чтобы у вас создавалось неверное впечатление обо мне. Не хочу, чтобы вам казалось, будто я замечаю только плохие стороны и занимаюсь только тем, что наказываю вас. Это совсем не так. Я отлично вижу и ваши хорошие качества, вашу готовность помочь командованию. И вот вам пример: курсант Лесаев, два шага вперед!

Обмерший Лесаев вышел из строя.

– Кру-гом! – скомандовал Кацуба.

Лесаев повернулся лицом к строю. Никто ничего не понимал.

– Товарищ Лесаев – один из тех товарищей, кто мужественно, с полным сознанием ответственности и своего воинского долга, честно и прямо борется со всеми отклонениями от установленного порядка нашей жизни... Только благодаря товарищу Лесаеву мы располагаем подробной информацией о недостойном поведении некоторых наших товарищей...

Лесаев был близок к обмороку. Эскадрилья стояла не шелохнувшись. Ласково глядя на Лесаева и укоризненно на эскадрилью, Кацуба продолжал:

– Я не буду называть фамилии. Товарищи сами узнают себя и сделают соответствующие выводы. Но я надеюсь, что никто больше не захочет бегать после отбоя в самовольные отлучки, даже на день рождения к любимой девушке. Никто больше не станет менять казенное имущество в виде кальсон на урюк и сушеные дыни! А тем более жрать их ночью под одеялом!.. Я уже не говорю о сочинении разных песен про своих непосредственных начальников. Спасибо вам, товарищ Лесаев! – Кацуба посмотрел на часы: – До обеда у нас есть еще достаточно времени. И пока я буду в отделе вещевого снабжения выписывать вам же летное обмундирование, вы сможете обсудить свое недостойное поведение и правильно оценить мужественную деятельность таких замечательных товарищей, как курсант Лесаев. Разойтись!..

И Кацуба, тяжело ступая своими кривыми ногами в брезентовых сапожках, вышел из казармы...

* * *

Вечером Кацуба читал дневную рапортичку командиру эскадрильи капитану Хижняку:

– Списочный состав – сто четыре... В наряде – семнадцать. В отпуску – нет. На гауптвахте – нет. В санчасти – один.

– Кто?

– Курсант Лесаев.

– Что с ним?

– Какое-то осложнение после простуды... – небрежно сказал Кацуба. – Закружилась голова, говорит, упал в курилке, обо что-то стукнулся...

* * *

На КПП авиашколы стоял инвалид Иван Никанорович в новых сапогах и лаялся с дежурным курсантом:

– Ты человек или кто? Тебе чего сказано: вызови старшину первой эскадрильи Кацубу! А ты чего делаешь?

– Я уже вызвал.

– И где он?

– А я почем знаю?

– Вызывай еще раз!

– Мое дело петушиное – я прокукарекал, а там хоть не рассветай, – сказал дежурный. – Что мне, бежать за ним?

– Надо будет, и побежишь. И еще «уря» кричать будешь!

– А ну, давайте, гражданин, проходите отсюда...

Очень Иван Никанорович обиделся на «гражданина».

– Ах ты, салага мокрохвостая! Я тебе покажу «гражданина»! Я тебе счас устрою переход Суворова через Альпы!.. Ты меня вовек не забудешь! Нашел «гражданина»!

И в это время пришел на КПП Кацуба.

– Здорово, Иван Никанорыч. Чего базаришь?

– От, старшинка, чего делается?! Меня, фронтовика-калеку, «гражданином» обзывает! Мы ему уже не «товарищи»! Куды там! Они уже себя генералами мыслют...

– Да чего они привязались ко мне, товарищ старшина? – отчаянно завопил дежурный по КПП.

– Тихо, тихо, все в порядке, все смеются. – Кацуба взял под руку Ивана Никаноровича и отвел его подальше от КПП.

– Ну, как сапожки? В размер? – спросил Кацуба.

– Как на меня, старшинка! Как на меня... Наталья-фельдшарица принесла, ноги заставила помыть, портяночки мне простирнула и только тогда дала. Надевай, говорит, Иван Никанорыч, старшина Кацуба тебе вот чего, говорит, передал... А потом, говорит, старшину этого надо в гости пригласить. Так что приходи. Мы тебя ждать будем. А то они быстро сносятся. – Иван Никанорович показал на сапоги.

– Приду, – просто сказал Кацуба. – Уложу спать своих гавриков и приду...

* * *

Играл патефон. Трясущимся голоском пела Эдит Утесова.

Наталья посуду мыла, пьяненький Иван Никанорович рассказывал Кацубе про свою неудачную жизнь.

– Вся закавыка в том, что я без сознания был... Ежели б мне в тот момент сознание, я бы ни за что не дал бы их оттяпать! – Иван Никанорович помахал своими культями. – Это что за мода такая – чуть что, ампутация! Ты вылечи! Ты же доктор на это!..

Кацуба молчал, курил. Наталья оскорбилась за медицину, грохнула сковородочку о рукомойник. Иван Никанорович понял.

– Ты, Наталья, свою обиду не показывай. Думаешь, без рук-то легко жить? Вот я и ищу виноватого.

Иван Никанорович не заплакал, а слезы сами, просто так, покатились у него по щекам.

– Это не доктор, Иван, а война виновата, – сказал Кацуба. – Доктор тебя жить оставил.

– Война вообще виновата, – не согласился Иван Никанорович. – А вот передо мной лично кто?

– И перед тобой лично. И перед Наташей. Перед каждым из нас в отдельности.

Иван Никанорович затряс головой и запричитал:

– Э-эх, рученьки мои, рученьки! Где вы, мои рученьки?! Играл бы я счас на баяне разные песни! А люди бы пели....

Наталья и Кацуба одновременно взглянули на Ивана Никаноровича.

– А ты что, раньше на баяне хорошо играл? – осторожно спросил Кацуба.

– Нет, – опустил голову Иван Никанорович. – Я на нем и совсем не умел.

Помолчал и вдруг спросил с сумасшедшей надеждой:

– Но ведь мог бы научиться, правда?

– Конечно, – быстро согласился Кацуба.

* * *

Глубокой ночью Наталья и Кацуба вышли из калитки Ивана Никаноровича и сразу же, метров через десять, остановились у другой калитки, которая вела в дом Натальи.