Текст книги "Коммунальная квартира"

Автор книги: Владимир Кунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава третья
Судьба играет человеком...

Я в одной книжке читал про то, как в квартире жили два мальчика. Ну, вроде нас с Мишкой. И в ихней квартире тоже была соседка вроде Елены Ивановны, а у одного из пацанов тоже не было папы. И вот к ним в квартиру переехал один летчик. А эти пацаны плохо учились и вообще... А как только этот летчик к ним переехал, то силой своей воли он превратил злую соседку в добрую (она раскаялась), заставил этих пацанов хорошо учиться (они осознали) и женился на маме того пацана, у которого не было папы (они влюбились друг в дружку – тот летчик и мама).

Вообще-то книжка мне не очень понравилась, но я почему-то всегда про нее помнил, и, когда к нам приехал Андрей Николаевич, я особенно про эту книжку вспомнил. Но Мишке я про это не сказал, так как первая же неделя пребывания Андрея Николаевича в нашей квартире показала, что одно дело – книжка, а другое дело – жизнь.

Какой Елена Ивановна была, такой она и осталась. Даже еще хуже. Мама ничуточки не влюбилась в Андрея Николаевича, Андрей Николаевич ничуточки в нее. Мы с Мишкой учились точно так же, как и раньше, а Мишка еще и схлопотал две двойки – по русскому и физкультуре. Стихи не те выучил и тапочки забыл дома.

Так что жизнь есть жизнь, и ее не в каждую книжку втиснешь. Жизнь, как сказала Мишкина бабушка, – это судьба. А судьба играет человеком, добавила бабушка. Но мы тогда были во втором классе и ничего не поняли. Сказала бы это бабушка сейчас! Сейчас, когда мы уже, слава Богу, побольше ее знаем.

Недели две тому назад у нас в школе на сборе отряда выступал один писатель. Я, правда, его книжек не читал, и, что самое удивительное, Мишка тоже, а Мишка уж всех писателей знает. Но Мария Васильевна сказала нам, что он очень знаменит. Так вот этот писатель говорил, что писать нужно с натуры. Берешь жизнь, вглядываешься в нее внимательно и начинаешь писать. И получается книжка.

И вот когда он это говорил, я подумал: а нельзя ли сделать наоборот? Взять хорошую книжку с интересно описанной судьбой человека, внимательно ее прочесть и, если эта судьба тебе подходит, начать делать свою жизнь по этой книге. Тоже с натуры. Ну может быть, не точь-в-точь, отличником становиться не обязательно, но во всем остальном чтобы было похоже... Потому что ведь не каждый доволен своей судьбой. И это вовсе ни к чему, чтобы судьба играла человеком. Это даже как-то унизительно. Пусть человек сам распоряжается своей судьбой. Правда ведь? Нужно только книгу хорошую достать. Да?

Как-то возвращаемся мы с Мишкой из школы и видим такую. картину: Андрей Николаевич, закатав рукава комбинезона, вытаскивает из своего громадного ящика какие-то вещи и носит их к себе в комнату.

– Помочь? – спросил я.

– А уроки? – спросил Андрей Николаевич.

– Завтра же воскресенье!.. – сказал Мишка.

– Тогда помочь, – сказал Андрей Николаевич.

Мы перетаскали из ящика все-все. И когда ящик освободился, Андрей Николаевич нам сказал:

– А что, братцы, если мы его в сарай оттащим?

– Зачем? – сказал Мишка. – Пусть стоит...

И тут я понял, что Мишке просто ужасно лень тащить этот ящик. Глаза у него стали безразличные и какие-то не его глаза. Мне не хотелось, чтобы Андрей Николаевич понял, что Мишке лень помочь ему, и тогда я сказал:

– Нет уж! Тебе хорошо, ты мимо него не ходишь, а я каждый раз об него трескаюсь!..

Но Андрей Николаевич, наверное, немножко догадался про Мишку и поэтому быстро сказал:

– Нет-нет, Мишка, я его и сам вытащу! Вы только с Вовкой входную дверь подержите...

Мишка испугался, сменил безразличные глаза на честные и стал быстро врать о том, что ему очень нравится ящик, и что с этим ящиком коридор выглядит гораздо красивее, и он, дескать, Мишка, подумал, что если его вынести, то в коридоре будет страшно неуютно...

Нужно было как-то прекратить Мишкино трусливое вранье, и поэтому я сказал первое, что мне пришло в голову:

– Андрей Николаевич, а что такое «Багаж срочной отправки»?

– Нет, правда, Андрей Николаевич, почему этот багаж срочный? – обрадованно подхватил Мишка.

Ох, с каким бы удовольствием я ему сейчас треснул по шее! Он, когда врет, становится таким искренним, таким правдивым, что прямо светится изнутри. Ну прямо копия того мальчика, который на плакате «Пионер – всем ребятам пример»!..

Андрей Николаевич, наверное, ничего не понял и ответил:

– Сейчас я попробую вам объяснить. Дело в том, что... Вовка, открой, пожалуйста, входную дверь! Спасибо. Дело в том, что артисты цирка живут особой и очень интересной жизнью, связанной с ежемесячными переездами... Мишка! Не хватай с той стороны один. Беритесь вместе с Вовкой. Я здесь один справлюсь... Вовка, поднимай свой угол. Осторожнее лапы!.. Мишка, разогни руки в локтях – легче будет нести ящик... Взяли! Ну вот... слушайте... Если директор любого театра может сказать, что в его театре работает столько-то артистов, то ни один директор цирка такой фразы произнести не может...

Глава четвертая
22 + 11 = ?

– Слушай, мам! – сказал я вечером. – Если директор любого театра может похвастаться, что у него в театре работают сто артистов, то ни один директор цирка этим не хвастанет. Отгадай почему?

– Не знаю, – сказала мама. – Допивай молоко...

– Сдаешься?

– Сдаюсь.

– А вот почему! Потому что ни в одном цирке своих артистов нету! Здорово, да?!

– Как нету?

– Очень просто. Нету, и все. Цирк – это просто помещение, где выступают артисты. Они там месяц повыступают и разъезжаются все по разным циркам. Им из Москвы такая разнарядка приходит – кому куда. А в этот цирк вместо них приезжают артисты из самых разных цирков, и получается новая программа. Отгадай, как это называется?

– Понятия не имею. Допивай сейчас же молоко!..

– «Конвейер»!

– Как? – удивилась мама.

– «Конвейер»! – с удовольствием повторил я. – В цирке даже говорят: «Я работаю в конвейере». Месяц – один город, месяц – другой город, месяц – третий... И так всю жизнь! Здорово, да?

– Очень здорово, – вздохнула мама. – Действительно, очень здорово. Допивай молоко, пожалуйста.

– И учти, мама, – сказал я, – весь багаж артистов цирка всегда идет скорыми поездами! Пусть там будет сто килограмм, двести, триста – все равно скорыми!.. Такими бумажками обклеены ящики со всех сторон, и на них написано: «Багаж срочной отправки» – и пожалуйста! Никаких товарняков – только скорым, потому что багаж должен раньше артиста в цирк приехать. Понял?

– Понял, – сказала мама. – Ты молоко когда-нибудь выпьешь?

– Выпью, – ответил я. И, представив себе, что это не молоко, выпил. Я молока терпеть не могу.

– Умница, – сказала мама и стала стелить мне постель. – Откуда ты этих премудростей набрался?

– Ха! – сказал я. И так здорово сказал я это «ха!», ничуть не хуже, чем Мишка. – Ха! – сказал я. – Мы когда сегодня ящик во двор вытаскивали, нам Андрей Николаевич все рассказал!.. Он двадцать лет по циркам ездил. У них там закон такой – двадцать лет отработал, гуляй на пенсии.

– Мойся, чисть зубы и ложись, – сказала мама. – Больно молод твой Андрей Николаевич для пенсии.

– Что ты, мам! – удивился я. – Он и не молод совсем. Он такой же, как ты. Ему тоже тридцать восемь...

– Долго ты будешь возиться? – крикнула мама. – Марш немедленно мыться!..

Когда я вернулся из ванной, мама стояла у зеркала и, как-то странно разглядывая себя, бормотала:

– Бог знает что такое!..

– Ты чего, мам? – спросил я.

Мама повернулась и посмотрела на меня. Она стояла и смотрела на меня, и я вдруг увидел, что она грустная и очень красивая, как икона Мишкиной бабушки.

– Ты чего, мам? – тупо повторил я. Мама вздохнула и отвела глаза в сторону.

– Ничего... – тихо сказала она. – Раздевайся, пожалуйста.

Я разделся, залез под одеяло и стал ждать, когда мама подойдет поцеловать меня. Если она дома, она всегда целует меня, когда я ложусь спать. Мама убрала со стола, включила торшер, погасила верхний свет и только тогда подошла ко мне.

– Спокойной ночи, ма, – сказал я и натянул одеяло до подбородка.

Мама поправила подушку, поцеловала меня и, легонько щелкнув меня по носу, сказала:

– Бестактное ты существо, Вовка. Мне не тридцать восемь, как твоему Андрею Николаевичу, а тридцать три. Ясно?

– Мам, но ты же сама говорила, что, когда я родился, тебе было двадцать два! – завопил я.

– Правильно, – сказала мама. – А сколько тебе сейчас?

– Одиннадцать.

– Теперь сложи, – улыбнулась мама. Я сложил, и получилось тридцать три.

– Тридцать три, – сказал я.

– А откуда же ты взял тридцать восемь?

– А черт его знает, – растерянно сказал я.

– Не чертыхайся, – сказала мама. – Спи. И поцеловала меня еще раз.

Глава пятая
Мы идем в цирк

В детстве, когда мне было лет пять-шесть, я несколько раз был в цирке. Я всегда проходил сквозь широко открытые двери цирка и, ужасно волнуясь, сам предъявлял билеты контролершам, похожим на адмиралов в парадной форме. Я сейчас вспоминаю, что в цирке меня тогда все волновало. Звуки настраивающегося оркестра, красный барьер вокруг арены, запах цирка, маленькие-маленькие зрители на галерке и тетки с лотками, на которых стояли стаканчики с мороженым...

Особенно у меня замирало сердце тогда, когда оркестр вдруг переставал пробовать свои инструменты и настороженно затихал. Купол вспыхивал морем света, оркестр взрывался знакомым красивым маршем, и на арену быстрыми шагами выходил человек во фраке.

Потом тоже было все очень здорово и интересно, но уже как-то совсем по-другому. Мне нравились все номера, все клоуны и все звери. Мне в цирке все нравилось. Все представление от начала до конца. Но больше всего мне нравилось время от предъявления билета до выхода на арену человека во фраке.

И поэтому, когда Андрей Николаевич сказал:

– А что, братцы, не сходить ли нам с вами в цирк? – я вдруг ужасно разволновался.

Мишка, тот просто закричал «ура!» и помчался отпрашиваться у бабушки, а я стоял и думал, что бы мне такое сказать Андрею Николаевичу, чтобы он меня понял, как я ему благодарен.

– Ну, что ты молчишь? – спросил меня Андрей Николаевич. – Может быть, ты сегодня занят, тогда пойдем в следующий раз.

– Нет, – ответил я. – Для цирка я совершенно свободен.

– Тогда пойди спроси разрешения у мамы и собирайся.

– Мама на студии и вернется очень поздно. У них сейчас монтажно-тонировочный период, – сказал я.

– А что это такое? – спросил Андрей Николаевич.

– А это когда фильм весь уже отснят, его начинают склеивать и озвучивать, и мама всегда возвращается очень поздно. Но я ей обычно звоню на студию и сообщаю, что пришел из школы, или что разогрел обед, или сделал уроки, или ложусь спать... В общем, держу ее в курсе...

– Прекрасно, – сказал Андрей Николаевич. – Вот и введи маму в курс нашего похода в цирк.

Я снял трубку телефона, набрал номер студии и попросил монтажную.

– Монтажная, – ответил кто-то.

– Попросите, пожалуйста, Цветкову! – крикнул я.

– Одну минуточку, – ответила монтажная, и я услышал, как чей-то голос прокричал: – Катюша, вас, кажется, Вовка требует! – И потом опять громко в трубку: – Вовка, это ты?

– Я.

– Привет! Сейчас мама подойдет...

Кто это был, понятия не имею. Но тут трубку взяла мама. Она могла бы даже ничего не говорить и молчать как рыба, а я все равно бы узнал, что это она. Я ее дыхание знаю.

– Мам! – сказал я и вдруг ужасно испугался, что она мне не разрешит пойти в цирк. – Можно мне пойти в цирк с Мишкой и с Андрей Николаевичем?

– А обедать? – спросила мама.

– Я уже.

– А уроки?

– Все в порядке...

– Ох, Вовка... – с сомнением протянула мама.

– Клянусь! – сказал я.

– Иди, – сказала мама.

– Спасибо, ма!!!

– Дай мне только на секунду Андрея Николаевича.

– Сейчас.

Я положил трубку на столик и крикнул:

– Андрей Николаевич! Вас мама на секунду к телефону просит.

Андрей Николаевич подошел и взял трубку:

– Екатерина Павловна? Добрый день. Вы отпускаете Вовку?.. Хорошо... Обязательно... Конечно!.. Нет... Да... А он знает, где эти брюки? Хорошо... Не волнуйтесь, всего хорошего!

Он положил трубку и повернулся ко мне:

– Иди помойся, особенно шею, надень синие брюки и серую шерстяную рубашку и не забудь почистить ботинки. Понял?

– Понял! – ответил я и побежал в ванную. Но если говорить честно, то понял я всего наполовину. Про синие брюки и серую рубашку могла сказать только мама, а вот про шею и ботинки?.. От кого же я все-таки получил указание вымыть шею и вычистить ботинки? Неужели?.. Занятно...

Андрей Николаевич купил нам программу и апельсины, усадил нас в ложу и сказал:

– Вы, братцы, посидите немного, а я смотаюсь к директору цирка. Он меня зачем-то просил зайти. Я к концу пролога освобожусь и прибегу к вам.

– Какого пролога? – спросил Мишка.

– Увидишь, – ответил Андрей Николаевич и ушел.

– Вовка, – сказал Мишка, – давай поменяемся местами. Мне оркестр плохо видно...

– Перебьешься, – ответил я. – Тут тебе не филармония, тут тебе цирк. Тут тебе на арену смотреть нужно, а не на оркестр.

Мишкина бабушка один раз водила нас в филармонию, и мне там было ужасно скучно, а Мишка после этого даже свинкой заболел. Сегодня – филармония, назавтра – свинка.

– Ладно-ладно, – засопел Мишка. – Попросишь что-нибудь у меня!..

– Не ной, нюня... – сказал я и уступил ему свое место.

Не потому что боялся, что он мне когда-нибудь в чем-нибудь откажет, а просто я знал, как у Мишки из-за ерунды может испортиться настроение. Вот я ему и уступил свое место.

И как раз в это время потух весь свет и оркестр как рявкнул, как рявкнул. Такой красивый-красивый марш, я его в каком-то кино слышал. И сразу же включился свет, но не такой, как был раньше, а яркий до того, что все показалось мне белым.

Распахнулся занавес, и на арену быстрыми шагами вышел человек во фраке. Как только он остановился, оркестр замолчал.

– Акробаты-эксцентрики! – крикнул человек во фраке. – Артисты Почиваловы!!! – И оркестр заиграл уже не марш.

– Что он сказал? – повернулся ко мне Мишка. Я не ответил.

И до самого антракта было много интересных номеров, и Мишка все время вертелся и спрашивал меня: «Ну как? Здорово, да?!» И я иногда говорил: «Здорово!» – а иногда и совсем не отвечал ему, потому что было действительно так здорово, что можно было не спрашивать.

Правда, перед самым концом первого отделения случилась маленькая неприятность. Мишка довертелся и нечаянно уронил программку вниз, в партер. Кому-то на голову. То, что на голову, это точно. Потому что мы слышали, как внизу под нашей ложей кто-то возмущенно произнес:

– Хулиганство какое!..

– Подумаешь, «хулиганство»!.. – шепнул я Мишке. – Программка же...

Мишка осторожно промолчал.

Мы сделали вид, что это программка не наша, и стали громко аплодировать одной девчонке, лет двенадцати, которую в этот момент на арене перебрасывали трое взрослых. Мне ужасно захотелось узнать, как называется этот номер и фамилию артистов, но я вспомнил, что программки у нас уже нет, и с досады щелкнул Мишку по затылку.

– Чего ты?! – обиженно повернулся ко мне Мишка.

– Растяпа!.. – зашипел я. – Уронил программку!..

– Да она вее равно испорченная была... – виновато пробормотал Мишка.

– Чем же это она испорченная была? – не поверил я ему.

– Я в нее с самого начала корки от апельсина завернул... – испуганно оглядываясь, прошептал Мишка.

А я-то думал, чего там этот внизу ругается!.. И тут как раз объявили антракт. Пришел Андрей Николаевич и говорит:

– Ну, как вы здесь?

Мишка посмотрел на меня, и я решил насчет программки Андрею Николаевичу ничего не говорить, а только сказал:

– Порядок!

Мишка обрадовался и тоже сказал:

– Здорово, Андрей Николаевич! Очень здорово!

Андрей Николаевич поправил мне воротник рубашки и сказал:

– Ну вот и прекрасно! А теперь, мои дорогие юные зрители, я приглашаю вас за кулисы!.. Вперед! «Молодым везде у нас дорога», – пропел Андрей Николаевич и подтолкнул нас к выходу.

Мне стало удивительно хорошо и весело, и я тоже пропел:

– «Старикам везде у нас почет»!.. – И тут же понял, что сморозил глупость! Права мама, бестактное я существо... – Это я не про вас... – тихо сказал я Андрею Николаевичу и взял его за руку. – Это я вообще...

– Я так и понял, – тоже тихо сказал Андрей Николаевич и громко крикнул идущему впереди Мишке: – Осторожней, Мишка! Там за поворотом еще ступеньки!..

Глава шестая
А вы бывали за кулисами?

За кулисами было ужасно интересно! Как только мы там очутились, начали происходить чудеса. Я с трудом, например, узнал разные цирковые аппараты, которые только что видел на арене. Здесь, при тусклом освещении, они уже не были такими сказочно красивыми и таинственными, как там во время выступления. Там они сочетались с яркими костюмами и красивыми лицами артистов и, что самое главное, с музыкой. Здесь всего этого не было, аппаратура лежала разобранная и какая-то усталая, с провисшими веревками и тросами. И конечно, ни о какой сказочности речи быть не могло! Дерево казалось деревом, сталь сталью, а пеньковая веревка – обыкновенной пеньковой веревкой...

И артисты очень изменились. Во-первых, на них были надеты халаты. У кого махровые, у кого простые черные сатиновые, как у Кирилла Степановича, нашего преподавателя по труду. А во-вторых, они оказались не такими уж красивыми. Обыкновенные люди. Тоже усталые, как и их аппаратура. У всех были очень грубо подведены глаза и рот, и от этого вблизи они казались грустными-грустными. Мы с Мишкой просто удивились, как мы всего этого не заметили на арене!

И все были заняты. Кто водил запыхавшихся лошадей, кто укрывал свои аппараты чехлами, а кто-то ругался на весь полукруглый закулисный коридор:

– Из-за тебя, из-за тебя трюк завалили! Такой трюк!.. Да его со сна делать можно! Не нужно и глаз открывать!..

И чей-то голос виновато бубнил в ответ:

– Вот ты и ловишь с закрытыми глазами...

А тот снова взрывался:

– Я?! Ну, знаешь! Теперь ты у меня не будешь как сонная муха ползать на репетиции!.. По двести сальто-морталей крутить заставлю, чтобы ты один научился как следует делать!.. Пижон!

– А сам-то...

Но по-видимому, тот, который нападал, уже ушел, и поэтому неуверенное «а сам-то...» осталось без ответа.

С Андреем Николаевичем все здоровались и спрашивали, что он теперь собирается делать. Андрей Николаевич отвечал, что еще пока и сам не знает, и знакомил нас со всеми. Так мы познакомились с жокеями Красовскими. Оказалось, что у них у всех совершенно разные фамилии, а Красовский – это их руководитель. И они вовсе не родственники, а просто так – партнеры. Потом с нами разговаривала воздушная гимнастка Валерия Михайловна. Андрей Николаевич называл ее Лера. Она как только нас увидела, так сразу же подбежала и поцеловала Андрея Николаевича, а он ее. Не по-настоящему, а так просто. Но Мишка все равно скривился и презрительно отвернулся. Он этого страшно не любит... Но в общем, она оказалась вполне приличной теткой. Она повела нас с Мишкой к себе в комнатку и рассказала, как она выступала на воздушном параде в Тушине. Трапецию подвешивали под вертолетом, и они вместе с Андреем Николаевичем – Андрей Николаевич был ее партнером – поднимались на высоту сто метров и там делали все, что они делали обычно в цирке. А сто метров – это в четыре раза больше, чем любой самый высокий цирк. И еще ветер.

Андрей Николаевич заглянул в дверь и сказал:

– Лера, у тебя очень милая гардеробная. Ты здесь одна?

А Валерия Михайловна ответила:

– Нет. Со мной еще Машка Цукетти одевается. Андрюша, у тебя сохранились фотографии воздушного парада?

– Сохранились, а что?

– Ты покажи их мальчишкам. Им это будет интересно.

– Покажу как-нибудь. А где Машуня?

– На колечках.

– Молодец. Прощайтесь, братцы! Лера, я к тебе завтра или послезавтра загляну.

Мы попрощались и пошли вслед за Андреем Николаевичем. На ходу мы познакомились с клоуном. Его звали Женя Томилин. Ничего такой парень... Совершенно несмешной. Андрей Николаевич спросил, как у него дела в институте, и Женя ответил, что осталось сдать историю западноевропейского театра, и с хвостами третьего курса будет покончено.

Когда Женя ушел, мы спросили Андрея Николаевича, что такое хвосты третьего курса. И Андрей Николаевич объяснил нам, что Женя учится на четвертом курсе театрального института, а один предмет, эту самую историю, не сдал еще на третьем курсе. И это называется «хвост». И тут раздался звонок.

Андрей Николаевич остановился и сказал:

– Сейчас начнется второе отделение. Жаль, что я не успею познакомить вас с одним человечком. Пошли в ложу.

Но мне вдруг показалось здесь, за кулисами, гораздо интереснее, и я сказал:

– А может быть, не пойдем смотреть львов, Мишка? Здесь так интересно...

Мишка, наверное, подумал то же самое. Он рассмеялся, махнул рукой и сказал:

– Пошли знакомиться с Человечком!

– Ладно, – сказал Андрей Николаевич. – Львы в следующий раз!

И мы пошли знакомиться.