Текст книги "Герой Трафальгара"

Автор книги: Владимир Шигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Утром 7 августа на траверзе острова Кандия он был перехвачен 74-пушечным французским линейным кораблем «Женере», тем самым, что несколько дней назад чудом вырвался из Абукирской бухты. Капитан Томпсон пытался избежать боя, но противник ему этого не дал. Разъяренные гибелью своих товарищей французские матросы требовали от своих офицеров решительной атаки. Томпсону удавалось несколько раз уклоняться от сближения вплотную. Повреждения Абукира не позволяли отвечать из всех пушек, а ослабленный такелаж избежать непрекращающихся атак. Один за другим были ранены Томпсон и Берри, выбыло из строя более сотни матросов. В 15 часов 30 минут, после шестичасового непрерывного боя, разбитый «Леандр» спустил свой флаг. Французы ликовали. Им удалось если не рассчитаться с англичанами за Абукир, то хотя бы значительно испортить настроение победителям.

Спустя некоторое время «Леандр» снова вернется к англичанам. Сделает это адмирал Федор Ушаков, захвативший «Леандр» при штурме крепости Корфу.

Тем временем в Абукирской бухте Нельсон провел ревизию захваченным французским кораблям. Три из них из-за больших повреждений были сожжены. Остальные шесть под командой Джеймса Сомареца отправлены в Гибралтар в распоряжение командующего британским средиземноморским флотом адмирала Сент-Винсента.

Весть о разгроме французского флота быстро достигла Тулона. Приморские города погрузились в траур. Почти в каждом доме оплакивали отца, сына, брата. Люди проклинали Директорию, однако до уличных беспорядков дело не дошло: еще свежи были воспоминания о якобинском терроре.

Причинами сокрушительного поражения французов при Абукире (в Англии и сегодня принято называть его сражением при Ниле) историки единодушно считают выдающиеся командные качества Нельсона, прекрасную выучку команд на его кораблях, нерешительность адмирала Брюеса и трусость командующего французским авангардом адмирала Вильнёва. Последнее обстоятельство особенно волнует французских историков, которые вот уже более двухсот лет пытаются найти объяснение более чем странному поведению командира французского арьергарда.

В отношении преступного поведения Вильнёва историк французского флота адмирал Жульен де ла Гравьер писал: «Во власти Вильнёва была единственная вероятность склонить перевес на сторону французов, и между тем, удерживаемые какою-то пагубною инерцией, корабли эти так долго оставались спокойными зрителями этой неравной борьбы! Они были под ветром у сражавшихся, но только мертвый штиль мог помешать им преодолеть слабое течение, господствовавшее у этого берега; штиля, однако, не было, и они одним галсом могли бы занять место, более чем приличное. Длина линии не превышала полторы мили, а им достаточно было подняться на несколько кабельтов, чтобы принять участие в деле. Корабли Вильнёва имели в воде по два якоря, но они могли бы обрубить канаты в восемь, в десять вечера, чтобы идти выручать авангард, точно так же, как на другой день, в одиннадцать часов утра, они обрубили их, чтобы избежать поражения. Если бы даже они лишились средства вновь встать на якорь, то они могли бы сражаться под парусами или, наконец, абордировать какой-нибудь из неприятельских кораблей. Словом, что бы они ни сделали, все было бы предпочтительнее, чем их бедственное бездействие…»

Что касается англичан, то и у них есть своя нераскрытая тайна Абукира. Дело в том, что по сегодняшний день остается вопрос кто же принял судьбоносное решение обойти французский флот и атаковать его со стороны берега – Фолей или Нельсон? Этот спор весьма напоминает аналогичный спор английских историков о том, кто является автором знаменитого маневра прорезания французского флота в сражении при Мартинике – адмирал Родней или его флаг-капитан?

В случае Абукира авторство Нельсона, как и авторство Фолея, имеет множество свидетельств. Увы, даже этот частный факт наглядно показывает, как мало можно полагаться на память и на мнения людей! Достоверно известно, что Нельсон не давал никакого сигнала своим кораблям обходить неприятельскую линию. Очень характерное признание по этому поводу сделал капитан Гуд, который на своем корабле следовал за «Голиафом» Фолея, с которым они вместе атаковали французский линкор «Геррье»: «Этот корабль стоял всего на 35-футовой (10,5 метра) глубине, и я все время боялся, что «Голиаф» и «Зилиес» станут на мель, и никак не допускал мысли, что мы попытаемся пройти между ними и берегом». Это признание доказывает, что Нельсон не давал на обход французов никаких указаний. Однако некоторые капитаны утверждают, что такой маневр обсуждался Нельсоном ранее и Фолей исполнил только то, что от нею хотел командующий. Приоритет Фолея подтверждает и английский адмирал Броун, который служил позднее с Фолеем и не раз слышал от последнего рассказ об Абукире. Броун пишет: «…положительно могу подтвердить тот факт, что Фолей вел британскую эскадру без предварительных условий и указаний».

Капитан Берри утверждал: «Составленный Нельсоном план сражения был точно выполнен в бою».

Не соответствует истине утверждение английских историков об уникальности нельсоновского маневра. Именно проходом вдоль берега в 1676 году знаменитый французский адмирал Турвиль разбил объединенный голландско-испанский флот. А еще за 300 лет до этого английский же король Эдуард III аналогично выиграл сражение при Слюи. И совсем уж невозможно поверить, что англичане (включая и самого Нельсона) не знали о маневре с обходом под берегом турецкого флота, примененном в 1791 году вице-адмиралом Ушаковым в сражении у мыса Калиакрия.

ЛАВРЫ ТРИУМФАТОРА
И НОВАЯ ЛЮБОВЬ

Известие о полном разгроме французского флота при Абукире вызвало в Лондоне состояние шока, столь неожиданном и радостным оно было.

А потому награды за Абукир на Нельсона посыпались как из рога изобилия. В одночасье он достиг всего, о чем только мог мечтать. Нельсон стал пэром Англии, то есть выполнил все, что обещал достичь своей жене. Кроме этого, он сразу же стал бароном Нила и Бернем-Торпа, то есть мест, где родился и где одержал победу. Возбужденный победой парламент почти единодушно проголосовал за назначение герою Нила пожизненной пенсии в две тысячи фунтов в год, суммы, о которой не избалованный деньгами Нельсон никогда не мог раньше и мечтать.

Когда королю Георгу III доложили о подробностях битвы на Ниле, он от волнения некоторое время даже не мог говорить и выражал свои чувства жестами. Затем король выступил с речью в парламенте. Вот как оценил он Нильскую победу Нельсона; «Морские триумфы наши озарены новым блеском решительного и достопамятного боя, в котором отряд моего флота под командой контр-адмирала Нельсона атаковал и почти совершенно истребил неприятеля, имеющего все выгоды сильной позиции. Блистательная победа эта обратила во вред французам предприятие, которого несправедливость, вероломство и безрассудность привлекли на себя внимание целого света. Удар этот потряс силу Республики и, уничтожив ее влияние, дал нам возможность при помощи других держав освободить Европу!»

Премьер-министр Уильям Питт оказался более сильным духом, чем его король. Сразу же после победного известия он взял слово в палате общин и под шквал аплодисментов заявил.

– Слава адмирала Нельсона будет отныне навсегда связана с именем его родины! Весь мир всегда будет помнить, что он одержал величайшую морскую победу в мировой истории!

Хитроумный Питт уже прикидывал, что Абукирская победа дает ему неплохие шансы на создание очередной анти-французской коалиции. Россия, Австрия, Неаполь и Турция были готовы поддержать Англию и сообща выступить против Парижа Улучшилась и внутриполитическая обстановка в Англии. Сразу же возрос авторитет правительства, более твердым стал фунт, притихли сторонники революционных преобразований.

Совсем уж расчувствовался от известия о победе при Ниле первый лорд Адмиралтейства Спенсер. Потеряв сознание, он свалился на пол, и его долго приводили в чувство перепуганные чиновники. Куда более стойкой к радостному известию оказалась супруга лорда. На правах старой знакомой героя она послала Нельсону самое восторженное письмо: «Поздравляю, поздравляю Вас, храбрый, доблестный, отныне бессмертный Нельсон! Храни и благослови Вас великий Боже, чье дело Вы так мужественно защищаете, – храни Вас до самого конца Вашей блестящей карьеры. Сердце мое переполняют разные чувства: радость, благодарность, гордость; эти чувства всегда согревали душу британской женщины в минуту торжества ее родины. И все это – благодаря Вам, мой дорогой, добрый друг. Я пишу, а в это время пушки палят в Вашу честь, готовится иллюминация. Ваше доблестное имя повторяют на каждой улице, и каждый британец чувствует, как безмерно он Вам обязан».

«Великая победа», «Английский гений разгромил врага», «Угроза Индии снята навсегда», «Угроза вторжения отныне исчезла» – вот лишь некоторые из тогдашних газетных заголовков.

В городах и деревнях Англии в честь победы на Ниле жгли костры и прямо на улицах накрывали огромные столы, за которыми все пили за героя Нельсона. По английским дорогам в те дни ездили дилижансы с намалеванными краской надписями: «Нельсон» и «Виктори». А предприимчивые дельцы уже вовсю торговали грубо нарисованными портретами героя Нила и изображением самой битвы, где огромные английские корабли буквально сметали маленькие французские посудины. Картины эти шли нарасхват. В официальном и чопорном «Таймсе» на первой странице были напечатаны крупным шрифтом следующие поэтические строки:

 
Нельсон! Великое, славное имя твое
Нынче от моря до моря победно звучит,
Радость принес ты и нации, и королю.
Нельсона доблесть достойна великих наград,
Будет Британия всеми морями владеть!
 

Если для Англии Абукир стал настоящим триумфом, то для Франции явился настоящим крахом, разом перечеркнув все далеко идущие замыслы.

Свидетель сражения генеральный контролер финансов французской Египетской армии так охарактеризовал значение случившегося для Франции: «Фатальное столкновение уничтожило все наши надежды. Оно лишило нас возможности получить оставшуюся во Франции и Италии часть сил, предназначавшихся для участия в экспедиции. Оно создало условия, при которых англичане смогли убедить Порту объявить нам войну, вновь воспламенило почти совсем было погасшее в сердце австрийского императора желание воевать против нас, открыло Средиземное море для русских и позволило им утвердиться на наших границах, привело к потере Италии и бесценных владений в Адриатике, которые мы приобрели в результате успешных кампаний Бонапарта. И наконец, оно одним махом свело к неудаче все наши проекты, ибо лишило нас надежды причинить англичанам хоть какое-то беспокойство в Индии. К этому нужно добавить воздействие на народ Египта, который мы хотели превратить в друга и союзника. Он превратился в нашего врага, и, будучи полностью окружены турками, мы оказались вовлеченными в самую трудную оборонительную войну, без малейшей надежды получить хотя бы минимальный выигрыш от этого».

Египетская армия Бонапарта была еще сильна и способна на многое, но после Абукира оказалась полностью отрезанной от метрополии и, следовательно, обречена на поражение, которое неминуемо должно было наступить рано или поздно.

Вскоре после одержанной победы Адмиралтейство повысило Нельсона в чине, сменив ему флаг: отныне он становился уже не самым младшим контр-адмиралом синего флага, а контр-адмиралом красного (то есть второго по значению) флага. Еще вчера самый младший из всех контр-адмиралов флота, теперь он был всего лишь в одном шаге от следующего вице-адмиральского чина, обойдя сразу нескольких куда более старших по службе соперников.

Не поскупились на награды для победителя и союзники Англии. Российский император Павел I подарил Нельсону свой портрет, усыпанный бриллиантами и вправленный в крышку золотого ларца. Золотую шкатулку с бриллиантами передал для героя Нила и король Сардинии.

Однако более всех иных расщедрился турецкий султан Сулейман III, для которого победа Нельсона имела жизненно важное значение, ибо она останавливала дальнейшую французскую экспансию против Турции. От султана Нельсону были переданы золотой челенг (украшение в виде пера), усыпанный бриллиантами (его контр-адмирал тотчас прикрепил к своей треуголке), и огромная соболья шуба. Мать султана от себя лично передала шкатулку с бриллиантами.

Особую награду учредила для победителя и Ост-Индская компания: десять тысяч фунтов за спасение Индии от вторжения Бонапарта. Справедливости ради надо сказать, что почти все эти деньги Нельсон разделил между своими многочисленными родственниками.

Были подарки и куда более оригинальные, но не менее дорогие для Нельсона. Так, капитан Бенджамин Галлоуэл подарил своему командующему… гроб, выдолбленный из грот-мачты уничтоженного французского линкора «Ориент».

– Сэр! Когда вы устанете от жизни, вас смогут похоронить в одном из ваших трофеев! – сказал он, вручая свой жутковатый дар.

Нельсон, однако, пришел от подарка в полнейший восторг и приказал, чтобы гроб закрепили у переборки его салона рядом с рабочим столом. Лишь спустя некоторое время, вняв настойчивым мольбам суеверного вестового, он распорядился перенести гроб в трюм своего флагманского корабля, где тот и хранился до самой его смерти.

Как всегда, впрочем, в бочку меда оказалась подмешанной и ложка дегтя. После Абукирской победы Нельсон не без основания рассчитывал получить как минимум титул виконта, а быть может, и графа, на что были основания. Так, адмирал Джервис получил графский титул за Сент-Винсент, графом после победы при Кампердауне стал и адмирал Дункан. И это при том, что обе эти победы имели для Англии куда меньшее значение, чем Абукир. Но король посчитал, что для сына сельского священника будет вполне достаточно титула барона. Эту несправедливость Нельсон сильно переживал, но ничего поделать не мог, ибо раздача титулов зависела лично от короля и никто иной не мог вмешиваться. Пришлось ему удовлетвориться титулом барона.

Оживилась после Абукира и вся нельсоновская родня. Контр-адмирала буквально завалили письмами с просьбами протежировать сыновьям и внукам, зятьям и племянникам. И Нельсон всем старался помочь. Более всех отличился брат Морис, который внезапно возомнил, что брату героя Абукира негоже прозябать приходским священником и пора уже водрузить на голову епископскую митру. Он завалил Нельсона слезными письмами. Тому ничего не оставалось, как отписать соответствующие прошения премьер-министру и ряду высокопоставленных лиц. Вельможи недоуменно промолчали. Лишь лорд Спенсер в силу своих приязненных отношений к Нельсону деликатно сообщил, что абсолютно не представляет, чем может быть полезен Морису Нельсону в его сугубо церковном вопросе.

Особую радость известие о победе над французским флотом вызвало в Неаполе. Для Королевства обеих Сицилий это означало возможность дальнейшего существования и определенные гарантии поддержки британского флота в дальнейшем. Разумеется, король и королева были заинтересованы в том, чтобы посол Гамильтон поддерживал отношения с командующим Средиземноморской эскадрой. В этом был кровно заинтересован и сам Гамильтон, ведь таким образом из обыкновенного посла он превращался в главного советника короля и мог проводить ту политику, которая была выгодна Англии. Это был звездный час Гамильтона, и упустить свой шанс он просто не имел права.

Однако при этом сразу возник вопрос: как развить и углубить дружеские отношения с Нельсоном? Дальновидный Гамильтон несколько лет назад оказал гостеприимство никому еще не известному капитану Нельсону, что давало возможность на продолжение отношений, но нужна была и личная заинтересованность Нельсона в дружбе. Строить ее лишь на политической и военной необходимости было не слишком разумно: интересы британского флота и интересы Королевства обеих Сицилии могли в какой-то момент разойтись, и тогда командующий эскадрой, вне всяких сомнений, пренебрежет итальянскими делами. Как опытный и хитрый политик Гамильтон понимал, что Нельсона надо связать с собой каким-то иным способом. Но каким? Большой дружбы между ним и контр-адмиралом быть не могло из-за разницы в возрасте, воспитании, увлечениях и интересах, в самом стиле жизни. И тогда у Гамильтона родилась гениальная идея: привязать к себе Нельсона посредством своей красавицы жены.

Вне всяких сомнений, сэр Гамильтон сразу после назначения Нельсона на пост командующего эскадрой навел о нем справки в Лондоне. Что же он мог узнать? Прежде всего то, что Нельсон моряк до мозга костей и совершенно не искушен в светских делах, что у него болезненная и довольно скучная жена, что он способен на романтические чувства и готов на самые глупые поступки ради возлюбленной, что в данный момент сердце контр-адмирала свободно (жена, разумеется, не в счет!). Помимо этого Гамильтону не стоило особого труда выяснить, что Нельсон одержим славой и крайне падок на самую грубую лесть.

Гамильтон не мог не помнить, какое впечатление произвела его жена на Нельсона во время их первой встречи, когда молодой капитан краснел и терял дар речи от одного взгляда на нее. В том, что Эмма сделает все возможное, чтобы привязать к себе Нельсона, Гамильтон не сомневался. Да и вся предыдущая жизнь Эммы была залогом того, что ей не составит особого труда влюбить в себя неискушенного в подобных делах моряка.

Именно поэтому, едва Нельсон получил назначение командующим эскадрой, Гамильтоны возобновили с ним переписку, причем в каждом письме посла была неизменная чувственная и полная эротических намеков приписка, сделанная рукой его жены.

Когда же Нельсон разбил французский флот, стало ясно, что пора переходить в решающее наступление и Гамильтонам. Теперь Эмма лично пишет письмо нильскому герою, в котором старается сделать все возможное, чтобы заставить его искать с ней встречи. Она прекрасно знает: если они встретятся, она сумеет сделать так, чтобы Нельсон стал ее любовником, и тогда он будет предан ей, а значит, и ее мужу всецело. Письмо Эммы Гамильтон настолько важно в понимании всех последующих отношений со странной четой Гамильтонов, что его необходимо привести полностью: «Милый, дорогой Нельсон, с чего же мне начать? Что мне Вам сказать? С самого понедельника я от радости словно в бреду; уверяю Вас, что причины моей лихорадки – только возбуждение и счастье. Великий Боже, какая победа! Никогда еще, никогда не было события, даже наполовину столь великолепного и совершенного. Услышав радостную весть, я потеряла сознание. Я упала в обморок и ушиблась, но что из этого? Я была готова умереть ради такого дела Но нет, я не хочу умирать, пока не увижу и не обниму Вас, победителя Нила! Как мне передать вам чувства Марии Каролины? Невозможно. Она тоже упала в обморок, потом заплакала, бросилась целовать мужа, детей, она радостно металась по комнате, целовала и обнимала всех, кто был рядом, говоря: «О, храбрый Нельсон, мы ему обязаны всем, о, победитель, спаситель Италии, о, если бы я могла сказать ему от всей души, как мы ему обязаны!» Вы сможете сами представить себе всё остальное, дорогой сэр, но я не смогу описать Вам нашу радость даже наполовину. Неаполитанцы просто с ума сошли; если бы Вы здесь оказались, они удушили бы Вас в своих объятиях. Сочинили уйму сонетов, везде иллюминация и веселье. Французы прячутся – ни одна собака не показалась. Как я горжусь своей родиной и моим соотечественником! От радости я не хожу, а летаю, я знаю, что родилась на одной земле с победителем Нельсоном, с его мужественной командой.

Мы готовим Вам апартаменты. Мне так не терпится увидеть Вас, обнять Вас… Как хотелось бы, чтобы Вы увидели наш дом в те три ночи, когда он был иллюминирован, он весь сверкал Вашим славным именем. Горело три тысячи ламп, а если бы мы успели – зажгли бы три миллиона. Все англичане в Неаполе соперничают: каждый хочет лучше другого отпраздновать ту самую великолепную и незабываемую победу. Получив счастливое известие, сэр Уильям помолодел на десять лет, сейчас ему для полного счастья только недостает увидеть Вас, своего друга Как он Вами гордится! Он не может скрыть радости даже при одном упоминании о Вас Нам присылают столько стихов и поздравительных писем; передаю Вам некоторые, чтобы Вы видели, как здесь воспринимают Ваши успехи… Мне жаль всех, кто не участвовал в сражении. Я бы хотела подносить порох или драить палубу, но участвовать в той великой битве, а не быть императором вдали от нее.

Я заказала себе платье – все целиком в стиле «Нельсон». Шаль у меня голубая, расшитая золотыми якорями. Серьги – тоже в форме якорей. Можно сказать, что мы здесь обнельсонились с головы до пят».

Не менее восторженно-льстивым было и письмо самого Гамильтона: «Ни древняя, ни современная история не помнит битвы, прославившей своих героев больше, чем та, которую вы выиграли 1 августа. Вы завоевали себе столько, сколько Вам нужно, чтобы насладиться упоением победы; Вы приумножили славу своей родины. Вероятнее всего, Вы положили конец тому хаосу и горю, в которые могла бы быть ввергнута вся Европа. Вы не можете себе представить, как счастливы мы с Эммой, сознавая, что именно Вы, наш близкий друг Нельсон, совершили это дивное благодеяние – усмирили наглых грабителей и тщеславных хвастунов… Ради бога, дорогой друг, приезжайте к нам, как только позволит служба. В нашем доме для Вас уже приготовлены удобные комнаты, а Эмма подбирает самые мягкие подушки, чтобы покоить на них те усталые конечности, которые у Вас еще остались…»

Не надо обладать большой проницательностью, чтобы понять: Гамильтон весьма откровенно толкал Нельсона в постель к своей жене, которая уже вовсю подбирала для этого «самые мягкие подушки».

* * *

Сам Нельсон после Абукира сильно страдал от почти непрерывных головных болей – следствия перенесенного ранения. Успокоительные помогали мало.

До середины августа он держал свою эскадру в Абукирском заливе. Повреждения кораблей были столь серьезны, что ни один из них не выдержал бы перехода морем. Материал для починки добывали тут же – с разбитых французских кораблей.

Надо было подлататься хотя бы до той степени, чтобы добраться до Неаполя или Гибралтара. Ни о каком продолжении боевых действий речи быть уже не могло. Разбив противника, английская эскадра сама пришла в состояние полнейшей негодности и беспомощности. Если бы сейчас в Абукир завернул неприятельский отряд хотя бы фрегатов, ему было бы чем поживиться. Но у французов не было теперь даже и этого. Помимо всего Нельсон не оставлял надежды снять с мели французские линейные корабли, привести их в порядок и взять с собой. Призовой фонд плененного корабля намного превышал те деньги, что причитались за уничтоженный корабль.

15 августа к Нельсону наконец-то прибыли присланные Сент-Винсентом фрегаты. Они доставили приказ главнокомандующего: немедленно следовать в северо-западную часть Средиземного моря. Как ни сокрушался Нельсон, но пришлось сжечь три еще не готовых к плаванию и стоящих на мели французских линейных корабля. Большую часть фрегатов он оставил для блокады Египта, сам же с остальной эскадрой 19 августа вышел в море.

На траверзе Апеннин эскадра разделилась: основная ее часть с шестью захваченными французскими линейными кораблями и пленными под началом Трубриджа взяла курс на Гибралтар, Нельсон с тремя наиболее поврежденными кораблями завернул в Неаполь, так как боялся, что до Гибралтара они просто не дойдут.

Штормов, к радости англичан, за время следования не было, но ветры дули большей частью встречные, а это сильно замедляло ход. Нельсон к этому времени почти слег в кровать и только изредка показывался наверху. Сказывались и ранение, и сверхчеловеческое напряжение последних месяцев. Корабельные врачи советовали контр-адмиралу немедленно взять отпуск и отправиться для основательного лечения в метрополию. Сам Нельсон писал графу Сент-Винсенту: «Моя голова раскалывается, раскалывается, раскалывается…»

В Неаполе он рассчитывал, используя расположение Фердинанда и Марии Каролины и влияние Гамильтона, заняться ремонтом кораблей, лечением и отдыхом, управиться со всем за одну-две недели, а затем догонять свою эскадру. Увы, он даже не мог себе представить, какая встреча ожидает его в Неаполе, и уж тем более не предполагал, что начинается совершенно новый период его жизни.

Все биографы Нельсона будут отмечать эти два года его жизни как особый этап. Одни будут считать его наиболее бесславным и противоречивым, другие, наоборот, наиболее плодотворным и счастливым.

11 (22) сентября 1798 года эскадра Нельсона, ведомая разбитым «Вэнгардом», вошла в воды Неаполитанского залива. Победителей Абукира встречали как настоящих героев.

Навстречу медленно идущим кораблям устремилась целая карнавальная флотилия мелких судов. Впереди остальных спешил сверкающий золотом отделки гребной катер самого короля. Вторым – ослепительно-белый катер английского посла, на корме которого, словно античная статуя, восседала в платье из белого муслина, расшитого якорями, Эмма Гамильтон. Наступал ее звездный час. Оркестры гремели «Правь, Британия, морями!» и «Боже, храни короля». С «Вэнгарда» гремел орудийный салют из двадцати одного залпа.

Любопытное описание прибытия Нельсона оставил потомкам российский посланник в Неаполе В. В. Мусин-Пушкин-Брюс: «Состояние, в котором находился «Вэнгард» касательно до мачт, было несравненно хуже, нежели то, в котором были пришедшие четыре дня прежде его «Александер» и «Куллоден» Нижние части большой мачты и бизани да фок-мачта составляли весь остаток снастей корабля сего. Оные и подделанная слабая передовая мачта не могли нести больших парусов. Для сей причины корабль шел весьма неспешно и столь опоздал прибытием своим сюда. Корабли сии явлением своим возобновили и вяще оживили те чувствования, которые в городе сем произвела предварившая их весть о торжестве их. Изображенные на них знаки жестокого и опасного боя, храброго, но счастливо преодоленного ими сопротивления представляли победоносные сии суда особливого почтения достойными зданиями… Берег и море покрыты были множеством зрителей…»

На последних метрах катер посла обогнал катер короля, что было вопиющим нарушением всех мыслимых правил. Однако сейчас Гамильтонам было не до церемоний. Они начинали большую игру, в которой была важна каждая мелочь. А потому первой по спущенному парадному трапу на борт флагманского линкора взошла Эмма. Это было нарушением не только придворного этикета, но и просто приличий, однако важность события свела на нет эту бестактность.

Едва очутившись на палубе, леди Гамильтон без лишних слов бросилась на шею несколько ошарашенному таким проявлением восторга Нельсону, а затем поникла без чувств на его руках. Проделано это было столь естественно, что в искренности красавицы по отношению к герою можно было не сомневаться.

Сам Нельсон несколько позднее простодушно описал это великолепно срежессированное театральное действо в своем письме Фанни: «Сцена на корабле была безумно трогательной; леди Гамильтон взлетела на палубу и, воскликнув: «О Боже, возможно ли это?» – упала в мои объятия ни жива ни мертва. Правда, всплакнув, она пришла в чувство. Потом рядом оказался король, он пожал мне руку, назвал «освободителем и хранителем» и произнес еще много добрых слов. Если быть кратким, то весь Неаполь называет меня Nostro liberatore (наш освободитель), а сцена встречи с простым людом была очень волнующей… Я надеюсь, что когда-нибудь буду иметь удовольствие представить тебя леди Гамильтон.

Это одна из самых лучших женщин в мире. Очень немногие могли бы достичь того, чего достигла она. Она делает честь женскому полу вообще, и ее пример доказывает, что доброе имя можно восстановить, но я уверен, что для этого нужна большая душа… Если бы Джосая остался здесь, Ее Светлость сделала бы из него человека; я уверен, что, несмотря на свою грубоватость, он симпатизирует леди Гамильтон больше, чем любой другой женщине. За полгода она бы вылепила из него то, что надо, даже против его воли».

Ознакомившись с письмом Нельсона, нетрудно понять: леди Гамильтон удалось осуществить все, что она задумала. Ослепленный собственной славой, всеобщим поклонением и восхищением красивой женщины, Нельсон, кажется, даже не понимал, насколько бестактным было его письмо жене, которой он расхваливал добродетели своей любовницы.

Эмма Гамильтон была воистину необыкновенной женщиной. Пройдя суровую жизненную школу, она стала настоящим гением по части очаровывания мужчин и полного подчинения их себе. Природный ум и красота, умение льстить и угождать, окружать свою жертву заботой и вниманием – для достижения поставленной цели в ход шло буквально всё. Устоять против арсенала ее средств было практически невозможно. А потому герой Нила был обречен на поражение, и он, разумеется, пал…

* * *

Чтобы судить об отношениях Нельсона и Эммы Гамильтон, необходимо помнить, что на мнение историков большое влияние оказала тогдашняя французская пресса, которая имела все основания ненавидеть как английского адмирала, так и жену английского посла, доставивших Франции немало неприятностей. А потому именно во Франции на протяжении последующих десятков лет рождалось и распространялось большинство самых скандальных сплетен об этой необычной паре. Свою руку, вне всяких сомнений, приложили и многочисленные недоброжелатели в самой Англии. Впрочем, Нельсон и Эмма Гамильтон давали столь обильную пищу для разговоров, что придумывать что-либо не было никакой необходимости.

До нас дошла характеристика леди Гамильтон, данная ей одной из ее приятельниц по Неаполю: «Леди Гамильтон не выносила соперниц рядом с собой, а лесть была ей необходима как воздух. Она тоже умела льстить другим и делала это очень искусно. Нет сомнения: она убедила бедного Нельсона, что влюблена в него, притом не как в Марса, а как в Адониса. Мария Каролина знала об этом и использовала ее для достижения тех целей, в которых нужна была помощь британского адмирала. Королева прекрасно понимала, какое влияние оказывает эта женщина на такого человека, и покупала преданность леди Гамильтон подарками и лестью. Что касается сэра Уильяма, то это был истинный неаполитанец и по уму, и по поведению. Тот небольшой авторитет, которым он владел как посол, он сохранял благодаря интригам своей жены. Политика мало его интересовала; он хотел, чтобы ему не мешали быть при должности, получать жалованье и коллекционировать вазы, а политику он доверял своей супруге».

Исходя из военной необходимости, еще перед приходом в Неаполь Нельсон поставил своим капитанам задачу произвести ремонт максимально быстро.