Текст книги "Паруса, разорванные в клочья. Неизвестные катастрофы русского парусного флота в XVIII–XIX вв"

Автор книги: Владимир Шигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Пропадать нам теперь все одно, так хоть не за просто так! – решили офицеры. – Да и ятаганов у нас в трюме полным-полно на любой вкус валяется, так что еще поглядим, кто кого в сечку смолотит!

К этому времени туман совсем спал и невдалеке было усмотрено стоявшее под берегом на якоре австрийское судно. Немедленно туда была вновь отправлена шестерка с Кубаркиным и Вревским.

– Попросите шкипера забрать нас и перевезти в ближайший русский порт за любую плату! – велел командир «Змеи».

Подошли к купцу. Шкипер дал бочонок воды, но помочь отказался, сославшись на то, что у него уже заключен контракт на перевоз турецкого десанта.

– Я уже получил задаток от турецкого аги и теперь должен его отработать! Я есть честный немец! – гордо заявил австриец.

Кубаркин с Вревским переглянулись: турецкий десант на судне под боком, этого еще не хватало!

– И не вздумайте пытаться нас атаковать! – грозно подступил к шкиперу Кубаркин. – Наша артиллерия в несколько минут разнесет вашу посудину в щепу!

– О! Я вас понимай! – замахал руками испуганный австриец. – У меня нет контракт на война, у меня ест контракт только на перевозка.

– То-то! – грозно глянул на него гвардеец Вревский. – И не вздумай хитрить, а то всех своих киндеров враз сиротами оставишь!

– Как называется мыс, около которого мы находимся? – крикнул шкиперу Кубакин, когда они с Вревским уже спускались в шлюпку.

– Это ест мыс Инада!

– И на том спасибо!

Из воспоминаний участника событий: «Шкипер поначалу было согласился, дал анкерок воды; но видя, что мы не в силах его задержать, принял с берега турецкий десант и ушел в море».

С мучительным нетерпением оставшиеся в живых на «Змее» ждали следующего утра, которое скорее всего должно было стать для них последним. Какова же была радость этих измученных людей, когда с рассветом они усмотрели за мысом парусный катер «Ласточка», высланный адмиралом Грейгом к Инаде на разведку!

Неутомимые Кубаркин с Вревским немедленно отправились на шестерке к катеру. Там они уведомили командира обо всем случившемся со «Змеей» и попросили помощи. Офицеров немедленно напоили горячим чаем. Командир «Ласточки» лейтенант Власьев, загрузив шлюпку провизией и водой, лично отправился обратным рейсом на полузатонувший транспорт. Прибыв, он быстро сговорился с Тугариновым о порядке перевозки людей на свой катер. К перевозке приступили, не теряя ни минуты. Первыми рейсами перевезли раненых и больных, затем команду, после этого офицеров, и самым последним, как и полагается по морскому обычаю, съехал командир.

Никто никаких вещей с собой не брал, поскольку маленький катер длиной 50 и шириной 20 футов едва мог вместить в себя такое количество людей. Теснота была такой, что счастлив был тот, кто мог лежать, большая часть могла лишь сидеть, а другие и вовсе стоять. На катере сразу выявился дефицит провизии и особенно воды, поэтому воду было велено отпускать по половине стакана в сутки на человека.

Из воспоминаний участника событий: «Хотя мы благодарили Бога за спасение, но все как-то грустно было оставлять свое судно. Нас утешала одна мысль, что командир, офицеры и матросы вполне и безропотно исполняли свою обязанность, употребили все средства к спасению, и не наша вина, если эти усилия не спасли транспорта».

«Ласточка» еще не успела далеко отойти от мыса, как многострадальная «Змея» вдруг окончательно повалилась набок и ушла под воду с сильным креном на нос.

Однако команде и раненым с погибшего транспорта пришлось еще пережить много лишений, пока они достигли долгожданной родной земли.

Сразу за Инадой «Ласточка» попала в мертвый штиль. Это было весьма опасно, так как запасов воды было крайне мало. Не лучшим представлялся вариант снова попасть в шторм, ведь катер был перегружен выше всяких допустимых пределов. За время нахождения на «Ласточке» еще семь умерших от истощения солдат были преданы морю. Наконец спустя два дня подул попутный ветер, а еще через пять долгих томительных дней перегруженное суденышко благополучно бросило якорь на рейде Варны. Людей срочно свезли на берег, а Тугаринов отправился на 74-пушечный флагманский «Арсис», чтобы доложиться адмиралу Грейгу об обстоятельствах происшедшего. Вскоре команда «Змеи» была расписана по кораблям флота. Новые назначения получили и офицеры. Что касается раненых, то их после отдыха отправили в Одессу уже сухопутным путем. Отчет капитан-лейтенанта Тугаринова был отправлен в Морское министерство и там подшит к какому-то делу, а транспорт исключили из списков Черноморского флота. На этом все, собственно, и кончилось.

Сегодня о той далекой трагедии не помнит уже почти никто. Однако вспомнить о храбрецах с неказистого транспорта «Змея» все же, право, стоило.

Всеми забытый «Крым»

Судам с названием «Крым» почему-то не слишком везло в службе на Черноморском флоте. Первый «Крым», как известно, сгинул без следа во время страшного шторма в 1788 году. Не намного более счастливой оказалась судьба его преемника, корвета «Крым», сошедшего с херсонских стапелей в начале века девятнадцатого.

Особых заслуг перед Отечеством у корвета не было. Единственно, чем он был знаменит, так это тем, что на нем служили однофамильцы двух самых знаменитых российских полководцев – лейтенант Суворов и мичман Кутузов, а потому на «Крыме» частенько шутили:

– С такими именами мы и от турок всегда отобьемся, и французам на орехи выдадим!

25 декабря (по старому стилю) 1825 года, в канун мятежа декабристов, корвет «Крым» под командой капитан-лейтенанта Бориса Польского стоял на якорях у Редут-кале в шести верстах от берега. Командир с несколькими офицерами в это время находился на берегу, согласовывая какие-то вопросы с местным армейским начальством. Старшим на корвете оставался лейтенант Павел Суворов.

29 декабря резко усилился ветер, разведший большую волну. К вечеру на море уже бушевал настоящий шторм со снегом. Силой волн корвет был снесен на малую глубину, где его стало бить днищем о грунт, выбило руль и разнесло в щепки корму.

– Отдать все якоря! – распорядился не потерявший присутствия духа лейтенант Суворов.

Отдали разом все четыре якоря, которыми удалось кое-как зацепиться за дно на глубине 4,5 сажени. Однако «Крыму» уже грозила новая напасть. Через разбитую корму волны почти свободно вливались в трюм, быстро затапливая небольшое судно. Вскоре вода затопила все помещения под верхней палубой. И тут «Крым» сорвало с якорей и выбросило на прибрежную отмель, развернув правым бортом к берегу. Теперь корвет становился легкой добычей штормовых волн, которые могли в несколько часов полностью его уничтожить. По приказу Суворова мичман Ветров, согласно старинному морскому обычаю, наложил руку на мачты, после чего было велено их рубить. Грот– и бизань-мачты срубили весьма удачно, но фок-мачта упала так неловко, что едва не перевернула избиваемое волнами судно.

– Рубить рангоут! Скорее! Скорее! Дорога каждая минута! – кричал, перекрывая вой ветра, Суворов.

Матросы топорами перерубили снасти, фок-мачта скрылась в бурунах пены, и корвет несколько выровнялся. Спустя несколько минут корпус «Крыма» отчаянно затрещал и судно начало разваливаться. Часть матросов, не дожидаясь команды, стала бросаться в волны, чтобы попытаться достичь берега. Но добраться до него почти никому не удалось. Большинство прыгнувших сразу же погибли, а несколько человек удалось выхватить из пенных водоворотов обратно. Среди прыгнувших в воду был и первый силач корвета унтер-офицер Фридовский. Его успели вытащить, но, вконец обессиленный борьбой с волнами и замерзший, он через несколько минут умер прямо на палубе. Из всех прыгнувших за борт до берега смог добраться только штурман Иван Прокофьев. Он прыгнул в воду в тулупе, который быстро намок и потянул его ко дну, но потом полы тулупа распахнулись, и овчина всплыла на поверхность вместе со штурманом. Спустя несколько минут, влекомый накатом, Прокофьев был выброшен на берег. Тулуп спас его и здесь, предохранив от гибельных ударов.

К этому времени на берегу собралось много солдат, которые пытались подать помощь, но не могли придумать ничего путного. Там же метался и командир «Крыма» капитан-лейтенант Польский, на глазах которого погибало вверенное ему судно, а он был бессилен что-либо сделать для его спасения. Незавидная участь для любого командира!

Очередным штормовым валом подхватило лейтенанта Суворова и швырнуло к орудийному порту так, что его руки попали в пушечный рым, где и были сломаны упавшим обломком рангоута. Некоторое время Суворов еще подавал признаки жизни. Несколько матросов попытались было пробраться к нему на помощь, но были тут же смыты за борт. Когда же схлынула очередная накрывшая лейтенанта волна, он был уже мертв. Со смертью Суворова борьбой за судно и организацией спасения команды никто больше не руководил. Но и в этой ситуации матросы, верные врожденному русскому коллективизму, пытались хоть как-то помогать друг дружке и спасаться не в одиночку, а артелями.

Из хроники катастрофы: «В большей части офицеров и нижних чинов страдания, происходившие от ударов, холода, голода и жажды, выражались каким-то оцепенением всех чувств, и единственным желанием их было скорейшее прекращение страданий – смертию. Некоторые сохраняли полное присутствие духа; некоторые приходили в отчаяние. Примечателен поступок одного довольно дрянного матроса, служившего вестовым у мичмана Ветрова: когда его господин, готовясь броситься в воду, скинул с себя платье и потом действительно бросился, но был вытащен назад, этот вестовой подполз со своего места, захватил господские брюки и намотал их себе на руку. Он знал, что в кармане этих брюк лежало несколько червонцев, и когда все оставшиеся в живых собрались на берегу, лишенные всяких средств, бесконечно обрадовал своего господина и всех товарищей, возвратив сохраненные им деньги. Другой человек, крепостной одного из офицеров, еще задолго до крушения, даже прежде начавшейся бури, все тосковал о своей участи и об участи своего господина, предсказывая, что им не воротиться на родину, ужасаясь своим положением и наводя тоску на других. Он погиб. Много было высказано преданности: нижние чины старались прикрывать офицеров своим платьем и даже своими телами. Командир, оставшийся на берегу, и бывшие с ним офицеры приходили в отчаяние. Он сам кидался в воду для спасения товарищей и потом во всю жизнь оставался как будто потерянный, отказываясь уже служить на море, которое ему так несчастливо».

Спустя сутки шторм немного стих, и с корвета на берег был заведен канат. По нему на «Крым» передали связку сухарей. На них набросились трое голодных матросов, которые, съев всю связку, вскоре умерли от неумеренности в еде.

Как часто бывает при кораблекрушениях, гибли самые здоровые и сильные, а слабые и больные, наоборот, каким-то непостижимым образом выживали. Так случилось и на «Крыме». Еще в самом начале крушения страдавшие горячкою мичман Кутузов и штурман Сергачев были вынесены матросами наверх, где заботливый и деятельный шкипер привязал их обоих к борту. В таком состоянии они и оставались все время катастрофы. Про них на какое-то время даже забыли. Когда шторм стал утихать, об офицерах снова вспомнили. Ко всеобщему удивлению, оба оказались живы. Но и это не все. В результате длительного нахождения на зимнем штормовом ветру, обдаваемые ледяными волнами, они совершенно излечились от своей горячки и по доставке на берег выглядели даже лучше многих других.

Всего на «Крыме» погибло более 50 человек. Добравшихся до берега армейцы тут же обогревали, поили чаем и одевали в больничные халаты. Однако многие к этому времени были уже весьма слабы. Спустя день умерло еще 10 человек. К огромной радости оставшихся в живых через день в Редут-кале объявился приехавший из отпуска мичман Скараббели. Деньги и одежда отпускника сразу же стали общим достоянием. Что касается корвета, то «Крым» к этому времени был полностью разбит штормовыми волнами.

Из офицерского состава «Крыма» впоследствии наибольшую известность получил штурман Иван Прокофьев, спасшийся благодаря своему тулупу. Вскоре после кораблекрушения он был переведен штурманом на бриг «Меркурий». В 1829 году во время Русско-турецкой войны бриг «Меркурий» недалеко от Босфора вступил в бой с двумя неприятельскими линейными кораблями и вышел из этого небывалого сражения победителем Во время офицерского совещания перед боем штурман Прокофьев, как младший по званию, первым высказался сражаться до последнего вздоха. За бой на «Меркурии» штурман Прокофьев был награжден Георгиевским крестом, фамильным гербом и произведен в следующий чин. Прославился Прокофьев и как мастер акварели. В морских иллюстрированных альбомах и сегодня часто помещают его акварель, посвященную бою «Меркурия», но вот рисовал ли когда-нибудь бывший штурман «Крыма» крушение своего судна, мы не знаем Впоследствии Прокофьев сделал прекрасную карьеру, дослужившись до генерал-лейтенантского чина. Когда на склоне лет его донимали расспросами о знаменитом бое на «Меркурии», спрашивая, было ли ему страшно, седой ветеран лишь отмахивался:

– Какое там! После того, что я пережил на «Крыме», мне на «Меркурии» уже страха никакого быть не могло и вовсе!

– А кто такой был сей «Крым»? – пожимали плечами несведущие. – Мы и слыхом о таком не слыхивали!

Увы, так уж устроен мир, что мы помним только победы, напрочь забывая пусть тяжелые, но не менее поучительные страницы нашего прошлого.

Жертвы новороссийской боры

Печальную известность на российском флоте получили трагические события, произошедшие в январе 1848 года в Цемесской бухте у Новороссийска.

В то время на рейде Новороссийска находилась эскадра Черноморского флота под командованием контр-адмирала Юрьева, выполнявшая задачи по блокаде кавказского побережья от проникновения контрабандного оружия и по поддержке наших береговых укреплений от нападений черкесов. В состав эскадры входили фрегат «Медея», корвет «Пилад», бриг «Паламед», шхуна «Смелая», тендер «Струя», пароход «Боец» и транспорт «Гостогай». Контр-адмирал Федор Афанасьевич Юрьев был старейшим и опытнейшим из черноморских адмиралов. Судите сами: начав служить еще в царствование Екатерины Второй, он, молодым офицером, участвовал в штурме Корфу, в Средиземноморской экспедиции вице-адмирала Сенявина, при штурме Анапы лично водрузил флаг на ее главной башне, за что получил Георгия, отличился под Варной, Инадой и Пендераклией. Никто лучше него не знал особенностей Черного моря, но именно ему выпала судьба испытать весь ужас черноморского ненастья.

12 января эскадра контр-адмирала Юрьева подверглась сокрушительному удару знаменитой новороссийской боры.

Из описания боры, согласно лоции Черного моря 1848 года: «Бора, у северо-восточного берега Черного моря, дует в норд-остовой четверти с различной силой, исключительно на пространстве от Анапы до форта Вельяминовского… Разрушительной силы бора бывает только у самых берегов. Далее же в море она чувствительно ослабевает… Нигде бора не свирепствует с такой ужасной силой, как в Новороссийском заливе… Несясь с гор порывами с невыразимой силою, бора достигает залива, вздымает воду частыми гребнями, срывает верхи их и, несясь водной пылью, срывает железные крыши и сворачивает их в тонкую трубку… Зимою, при морозе, срываемая вода, примерзая к корпусу и рангоуту судов, образует род ледяной коры, беспрестанно увеличивающейся в объеме. Вода в заливе кажется клокочущей… Весь залив покрывается густою, мрачною мглою, сквозь которую никакое зрение не может отличить предметов в нескольких саженях».

Из воспоминаний очевидца лейтенанта Аминова, служившего на корвете «Пилад» под началом капитана 2-го ранга Н. Юрковского: «С утра погода стояла непостоянная и ветер попеременно дул со всех румбов… В полдень начали образовываться смерчи, которые в разных местах показывались и исчезали. В 2 часа смерч, ворочаясь под носом, вдруг с ужасной силой обрушился на нас от норд-оста. В одно мгновение обе наши цепи толщиной в полтора дюйма лопнули. Тотчас отдали якоря и удержались… После этого ветер постоянно начал свежеть от норд-оста, и показались все признаки близкой боры; почему адмирал сделал сигнал: „Спустить стеньги и нижние реи“, – что у нас тотчас и было исполнено. Ветер все более и более усиливался, горы и рейд покрылись непроницаемым туманом, воздух был наполнен обледенелыми водяными брызгами, которые, примерзая к снастям и рангоуту, образовали огромные глыбы льда. Так мы стояли до 2 часов утра 13-го числа, когда ветер превратился в совершенный ураган и нас начало дрейфовать; оба запасных якоря тотчас отданы, но, несмотря на это, нас стащило к берегу… Ураган ревел с ужасающей силой, мрак был непроницаемым, куски льда величиною с пушечное ядро беспрестанно падали со снастей и многих переранили; мороз стоял 14 градусов. Поэтому легко можно судить, что мы с нетерпением ждали рассвета… Наконец в 9-м часу туман начал редеть, и картину, представившуюся нашим глазам, нельзя описать. Пароход „Боец“ на мели и на боку левее нас. Правее за крепостью бриг „Паламед“ с переломленной грот-мачтой, на боку, бьется на каменном рифе. А дальше за карантином – транспорт „Гостогай“ кормой на мели… У нас же под ветром буруны кипели, как вода в паровом котле… В исходе 8-го часа лопнул запасной канат, и вскоре руль начал стучать… В половине 9-го часа почувствовали первый удар, и корвет начал сильно биться, все более и более подвигаясь к берегу. В полночь открылась сильная течь, так что помпы едва успевали откачивать воду… Так как ветер и волнение немного утихали, то с помощью береговых жителей протянули к берегу леер, и по нему капитан начал перевозку больных и части экипажа на берег, но с 2 часов пополудни снова засвежело, и тогда прекратили переправу до следующего утра… Вода начала с большой силой прибывать. С рассветом 15-го числа погода утихла, и тогда перевозили всю команду на берег, после чего и офицеры переправились… Тогда на корвете остался один капитан, но и он тотчас после нас переехал, и так вся команда спасена благополучно, а корвет оставлен. В течение всех этих бедственных дней я с любопытным удовольствием наблюдал благородные распоряжения нашего капитана… Он был капитаном в прекраснейшем смысле этого слова. Нас всех приняли в госпитали, где до нас уже были офицеры с других выкинутых судов. Из нашей команды более 40 человек поступили в госпитали с обмороженными членами и со всех других судов почти половина команды. Мы в этом горе еще счастливее других…»

На бриге «Паламед» под командой капитан-лейтенанта И. Вердемана с началом боры полопались якорные цепи, отдали дополнительные якоря, и корабль едва на них держался. Затем сильной волной разбило борт. Трижды неимоверными усилиями команды его заколачивали досками, и трижды доски снова выбивало, отбрасывая работающих людей потоком врывающейся ледяной воды. Одновременно бриг заливало сверху. При этом вода мгновенно замерзала, образуя ледяные глыбы, которые не успевали разбивать и сбрасывать обратно в море. Все, кто мог, беспрестанно рубили на палубе лед, но толку от этого было мало. Под тяжестью массы льда бриг все больше погружался в воду. Теперь он уже с огромным трудом поднимался из каждой очередной волны. Трюм и кубрик были полностью заполнены. Затем судно повалило на борт и так било, что рухнула грот-мачта

– Рубите канаты! – скомандовал капитан-лейтенант Вердеман. – Будем выбрасываться на берег!

На рассвете «Паламед» прибило к отмели. Пятеро самых отчаянных матросов вызвались охотниками добраться шлюпкой к берегу и передать спасательный конец. Однако у самого берега шлюпка была опрокинута накатом и все пятеро погибли. Только после полудня с помощью невероятных усилий собравшихся на берегу жителей удалось переправить на берег измученный экипаж вконец разбитого «Паламеда».

Транспорт «Гостагай» под командой лейтенанта Ф. Щеголева, невзирая на все отданные якоря, дрейфовал к берегу. При ударе об мель у него вышибло руль. Еще несколько ударов – и трюм начало заливать водой. Откачать ее возможности уже не было. Все судно как снаружи, так и изнутри покрылось толстым слоем льда, – чтобы хоть как-то спасти людей от обморожения, Щеголев приказал им до утра прятаться в жилой палубе. С рассветом приступили к свозу команды на берег, «что исполнялось с величайшими затруднениями, потому что большая часть людей, закоченевших от стужи, с трудом держалась на ногах». Транспорт разбило.

Пароход «Боец» под командой капитана 2-го ранга В. Рыкачева накануне боры зашел в Новороссийск, чтобы пополнить запасы угля, и был застигнут там непогодой. Как и все остальные суда, он отдавал свои якоря; как и всех, его, несмотря на это, несло к берегу. К утру 13 января пароход уже прибило левым бортом к отмели около пристани. Вскоре он вообще завалился набок. Чтобы волны в конец не разбили судно, капитан 2-го ранга Рыкачев, перед тем как его оставить, распорядился заполнить трюм парохода водой.

Что касается шхуны «Смелая», то из рапорта ее командира лейтенанта Колчина видно, что команда на протяжении 47 часов непрерывно спасала свое судно, очищая корпус, рангоут и снасти ото льда Это была настоящая битва. Лед рубили топорами и абордажным оружием, лили кипяток. Однако, несмотря на это, под грузом ледяных глыб шхуна все больше погружалась. Чтобы хоть как– то облегчить корпус, пришлось обрубить бушприт и весь такелаж, пытались выбросить за борт пушки, но последние к тому времени являли собой сплошные горы льда Командир и офицеры, находясь безотлучно при работе, несмотря на изнеможение и жестокую стужу, поощряли людей. Многие подвергались серьезным ушибам от падающих с мачт и стенег ледяных наростов. Только таким напряженным усилиям экипаж и судно были обязаны своим спасением.

Из отчета лейтенанта Колчина: «Буря усиливалась. Брызги от волнения, замерзая кругом и внутри судна, образовали везде слой толстого льда. Снасти, паруса, шкивы в блоках, – словом, все обледенело. Люди, разделенные на четыре смены, беспрестанно обрубали лед, где и как было только можно. Они переменялись через каждые пять минут, но в этот краткий промежуток лопаты и топоры падали у них из рук от жестокого мороза. Их сменяли другими, которые не успевали отогреваться, и, выходя снова на ужасную борьбу, изнурялись этою, превозмогающею силы человеческой работою. От сильной качки нельзя было разогревать воду, которую сначала употребляли для оттайки льда. Носовая часть судна приметно стала погружаться. Несколько волн ходили уже через бак по длине всей шхуны, на которой с трудом успевали выкачивать и вычерпывать наполнявшуюся воду».

Как и все остальные корабли, «Смелая» осталась на плаву только потому, что успела прибиться к прибрежной мели. Команда с нее так же была снята, а сама шхуна была сильно избита волнами, однако после окончания шторма достаточно быстро введена в строй.

Флагманский корабль отряда, фрегат «Медея», от тяжести намерзшего льда почти полностью ушел носовой частью в воду до самых клюзов. Если бы ветер не стих еще несколько часов, то его, скорее всего, ожидала бы самая печальная участь.

Сильно досталось и бывшей в это время в открытом море 16-пушечной шхуне «Ласточка» под командой капитан-лейтенанта Данилевского, которая также обледенела настолько, что начала быстро погружаться в воду. Гибель судна и людей была уже почти предопределена, когда внезапно изменился ветер, принесший с собой оттепель. По приходу в Новороссийск часть команды «Ласточки» была свезена в береговые госпитали с сильными обморожениями.

Однако самые трагические события произошли на тендере «Струя», которым командовал капитан-лейтенант Павел Александрович Леонов-первый. Леонов был достаточно опытным командиром (не раз отличаемым за выучку адмиралом Лазаревым), коренным черноморцем. Судя по «Общему морскому списку», он много плавал, да и своим тендером уже командовал третий год. Тендер стоял в Цемесской бухте на якоре. С началом боры обледенение его происходило столь быстро, что команда ничего не могла поделать. Судно быстро начало погружаться, пока полностью не затонуло. Утром 13 января над водой была видна только верхушка мачты. Впоследствии, когда «Струя» была поднята на поверхность, выяснилось, что и командир, и команда принимали все меры для спасения своего судна. Бушприт был вдвинут, орудия перетянуты в корму, якоря и верпы отданы, а цепи бриделя расклепаны, скорее всего для того, чтобы попытаться выброситься на берег. В носовой части тендера, которая, судя по всему, обледенела в первую очередь, нашли изломанные топоры, интрепели и другое абордажное орудие, что свидетельствовало об отчаянной борьбе за жизнь. Спасенных с тендера «Струя» не было. Погибли командир капитан-лейтенант Павел Леонов, мичманы Обезьянов и Ковалевский, штурманский прапорщик Скогорев и 48 матросов.

В августе 1848 года была проведена операция по подъему «Струи». Это событие стало заметной вехой в истории отечественного судоподъема. Операцией руководил контр-адмирал П.С. Нахимов.

Из отчета о работах: «Еще прежде поднятия тендера опускавшиеся водолазы подняли несколько жертв этого ужасного крушения. Различить трупов было невозможно. Но тело капитана узнали по часам, найденным в кармане, которые стояли на 10 с половиной часах, единственный документ, по которому можно, хотя приближенно, определить час гибели тендера. Офицерами отряда в гарнизонной крепости 15 апреля отдан последний долг лишившимся жизни столь необыкновенным образом».

Рассказ бывшего командира тендера «Струя» капитана 2-го ранга Н.М. Соковнина о его встрече с поднятым со дна родным кораблем и сегодня нельзя читать без спазм в горле: «21 августа 1848 года был приведен на Севастопольский рейд пароходом „Бессарабия“ кузов тендера „Струя“, поднятого со дна в заливе Новороссийском. С чувством глубокой скорби и благоговения посетили мы эту могилу сослуживцев, погибших смертью мучеников… Нельзя, да и не нужно высказывать того, что думали и что чувствовали мы, остановясь на шканцах этого злополучного судна, после обозрения растерзанной его внутренности…

 
О, сколько дум и сколько чувств прекрасных
Не имут слов, глагола не найдут! —
 

сказал один из замечательнейших современных поэтов русских. Не могу воздержаться, однако же, чтобы не сказать в услышание миру, что на этом тендере погибли отличные матросы; пять лет мы служили вместе. Хвала вам, погибшие товарищи! Вы достойны были лучшей доли. Вы были несчастливы, потому что, расставшись с вами, и я не был счастливее вас. Может быть, и вы сожалели обо мне столько же, сколько я теперь жалею о вас. Мир праху вашему! Но да позволено мне будет сказать, не в укор памяти нашей: как же так, мои храбрые товарищи, обстрелянные пулями черкесскими и ядрами арабскими, закопченные солнцем Африки, закаленные в водах Нила и Иордана, пошли вы просто, как ключ, ко дну?.. Это тайна, которая утонула вместе с вами и которой не разгадает никто…»

Новороссийская бора практически уничтожила всю эскадру контр-адмирала Юрьева, из состава которой уцелел только фрегат «Медея». Ввиду этого командующим Черноморским флотом адмиралом М.П. Лазаревым к кавказским берегам была в срочном порядке направлена новая эскадра под командой контр-адмирала Колтовского. Последствия боры были признаны равными потерям в большом морском сражении!

Увы, и сегодня Черное море штормит точно так же, как и века назад, превращаясь для людей сразу из Понта Эвксинского (моря гостеприимного) в Понт Аксинский (море негостеприимное)…