Текст книги "Лжегерои русского флота"

Автор книги: Владимир Шигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Б.И. Гаврилов в своей книге «В борьбе за свободу» пишет: «…Начались грабежи и пожары. По свидетельству очевидцев, грабежи были делом городских отбросов, босяков, профессиональных воришек и „чистой публики“. Рабочие пускали в ход оружие, умоляли, просили, но ничто не помогало». Полицейские агенты организовали разграбление винных складов с целью споить толпу и направить её на погром. Однако призывы к погрому успеха не имели. Газета «Пролетарий» сообщала: «Настроение толпы было зверское, озлобленное, но вся злоба была направлена против полиции. Во время грабежа один из босяков произнёс речь приблизительно такого содержания: правительство прислало нам водку для того, чтобы мы напились и пошли избивать жидов, но этому не бывать; от водки мы, конечно, не откажемся, но бить будем только полицейских чиновников, а не евреев, потому что они – наши товарищи, наши братья и т.д. В толпе раздавались крики „ура!“, „долой полицию!“ и т.п.». Это свидетельствует о том, что приход «Потёмкина» и митинги в порту не прошли бесследно даже для люмпен-пролетарских слоёв – революционные настроения начали проникать и в среду деклассированных элементов, которые всегда были орудием реакции.

Направляемая агентами полиции толпа разгромила и подожгла товарные склады. При этом агенты обливали здания заранее приготовленным горючим составом, последовательно переходя от одного пакгауза к другому. В грабежах и поджогах принимали участие солдаты и казаки. Около 22 часов пожар охватил всю гавань, перекинулся на рабочие кварталы Пересыпи. К 24 часам из порта, спасаясь от огня, в город двинулись толпы народа. Но все выходы были оцеплены войсками. Солдаты стреляли сверху в людей, которые метались в огне и дыму. Только отдельным группам удалось прорваться наверх. Обезумевшие люди бросались на солдат с камнями и кусками железа, дрались врукопашную. В них стреляли в упор, добивая раненых прикладами. Штаб-офицер для особых поручений подполковник Сигалёв докладывал генерал-губернатору, что в ту ночь войсками «всего израсходовано 1510 патронов, кроме того, поломано несколько прикладов…».

Сухие строки официальных документов дополняет рассказ очевидца событий брата писателя В.Г. Короленко И.Г. Короленко: «По знаменитой парадной мраморной лестнице возвращались главным образом любопытные, наблюдавшие картину пожара и происходящие в порту события. Тут были, говорят, студенты, барышни и вообще интеллигентная молодёжь. Кому удалось выбраться наверх к бульвару, должен был ещё пройти через Екатерининскую площадь. Живущие поблизости её утверждают, что никому не удалось пройти живому эту площадь, причём студентов и барышень избивали не только пулями, но и всякими другими зверскими способами».

Газета «Пролетарий» сообщала, что «кареты „скорой помощи“ работали под выстрелами, но им удалось спасти лишь ничтожную часть раненых». Только по официальным данным администрации порта, погибло около 1260 человек. Эту страшную ночь из-за обилия пролитой крови одесситы прозвали «красной».

Несколько иную картину рисует в своих воспоминаниях поэт А. Фёдорова: «Эта ночь дышала огнём и ужасом. В порту, где клокотало пламя, хищничали хулиганы и всякий сброд. Оттуда на извозчиках и подводах ещё днём вывозились на глазах у всех товары. Жадность и дикость не пускали людей из этой раскалённой печи. Они разбивали бочки с дорогими винами и не только пили их, черпая картузами, шапками, руками, чем попало, – но и влезали в них, упиваясь до бесчувствия… тонули, захлёбывались, сгорали в вине. Тут же катали разбитые бочки с сахаром, и кипящий сахар лился и заливал бесчувственные, горящие и просто опьяневшие тела. Их находили после в этих сахарных красных, как кровь, корках… Ужасные цукаты из человеческих тел! Тех, кого пощадил огонь, доканывали выстрелы. Из парка и с Николаевского бульвара всю ночь гремела артиллерия. Грохотали залпы и трещали пулемёты, как горох, падающий на железную крышу. В эту ночь никто не спал в Одессе. К утру пламя стало меньше. Как сказочный зверь, оно нажралось досыта и днём 16 июня, уже сонное, глотало всё то, что было ещё чудом пропущено им или не совсем сожрано. Чёрные обломки зданий, как кости изломанных им скелетов, торчали там, где накануне бился мощный пульс жизни. И среди обломков зданий грудами валялись скелеты, да кое-где стонали, умирая, обгорелые, раненые, искалеченные люди. Доктора, санитары, полиция подбирали их, сваливали в уцелевшие вагоны, на телеги, увозили в больницы. Это была, однако, только часть. Множество народа, застигнутого пламенем и выстрелами, ища спасения, бросалось в воду и погибало в море. Долго потом всплывали трупы, и водолазы и рыбаки захватывали со дна человеческие тела…»

А потом началось массовое бегство людей из Одессы. С Орлицкий пишет, что он был потрясён, как быстро деморализация охватила людей, которые всего сутки назад ратовали на митингах за свободу. Обезумевшие от страха активисты и ораторы первыми затаптывали слабых и стариков, сталкивали с подножек вагонов барышень и дам. Среди беженцев, естественно, оказались и комитетчики, готовившие сепаратистское восстание в пользу Южнорусской республики. Теперь, сидя в вагонах уходящих из Одессы поездов, они сокрушались о погибших в городе ценностях и ругали правительство за то, что-то не смогло навести порядка в Одессе! Парадокс истории: одесское отребье – «ракло» сорвало честолюбивые планы комитетчиков, мечтавших создать Иудейские царство на юге России!

Из задержанных цензурой сообщений Российского Телеграфного Агентства: «Одесса, 16 июня: По городу расклеены объявления о военном положении. Пожар в порту прекратился: сгорели мастерские Добровольного флота, пакгаузы Русского общества пароходства и торговли, Российского общества Кошкина и несколько пассажирских пароходов. Во время пожара унесено много товаров; сгорела вся эстакада в порту и вокзал Одесса-порт; движение конок и трамваев не производится; все банки закрыты; продажа имуществ в кредитном обществе отменена. О броненосце никаких дополнительных сведений нет; пока известны подробности ночных беспорядков: 50 убитых, свыше 500 раненых, многие тяжело. Только что раздался опять взрыв, пока неизвестно в какой части города».

Из сообщений британской прессы: «Лондон, 16 июня. Помещённые в газетах сенсационные подробности об одесских беспорядках производят здесь сильное впечатление и вызывают тревогу. Многие торговые фирмы получили от своих отделений в Одессе по телеграфу уведомление о невозможности продолжать дела. Опасаются, как бы не пострадали английские торговые пароходы, которых в настоящее время на одесском рейде стоит около 12. Некоторым из них приказано немедленно уйти из порта, ввиду того, что морские страховые компании предъявили желающим страховать пароходы против риска войны и повреждения со стороны возмутившегося экипажа броненосца „Князь Потёмкин Таврический“ неимоверно высокие премии в 75 фунт. стерл. 75 шиллингов со ста. В палате общин три депутата предъявили запросы правительству относительно одесских беспорядков, ввиду нахождения там большого количества англичан. Лорд Перси ответил, что сведения, сообщённые по телеграфу британским консулом в Одессе, уже опубликованы в газетах. На вопрос сэра Альберта Роллита, какие будут приняты меры для ограждения личной безопасности англичан, их судов и собственности в Чёрном море, Бальфур ответил, что трудно сказать, какие меры следует принять относительно беспорядков в городе, не состоящем под английской властью».

Утром Матюшенко вновь решил открыть огонь по горящему городу, но на этот раз у него ничего не вышло.

Б.И. Гаврилов в своей книге «В борьбе за свободу» пишет:

«Матросы потребовали от судовой комиссии отдать приказ немедленно открыть огонь по войскам и полиции, но комиссия отказалась. Причины этого отказа до сих пор не выяснены, но существует целый ряд версий. По одной из них командир Д.П. Алексеев „отказался выполнить решение команды, ссылаясь на отсутствие электрических приборов для ночной пристрелки“. Однако, согласно показаниям самого Д.П. Алексеева и воспоминаниям К.И. Фельдмана, командир убедил матросов, что слышны не выстрелы, а треск горящих построек. По сообщению листовки Бунда, комиссия мотивировала отказ от обстрела невозможностью видеть цель сквозь закрывшие порт клубы дыма. По всей вероятности, именно невозможностью стрельбы по невидимой цели и объясняется отказ комиссии от обстрела. Тем не менее благоприятные условия для десанта, даже без артиллерийской поддержки, существовали, но потёмкинцы упустили момент для захвата города.

Они ограничились следующим воззванием к войскам гарнизона и населению Одессы: „От команды броненосца "Князь Потёмкин Таврический". Просим немедленно всех казаков и армию положить оружие и соединиться всем под одну крышу на борьбу за свободу; пришёл последний час нашего страдания, – долой самодержавие! У нас уже свобода, мы уже действуем самостоятельно, без начальства. Начальство истреблено. Если будет сопротивление против нас, просим мирных жителей выбраться из города. По сопротивлению город будет разрушен“».

Дальше грозных обещаний, как мы знаем, дело дальше не пошло, и слава Богу!

После всего происшедшего ночью Одессе уже не было никакого дела до одинокого броненосца. Отныне «Потёмкин» оказался предоставлен сам себе. Ни корабль, ни его команда организаторам восстания больше не были нужны. Они своё дело сделали и теперь просто-напросто сбрасывались со счетов. Разумеется, ни о каком десанте речи уже не шло, как и о стрельбе. Когда же и матросам в свою очередь стало ясно, что рассчитывать на поддержку Одессы им не приходится, на «Потёмкине» сразу резко упала дисциплина, начался разброд и шатание, в результате чего, бесцельно пометавшись несколько дней по Чёрному морю и получив отпор в Феодосии, корабль ушёл интернироваться в Румынию.

Впрочем, согласно воспоминаниям Денисенко, Матюшенко решил теперь добраться до кавказских берегов, соединиться там с местными боевиками и, громя царские войска, дойти до Петербурга. Однако для этой затеи уже не было не только угля, но, главное, – не было желания команды. Постепенно разуверившись в честности своих руководителей и поняв, что они натворили, команда начала выходить из повиновения. Матросы не хотели ни с кем воевать. Большинство хотело добиться прощения и вернуться домой, где остались их семьи, родные и близкие. Пришло понимание, что их обманули, что теперь они никому не нужны. Сам Матюшенко теперь старался как можно реже попадаться на глаза команде, которую он вверг в столь страшную авантюру, обернувшуюся для сотен и сотен людей крушением всех их жизненных планов. Броненосец «Потёмкин» как «непобедимая территория революции» уже полностью себя исчерпал и больше не представлял никакой ценности для тех, кто придумал всю эту затею. Не значит ли и этот факт, что весь расчёт восстания на «Потёмкине» изначально строился именно и только на Одессу и для Одессы?

Небезынтересно, что в составе экипажа «Потёмкина» насчитывалось тринадцать матросов Георгиевских кавалеров, ранее служивших на героическом крейсере «Варяг», во главе с бывшим ординарцем командира крейсера капитана 1-го ранга Руднева Войцеховским. Весьма показательно, что ни один из варяжцев активного участия в восстании не принимал и не входил в состав никаких руководящих комиссий. А ведь они пользовались непререкаемым авторитетом, и их участие было бы весьма на руку организатором восстания! Более того, почти все варяжцы при первой возможности сошли на берег и дружно вернулись в Севастополь в свой 32-й флотский экипаж, к которому и были приписаны. Заметим, что никто из них не подвергся никакому наказанию. Поведение варяжцев вполне понятно. Все они уже своё отвоевали, были обласканы властью, стали Георгиевскими кавалерами, что обеспечивало им до конца своих дней жизнь в почёте и уважении. На «Потёмкине» они только дожидались подписания мира с Японией и увольнения в запас. И тут появляется какой-то Матюшенко с дружками, убивает офицеров и стремится сделать из них государственных преступников. Зачем всё это варяжцам было надо? Поэтому они приняли вполне разумное решение, послали матюшенковцев куда подальше, собрали манатки и сошли на берег.

Ветеран «Варяга» и «Корейца» Войцеховский прожил долгую жизнь и уже в пятидесятые годы XX века был награждён тогдашним наркомом ВМФ Н.Г. Кузнецовым медалью «За отвагу» за бой в Чемульпо. Ветеран, по воспоминаниям знавших его, часто и с удовольствием рассказывал молодёжи о столь памятном для него сражении «Варяга» с японской эскадрой, но всегда старался обойти молчанием свою «потёмкинскую» эпопею.

Часть историков считает, что «кавалеры» покинули «Потёмкин» ещё в Одессе, вместе с оставшимися в живых офицерами, чем вызвали большое смятение среди команды корабля.

Из оставшихся в живых офицеров были доставлены на берег: лейтенант Клодт, старший штурман капитан Турин, ревизор мичман Макаров, младший артиллерийский офицер мичман Бахтин (в тяжёлом состоянии), старший механик подполковник Цветков, полковник Шульц, минный механик поручик Заушкевич, вахтенный начальник прапорщик Ястребцев, гидравлический механик поручик Назимов, а также два инженера Николаевского завода, монтёр фирмы «Дюфлон» и 20 рабочих. На борту броненосца остались младший врач Галенко (верный клятве Гиппократа), вахтенный механик подпоручик Калюжков и трюмный механик поручик Коваленко – единственный из офицеров, кто добровольно примкнул к мятежникам.

Отметим здесь и ещё один нюанс. Ни один из находившихся на борту броненосца рабочих не пожелал иметь ничего общего с мятежниками. Все они предпочли вернуться домой к семьям. Вот тебе и авангардная роль реального рабочего класса в революции 1905 года!

НАВСТРЕЧУ ЭСКАДРЕ

Тем временем известие о мятеже на броненосце «Потёмкин» достигло столицы. 15 июня управляющий Морским министерством получил из Севастополя от временно исполнявшего должность главного командира вице-адмирала Кригера (вице-адмирал Чухнин в это время был вызван в Петербург) срочную шифровку: «Вместо телеграммы командира посланного в Тендру с комиссией для опытов стрельбы броненосца „Потёмкин“ сейчас получил телеграмму от командующего войсками о приходе броненосца в Одессу и о полном бунте команды на нём. Посылаю два броненосца с минным крейсером и миноносцами под командой контр-адмирала Вишневецкого с полномочиями принять меры, какие потребуют обстоятельства».

Управляющий министерством адмирал Авелан немедленно поспешил с докладом к Николаю II. На докладе царь наложил следующую резолюцию: «Где находится главный командир? Уверен, что ему удастся справиться с бунтом и жестоко наказать возмутившуюся команду». При этом он подчеркнул слова «уверен» и «жестоко наказать». Вечером Николай Второй направил телеграмму командующему Одесским военным округом с требованием «принять немедленно самые жестокие и решительные меры к подавлению восстания как на „Потёмкине“, так и среди населения порта». В свой дневник царь записал: «Получил ошеломляющее известие из Одессы о том, что команда пришедшего туда броненосца „Князь Потёмкин Таврический“ взбунтовалась, перебила офицеров и овладела судном, угрожая беспорядками в городе! Просто не верится!»

Отъезд в Севастополь вице-адмирала Чухнина был задержан до получения указаний от управляющего морским министерством, аудиенции у императора и у генерал-адмирала. В тот же день, 15 июня, шифрованной телеграммой управляющего морским министерством вице-адмиралу Кригеру было приказано срочно идти «со всей эскадрой и минными судами» в Одессу, тотчас же предложить команде броненосца сдаться и, если последует отказ, «немедленно… дабы не дать возможности „Потёмкину“ успеть открыть огонь по городу и судам, потопить броненосец двумя минами миноносцев… Спасающуюся команду „Потёмкина“, если будет сопротивление, расстреливать».

Одновременно управляющий морским министерством направил срочную телеграмму старшему флагману Черноморской флотской дивизии вице-адмиралу Кригеру: «Следуйте немедленно со всей эскадрой и минными судами в Одессу. Предложите команде „Потёмкина“ покориться, если получите отказ, то немедленно потопите броненосец двумя минами с миноносцев, которые приготовить раньше, дабы не дать возможности „Потёмкину“ успеть открыть огонь по городу и судам. Спасающуюся команду „Потёмкина“, если будет сопротивляться, расстреливать, а остальных сдавать командующему войсками для заключения под стражу».

Утром 16 июня командующий Черноморским флотом вице-адмирал Чухнин, находившийся в Петербурге, был вызван к царю для личной беседы. Содержание её неизвестно. Вероятно, царь настаивал на скорейшем подавлении мятежа. Затем Чухнин сразу же выехал на Черноморский флот. В тот же день Севастополь, Николаев и Эриванская губерния были объявлены на военном положении.

Телеграмма Севастопольского градоначальника товарищу министра внутренних дел, 16 июня 4 ч. 30 м. дня: «В введении военного положения необходимости нет. Наружное настроение команд флота, оставшихся в Севастополе до тысячи человек, по моим наблюдениям опасений не внушает. Внутреннее же неизвестно. Остальные в плавании с адмиралом Кригером. По отношении первых приняты меры. Откликов событий в Одессе не замечается. Организованный наружный надзор градоначальства ослаблен беспричинным выбытием в Херсон прибывших казаков, возвращение коих необходимо. Нежелательное прибытие команды „Потёмкина“ в Севастополь вызовет неизбежное общение гражданами и сочувствие находящихся городе морских команд. Этот случай может вызвать необходимость временного введения положения усиленной охраны».

Вице-адмирал Кригер начал срочно готовить эскадру к походу. Он требует от начальника учебного отряда срочно отослать в распоряжение младшего флагмана эскадры контр-адмирала Вишневецкого четыре «самых исправных миноносца». С кораблей списали на берег часть неблагонадёжных матросов. Например, с «Георгия Победоносца» списали 22 человека. По воспоминаниям матроса Волгина, на броненосце «Двенадцать Апостолов» «сознательных матросов» осталось 5–7% от всей команды. В Севастополе решено было оставить лишь наиболее старые броненосцы «Чесма» и «Екатерина II». Одновременно весь учебный отряд под началом контр-адмирала Писаревского переходит из Камышёвой бухты на севастопольский рейд, чтобы прикрыть вход в бухту от возможного прорыва «Потёмкина».

Во втором часу ночи 16 июня, закончив спешную приёмку боеприпасов, воды и топлива, в море выходит передовой отряд контр-адмирала Вишневецкого. В кильватерной колонне курсом норд-вест 49° идут эскадренные броненосцы: «Три Святителя», «Георгий Победоносец», «Двенадцать Апостолов», минный крейсер «Казарский» и миноносцы № 255, 258, 272, 273. По расчётам Кригера, следуя 12-узловой скоростью, отряд должен подойти к Одессе около 15 часов 30 минут 16 июня. Когда севастопольские равелины остаются далеко за кормой, команды кораблей строятся на шканцах и им объявляется о цели похода, зачитывается приказ вице-адмирала Кригера. «Я со своей стороны, – объявил он в приказе, – совершенно не имею в виду нападать на „Потёмкин“ вооружённою силою и тем увеличивать срам, и приму все меры благоразумия к миролюбивому прекращению беспорядков, что уменьшит вину команды „Потёмкина“ и ослабит ей наказание». Все выглядели подавленными: и матросы, и офицеры.

Однако Вишневецкий решил сразу не идти к Одессе. По-видимому, он не хотел оказаться у Одессы вечером, когда в наступающей темноте можно было упустить «Потёмкин». Подход к Одессе был им вполне логично отложен до следующего утра. Поэтому Вишневецкий дошёл до Тендры, где на ночь встал на якорь, приказав выдвинуть на двадцать миль три линии дозоров из миноносцев, а два миноносца отправить на разведку к Одессе. При этом корабли находились в полной готовности к бою с погашенными огнями и давлением во всех котлах. На кораблях Вишневецкого усиленно готовились к возможному завтрашнему бою.

До сих пор историками не изучен вопрос об избранной мятежниками тактике встречи правительственной эскадры. Фельдман в своих мемуарах пишет, что он предлагал остановить её на горизонте, передав приказ стать на якорь, затем послать миноноску для ареста офицеров, а встретив отказ, открыть огонь по кораблям. При этом ему возражали другие члены комиссии во главе с Березовским. Они были уверены, что эскадра первой не будет стрелять в «Потёмкин», а если только «Потёмкин» откроет огонь, то тогда и эскадра его тоже откроет. Каким был итог совещания, неизвестно, вполне возможно, что никаким. В своих воспоминаниях Березовский почему-то обошёл этот немаловажный вопрос молчанием. Поручик Коваленко и матрос Перелыгин в своих воспоминаниях пишут, что настаивали на неоткрытии огня. Фельдман же утверждает, что прошло его предложение, хотя впоследствии он якобы и понял его ошибочность. Кроме всего прочего, Фельдман и Березовский якобы придумали особую «военную хитрость»… вызвать на борт адмирала. «Комиссия рассчитывала, – вспоминал Фельдман, – что это требование вызовет негодование адмирала и заставит его отдать приказ стрелять по „Потёмкину“, что неизбежно должно было вызвать восстание на кораблях эскадры». Удивительно, но Фельдман, сам того не понимая, хвастается придуманной им провокацией!

По воспоминаниям Коваленко и показаниям врача Галенко, комиссия решила начать бой только в случае явно враждебных действий эскадры, а если исход боя окажется роковым для «Потёмкина», взорвать броненосец и погибнуть вместе с ним. «Такое решение, – рассказывает Коваленко, – сейчас же было сообщено всей команде, которая единодушно одобрила его». В последнем я весьма сомневаюсь, желания погибать за идеи революции команда «Потёмкина» не выказывала ни в прошлом, ни тем более в будущем. Могли быть красивые слова, но не более того. О настроении потёмкинцев перед возможным боем лучше всего говорят факты, а они таковы. Серьёзный инцидент произошёл со старшим врачом «Потёмкина» Галенко, который в преддверии возможного боя с эскадрой вместе с санитарами перебрался на портовое судно «Веху» и забрал с собой все медикаменты. Доктора и медикаменты вернули силой. Историки признают и тот факт, что перед выходом в море сверхсрочники-кондукторы попробовали вызвать панику среди новобранцев, но их попытки успеха не имели. Таким образом, можно говорить о начале достаточно серьёзных волнений в команде и её окончательном разделении на тех, кто не желал продолжения мятежа – часть команды во главе с кондукторами, и другую часть во главе с Матюшенко и его одесскими подельниками.

И. Лычёв вспоминает: «Было решено не открывать огня первыми. И это решение, явившееся следствием нашей общей неправильной тактики, было ошибочно». На самом же деле это было, вероятно, одно из немногих вполне разумных решений, принятых на «Потёмкине» за все дни мятежа.

Днём раньше на «Потёмкин» прибыл некий социалист Лазарев, которому Фельдман с Березовским поручили следить за действиями прапорщика Алексеева, чтобы не допустить предательства с его стороны. Однако перед самым выходом в море Лазарев (историками он считается членом Одесского комитета большевиков) отпросился на берег и обратно на броненосец уже не вернулся. Таким образом, прапорщик Алексеев оказался без соглядатая. Перед выходом в море прапорщик Алексеев загодя отказался командовать кораблём в случае боя. Он заявил, что болен, просил отправить его на берег. Но Матюшенко силой заставил Алексеева идти в боевую рубку, пригрозив расправой.

Ранним утром на «Потёмкине» перехватили радиограмму: «Ясно вижу. „Ростислав“», потом ещё одну: «Мы телеграфируем вам на расстоянии 5…» Было очевидно, что эскадра уже близка. Матюшенко, Фельдман и Березовский решили отправить в разведку захваченный накануне в порту портовый ледокол «Смелый». На него перебрались 12 человек во главе с верным матюшенковцем Резниченко. «Смелый» отправился к Тендре. Уже через десять минут он обнаружил отряд Вишневецкого. Ледокол тоже заметили и дали сигнал остановиться. Но он продолжал следовать прежним курсом. За ледоколом был отправлен миноносец, но затем Вишневецкий вернул его обратно, решив не отвлекаться на мелочи.

В 4 часа утра 17 июня, не дождавшись возвращения миноносцев, Вишневецкий снялся с якоря и лёг на курс на Одессу. Согласно вахтенному журналу «Георгия Победоносца», в 5 часов 40 минут по переданному семафором приказанию адмирала подняли стеньговые флаги, в 6 часов 20 минут скрылся Тендровский маяк, а через десять минут показался по курсу Одесский электрический маяк на Большом фонтане. Повернув затем круто на 145°, Вишневецкий рассчитал свой манёвр так, чтобы внезапно появиться из-за южного берега и перекрыть выход с рейда. Спустя ещё полчаса с кораблей эскадры увидели стоявшие у Воронцовского маяка броненосец «Потёмкин», миноносец № 267, портовое судно «Веха» под флагом Красного Креста и два парохода под английскими флагами. Тогда же с «Трёх Святителей» на «Потёмкин» была передана радиограмма следующего содержания: «Черноморцы, удручён вашим поступком. Кончайте скандал. Смиритесь. Повинную голову и меч не сечёт. Объясните, чего вы хотите. Будьте благоразумны. Адмирал Вишневецкий». В ответ Матюшенко начал юродствовать: «Неясно вижу. Пожалуйста, увеличьте искру и повторите вашу работу». В 8 часов 25 минут радиограмма по просьбе «Потёмкина» была повторена, и через десять минут «Потёмкин» отвечал: «Убедительно Вас просим, как своего начальника, пришлите к нам дать совет. От всей команды». Разумеется, это была провокация, причём настолько явная, что Вишневецкий не удостоил её ответом.

Одновременно «Потёмкин» начал съёмку с якоря, намереваясь выйти в открытое море. Отметим немаловажный факт, что на всех многочисленных картинах, посвящённых событиям 17 июня, «Потёмкин» изображается идущим навстречу правительственной эскадре под огромным красным флагом. На самом деле ничего этого не было! Над броненосцем, как и прежде, развевался старый Андреевский флаг, помимо которого на ноке рея был поднят, положенный по морскому уставу, флаг «Наш» (красного цвета), означавший, что корабль готов к открытию огня. Именно так шли в бой российские корабли в Порт-Артуре и в Цусимском проливе.

Увидев действия мятежного броненосца, Вишневецкий поднял сигнал о повороте эскадры всем вдруг на 16 румбов, чтобы перекрыть путь снявшемуся с якоря «Потёмкину». На флагманском «Трёх Святителях», оказавшемся после поворота концевым, пробили боевую тревогу. Затем отряд Вишневецкого сделал поворот на восемь румбов и строем фронта, увлекая за собой «Потёмкин», начал отходить в открытое море курсом зюйд-ост 41°. Расчёт Вишневецкого был в общем-то грамотным, увести подальше мятежный броненосец от мятежного города и там постараться подавить бунт. Однако около девяти часов утра «Потёмкин» внезапно повернул обратно и вернулся на рейд. Впоследствии участники мятежа объяснили этот отход боязнью плавающих мин.

По воспоминаниям участников мятежа, первая проба сил с правительственными кораблями вызвала определённую уверенность даже в тех, кто сомневался в правильности происходящего.

Телеграмма командующего войсками Одесского военного округа генерала от кавалерии Каханова управляющему Морским министерством, 17 июня 1 ч. 20 м дня: «Эскадра адмирала Вишневецкого, состоящая из двух броненосцев, одного минного крейсера и четырёх миноносцев, прибыла на Одесский рейд в семь часов утра семнадцатого; стоит на рейде и ведёт переговоры с „Потёмкиным“. Только что получил телеграмму от адмирала Данилевского, что эскадра адмирала Кригера в составе „Ростислава“, „Синопа“ и четырёх эскадренных миноносцев вышла вчера в семь часов вечера из Севастополя; в Одессу же она до сих пор не прибыла. О мерах, принятых начальниками эскадр, мне неизвестно».

Тем временем, спустя каких-то полтора часа отходивший на зюйд-ост отряд Вишневецкого обнаружил приближающиеся корабли контр-адмирала Кригера. Выйдя из Севастополя, отряд Кригера прошёл мимо Тендровской косы спустя пять часов после ухода оттуда Вишневецкого. Вице-адмирал слышал радиопереговоры своего младшего флагмана с «Потёмкиным». Ещё через час эскадра соединилась. На флагманском «Ростиславе» состоялось совещание адмиралов с участием прокурора севастопольского военно-морского суда полковника Александрова. Ситуация была для вице-адмирала Кригера непроста. Он не только должен был прекратить мятеж на «Потёмкине», но и сделать всё возможное для того, чтобы сохранить этот новейший броненосец для и так донельзя ослабленного Порт-Артуром и Цусимой российского флота. Задача, прямо скажем, не из лёгких! Кригер заслушал Вишневецкого о его рейде к Одессе и запросил командиров о настроении команд. На совете решено было ещё раз попытаться склонить «Потёмкин» к сдаче. В 10 часов 50 минут на «Потёмкин» передаётся радиограмма с предложением прислать представителей на переговоры. Ответа с мятежного броненосца не последовало. В 11 часов в строю двойного фронта эскадра направилась на одесский рейд. Теперь в её составе были уже пять броненосцев: «Ростислав» (флаг вице-адмирала Кригера), «Три Святителя» (флаг контр-адмирала Вишневецкого), «Георгий Победоносец», «Синоп» и «Двенадцать Апостолов». Во второй линии шли минный крейсер «Казарский», эскадренные миноносцы «Строгий», «Свирепый» и четыре номерных миноносца. Вишневецкий отправил на «Потёмкин» радиограмму: «В доказательство вашей искренности пришлите уполномоченных от команды на „Три Святителя“ для мирных переговоров, ручаюсь их безопасность. Мы идём Одессу. Адмирал Вишневецкий».

В 12 часов 5 минут «Потёмкин» снова снимается с якоря. В 12 часов 20 минут «Потёмкин» сближается и поднимает сигнал с требованием прибыть к ним для переговоров командующему флотом. Затем сигнальщики передали на «Ростислав» приказание застопорить на эскадре машины, а после ответного приказания «Потёмкину» стать на якорь такой же сигнал с позывными эскадры поднимается и на «Потёмкине». Заметим, что полученные радиограммы на «Потёмкине» до команды не доводились и решения по ним принимались исключительно троицей вожаков – «товарищем Кириллом», Фельдманом и Матюшенко. Затем «Потёмкин» начинает поворачивать свой форштевень прямо на «Ростислав». Это всё те же «товарищ Кирилл», Фельдман и Матюшенко решили поиграть чужими жизнями. На «Ростиславе» проявляют завидную выдержку. Флагман Кригера остаётся на прежнем курсе и с него по-прежнему требуют от мятежников встать на якорь. С «Ростиславом» «Потёмкин» прошёл так близко, что на нём слышали, как с мятежного броненосца кричали: «Снимай погонников!»