Текст книги "Неизвестная война императора Николая I"

Автор книги: Владимир Шигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Понимая, что нынешнему читателю мало что говорят главы и артикулы Морского устава Петр Великого, считаю нужным познакомиться с этими весьма важными положениями. Итак, артикул 90 гласил: «В случае боя, должен капитан или командующий кораблем, не только сам мужественно против неприятеля биться, но и людей к тому словами, а паче дая образ собою побуждать, дабы мужественно бились до последней возможности и не должен корабля неприятелю отдать, ни в каком случае, под потерянием живота и чести».

Толкование 90 артикула же было следующим: «Однако ж, ежели следующие нужды случатся, тогда, за подписанием консилиума от всех обер и унтер-офицеров, для сохранения людей можно корабль отдать.

1. Ежели так пробит будет, что помпами одолеть лекажи или теки невозможно.

2. Ежели пороху и амуниции весьма ничего не станет. Однако ж, ежели оная издержана прямо, а не на ветер стреляно для нарочной траты.

3. Ежели в обеих вышеописанных нуждах никакой мели близко не случится, где б корабль простреля, можно на мель опустить».

Артикул 73 гласил: «Буде же офицеры, матросы и солдаты без всякой причины допустят командира своего корабль сдать, или из линии боевой уйти без всякой причины, и ему от того не отсоветуют, или в том его не удержат, тогда офицеры казнены будут смертию, а прочие с жеребья десятый повешены».

Так что наказание и командиру «Рафаила», и офицерам с матросами грозило самое жестокое. Отправляя Николаю I постановление комиссии, адмирал Грейг от себя приписал, что «пленение “Рафаила” возбудило во всех служащих в Черноморском флоте сильное негодование и, вместе с тем, непоколебимую решимость смыть бесславие, этим несчастным событием флоту нанесенное, и что все, и каждый, имеют одно желание, чтобы неприятельский флот вышел в море и обстоятельства позволили нам с ним встретиться».

Однако Грейга со Стройниковым связывали не только служебные отношения. Дело в том, что командир «Рафаила» принадлежал к ближайшему окружению супруги Грейга Юлии, фактически руководившей многими делами Черноморского флота. Поэтому Грейг принимает решение попытаться обелить своего любимца. В письме императору он пишет: «Представляя на Высочайшее усмотрение рапорты Стройникова, Киселева и Полякова… ежели донесения эти и подтверждают, что фрегат взят без малейшего сопротивления, по крайней мере, приятно видеть, что он сдался, быв окружен совершенно Турецким флотом и когда стихнувший ветер отнял средства уйти от неприятеля; показание командира, что многие из нижних чинов не могли быть при своих местах по причине качки, заслуживает внимания потому, что в числе 216 человек, состоявших на фрегате, было 129 рекрутов».

В заключение рапорта Грейг писал: «Осмеливаюсь всеподданнейше доложить, что весьма много есть примеров, где английские и французские суда сдавались без боя превосходному против них неприятелю и командиры их были оправданы, и если этого нельзя отнести к экипажу фрегата “Рафаил”, как не исполнившему предписанного законом, за всем тем, никакая морская держава не может считать сдачу его бесчестием для русского флота потому, что командиры судов их, следуя законам своего отечества, не только в положении, подобном нашему фрегату, но и при несравненно меньшем превосходстве неприятеля, могли бы сдаться без обороны».

Однако из Петербурга следует окрик. Николай I не просто возмущен, а взбешен происшествием на Черноморском флоте. Поняв, что спасти Стройникова ему уже не удастся, зато он может лишиться доверия императора, адмирал Грейг сразу же меняет мнение на противоположное: «Стройникова казнить смертию…»

Вскоре после подписания мира между Петербургом и Константинополем Казарский доставляет в Николаев офицеров и команду «Рафаила». Сразу же начинается следствие, а затем и суд. Однако незадолго до начала процесса происходит неожиданное – уходит из жизни один из главных фигурантов дела. Официально было объявлено, что капитан-лейтенант Киселев умер в Сизополе до начала военного суда. По слухам, он не умер, а сам свел счеты с жизнью, понимая, что впереди у него пустота…

Из приговора военного суда: «Капитана 2-го ранга Стройникова за отступление от данной ему инструкции взятием курса вместо Трапезонда на Амасеру, что подвергло его встрече с неприятельским флотом; за несообразное с законами собирание консилиума, причем нерешительностью своею вовлек в такую же нерешительность и всех подчиненных ему офицеров, а паче молодых и неопытных; за неправильное донесение о сопротивлении нижних чинов и, что многие из них по причине качки не находились при своих местах и наконец, за сдачу фрегата без боя – казнить смертию. Офицеров за невоспрепятствование, по содержанию артикула 73, сдаче фрегата – казнить смертию. Нижних чинов, за исключением находившихся в крюйт-камерах, трюме и на кубрике, за неприятие мер, по силе того же артикула – казнить смертию по жребию десятого».

Адмирал Грейг имел на сей счет свое мнение: «Стройникова казнить смертию. Лейтенанта Броуна, как бывшего в болезненном состоянии и не имевшего бодрости духа, подобно здоровому, подвергнуть аресту с содержанием на гауптвахте. Унтер-лейтенанта Панкевича, хотя не употребившего никаких мер к исполнению закона, но предлагавшего защищать фрегат, содержать арестованным в продолжение года на гауптвахте. Мичмана Вердемана, находившегося в крюйт-камере, шкиперского помощника Цыганкова и лекаря Дорогоневского оставить свободными от наказания. Наконец, всех прочих офицеров разжаловать в рядовые с лишением дворянского достоинства».

Относительно нижних чинов мнение Грейга было следующим: «Принимая с одной стороны во внимание совершенную готовность их к защите, а с другой, привычку к слепому, почти, повиновению своим начальникам, что составляет главное достоинство дисциплины, и, чувствуя, сколь затруднительно должно быть для нижних чинов в критических обстоятельствах видеть и различить ту черту, за пределами которой они освобождаются от повиновения начальникам и делаются распорядителями их; равномерно, соображая о крайнем затруднении, в котором бы находились нижние чины, приняв на себя власть, действовать без начальства, нахожу требуемое законом (артикул 73) воспрепятствование со стороны нижних чинов сдаче фрегата, против желания начальников их, невозможным к исполнению».

Получив решение военного суда с приложением «особого» мнения адмирала Грейга, император Николай повелел: «Лейтенанта Броуна, мичмана Вердемана, лекаря Дорогоневского, шкиперского помощника Цыганкова и всех нижних чинов – простить. Стройникова, лишив чинов, орденов и дворянского достоинства, сослать в Бобруйск в арестантские роты; прочих офицеров разжаловать в рядовые до выслуги».

В ходе расследования в деле «Рафаила» вскрылась и еще одна гнусность, причем такая, равной которой в истории нашего флота уж точно не было. Авторами ее были два негодяя – командир фрегата и его старший офицер. Именно они фактически составили заговор по сдаче судна, это они давили на офицеров, не стесняясь прямых угроз, и это они, наконец, обвинили виновными в сдаче «Рафаила» своих матросов. Что ж, порой действительно бывало так, что команда выходила из повиновения своих офицеров. Так, в 1787 году после тяжелейшего поединка со всем турецким флотом и посадки на мель команда плавбатареи № 2 вышла из повиновения капитана 2-го ранга Веревкина и отказалась рубить днище. Но тогда был тяжелейший многочасовый бой, полностью расстрелянный боезапас и огромные потери. В деле же «Рафаила» не было ни того ни другого. При этом, к чести Веревкина, он нисколько не обвинял своих матросов, взяв всю вину за случившееся на себя.

По версии Стройникова, именно матросы, фактически выйдя из повиновения, заявили, что не желают взрывать фрегат, а предпочитают сдачу в плен, а потому у него просто не оставалось выбора… Ну а как же все обстояло на самом деле?

Отметим, что, несмотря на то что в команде «Рафаила» было много рекрутов, в целом она была весьма опытная. Чтобы понять это, достаточно еще раз посмотреть боевые дела фрегата в 1828—1829 годах: непрерывные крейсерства и походы, бомбардировки крепостей и высадки десантов. Поэтому даже рекруты, прибывшие на фрегат к моменту его вступления в боевой строй, на самом деле к маю 1829 года уже имели немалый боевой опыт. Да и к качке команда уже попривыкла, а потому утверждение, что матросы валялись в беспамятстве и не желали ничего делать, – очередная напраслина на матросов организаторами сдачи. Во время суда матросы «Рафаила» дали показания, которые полностью изобличали командира и старшего офицера в обмане.

На выходе из Сизополя вместо прямого курса, соответствующего цели назначения, взято было направление на Амасеру. удалявшее фрегат от прямого пути, приближавшее его, без всякой необходимости, к анатолийскому берегу и бывшее причиною встречи с турецким флотом.

Взаимное положение фрегата и турецкого флота с того времени, как он был усмотрен, до самой сдачи; составление совета, на котором положено было сражаться до последней возможности и потом взорвать фрегат; отправление парламентеров; прибытие турецких чиновников, и последовавшее по их предложению оставление командиром и офицерами фрегата – все это происходило точно так, как описано в приведенном выше рапорте Стройникова.

Показание Стройникова, что нижние чины, узнав о намерении офицеров взорвать фрегат, объявили, что сжечь его не допустят, опровергнуто единогласно офицерами, которые объявили, что никакого сопротивления, ниже воспрепятствования, ни от кого из нижних чинов не слыхали, никакой перемены в их лицах не заметили и полагают, что постановление совета им было неизвестно.

Показание Стройникова, что из числа нижних чинов было много страдавших качкою, также опровергнуто единогласно; по объяснению нижних чинов, все люди были на своих местах в готовности действовать.

Перед отправлением парламентеров на турецкий адмиральский корабль офицеры были вновь созваны командиром на совет. Объяснив им о безнадежном положении фрегата, а также о несогласии команды на сожжение его, о чем донесено ему, Стройнико-ву, капитан-лейтенантом Киселевым, командир фрегата объявил за сим, что хотя сам он готов не щадить жизни, но для спасения 300 человек, составлявших экипаж фрегата, полагает вступить с турками в переговоры насчет сдачи, с тем чтобы команда в непродолжительном времени была возвращена в Россию. На это предложение изъявили согласие все приглашенные на совет офицеры, исключая унтер-офицера Пэнкевича, который полагал не отдавать фрегата без боя, но мнение этого офицера не было никем поддержано. По отправлении парламентеров по приказанию Стройникова были спущены на фрегате флаг, пойс и вымпел и отданы фалы у марселей и брамселей.

Наконец, объяснение, данное шкиперским помощником 14-го класса Цыганковым, подтвержденное вполне нижними чинами и некоторыми офицерами, открывает положительно, каким образом был доведен фрегат до сдачи. Объяснение это заключалось в следующем: когда фрегат был окружен неприятелем, тогда ему, Цыганкову, поручено было собрать на баке унтер-офицеров и старослужащих матросов; по исполнении им этого приказания капитан-лейтенант Киселев, придя на бак, говорил собранным тут нижним чинам: «Ребята, видите ли, мы со всех сторон атакованы, что мы должны делать?» Тогда некоторые из команды отвечали: «Власть ваша, что хотите, то и делайте, мы на все готовы, хоть сейчас откроем огонь». Потом Киселев начал опять: «Мы и сами согласны защищаться до последней капли крови и потом, сблизившись с неприятельским кораблем, взорвать фрегат». На это боцман Иванов, квартирмейстер Бирючек и некоторые из нижних чинов отвечали: «Да для чего же взрывать фрегат, мы еще ничего не видим; лучше открыть огонь, посмотрим, что будет, может статься, и уйдем от неприятеля; мы будем стараться до конца своей жизни». Тогда Киселев говорил в третий раз: «Никак нельзя с ним сражаться по причине штиля и большого волнения, мы находимся под ветром, он нас с первых выстрелов потопит, мы же ему никакого вреда сделать не можем». После этого действительно некоторые из унтер-офицеров и матросов взрывать фрегат не соглашались, говоря: «Лучше начнем палить, а после, что Бог даст, то и будет», другие же отвечали Киселеву: «Вы командиры, власть ваша, делайте, что хотите». Слыша все это, Цыганков осмелился с своей стороны сказать: «Неужели вы думаете сдаться без одного выстрела, на что это будет похоже?» На что Киселев отвечал грубо: «Не ваше дело об этом рассуждать, есть старше вас». Унтер-офицер Панкевич показал, между прочим, что капитан-лейтенант Киселев после разговора с нижними чинами на баке, возвращаясь оттуда, объявил командиру и офицерам, что команда взорвать фрегат допустить не хочет, а потому драться будет совершенно бесполезно: сколько ни дерись, все же быть в руках неприятеля; что, начавши бой, не сделаем ничего, а только ожесточим турок. Лейтенант, находившийся у управления парусами, объяснил, что Киселев приказывал ему, еще прежде отправления парламентеров, спустил флаг и отдать фалы, но он отвечал, что не сделает этого без личного приказания командира фрегата.

Комментарии, как говорят, в данном случае излишни… Если у кого-то и были какие-то сомнения в трусости командира фрегата и его старшего офицера, то после опроса матросов все стало на свои места, причем обнаружились не только трусость Стройникова и Киселева, но их обман и подлость. Жалкие уверения Стройникова, что он передоверился своему старшему офицеру, который сообщил ему о нежелании команды взрывать фрегат, то перед нами лишь жалкие потуги обмана. Фрегат не настолько уж огромный, чтобы командир сам не мог узнать мнение своих матросов, а удовлетворился докладом старшего офицера. Не на Луне же был в тот момент Стройников! Понятно, что командир «Рафаила» услышал от Киселева то, что хотел услышать. Этим была соблюдена формальность для будущего отчета начальству и некое оправдание перед офицерами фрегата. Сразу же после этого Стройников лихорадочно приступил к сдаче в плен, хотя времени и для личного общения с командой, и для приготовления судна к бою у него имелось в избытке.

Из воспоминаний вице-адмирала В.И. Мелихова: «Не входя в подробное рассмотрение обстоятельств, сопровождавших потерю фрегата “Рафаил”, и уже подвергшихся окончательному суду, мы считаем, однако ж, не излишним присовокупить, что в этом несчастном событии нет ничего, что могло бы послужить к укоризне кого-либо, кроме главнейших участников сдачи. При отправлении к Трапезонду фрегата “Рафаил” не было ничего решительно, что могло бы возбудить сомнение за безопасность его в пути, а долговременная, ничем до тех пор не опороченная служба офицера, командовавшего фрегатом, представляла ручательство в том, что, будучи поставлен вне непосредственного на него влияния главного командира, он найдет в самом себе довольно твердости и благоразумия, чтобы удовлетворительным образом исполнить возложенное на него поручение. Не раз предприятия великих полководцев не удавались от неточности в исполнении подчиненными данных инструкций, или от неожиданных ошибок со стороны лиц, которым доверялись отдельные команды, но, в таком случае, несчастье, более или менее заслуженное, постигшее начальника отдельного отряда, не в состоянии помрачить славы… ни главного вождя, ни войска».

Безусловно, «Рафаил» действительно был в крайне тяжелом положении. Уйти от турок было практически невозможно. Однако все было не столь трагично, как описывал Стройников. На момент сдачи фрегат еще не был атакован, и прошло бы около часа, а может, и больше, пока «Рафаил» сблизился бы с ближайшими турецкими судами. За это время вполне мог снова задуть ветер.

Тогда у «Рафаила» сразу же появилась бы реальная надежда на спасение, так как турки при северных и восточных ветрах вряд ли решились далеко уйти от Босфора вблизи от Сизополя, где находился весь наш Черноморский флот. Наконец, даже если бы при северном ветре «Рафаил» был прижат турками к Босфору, все равно оставалась надежда на прорыв через Босфор и Дарданеллы в Эгейское море. Незадолго до истории с «Рафаилом» в Константинополь с депешами под парламентским флагом ходил наш бриг «Орфей». При этом наших моряков поразило то, что при входе в Босфор «Орфей» не встретил ни одного турецкого дозорного судна. Никто даже не пытался остановить российский бриг. Об этом знали все командиры судов Черноморского флота, так как приказом Грейга вариант прорыва через Босфор и Дарданеллы предлагался командирам судов, прижатых ветром к Босфору.

«Рафаил» был отличным ходоком, а потому не было оснований полагать, что все турецкие суда имели столь же хороший ход и могли догнать уходящий в отрыв «Рафаил». По всей вероятности, наш фрегат был бы атакован судами турецкого авангарда. И здесь могла сказаться куда более качественная подготовка команды российского фрегата, обученность работавших на мачтах и особенно артиллеристов. Пример подготовки артиллеристов «Меркурия» – тому наглядное подтверждение.

Историк пишет: «Поступая подобно Казарскому, с твердостью и хладнокровием, и Стройникову удалось бы, может статься, повредить рангоут у турецких кораблей, или же зажечь который-нибудь из них посредством брандскугелей, что могло привести неприятеля в замешательство и заставить его прекратить погоню и, во всяком случае, продлить дело до ночи, которая могла способствовать спасению. Исполни Стройников в точности свой долг и не предайся малодушию, которое имело такое гибельное влияние сперва на него самого, а потом на подчиненных ему офицеров, тогда, может статься, блистательный жребий, выпавший на долю экипажа брига “Меркурий”, был бы достоянием и экипажа фрегата “Рафаил”.

Наконец, если бы не представилось ничего благоприятного, и если бы неприятель решился во что бы то ни стало овладеть фрегатом и последний, через потерю рангоута, или значительную убыль в людях, был доведен до невозможности продолжать оборону, тогда он сдался бы с честью и с уверенностью, что вполне исполнил свою обязанность; но послать парламентеров с предложением о сдаче, находясь еще вне выстрелов неприятеля, и когда обстоятельства каждую минуту могли измениться – для такого поступка нет оправдания.

Показания офицеров и нижних чинов не оставляют сомнений в том, что сдача фрегата была следствием: во-первых, доверенности офицеров, большею частью молодых, к своему командиру и его опытности; во-вторых, малодушия последнего, дошедшего в этом случае до крайней степени, и, в-третьих, преступления старшего по нем офицера, который, доказывая нижним чинам невозможность защищаться и необходимость сдачи, и получая ответы, обнаруживающие безусловную готовность их сражаться до последней крайности, донес командиру совершенно противное».

В современной историографии поступок Стройникова-старшего однозначно оценивается как проявление малодушия и трусости (и по праву!), однако Владислав Крапивин в своем романе «Бронзовый мальчик» устами его героев засомневается, что причиной сдачи фрегата стала обычная трусость и желание спасти собственную шкуру. В романе автор выдвигает две гипотезы: 1. Перед лицом пятнадцати неприятельских кораблей у Стройникова случился «надлом души» и он осознал бессмысленность подобной гибели. 2. Несмотря на решение, принятое офицерами, учитывая безнадежность ситуации, корабль был сдан ради спасения жизней более чем двух сотен матросов.

Один из героев романа Крапивина, некий Корнеич, так говорит о поступке Стройникова: «Стройников ужаснулся (I), когда понял, что своим приказом к бою он просто-напросто убьет две с лишним сотни человек. Причем это ради одной идеи (!), потому что на исход войны тот бой, конечно, никак не влиял… Стройников не за себя испугался… Ведь после плена матросы могли вернуться, служить дальше, потом прийти в свои деревни, жить, землю пахать, детей растить… А он всё это должен был зачеркнуть одной командой… Конечно, высокая доблесть – взорвать себя, не сдаться врагу. Но мне кажется, Стройников счел, что есть еще более высокая доблесть. Пожертвовать своим именем, честью, шпагой, свободой, чтобы спасти других».

Рассуждать так, как рассуждает В. Крапивин, может только человек весьма далекий от военной службы, а тем более от военно-морского флота. Боевой корабль – это не санитарная повозка, и люди идут в бой, чтобы не прикидывать, выгоднее им в данном случае сдаться сразу или чуть погодя, а для того, чтобы победить или умереть.

Помимо этого надо знать и реалии сражений военно-морских флотов в парусную эпоху. Дело в том, что, так как корабли были деревянные и обладали большой плавучестью, то даже при больших преступлениях тонули они редко. Поэтому когда корабль (или судно) был разбит вдрызг, но все еще держался на плаву, а команда уже понесла большие потери, то принять почетную капитуляцию не считалось зазорным. Наоборот, такая капитуляция считалась очень почетной, как для проигравших, так и для победителей. Есть тому примеры и в российском флоте. Линейный корабль «Владислав» (командир капитан 1-го ранга Берх), потеряв в Гогландском сражении треть команды и оказавшись снесенным в середину шведского флота, после упорного сопротивления, расстреляв весь свой боезапас, был вынужден во имя еще остававшихся в живых спустить флаг. Однако Берху ТАКУЮ сдачу никто никогда не ставил в вину. Наоборот, они заслужили Георгиевские кресты и были весьма уважаемы как начальством, так и сослуживцами. Так что мешало поступить Стройникову именно так? Начать бой, драться столько, сколько хватит сил, а там уж как придется. Отметим, что из двухсот членов экипажа «Рафаила» в живых к моменту освобождения из турецкого плена осталось всего семьдесят. Так что на самом деле Стройников никого не спас, а наоборот, опозорил. Погибнув в бою, а не в турецких тюрьмах, матросы по крайней мере остались бы не только героями в памяти потомков, но реально обеспечили свои семьи неплохими пенсиями. А так, кто теперь помянет их хотя бы добрым словом (хотя, как мы теперь знаем, матросы были ни в чем не виноваты), как и их струсившего командира!

* * *

Более позорного дела, чем сдача «Рафаила», в истории Черноморского флота не было, однако двадцатью годами ранее имело место событие, которое едва не привело к столь же позорному финалу. Это история с фрегатом «Назарет», который во время предыдущей Русско-турецкой войны в октябре 1809 года попал почти в такое же положение, как и «Рафаил». О фрегате «Назарет» у нас писать как-то не принято. Историков понять можно, обошлось, и ладно…

4 октября 1809 года на 36-пушечном «Назарете», бывшем в плавании недалеко от Варны, обнаружили, что фрегат оказался на близком расстоянии от турецкого флота. Согласно рапорту командира фрегата, лейтенант Ланге, понимая, что избежать неравного боя почти невозможно, собрал офицеров на военный совет. Те согласились с его решением прорываться мимо турецкой эскадры, затем спуститься к Каварне, чтобы там выбросить «Назарет» на берег, свезти команду на берег, а фрегат сжечь. Если же во время прорыва будут получены повреждения в рангоуте и нельзя будет достичь берега, то он, Ланге, решил поджечь фрегат, а самим спасаться по способности. Решение командира и офицеров было сообщено команде, которая его одобрила.

После этого были проведены все приготовления к бою. Далее события развивались по сценарию, достаточно схожему с «меркурьевским». Первым с «Назаретом» с подветра сблизился флагманский турецкий 100-пушечный турецкий корабль, открывший огонь с предельной дистанции. Стреляли турки довольно точно, и скоро одно из тяжелых ядер пробило корпус фрегата, от чего образовалась течь по 8 дюймов в час. Почти одновременно еще один 74-пушечный линейный корабль подошел к фрегату, также сблизился и открыл огонь. Однако линейный корабль маневрировал столь неудачно, что едва не протаранил свой же флагман, и тот вынужден был отойти от «Назарета». Турецкий адмирал пытался сманеврировать, но выйти на ветер так и не смог.

Это позволило «Назарету» проскочить мимо обоих турецких кораблей. Но на пересечку ему уже спешил неприятельский фрегат. Так как встречи с ним избежать было уже невозможно, «Назарет» подошел к нему на пистолетный выстрел и дал залп брандскугелей. Турецкий фрегат отвернул на SW и больше не приближался. Во время прорыва ядра повредили на «Назарете» такелаж и порвали крюсель. Впрочем, повреждения были вскоре исправлены, и фрегат пошел в отрыв к Каварне. Идя правым галсом при бейдевинде SSO ветре, «Назарет» в 16 часов прошел в 8 милях мыс Калиакрия, и к вечеру турецкий флот уже не был виден. 5 октября при SSO ветре «Назарет» направился к Крыму и у Феодосии присоединился к своему отряду.

Казалось бы, поведение и командира, и команды вполне геройское и заслуживающее самых высоких наград. А потому совершенно непонятно, почему вскоре после возвращения «Назарета» в Севастополь его командир был отстранен от должности, отдан под суд, по итогам которого разжалован в матросы. Но почему? Неужели назначенный всего два месяца назад командующим Черноморским флотом вице-адмирал Языков, а вместе с ним и судьи, совершенно не понимали, что творят.

В «Краткой истории» Ф. Веселаго говорится, что «в донесении командира фрегата “Назарет” лейтенанта Ланге этот случай представлен таким подвигом, каким впоследствии прославился “Меркурий”; на самом же деле раскрытые следствием подробности этого случая доказали растерянность командира и готовность его сдаться неприятелю, отсутствие на фрегате должной дисциплины, ссоры и интриги, бывшие между Ланге, начальником отряда Стули и также между офицерами фрегата. После разбора дела генерал-аудитор присудил командира и четырех офицеров разжаловать в матросы, но впоследствии офицеры были помилованы и разжалован только один командир».

Как оказалось на самом деле, свой рапорт Ланге, мягко говоря, приукрасил. В реальности все обстояло несколько иначе. То, что Ланге оказался посреди турецкого флота, произошло исключительно по его вине. Он не разобрал сигнала начальника отряда о повороте, а затем, отделившись от остальных наших судов, даже не сделал попытки с ними соединиться. Опрос же офицеров, да и матросов, показал, что командир фрегата на самом деле пребывал в полной прострации и готов был сдать фрегат туркам, если бы не решительное выступление остальных офицеров. Оказалось, что и отделился от отряда Ланге вовсе не случайно. Сигнал о повороте он прекрасно видел и не выполнил сознательно. Причиной своеволия стала его ссора с командиром отряда. Не лучше была и ситуация на «Назарете», так как командир постоянно стравливал офицеров между собой, поощрял ссоры и интриги. То, что «Назарету» удалось вырваться из турецкой ловушки, можно считать просто счастливой случайностью.

История с «Назаретом» позволяет сделать несколько важных выводов. Во-первых, все командирские рапорты тщательно изучались командованием флота на предмет их правдивости. Во-вторых, помимо рапорта производился опрос офицеров, а может, и матросов, на предмет соответствия происходивших на борту событий рапорту командира. В-третьих, даже счастливое стечение обстоятельств не могло спасти командира судна от наказания, если он не исполнил своего долга, как того требовал Морской устав.

История с «Назаретом» показывает, что если даже командиру «Рафаила» удалось бы улизнуть от турок, то за свои необдуманные действия он все равно понес бы наказание. История с «Назаретом» показывает и то, что рапорт Казарского проверялся и изучался самым тщательным образом и о подвиге «Меркурия» было доложено наверх лишь после того, как стало ясно, что подвиг действительно имел место.

В деле «Назарета» много темных мест. Во-первых, весьма интересна личность самого командира. То, что он командовал линейным фрегатом в чине лейтенанта, говорит или о его выдающихся качествах как моряка, или же о том, что у Ланге были высокие покровители. О морских качествах командира «Назарета» нам говорить сложно. С одной стороны, судя по рапорту самого командира, действовал он весьма грамотно и умело. С другой стороны, обвинения его в трусости своими же офицерами говорит об обратном. Чему верить? Приговору суда? Все это так, но ведь и суды иногда ошибаются. О возможных покровителях. Возможно, что совсем не случайно история с разжалованием Ланге произошла в момент, когда Черноморский флот оставил бывший командующий де Траверсе, а его дела принял вице-адмирал Языков. Мог ли Языков и его окружение свести счеты с любимцем предыдущего командующего? Вряд ли! Дело в том, что де Траверсе, хоть и выехал в Петербург принимать дела морского министра, но официально все еще считался Главным командиром Черноморского флота и портов. Языков же только временно исполнял его обязанности. Да и небезопасное это дело – разжаловать любимца морского министра, если на то не было серьезных оснований. Что касается меня, то я склоняюсь к мнению, что де Траверсе на самом деле в известной степени протежировал своему земляку, который не отличался ни особыми знаниями, ни храбростью, а кроме этого, как человек, был неуживчивым и склочным. Оказавшись в критической ситуации, Ланге действительно растерялся и вел себя неподобающим образом. К этому присовокупилась ненависть к командиру офицеров фрегата, которые в своих обвинениях выступили против него единым фронтом. Случай на флоте, прямо скажем, не частый. Тяжелый характер Ланге был хорошо известен на всем Черноморском флоте, шила в мешке не утаишь. Поэтому во время судебного процесса ему припомнили всё – и невыполнения приказа старшего начальника, и растерянность в бою, и интриги между офицерами. Что касается маркиза де Траверсе, то он, как известно, был опытным царедворцем, а потому, получив бумаги на своего бывшего любимца, понял, что ввязываться в это дело ему не стоит. Скандал очень громкий: против Ланге в едином строю выступили все офицеры Черноморского флота, а он еще толком не назначен морским министром. Стоит ли в такой ситуации рисковать своей репутацией, спасая какого-то лейтенанта? Впрочем, это лишь мое мнение, и ситуация могла в реальности быть несколько иной.

* * *

… Любимец адмирала Грейга командир «Рафаила» Стройников и командир «Меркурия» трудяга Казарский. Еще совсем недавно они были если не друзьями, то приятелями и одновременно соперниками. Теперь же все обстояло иначе. Совершенное Стройниковым преступление было настолько чудовищно для российского флота, что тут уж не мог помочь ни Грейг, ни его жена. Да они, скорее всего, и не пытались особо что-то делать, ибо всем было совершенно ясно, что со Стройниковым покончено навсегда и любая попытка заступиться за него вызовет лишь дополнительный гнев императора. Теперь между Казарским и Стройниковым в служебном положении была пропасть. Казарский стал настоящим национальным героем России, а Стройников, как человек, опозоривший Андреевский флаг, был обречен на жалкое существование, презрение современников и забвение потомков.