Текст книги "Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира. Книга I"

Автор книги: Владимир Карпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Истребление командиров, политработников

В свое время, сокращая расходы на армию и выкраивая деньги на восстановление хозяйства, Ленин говорил в докладе на VIII съезде Советов:

«Мы рассчитываем, что громадный опыт, который за время войны приобрела Красная Армия и ее руководители, поможет нам улучшить теперь ее качества. И мы добьемся того, что при сокращении армии мы сохраним такое основное ядро ее, которое не будет возлагать непомерной тяжести на республику в смысле содержания, И в то же время при уменьшенном количестве армии мы лучше, чем прежде, обеспечим возможность в случае нужды снова поставить на ноги и мобилизовать еще большую военную силу»[4]4
  Ленин В И. Поли. собр. соч. Т. 42. С. 130-131.


[Закрыть].

Сокращение военных расходов было вынужденной мерой, и практическое ее осуществление привело к тому, что, по словам Фрунзе, «собственно боевых элементов армии» оставалось очень мало. Фрунзе подчеркивал (это было сказано им в 1925 году):

«При таком положении ясно, настоящей армии в истинном смысле этого слова… у нас нет. У нас есть только кадры, только остов будущей армии».

И вот этот действительно остов, состоявший из грамотных, хорошо подготовленных командиров, способных принять на себя развертывание армии на случай войны, почти весь этот остов в период Сталинских репрессий был уничтожен. Более 40 тысяч командиров, от маршалов до командиров полков и ниже, в течение трех лет, 1937-1939 годы, были репрессированы, и большинство из них было расстреляно. Почти все командиры старшего и высшего командного состава имели опыт первой мировой и гражданской войн.

7 июня 1937 года, еще до того, как прошел процесс Тухачевского и других, Ворошилов издал приказ НКО № 072. В нем сообщалось, что с 1 по 4 июня 1937 года в присутствии членов правительства состоялся Военный совет при Народном комиссариате обороны СССР. На заседании Военного совета был заслушан и обсужден доклад Ворошилова о раскрытой НКВД «предательской, контрреволюционной, военно-фашистской организации, которая, будучи строго законспирированной, долгое время существовала и проводила подлую подрывную вредительскую и шпионскую работу в Красной Армии». Дальше Ворошилов называл фамилии всех тех, которым еще только предстояло предстать перед судом. В конце приказа говорилось: «Нет уверенности в том, что все заговорщики выявлены».

21 июня 1937 года, после того как состоялся процесс, был издан совместный приказ НКО и НКВД № 082 «Об освобождении от ответственности военнослужащих участников контрреволюционных и вредительских фашистских организаций, раскаявшихся в своих преступлениях, добровольно явившихся и без утайки рассказавших обо всем ими совершенном и своих сообщниках». Этот приказ был доведен до всего личного состава армии и флота Напомню также, что Сталин в своих неоднократных выступлениях в 1937 году перед многими аудиториями требовал до конца выкорчевать «врагов народа», «сигнализировать» об их действиях. Само собой разумеется, что после таких приказов и призывов пошел поток доносов, писем, анонимок, которые в НКВД принимали без всякой проверки. Начались повальные аресты.

Военные при службе в частях и при перемещениях из округа в округ, из соединения в соединение всегда получали соответствующие аттестации Эти аттестации давались и подписывались старшими военачальниками. И вот как только этот старший военачальник попадал в тюрьму, то его добрые слова, написанные в аттестации по адресу того или иного подчиненного, воспринимались как похвала «врага народа». Теперь очень легко было приписать любому из командиров связь с «врагом народа», что и делали работники НКВД.

Кроме арестов шла еще чистка армии по политическим соображениям, которой, кстати, занимались и те, кому вскоре предстояло самим стать жертвами репрессий

Так, например, начальник Управления кадров командного состава комкор Б М Фельдман, расстрелянный в июне 1937 года, докладывал в январе этого же года заместителю наркома обороны СССР Я. Б. Гамарнику (застрелившемуся через несколько месяцев) проект документа «О введении условного шифра „О. У“ („Особый учет“. – В. К.) в отношении лиц начсостава, увольняемых по политико-моральным причинам». Если на приказе об увольнении командира из армии стоял этот секретный шифр, такие лица брались «на особый учет с тем, чтобы не приписывать их к войсковым частям, не зачислять в переменный состав территориальных частей, не призывать в РККА по отдельным заданиям и нарядам и не направлять в войска в начальный период войны». С таким шифром были уволены из армии тысячи командиров, и почти все они сразу же по прибытии на место жительства арестовывались, как только местные органы НКВД видели на их документах шифр «О. У.»; он, собственно, был сигналом для ареста.

В конце декабря 1937 года по указанию Ворошилова из округов были затребованы списки на всех немцев, латышей, поляков, эстонцев, литовцев, финнов, корейцев, китайцев и лиц других национальностей, не входивших тогда в Советский Союз. Кроме того, в этом приказе говорилось: «Выявить всех родившихся, проживавших или имеющих родственников в Германии, Польше и других иностранных государствах и наличие связи с ними».

Списки такие были получены, и все эти командиры вне зависимости от их честности, опыта работы, партийности, участия в гражданской войне, отличий по защите Родины были уволены из Красной Армии. И кроме того, по приказанию Ворошилова списки этих уволенных в запас командиров направлялись в НКВД. Нетрудно догадаться об их дальнейшей судьбе.

Одним из уволенных по этому приказу был комдив Сердич Данило Федорович, которого высоко ценил и любил Жуков. Сердич командовал дивизией, в годы гражданской войны он проявил себя исключительно храбрым человеком, был награжден двумя орденами Красного Знамени и Почетным оружием. В дни Октябрьской революции он командовал сводным отрядом Красной гвардии в Петрограде и был одним из активнейших участников революции. Член партии с 1918 года, рабочий. это был прекрасный во всех отношениях человек. Но по национальности он был серб, и этого оказалось достаточно, чтобы под общую метелку его уволили. Ну а как только он с этим злополучным шифром «О У « вышел из рядов армии, его тут же арестовали и расстреляли.

Назначенный в январе 1937 года начальником Политического управления Красной Армии Л. З Мехлис был особо доверенный человек Сталина, он работал у него помощником и убедил «хозяина» в своей беспредельной преданности. Мехлис был человек энергичный, предельно самоуверенный и грубый. Он создал в Красной Армии обстановку сплошного недоверия. Мехлис произвел буквально опустошение в округах, частях да и в центральном аппарате Наркомата обороны. Ему по установленному им графику шли доклады о чистке в армии.

Вот только одно из многих донесений, которые направлялись Мехлису. Комиссар одной механизированной бригады докладывал ему, что только за июнь – июль месяцы 1938 года в бригаде было разоблачено и арестовано 13 врагов народа, «оказавшихся шпионами разных государств». И далее: «представлено на увольнение, как не внушающих политического доверия, только одних „зарубежников“ и связанных с зарубежьем 52 человека». «Не внушали доверия» – один потому, что был близок с Уборевичем, другой – потому, что поляк по национальности, третий – потому, что у него жена полька. У человек сорока начсостава – беспартийных, а также коммунистов – родственники его или жены оказались арестованными, «некоторые из них замкнулись, перестали быть активными» – они, естественно, тоже уже не внушают политического доверия. И это только в одной бригаде! По одному этому письму нетрудно представить, какая обстановка сложилась в тот период во многих частях, соединениях и штабах.

В Академии Генерального штаба в 1937 году были арестованы крупнейшие ученые, создатели военных трудов, в том числе и военно-исторических, – Верховский, Вакулич, Свечин, Алкснис, Баторский, Алафузо, Малевский, Жигур, Михайлов, Циффер и другие. Такие же повальные аресты были учинены и в других академиях и воинских частях. Арестованы и расстреляны почти все командующие военными округами.

Генерал Тодорский, сам просидевший много лет в тюрьмах и лагерях, а после освобождения принимавший участие в работе комиссии по пересмотру в реабилитации многих военачальников, сделал страшные подсчеты. Эта таблица опубликована много раз, но я привожу ее, учитывая достоверность этих данных.

В Красной Армии перед войной было репрессировано:

– пять Маршалов Советского Союза – трое (Тухачевский, Егоров, Блюхер);

– два армейских комиссара первого ранга – оба;

– два флагмана флота 1 ранга – оба;

– два флагмана флота 2 ранга – оба;

– шесть флагманов 1 ранга – все шестеро;

– пятнадцать флагманов 2 ранга – девять;

– четыре командарма 1 ранга – два;

– двенадцать командармов 2 ранга – двенадцать;

– пятнадцать комиссаров 2 ранга – пятнадцать;

– 67 командиров корпусов – шестьдесят;

– 28 корпусных комиссаров – двадцать пять;

– 199 командиров дивизий – 136;

– 97 дивизионных комиссаров – 79;

– 397 командиров бригад – 221;

– 36 бригадных комиссаров – 34.

Я очень советую перечитать воспоминания генерала А. В. Горбатова, опубликованные в свое время А. Твардовским в «Новом мире». Заместитель (в 1937 году) командира корпуса, которым командовал Жуков, А. В. Горбатов входит одной единицей в числа, приведенные в таблице Тодорского. А когда прочтете, каким издевательствам и истязаниям он подвергался, как умудрился выстоять и как он, чудом освобожденный, потом замечательно руководил войсками в крупнейших операциях на Курской дуге, при форсировании Днепра, был – после Берзарина – комендантом Берлина, еще раз вернитесь к этой потрясающей статистике, перечитайте ее медленно, помня, что каждый, из кого сложились эти цифры, прошел такие же пытки, а может быть, и более тяжкие, и понимая при этом, сколько таких же замечательных людей погибло в сталинских застенках… Погибли самые опытные, талантливые и преданные Родине защитники, которые в годы войны принесли бы огромную пользу.

Горбатов в своих мемуарах пишет, что, когда грянула война, его «до пота прошибли прежние опасения: как же мы будем воевать, лишившись стольких опытных командиров еще до войны? Это, несомненно, была по меньшей мере одна из главных причин наших неудач, хотя о ней не говорили или представляли дело так, будто 1937-1938 годы, очистив армию от „изменников“, увеличили ее мощь».

Как «увеличилась» ее мощь, можно судить и по уже приведенным фактам и цифрам, и по тем, о которых я скажу дальше.

Так, на сборах командиров полков, проведенных летом 1940 года, из 225 командиров полков ни один не имел академического образования, только 25 окончили военные училища и 200 – курсы младших лейтенантов! В 1940-м, предвоенном году более 70 процентов командиров полков, 60 процентов военных комиссаров и начальников политотделов соединений работали в этих должностях около года. Значит, все их предшественники (а порой не по одному на этих должностях) были репрессированы.

Всего в 1937 и 1938 годах из армии и военно-морского флота было уволено около 44 тысяч человек командно-начальствующего состава, в том числе более 35 тысяч из сухопутных войск, около трех тысяч из военно-морского флота и более 5 тысяч из ВВС. Почти весь высший и старший командный состав и политические работники этого уровня были после ареста расстреляны, а многие умерли в заключении.

Шли такие повальные аресты, что в одном ид документов, написанных после XX съезда партии, сказано «Точных данных о количестве арестованных в 1937 1938 гг. в вооруженных силах не найдено».

Репрессии приобретали такие гигантские размеры, что Центральный Комитет уже не мог на это не реагировать В январе 1938 года был проведен Пленум по вопросу «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков» Постановление требовало прекратить огульные репрессии и тщательно разбирать каждое отдельное обвинение, выдвинутое против члена партии Этим постановлением Сталин вводил в заблуждение партию и народ, делая вид, будто он не знал о массовых репрессиях, а теперь вот, узнав, восстанавливает справедливость. Многие верили этому, да и в наши дни кое-кто верит.

Однако снежный ком уже был пущен с горы, решения этого Пленума не выполнялись. Кровавая вакханалия продолжалась вплоть до последних дней Сталина, то есть до 1953 года.

Пытаясь выполнить решение январского Пленума 1938 года, начальник Управления по командному и начальственному составу РККА Е. А. Щаденко создал комиссию и поручил ей подготовить материалы о пересмотре ответов на жалобы в соответствии с решением Пленума. Так вот, в представленных ему материалах говорилось: «В настоящее время имеется: 20 тысяч совершенно не рассмотренных жалоб, 34 тысячи не разрешенных окончательно жалоб..за последние 4 месяца только в аппарат ГВП РККА поступило свыше 100 тысяч жалоб». В результате работы комиссии какая-то небольшая часть командиров была восстановлена в армии, в их числе, кстати, был комдив К. К. Рокоссовский, комдивы В. А. Юшкевич – командир 13-го стрелкового корпуса; А А. Трубников – командир 59-й стрелковой дивизии; В. Д. Цветаев – командир 57-й стрелковой дивизии, дивизионный инженер И. П. Граве – преподаватель артиллерийской академии и другие.

Только за один 1938 год на вышестоящие должности в армии – от командующих войсками округов до командиров батальонов и дивизионов – было выдвинуто 38 тысяч 702 человека Вынуждены были назначать командиров небольших звеньев сразу на очень ответственные должности Так, например, капитан Ф Н. Матыкин, бывший командир батальона, был назначен Сразу командиром стрелковой дивизии; капитан И Н. Нескубо, начальник полковой школы, назначен сразу командиром стрелковой дивизии, майору К. М Гусеву, командиру эскадрильи, присвоено звание комдива, и он сразу же был назначен командующим ВВС Белорусского военного округа; старший лейтенант И И Конец получил воинское звание полковника и был назначен зам. командующего ВВС Ленинградского военного округа, а к началу войны он уже генерал – командовал ВВС Западного фронта. В первый день войны, увидев огромные потери нашей авиации от бомбежки немцев, Копец не выдержал потрясения и застрелился.

К середине 1938 года в армии накопилось столько «временно исполняющих должности», что нарком обороны был вынужден издать приказ «О ликвидации вридства „. Этим приказом нарком разрешал утверждать в должности всех «временно исполняющих“, проработавших на этом месте не менее двух месяцев.

За 1937 1938 годы были сменены все (кроме Буденного) командующие войсками округов, 100 % заместителей командующих войсками округов и начальников штабов округов, 88,4 % командиров корпусов и 100 % их помощников и заместителей; командиров дивизий и бригад сменилось 98,5 %, командиров полков – 79 %, начальников штабов полков – 88 %, командиров батальонов и дивизионов – 87 %, состав облвоенкомов сменился на 100 %; райвоенкомов – на 99 %.

К началу войны Красная Армия и Военно-Морской Флот пришли с почти истребленным основным костяком армии, на который Ленин и Фрунзе надеялись опереться при развертывании армии в случае войны. В целом в период сталинских репрессий было истреблено высшего и старшего командного состава больше, чем мы потеряли его за все четыре года войны.

Широко известен у нас маршал Рокоссовский – яркий талант, светлый, высокоинтеллигентный ум, обаятельный и в то же время решительный и твердый военачальник. Не сомневаюсь, немало таких же было среди тысяч погибших в сталинских застенках и лагерях оклеветанных «врагов народа». Рокоссовский тоже носил зэковский бушлат; и блестящий талант полководца и внешняя, чисто человеческая его красота могли погибнуть в «лагерной пыли» или в лубянском подвале, как это случилось с Тухачевским, Уборевичем, Егоровым и десятками тысяч других, так не хватавших нам в годы войны офицеров и генералов.

Десятки тысяч. И это только военных!

1 февраля 1954 года по требованию Н. С. Хрущева была составлена для него справка о репрессированных по контрреволюционным обвинениям за период с 1921 года до 1 февраля 1954 года. Этот документ был подписан Генеральным прокурором Р. Руденко, министром внутренних дел СССР С. Кругловым и министром юстиции СССР К. Горшениным.

В справке указано: за этот период было приговорено Коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым совещанием, Военной коллегией, судами и военными трибуналами 3777380 человек, в том числе к высшей мере наказания 642 980, к содержанию в лагерях и тюрьмах на срок от 25 лет и ниже – 2 369 220 человек, к ссылке и высылке – 765180 человек Из общею числа репрессированных только 877 000 осуждены судами, военными трибуналами. Спецколлегией и Военной коллегией. Судьба остальных около 2 900 000 человек – решалась внесудебным порядком – Коллегией ОГПУ, тройками НКВД и Особым совещанием.

Существуют и другие подсчеты с еще более астрономическими цифрами. Но даже этот официальный документ вопиет:

– Только чума или холера в давние времена производили подобные опустошения в народе!

Глава, изъятая из рукописи

Читая первое издание книги Г. К Жукова «Воспоминания и размышления», я удивлялся, что Георгий Константинович, называя своих командиров – Уборевича, Сердича и многих других, говорит об их высоких командирских качествах, прекрасных отношениях с ними и на этом ставит точку. А о том, что они были расстреляны, он, прямой и смелый человек, упоминает вскользь или вообще умалчивает. Все это выглядело тем более странно, что книга была написана им уже после XX съезда КПСС – первое ее издание вышло в 1969 году, когда вроде бы не было причин для недомолвок или умолчания.

Все прояснилось, когда на моем письменном столе оказался наконец-то первый вариант воспоминаний Жукова[5]5
  В десятом издании книги Г. К. Жукова, вышедшем в 1990 году в издательстве АПН, эта глава впервые опубликована полностью. (Примеч. автора.)


[Закрыть].

Знакомясь с рукописью Георгия Константиновича, я нашел на ее полях замечания «руководящих товарищей», которые высказывали пожелания не только по поводу репрессий, но и по поводу освещения тех или иных боевых действий, оценок некоторых генералов и т. д.

Были, например, такие строгие вопросы: «Надо ли это ворошить?», «В этом нельзя кого-либо отдельно обвинять». Жуков на эти замечания писал короткие ответы, под каждым расписывался и ставил дату. Таких «перебранок» на полях рукописи много. Вот одна, характерная. Сначала приведу замечание, на которое Жуков реагировал:

«Что касается оценок действий генералов – ради бога, сведите их к минимуму.. невозможно над всеми „и“ поставить точки… Ведь все это так или иначе описано в Истории, как полной, так и краткой… Я думаю – оставлять только принципиально важное, находить мажорное (ведь было же оно) при общем бедствии, которое уже сто раз описано…».

Жуков перевернул эту страницу, на полях ему было тесно, и размашистым своим почерком ответил:

«1) Я пишу то, что было, и не стараюсь подделаться под тех, кто писал Историю.

2) Писать только мажорное – значит допускать большие погрешности против правдивости. Прилизанная и приглаженная история сослужит отрицательную роль в раскрытии хода Отечественной войны».

Жуков, как видим, сопротивлялся, а «правщики» и члены специальных «комиссий», выполняя указания «всесильных», убирали из текста целые страницы, особенно то, что касается репрессий. В этом я окончательно убедился, прочитав главу «Командование 3-м кавалерийским и 6-м казачьим корпусами». Опубликованный в книге Г. К. Жукова текст не совпадает С текстом его рукописи.

Я приведу рукописный текст с некоторыми сокращениями, и, думаю, без объяснений читателям станет ясно и отношение Жукова к сталинским репрессиям, и то, как он сам едва не стал одной из жертв этого истребительного беззакония.

Вот что писал об этом Жуков:

«1937 год в истории советского народа и Советских Вооруженных Сил занимает особое место. Этот год был тяжелым испытанием идейной крепости советского народа, идущего под знаменем марксизма-ленинизма вперед к коммунизму.

Двадцать лет существования Советской власти, двадцать лет тяжелой борьбы и славных побед, одержанных советским народом в борьбе с внутренней контрреволюцией и внешними врагами, развитие экономики и культуры, успехи, достигнутые на всех участках строительства социализма, продемонстрировали величие идей Октябрьской революции.

…Своей борьбой, своей кровью народ доказал непоколебимую преданность делу нашей ленинской партии. Однако советскому народу и партии пришлось тяжело поплатиться за беспринципную подозрительность политического руководства страны, во главе которой стоял И. В. Сталин.

В Вооруженных Силах было арестовано большинство командующих войсками округов и флотов, членов Военных советов, командиров корпусов, командиров и комиссаров соединений, частей. Шли массовые аресты и среди крупных честных работников органов государственной безопасности.

В стране создалась жуткая обстановка. Никто никому не доверял. Люди стали бояться друг друга, избегали встреч и разговоров, а если нужно было – старались говорить в присутствии третьих лиц – свидетелей. Страх породил небывалую по размерам клеветническую эпидемию. Клеветали зачастую на кристально честных людей, а иногда на своих близких друзей. И все это делалось из-за страха оказаться человеком, подозреваемым в нелояльности. И эта тяжелая обстановка продолжала накаляться.

Большинство людей от мала до велика не понимало, что происходит, почему так широко распространились среди нашего народа аресты. И не только члены партии, но и беспартийные люди с недоумением и внутренним страхом смотрели на все выше поднимающуюся волну арестов, и, конечно, никто не мог открыто высказать свое недоумение, свое неверие в то, что арестовывают действительных врагов народа и что арестованные действительно занимались какой-либо антисоветской деятельностью или состояли в контрреволюционной организации. Каждый честный советский человек, ложась спать, не мог твердо надеяться на то, что его не заберут этой ночью в тюрьму по какому-нибудь клеветническому доносу.

По существующему закону и по здравому смыслу органы должны были бы вначале разобраться в виновности того или иного лица, на которого поступила анонимка, сфабрикованная ложь или клеветническое показание арестованного, вырванное под тяжестью телесных пыток, применяемых следственным аппаратом по особо важным делам органов государственной безопасности. Но в то тяжкое время существовал другой порядок – вначале арест, а потом разбирательство дела. И я не знаю случая, чтобы невиновных людей тут же отпускали обратно домой. Нет, их держали долгие годы в тюрьмах, зачастую без дальнейшего ведения дел, как говорится, без суда и следствия.

В 1937 году был арестован как «враг народа» командир 3-го конного корпуса Данило Сердич. Что же это за «враг народа»?

Д. Сердич, по национальности серб, с первых дней существования Красной Армии встал под ее знамена и непрерывно сражался в рядах Первой Конной армии с белогвардейщиной и иностранными интервентами. Он был храбрейшим командиром, которому верили, и смело шли в бой за ним прославленные бойцы-конармейцы. Но вот и Сердича арестовали. Кто из хорошо знавших Сердича мог поверить в его виновность?

Через несколько недель после ареста комкора Сердича я был вызван в город Минск, в вагон командующего войсками округа.

Явившись в вагон, я не застал командующего войсками округа, обязанность которого в то время выполнял комкор Мулин, который месяца через два сам был арестован как «враг народа», хотя он был старым большевиком и многие годы просидел В царской тюрьме за свою революционную деятельность В вагоне меня принял только что назначенный член Военного совета округа Голиков Филипп Иванович (ныне Маршал Советского Союза)…

Задав мне ряд вопросов биографического порядка, он спросил, нет ли у меня родственников или друзей, которые арестованы. Я ответил, что не знаю, так как не держу никакой связи со своими многочисленными родственниками Что же касается близких родственников – матери и сестры, то они живут в настоящее время в деревне в Угодско-Заводском районе И работают в колхозе в деревне Стрелковка. Из знакомых и «друзей много арестованных. Голиков спросил:

– Кто именно? Я ответил:

– Хорошо знал арестованного Уборевича, комкора Сердича, комкора Вайнера, комкора Ковтюха, комкора Кутякова, комкора Косогова, комдива Бориса Верховского, комкора Грибова, комкора Рокоссовского.

– А с кем из них вы дружили? – спросил Голиков.

– Дружил с Рокоссовским и Данилой Сердичем С Рокоссовским учился в одной группе на Курсах усовершенствования командного состава кавалерии в Ленинграде и совместно работал в 7-й Самарской кавдивизии. Дружил с комкором Косоговым и комдивом Верховским при совместной работе в инспекции кавалерии. Я считал этих людей патриотами нашей Родины и честнейшими коммунистами, – ответил я.

– А сейчас вы о них такого же мнения? – глядя на меня в упор, спросил Голиков.

– Да, и сейчас.

Голиков резко встал с кресла и, побагровев, грубо сказал-

– А не опасно ли будущему комкору восхвалять врагов народа?

Я ответил, что не знаю, за что их арестовали, но думаю, что произошла какая-то ошибка Я почувствовал, что Голиков настроился по отношению ко мне на недоброжелательный тон, видимо, он не был удовлетворен моими ответами. Порывшись в своей объемистой папке, он достал бумагу и минут пять ее читал, а потом сказал.

– Вот в донесении комиссара 3-го конного корпуса Юнга сообщается, что вы бываете до грубости резким в обращении с подчиненными, командирами и политработниками и что иногда недооцениваете роль и значение политических работников Верно ли это?

– Верно, но не так, как вам пишет Юнг, – ответил я – Я бываю резок не со всеми, а только с теми, кто халатно относится к выполнению порученного ему дела и безответственно несет свой долг службы. Что касается роли и значения политработников, то я не ценю тех, кто формально выполняет свой партийный долг, не работает над собой и не помогает командирам в решении учебно-воспитательных задач; тех, кто занимается критиканством требовательных командиров, занимается демагогией там, где надо проявить большевистскую твердость и настойчивость.

– Есть сведения, что без вашего ведома ваша жена крестила в церкви у попа вашу вторую дочь Эллу. Верно ли это? – продолжал Голиков.

Я ответил:

– Это очень неумная выдумка Поражаюсь, как мог Юнг, будучи неглупым человеком, сообщить такую чушь, тем более что он, прежде чем писать, должен был бы произвести расследование.

Дальнейший разговор был прерван приходом в вагон исполняющего должность командующего войсками Округа Мулина. Раньше я никогда не встречался с Мулииым, но слышал о нем немало хорошего. После предварительного короткого разговора Мулин сказал:

– Военный совет округа думает назначить вас на должность командира 3-го конного корпуса. Как вы лично относитесь к этому предложению?

Я ответил:

– Готов выполнять любую работу, которая мне будет поручена.

– Ну вот и отлично, – сказал Мулин.

Член Военного совета Голиков молча протянул Мулину донесение комиссара 3-го конного корпуса Юнга, отдельные места которого были подчеркнуты красным карандашом.

Мулин прочитал это донесение и, немного подумав, сказал:

– Надо пригласить Юнга и поговорить с ним. Я думаю, что здесь много наносного. Голиков молчал.

– Езжайте в дивизию и работайте Я свое мнение сообщу в Москву. Думаю, что вам скоро придется принять 3-й корпус.

Распростившись, я уехал в дивизию и принялся за работу.

Прошло не менее месяца после встречи и разговора с Голиковым и Мулиным, а решение из Москвы все не поступало. Я считал, что Ф. И. Голиков, видимо, сообщил обо мне в Москву свое отрицательное мнение, которое у него сформировалось на основе лживого донесения Юнга. Откровенно говоря, я отчасти даже был доволен тем, что не получил назначения на высшую должность, так как тогда шла какая-то особо активная охота на высших работников со стороны органов государственной безопасности. Не успеют выдвинуть на высшую должность, глядишь, а он уже взят под арест как «враг народа» и пропал, бедняга, в подвалах НКВД. С другой стороны, дела в 4-й кавалерийской дивизии шли по-прежнему хорошо, и я радовался за дивизию.

Однако вскоре все же был получен приказ наркома обороны о назначении меня командиром 3-го конного корпуса…

Через две недели мне удалось детально ознакомиться с состоянием дел во всех частях корпуса, и, к сожалению, должен был признать, что в большинстве частей корпуса в связи с арестами резко упала боевая и политическая работа командного состава, понизилась его требовательность к личному составу, а как следствие понизилась дисциплина и вся служба. В ряде случаев демагоги подняли голову и пытались терроризировать требовательных командиров, пришивая им ярлыки «вражеского подхода» к воспитанию личного состава…

Пришлось резко вмешаться, кое-кого решительно одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда, при этом лично мною была в ряде случаев допущена повышенная резкость, чем немедленно воспользовались некоторые беспринципные работники дивизии. На другой же день на меня посылались донесения в округ с жалобами Голикову – члену Военсовета, письма в органы госбезопасности «о вражеском воспитании кадров» со стороны командира 3-го конного корпуса Жукова Г. К. и т. п.

Вскоре после принятия корпуса мне позвонил командир 27-й кавалерийской дивизии Белокосков Василий Евлампиевич и сообщил, что в его частях резко упала дисциплина. Спрашиваю:

– А что делает лично командир дивизии Белокосков?

Он ответил, что командира дивизии сегодня вечером разбирают в парторганизации, а завтра наверняка посадят в тюрьму. По телефонному разговору я понял, что Василий Евлампиевич Белокосков серьезно встревожен, если не сказать больше. Подумав, я ему сказал:

– Сейчас же выезжаю к вам в дивизию. Через два часа буду.

В штабе дивизии меня встретил В. Е. Белокосков. Я поразился его внешнему виду. Он был чрезмерно бледен, под глазами залегли темные впадины, губы нервно подергивались после каждой фразы. Я спросил:

– Василий Евлампиевич, что с вами? Я ведь вас хорошо знаю по 7 и Самарской кавдивизии, где вы отлично работали, были уважаемы всей парторганизацией, а теперь вас просто не узнать. В чем дело?

– Идемте, товарищ командир корпуса, на партсобрание, – ответил он, – там сегодня меня будут исключать из партии, а что будет дальше – мне все равно. Я уже приготовил узелок с бельем.

Началось партсобрание. Повестка дня: персональное дело коммуниста Белокоскова Василия Евлампиевича. Докладывал секретарь дивизионной парткомиссии Суть дела: коммунист Белокосков был в близких отношениях с врагами народа Сердичем, Рокоссовским Уборевичем и так далее, а потому он не может пользоваться доверием партии. Кроме того, Белокосков недостаточно чутко относится к командирам, политработникам, слишком требователен по службе. Обсуждение заняло около трех часов. Никто в защиту Белокоскова не сказал ни единого слова. Дело явно шло к исключению его из партии. Исполняющий должность комиссара корпуса Новиков по существу поддержал выступавших и сделал вывод, что Белокосков не оправдал звание члена партии.

Я попросил слова и выступил довольно резко. Я сказал:

– Давно знаю Белокоскова как примерного члена партии, чуткого товарища, прекрасного командира. Что касается его связей с Уборевичем, Сердичем, Рокоссовским и другими, то эти связи были чисто служебными, а кроме того, пока еще неизвестно, за что они арестованы, Сердич и Рокоссовский. А так как никому из нас не известна причина ареста, зачем же мы будем забегать вперед соответствующих органов, которые по долгу своему должны объективно разобраться в степени виновности арестованных и сообщить нам, кто с ними был связан по вопросам, за которые их привлекли к ответственности. Что касается других вопросов, то это очевидные мелочи и они не имеют принципиального значения, а товарищ Белокосков сделает для себя соответствующие выводы.

В этом выступлении было что-то новое, и члены партии загудели:

– Правильно, правильно. Председатель спросил, будет ли кто еще выступать. Кто-то сказал:

– Есть предложение комкора Жукова ограничиться обсуждением.

Других предложений не поступало. Постановили:

предложить В Е. Белокоскову учесть в своей работе замечания коммунистов.

Когда мы шли с партсобрания, я видел, как Василий Евлампиевич украдкой вытер глаза. Я уверен, что он плакал от сознания того, что остался в рядах нашей славной большевистской партии и может продолжать в ее рядах работу на благо нашего народа, на благо нашей великой Родины Я не подошел к нему, считая, что лучше пусть он наедине с собой переживет миновавшую тяжелую тревогу за свою судьбу и душевную радость за справедливость партийной организации.

Прощаясь, мы крепко пожали друг другу руки, я сделал вид, что не заметил следов слез на его лице Он не сказал мне ни слова, но его горячее рукопожатие было убедительнее и дороже всяких слов Я был рад за него и не ошибся в В Е Белокоскове.

Всю свою жизнь (он умер в 1961 году) Василий Евлампиевич был достойнейшим коммунистом, скромным тружеником и умелым организатором всех дел, которые ему поручались… Был всегда спокойным и надежным товарищем, а не заступись я за него в 1937 году, могло быть все иначе.

К сожалению, многие честные коммунисты погибли, не получив товарищеской помощи при обсуждении их в партийных организациях, а ведь от партийной организации много тогда зависело, так как после исключения из партии тут же, как правило, следовал арест.

3-м конным корпусом я командовал месяцев семь В связи с назначением командира 6-го казачьего корпуса Елисея Ивановича Горячева заместителем командующего войсками Киевского Особого военного округа мне была предложена должность командира 6-го казачьего корпуса. Я принял предложение…

Жизнь моего предшественника Е И Горячева закончилась трагически. Сразу после назначения заместителем С К. Тимошенко ему пришлось, как и многим другим, перенести тяжелую душевную трагедию. На одном из крупных партсобраний ему предъявили обвинение в связях с «врагами народа» Уборевичем. Сердичем и другими, и дело клонилось к аресту. Не желая подвергаться репрессиям органов безопасности, он покончил жизнь самоубийством. Очень жаль этого командира. С первых дней существования Советской власти он героически сражался в рядах Красной Армии, последовательно командовал эскадроном, полком, бригадой и на всех командных должностях был умелым и отважным военачальником Его любили и уважали бойцы и командиры конармейцы.

В 6-м корпусе мне пришлось столкнуться с большой оперативной работой. В этот период командование войсками округа осуществлял командарм 1 ранга И. П. Белов, который энергично руководил боевой подготовкой войск округа Осенью 1938 года им были хорошо подготовлены и умело проведены окружные маневры, на которых в качестве гостей присутствовали немецкие генералы и офицеры немецкого генерального штаба. За маневрами наблюдали нарком обороны Ворошилов и начальник Генерального штаба Шапошников.

Вскоре командующего войсками И П Белова постигла та же трагическая участь, что и предыдущих командующих, он был арестован как «враг народа», хотя всем было хорошо известно, что И. П. Белов, бывший батрак, старый большевик, храбрейший, способнейший командир, положил все силы на борьбу с белогвардейщиной и иностранной интервенцией, не жалея себя при выполнении задач, которые перед ним ставили партия и правительство Как-то не вязалось:

Белов – и вдруг «враг народа». Конечно, никто этому не верил.

Разве можно забыть тех, кто, выйдя из рабочих и крестьян, был обучен и воспитан в борьбе с внутренней и внешней контрреволюцией, обучен нашей ленинской партией и кто был сердцем военных кадров нашей Родины? Нет! Их забыть нельзя, как и нельзя забыть Преступления тех, на чьей совести лежали ничем не оправданные кровавые репрессии и аресты и высылка членов семей в «места столь отдаленные».

Как-то вечером ко мне в кабинет зашел комиссар корпуса Фомин. Он долго мялся, ходил вокруг да около, а потом сказал:

– Знаешь, завтра собирается актив коммунистов 4-й дивизии, 3-го кавкорпуса и 6-го кавкорпуса, будут тебя разбирать в партийном порядке.

– Что же такое я натворил, что такой большой актив будет меня разбирать? – спросил я. – А потом, как же меня будут разбирать, не предъявив заранее никаких обвинений, чтобы я мог подготовить соответствующее объяснение?

– Разговор будет производиться по материалам 4-й кавдивизии и 3-го корпуса, я не в курсе поступивших заявлений, – сказал Фомин

– Ну что же, посмотрим, в чем меня хотят обвинить

На другой день действительно собрались человек 80 коммунистов и пригласили меня на собрание. Откровенно говоря, я волновался, мне было как-то не по себе, тем более что в то время очень легко пришивали ярлык «врага народа» любому честному коммунисту. Собрание открылось чтением заявлений некоторых командиров и политработников 4-й дивизии, 24-й дивизии, 7-й кавдивизии Они жаловались, что я многих командиров и политработников незаслуженно наказал, грубо ругал и не выдвигал их на высшие должности Меня обвиняли в том, что, якобы умышленно «замораживая» опытные кадры, я этим сознательно наносил вред нашим Вооруженным Силам. Короче говоря, дело шло к тому, чтобы назвать меня «врагом народа», я обвинялся в том, что при воспитании кадров применял вражеские методы. После зачтения этих заявлений начались прения.

Как и полагалось, в первую очередь выступили те, кто подал заявления Спрашиваю.

– Почему же раньше об этом молчали? Ведь прошло уже полтора два года со времени событий, о которых упоминается в заявлениях?

– Мы боялись Жукова, а теперь время другое, теперь нам открыли глаза арестами, – последовал ответ. Дальше – больше:

– Объясните ваши отношения с Уборевичем, Сердичем, Вайнером и другими врагами народа?

– Почему Уборевич при проверке дивизии обедал лично у вас, товарищ Жуков?

– Почему к вам всегда так хорошо относились враги народа Сердич, Вайнер и другие?

Наконец, слово взял начальник политотдела 4-й кавдивизии Сергеи Петрович Тихомиров. Все присутствующие коммунисты ждали от него, от политического руководителя дивизии, принципиального выступления, принципиальной политической оценки деятельности командира-единоначальника, с которым он несколько лет проработал в одной дивизии.

Но, к сожалению, его речь была ярким примером приспособленчества. Он лавировал между обвинителями и обвиняемым, в результате чего получилась беспринципная попытка уйти от прямого ответа на вопросы: в чем прав и в чем не прав Жуков?

Я сказал коммунистам, что ожидал от Тихомирова оценки своей деятельности, но он оказался не на высоте своего положения, поэтому я сам скажу, в чем был не прав, чтобы не повторять своих ошибок, а в чем был прав, от чего не отступлю и надуманных обвинений не приму. Первое – о грубости. В этом вопросе, должен сказать прямо, у меня были иногда срывы, и я был не прав, резко разговаривая с теми командирами и политработниками, которые здесь жаловались и обижались на меня. Я не хочу оправдываться тем, что в дивизии было много недочетов в работе с личным составом, много проступков, много чрезвычайных происшествий, – все это я пытался устранить Вы правы в том, что как коммунист я прежде всего обязан был быть выдержаннее в обращении с подчиненными, больше помогать добрым словом и меньше проявлять нервозности. Добрый совет, хорошее слово сильнее всякой брани. Что же касается обвинения в том, что у меня обедал Уборевич – «враг народа», то я должен сказать, что у меня обедал командующий войсками округа Уборевич, а не «враг народа» Уборевич. Кто из нас знал, что он «враг народа»? Никто. Относительно хорошего отношения ко мне со стороны Сердича и Вайнера могу сказать, что мы все должны бороться за хорошие отношения между начальниками и подчиненными Разве это наша цель – пропагандировать плохие взаимоотношения между начальниками и подчиненными? Нет, вы не должны обвинять меня да то, что ко мне хорошо относились мои начальники Сердич и Вайнер… Что касается замечания начальника политотдела 4-й кавдивизии С. П Тихомирова о том, что я недооцениваю политработников, то должен сказать прямо, да, действительно, я не люблю и не ценю таких политработников, как, например, Тихомиров, который плохо помогал мне в работе в 4-й кавдивизии и всегда уходил от решения сложных вопросов, проявляя беспринципную мягкотелость, нетребовательность, даже в ущерб делу Вы все слышали речь Тихомирова. И, думаю, поняли,, что он далек от совершенства.

Очевидно, моя речь произвела должное действие: собрание не поддержало тех, кто хотел вынести мне партийное взыскание. Меня резко критиковали именно за те недостатки, в которых я сам прекрасно отдавал себе отчет. В решении партактива было сказано – «Ограничиться обсуждением вопроса. Товарищу Жукову Г. К. принять к сведению критику».

Откровенно говоря, для меня выступление начальника политотдела 4-й кавалерийской дивизии Тихомирова было совершенно неожиданным С Тихомировым мы работали вместе около четырех лет. Он всегда подчеркивал, что как единоначальник я являюсь полноценным политическим руководи гелем и пользуюсь настоящим партийным авторитетом у офицерского состава, в том числе и у политработников.

Когда кончилось собрание партийной организации, я не утерпел и спросил Тихомирова:

– Сергей Петрович, вы сегодня обо мне говорили не то, что говорили всегда, когда мы работали вместе в дивизии. Что соответствует истине – ваши прежние суждения обо мне или та характеристика, которая была дана вами сегодня?

– Безусловно, та, что всегда говорил, – ответил он. – Но то, что сегодня сказал, надо было сказать.

Я вспылил:

– Очень сожалею, что когда-то считал вас принципиальным человеком, вы просто гнилой интеллигент и приспособленец.

С тех пор при встречах с ним я отвечал только на служебные вопросы.

Хорошо, что парторганизация тогда не пошла по ложному пути и сумела разобраться в существе вопроса. Ну а если бы парторганизация послушала совета Тихомирова и иже с ним – что тогда могло получиться? Ясно, моя судьба была бы решена в резиденциях Берии, как судьба многих других наших честных людей».

И в самом деле – тучи над головой Жукова собирались не раз В его личном деле я обнаружил вот такой документ, привожу его текст полностью: