Текст книги "«И вот вам результат…»"

Автор книги: Владимир Перцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Глава 2

И вот в это тревожное время служили в знаменитом Кремлёвском полку белорус Туркеня и хохол Полещук. И надобно случиться, чтобы военнослужащему Туркене аккурат стукнуло 20 лет аккурат 20 июня – приятное совпадение. Он приготовился отметить его с боевыми друзьями, и мама для этого прислала кое-что из Белоруссии, и всё было хорошо. Но как раз накануне ему командуют: ночью заступишь на пост вместо Акопова! И попробуй ослушаться. Своё горе молодой Туркеня поведал старослужащему Полещуку, с которым судьба поставила его на ночную вахту. Полещук считал дни до дембеля, поэтому часто фотографировался на память. Услышав горе Туркени, он прервал это дело и сказал коротко: «Не волнуйсь, отметим!» И добавил: «Это тебе не раньше!»

Собственно, история начинается с момента, когда разводящий Бахтияров забрал старый караул, и они ушли восвояси, печатая по брусчатке знаменитый кремлёвский шаг, по ночному делу как бы с глушителем. Новый караул в лице Полещука и Туркени замер у почётного входа, задрав подбородки, и верилось, что врагу не гулять по республикам нашим. Во всяком случае, пока они на посту.

Куранты показывали 02 часа короткой летней ночи.

Как только старый караул скрылся за углом, Полещук опустил подбородок и открыл двери Мавзолея ему известным способом. Они с Туркеней проникли внутрь, спустились в помещение. Там был холодный полумрак, дальше в гробу лежал вождь мирового пролетариата Ульянов /Ленин/. Был он в пиджаке и ботинках, прикрыт до половины красным флагом, как бы патриотической простынёй. Лицо Ульянова /Ленина/ глухо белело в сумраке.

– Стой здесь, – велел Полещук. – Я включу свет.

Вспыхнуло неяркое освещение. В помещении стало немного теплее и страшнее.

– Товарищ сержант, – проговорил робкий Туркеня, стараясь не глядеть на белесое лицо вождя, – а вдруг он оживёт и вспомнит?

– Мы тоже сперва боялись, – невнимательно ответил Полещук, добывая из тайника стаканы и раскладывая на бордюре старую газету. – О, и сало принёс?! Молодец, Туркеня, хорошая смена растёт! Правда, товарищ Ленин?

Посмотрели на молчаливого вождя.

– Молчит, – констатировал Полещук. – Всегда молчит! Но однажды поднимется – и как скажет!! Только я уже буду на дембеле! – радостно закончил он.

Разлили мамин гостинец по стаканам.

– Ну, – сказал Полещук, – о хорошем: мне до приказа осталось 26 дней, а тебе, Туркеня?

– Пятьсот тридцать восемь… уже семь, товарищ сержант!

Полещук пошевелил толстыми губами, как бы намереваясь досчитать до пятисот, затем плюнул.

– Туркеня, – сказал он очень искренне, – я бы на твоём месте повесился!.. Ну, за вышесказанное!

Выпили. Полещук покрутил головой, заглянул в пустой стакан, снял фуражку и ещё раз покрутил головой. Как бы в облегчённом варианте.

– Ух, х-хорошая! У кого брал?!

– Мама делала, – пояснил простодушный Туркеня. – Называется «Пой, петушок!».

– Кто называется?

– Это дедушка Михась любит каждому сорту давать имена. Ещё есть «Бей, барабан!»… Да разных много. Только «Барабан» идёт на экспорт. У нас его поляки покупают, потом клеят свои этикетки и перепродают немцам. Только у них называется уже не «Бей, барабан!», а «Катастрофа гуманитарна», и на этикетке пароход вверх ногами.

– А чего тебе её не прислали? – спросил Полещук, заедая с газеты. – Катастрофу эту?

– Для «Катастрофы» нужна специальная закуска, – сообщил Туркеня. – Простая закуска от неё не защищает. – И пожаловался: – Поляки покупают у нас по 10 злотых, а немцам продают по 50 марок, сволочи!

Поругали поляков. Полещук вспомнил, что Ленин тоже никогда не любил поляков. Бывало, не пропустит случая, чтобы не погнаться за поляком и не ударить по спине палкой. Без палки и не гулял.

– Ну, – сказал Полещук, – за тебя, Туркеня, выпили. Давай выпьем за него. Если бы не он, на земле не было бы мира, а были бы одни поляки!

– Можно я стихи про Ленина скажу, я в школе запомнил.

– Давай, Туркеня, дуй стихами, я люблю! Если стоящие – запишу в дембельский альбом!

Туркеня поднял руку со стаканом, посмотрел на крытого кумачом вождя и сказал прозой:

– Товарищ сержант, – сказал он. – Гляньте, он смотрит!

Полещук повернулся в сторону лежачего вождя и онемел – на бледном лице вождя буквально горели два глаза. И глаза те, нехорошие и немигающие, были устремлены прямо на них.

В этом месте занавес временно закрывается.

Глава 3

Некто Алик Гликман служил артистом в одном погорелом театре и не блистал там ничем. То есть блистал, но не талантом, а большой лысиной, чуть не с восьмого класса средней школы и благодаря которой, кстати, пользовался нелогичным успехом у озабоченных одноклассниц. А ещё в гриме он был страшно похож на вождя мирового пролетариата. Его, собственно, за это в театре и держали. А ещё Алик был юмористом-хохмачом. Например, однажды после премьеры мюзикла «Да Ленин всех вас передушит!» они со Стасиком, исполнявшим роль Дзержинского, надрались в театральном буфете, а затем пошли в город «водить козу». В костюмах и гриме. И конечно, нарвались. Любопытно, что Стасика-Дзержинского никто не узнавал, хотя был он тощий, в знаменитой шинели до пят, и даже в двух местах размахивал крашеным бутафорским наганом, требуя революционной законности. Законность он требовал от швейцара одного из ресторанов, в который их с Лениным не пускали, якобы Дзержинский без галстука. Стасик, войдя в образ, размахивал револьвером перед носом швейцара, на что тот покорно моргал, говоря: «Без галстуков не положено!» Алик Гликман мерил пространство перед входом мелкими ленинскими шажками, ругал швейцара «иудушкой» и кричал: «Театр! ты понимаешь, скотина, что такое театр?!» Пока рассвирепевший швейцар не отодвинул Стасика-Дзержинского вместе с револьвером, спустился к Ленину, взял его за жилетку и громко крикнул в лицо: «Какой театр?! Ты же сам говорил: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино»! Говорил, вспомни?!» И пихнул вождя в грудь.

Вождь упал на мокрый асфальт.

– Стгелять, – кричал он, лёжа на спине, суча ногами в казённых штанах. – Стгелять всех, как бешеных собак!

Поднявшись на карачки, он сбился с мысли и предлагал стрелять всех, как бешеных кур! Короче, и в милиции сильно удивлялись живому Ленину, а у Дзержинского даже наган не отобрали, какой факт добил его окончательно. Потому что перед этим и в троллейбусе все показывали пальцем не на него, а на Алика-Ленина, хотя Дзержинский совал водителю в зубы пресловутый наган, пытаясь экспроприировать выручку.

– Какая тебе выручка, скотина?! – отбивалась немолодая женщина-водитель. – Отойди, говорю, а то звездану ключом! Дай на Ленина полюбуюсь! Может, я ему сейчас на дочку с зятем пожалуюсь!

Короче, вытурили Феликса Э. Дзержинского из отделения взашей, а Алика задержали до утра, чтобы показать это чудо-юдо начальству.

Потом вызывали, конечно, Алика куда следует, и имел бы он для себя плохие новости, но уже ударили новые времена, когда сам чёрт не мог бы твёрдо сказать, кто такие эти Маркс и Ленин. Одни пишут «братья – продолжатели», на соседней странице написано «два душегуба», на третьей просто изображена голая девчонка без трусов… И кому верить?! Вот Алика и отпустили ни с чем, как бы в залог грядущей демократии. А Стасик-Дзержинский с тех пор заимел на Алика крепкий зуб, ожидая момент, чтобы ему подгадить.

Да всё не подворачивался случай.

Глава 4

Меж тем новая жизнь текла своим подлым чередом, подкидывая сюрпризы один гадостней другого.

Например, ни с того ни с сего в страну догорающего социализма решила прибыть делегация одной третьесортной братской страны. Возможно, сдуру. Нашим только этого не хватало. Наверху долго спорили, принимать побратимов или объявить неприлетную погоду. Постановили: делегацию принять, своей нужды наперёд не знаешь! Но тут заминка: делегация приедет, по ритуалу захочет поклониться основателю мировой перспективы, а на Мавзолее записка: «Извините, тело на реставрации». Какие же мы после этого материалисты? Короче, решили на самом верху, покажем братьям революционное тело, и пускай себе учёные ремонтируют дальше.

Но беда не ходит одна.

Когда наши велели приготовить тело к просмотру, им прокричали в ответ в трубку: «Какое тело, соображайте! Тело уже расфасовано по специальным ёмкостям!» Наши отсюда кричат: «Показ тела – идеологический гвоздь программы, вы там думаете чем-нибудь?» Те оттуда кричат: «Мы можем запросто выставить Ленина на обозрение, но в таком виде наши друзья могут поменять политическую ориентацию, или вам мало врагов?!» И так далее, в духе крепнущей демократии. Повисла тяжёлая пауза. Что будем делать, товарищи?!

Неизвестно!

Но ведь не дураки там столько лет сидели, врагам на страх! Кто-то помоложе подумал и сказал:

– Разрешите обратиться? Нужно подложить живого Ленина!

– Кого живого?!

– В смысле дублёра! Они же его нюхать не будут. Полюбуются – и на банкет.

– Да, – поддержал кто-то, жалея, что это не он придумал. – Главное, чтобы не пошевелился!

– И пускай шевелится, – продолжал гнуть предложивший. – Пускай! Он шевельнётся, а мы скажем: «Хорошая примета! Ленин шевельнулся, значит, приедете ещё». Вроде монетка в фонтан!

Покрутили старики-генералы сивыми головами, повздыхали, пожалели об старых порядках – выхода не было. Но велели, чтоб без шевеления, не то сами рядом ляжете! Мол, и без вас тут полно гадов и экстрасенсов!

Но беда не ходит одна-2!

Легко сказать, дублёра! А где его взять?!

Стали искать. Дублёры случались, конечно, но какие-то дикие. Один похож, но пугливый, сказал: «Не лягу, и всё! У меня на нервной почве скапливаются газы, а выходят с шумом». У другого Ленина оказалось росту метр девяносто восемь, впопыхах не придали значения. Обратили внимание, лишь когда везли в Москву, а пассажиры ругались, спотыкаясь об торчащие из купе две огромные ноги 47-го размера в украинских чунях! Бомжа в Ярославле отловили – вылитый Ленин, но так и не отмыли. Он сквозь толстый слой щёлочи и мыла так вонял дохлой рыбой, что опытные сотрудницы приводили знакомых срывать беременность, – тогда каждый зарабатывал как мог. И так далее. А сверху меж тем интересуются: когда смотреть?! Наконец, звонят из Новгорода: тут шлифовщик Семёнов всем вам подходит, только лысина плюгавая. Ничего, подбрили, положили в гроб. Похож! Ура, товарищи, спасибо всем! Но этот Семёнов подсунул большую свинью. Дело было в пятницу к вечеру, смотрины для начальства новому Ленину решили сделать в понедельник. Разъехались. Семёнов бесстрашно обжился в помещении, потом заскучал без табака, пошёл за привычными приключениями и заплутал в кремлёвских катакомбах. Кинулись утром в понедельник: гроб есть, знамёна на месте – Семёнова нет! Давай спрашивать опытных, где его тут можно искать? Опытные сказали, нигде! рассказав неопытным рассказ о том, как когда ремонтировали Мавзолей, инженер вот так пошёл вниз и вернулся только через 11 лет, женатый на гречке, в смысле гречанке. А как он пересёк столько границ под землёй, не знали и сами опытные.

А время меж тем подпирало, уже погоны начали трещать на ответственных плечах, когда один майор вспомнил про Алика. Алик, конечно, для начала покобенился, но его быстро урезонили; в той организации и не таких урезонивали – навык сохранился. Короче, положили его на место, укрыли кумачом. Открыл Алик глаз, видит, на него уставились люди в белых халатах, открыл второй – смотрят люди в громадных фуражках. Закрыл оба, слышит, ему велят не дышать, сколько может. Замерили. Спросили у Главного по встречам: «Уложитесь с прощанием?» «Уложимся, – сказал Главный, с любовью глядя на лежачего Алика, – только он у вас сильно красивый! Вот если бы его как-то не то, что придушить, а как-то временно…» Тут Главный пошевелил пальцами, как бы показывая степень Аликовой нейтрализации: не совсем, конечно, но и тем не менее!.. Глядя на его пальцы, Алик сильно пожалел, что не похож на тётю Броху, свою тощую и сволочную гроссмутер, но ему подмазали белым нос и брови и снова велели не дышать. «Другое дело, – сказал Главный и резюмировал: – Этот даже лучше, только стерегите». А чего лучше, Алик так и не понял, отходя от испуга и обживаясь в саркофаге, как царевна-лебедь в хрустальном гробу с лысиной.

Глава 5

Но вернёмся к пирующим Полещуку и Туркене.

При виде ожившего Ленина, уже отчасти свесившего ногу из гроба, как ветхозаветный Вий, они, конечно, тут же ослабли духом, то есть чуть не наложили в военные штаны. От позора и разрыва внутренностей их спасли близкий дембель, молодой организм и мамина настойка. А креститься их в полку не учили. Минут через пять они сидели вокруг закуски уже втроём, освободив вождю старшее место. Когда Алик раскрыл, что он не настоящий Ленин, а подложный, Полещук с Туркеней недоверчиво повеселели. Окончательно они ожили, когда Алик дал себя ощупать, а сам рассказал анекдот про Ленина и козла в Разливе. Но всё равно молодой Туркеня упорно называл его «товарищ Ленин», а Полещук время от времени толкал Алика в грудь и нелогично кричал: «Ну как живой!» Пока Алик после очередного толчка не свалился с бордюра, задрав кверху короткие ноги.

Ржали. Алик громче всех.

А что ж ему не радоваться, чего ж не веселиться, если его поместили в эту гулкую могилу и бросили. Делегация, ради которой это всё затеяли, всё не прибывала: там усмиряли попытку переворота, потом у них был государственный оползень, потом кто-то тоже умер. Алик всё это время дежурил у своего сосуда, как Державин у гробового входа, одетый в парадное, готовый по тревоге нырнуть и не дышать. Наружу его не выпускали, сырел в полумраке; уже не знал, что сейчас на поверхности – день или ночь. Пару раз покидал пост, пока не заблудился в катакомбах, но его отловили на самом краю и сильно пригрозили. Наконец сказали: «Ложись и вживайся в роль, Станиславский, завтра приедут!» Алик радостно забрался на своё ложе, пошевелил лопатками, разравнивая спиной что-то твёрдое, и давай вживаться. Лежал он и думал, что он – вождь мирового пролетариата по фамилии Гликман, а сейчас взял и случайно умер. Но умер-то он, например, для атеистов или царства животных, а для остальных он и теперь живее всех живых, можно потрогать. С этим он и задремал. Приснилось ему, что Славик-Дзержинский с наганом ведёт его в расход, а расход этот находится в столовой кабельного завода и похож на бочонок с рекламной перхотью; его раздевают по пояс и поясняют, что это та перхоть, которую он не сносил, пользуясь лысиной, но настал час расплаты. В чём заключался этот час, Алик не узнал, ибо проснулся от лязга металлической двери. Послышались голоса, щёлкнул и зажёгся свет. «Пришли, – подумал Алик, плотно зажмурив глаза и перестав дышать, стараясь с одной стороны придать лицу мудрое ленинское выражение, с другой – незаметно спрятать под покрывало руку с японскими часами. – Раз – два – три – четыре… двадцать один – двадцать два – двадцать три…» Воздух заканчивался, но голоса не уходили. Алик слышал в груди глухой стук, казалось, все видят, как под покрывалом бьётся сердце. Он чуть-чуть приоткрыл глаза и увидел двух военных в фуражках – и больше никого. Военные занимались чем-то очень знакомым. Поняв, чем именно, Алик поднялся с места своего последнего упокоения и сказал: «Здгавствуйте, товагищи кгасноагмейцы!»

И трогательно протянул руку к стакану.

Дальше они пировали уже втроём. Ленин тоже удивлялся на мамин напиток, даже закашлялся, с характерной ленинской картавинкой:

– Откуда… где бгали?!

– Он сам с Белоруссии, – сказал Полещук, кивая на Туркеню. – Брестская крепость. Они там такую самогонку гонят. Даже лучше!

– Не может быть! – воскликнул Ленин, вытирая слёзы. – Сейчас ведь указ о богьбе с пьянством и самогоновагением!

– Не, – махнул рукой Туркеня. – Мы в пуще гоним, в болотах. Мама писала, после указа над пущей несколько раз пролетал милицейский вертолёт и затих. У Надежды Константиновны цистерну с воздуха обстрелял.

– Котогая Надежда Константиновна? – оживился Ленин. – Кгупская?

– Нет, библиотекарка, «для детей и юношества». Они купили у ракетной части ёмкость из нержавейки, в смысле сменяли на двух кабанов. На весь район хвастались. А дедушка Михась их предупреждал, что нержавейка будет на солнце давать отражение. Мама пишет, насчитали шестнадцать дырок от пулемёта! Теперь хоть выбрасывай.

– А у дедушки какая ёмкость? – невнимательно поинтересовался Ленин, любовно закусывая салом.

– У нас обыкновенная, – пожал плечами Туркеня. – Железнодорожная.

– Гвозди бы делать из этих людей, – прочувствованно сказал Ленин, вытирая жирные пальцы о казённые штаны. – Или обои!

– Товарищ Ленин, а перестройка победит? – поинтересовался Полещук, имея в виду свой интерес.

– Я скажу тост, – бодро сказал Ленин. – Наливай!

Но тут выяснилось, что наливать-то нечего, – не предвиделся третий.

Вжившийся в роль Алик-Ленин поднялся и сказал словами из «Да Ленин всех вас передушит!»:

– Дгузья, для коммуниста нет пгеггад!

С этими вещими словами он вышел и вернулся с початой банкой спирта. Оказывается, за неделю он таки освоился в подземелье и подружился с лаборантами, которые обслуживали настоящего Ленина. А сегодня там кто-то незнакомый уединился с молодой лаборанткой. И пока они, увидав живого Ильича, застёгивались и приходили в себя, он прокричал им: «Вегной догогой идёте, товагищи!» – и по-большевистски экспроприировал стоящую на столе банку со спиртом. Эту сагу он рассказывал, высвобождая из карманов реквизированную закуску, в частности открытую жестянку шпротов, от которых ленинский мундир тут же пришёл в полную негодность.

– Вот это я понимаю – вождь! – восхищённо сказала Полещук. – А не эти козлы на съезде!

И разлил спирт по стаканам.

– А чего он коричневый? – спросил про спирт наивный Туркеня.

– Его подкгашивают гадостью, чтобы для коммуниста были пгеггады! – горько сказал Алик и тут же успокоил: – Но ты не волнуйся, пока я тут – для коммуниста нет пгеггад!

Выпили, закусили принесёнными шпротами. Стало совсем хорошо.

– Закурить не будет? – вспомнил Алик про наболевшее.

Ему не разрешали курить; мол, понятно, что в ленинском мавзолее не может пахнуть ладаном, не тот формат, но не может же в храме, где витает дух вождя всех революций, вонять харьковской «примой», такой страшной!

Полещук погнал Туркеню наверх стрельнуть закурить. Туркеня схватил карабин и выбежал в ночь.

– Мне, товарищ Ленин, – рассказывал разомлевший Полещук, – до дембеля осталось 26 дней, а ему – как до луны. Но ты, как говорится, спи спокойно, хорошая смена растет!

Алик снял пиджак, осмотрел жирное пятно на жилете, махнул рукой – всё равно под флагом не видно. Стал рассказывать про случай с собакой на недавних гастролях в Молдавии, но не закончил – вернулся перспективный Туркеня. Принес смятую полпачки сигарет, за ним, щурясь на свет и немного стесняясь, вошли две девушки лет за тридцать.

– Вот, товарищ сержант, – тоже стесняясь, проговорил Туркеня, – сидели под ёлками, нарушали!

– А-а! – закричал одичавший без женского участия Алик. – Ходоки! Милости пгошу к нашему шалашу!

Увидев живого Ленина, девушки вытаращили всё, что могли вытаращить в это время суток. Потом успокоились, особенно после спирта. Выпив, осмотрелись, старшая сказала:

– Хорошо тут у вас, а это моя сестра Валя. Правда, Валя, ты моя сестра?

– Правда, – ответила толстенькая Валя, мы – сестры, я из Можайска, Нина из Калуги.

Дальше сёстры заговорили о своей лимитной жизни, ругали какого-то Вано Артуровича, который обещался прописать, но не прописал, а только деньги с них взял, а ключ из-под коврика убрал, выдаёт под расписку.

Вошедший в роль Алик гневался, иронично кричал:

– Вот вам и пегестгоечка! Ну не козлы, я спгашиваю?!

– Вы им дайте, товарищ Ленин, – отвечали сёстры, – а то только обещают, а сами только пользуются телесно.

Пьяный Туркеня слушал, неожиданно смеялся в неожиданных местах, а после и вовсе взобрался на единственное лежачее место и отключился. Лежал, свесив из чужого гроба длинные ноги, прижав карабин к груди, как будущую дочку.

– Надо его поднимать, – сказал опытный Полещук и посмотрел на часы. – Скоро развод.

Но с места не стронулся, придавленный сидящей у него на коленях сестрой Ниной. Нина захихикала, пощекоченная в том месте, где Полещук её пощекотал.

– Туркеня, – пошевелил за сапог Алик. – Вставай, скоро развод!

Туркеня отрицательно помычал, потом открыл глаза. Увидев доброе ленинское лицо, он заулыбался, сказал:

– А я тебя знаю! – и оттолкнул Ленина свободной ногой.

Алик не обиделся, прикрыл его флагом, заботливо вынул карабин и потухший окурок изо рта.

– Пускай полежит, – отечески сказал он. – Солдат спит, служба идёт!

И вернулся к компании.