Текст книги "Лемони (СИ)"
Автор книги: Владимир Торин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Annotation
Обычная Габенская Аптека...
Торин Владимир Витальевич
Торин Владимир Витальевич
Лемони
– Уэаэаа!– Это вы морщитесь, жуя горькую пилюлю.
Как будто вы взяли рыбью чешую, смешали ее с крысиным пометом и обмакнули в слюну гремлина. Вы наивно решили, что мигрень пройдет, стоит вам забросить пилюлю в рот, разжевать, проглотить и... что ж – она действительно постепенно проходит, но ее заменяют тошнота, озноб и покалывание чуть ниже спины. Лекарства – они такие – порой кажется, что они делают лишь хуже. Они горькие, противно скрипят на зубах, вызывают усталость и сонливость – общую вялость. Они напоминают отраву занимательного действия, а "занимательное" оно лишь для коварных интриганов с черными саквояжами и строгими бакенбардами – для докторов, которые прописывают наивному обывателю порошочек или же мазь, а потом "наблюдают его", что с их языка переводится, как "любопытно, что эта обезьяна будет вытворять, если угостить ее пилюлькой со вкусом пыльного пианино?".
Что касается Габена, то здесь лекарства действительно часто делают лишь хуже. И дело не только в их гадостном вкусе (если вы их жуете) или в том, что они застревают в горле (если вы их глотаете), а в побочных эффектах. Сама суть местного аптекарского дела строится на упомянутых эффектах. У каждой мази, притирки, пилюли, порошка, капель, экстракта есть то, что не позволяет покупать их необдуманно. Это как, опаздывая и торопясь, все же успеть на поезд. Но поезд этот отвезет вас к разочарованию всей жизни.
Скажем, у вас побаливает сердце от постоянных прыжков веры в лапы кредитных сообществ и неизменного разочарования в порядочности банковских клерков, и доктор прописал вам "Зеленые капли Поупа", но от этих капель у вас разовьется хроническая чихота (с присвистом). Если бы вы ушибли руку ставнями, пытаясь влезть в чужое окно, вам прописали бы мазь "Неболитта", но она вызовет у вас рвотный рефлекс от каждой шестой ложки еды (в независимости от того, что вы едите). И так вот со всем. И все об этом знают, но ничего не могут поделать: уж лучше раз в день забывать, где находишься, чем терпеть невыносимое жжение в подмышках из-за гребли на веслах через лужу быта (образно выражаясь, естественно). И тогда они идут в аптеку, к примеру, в "Горькую Пилюлю Лемони", выстаивают очередь, покупают свои пилюли, глотают их, морщатся – "Уэаэаа" – и отправляются по своим делам, чтобы вскоре вернуться и купить уже другие пилюли – от недомогания, вызванного первыми. А добродушные аптекари в Габене только и рады вам услужить, ведь вы, ваши мигрени, расстройство ваших нервов и желудков, ваши ссадины из-за спортивного боксирования с обезьянами в пабе и прочее – их хлеб, а иногда даже пирожные с заварным кремом.
В Тремпл-Толл, Саквояжном районе Габена, всего две аптеки: "Аптека Медоуза" на перекрестке Бромвью и Харт, весьма успешное дело, и крошечная "Горькая Пилюля Лемони", знававшая и лучшие времена – времена, когда за стойкой стоял покойный батюшка нынешнего аптекаря, наделенный несравненным честолюбием и совершенно лишенный совести. Об этой аптеке речь у нас и пойдет.
Располагается она на углу зеленого дома на улице Слив. Буквально в двух шагах от трамвайной станции. Неподалеку шумит листьями на ветру парк Элмз, с другой стороны доносятся глухие удары и гудки пароходов с канала Брилли-Моу.
Здание, в котором приютилась аптека, давно не ремонтировалось, флюгер на крыше проржавел, а краска на ставнях облупилась. Местный дворник, мистер Петерс, не особо обременяет себя подметанием листьев возле "Горькой Пилюли Лемони", а почтальон, мистер Бомни, частенько забывает занести в нее свежий выпуск "Габенской Крысы". Сказывается близость к каналу и Фли, Блошиному району, который простирается за ним. Сам мистер Лемони из окна своей квартирки над аптекой пару раз видел в подзорную трубу гигантских блох, которые прыгали там по крышам домов. Нечего удивляться, что в аптеку частенько захаживает всякий сброд.
К слову, неподалеку от входа стоит, прислонившись к стене, Шляпс. Он играет на расхристанной, как пьяный моряк, гармошке и подпевает ей. Надеется, что кто-то швырнет ему мелочи.
Эй, милый Доктор, вылечи же меня скорей!
Эй, милый Доктор, или попросту меня прибей!
Я ненавижу всех кругом с девяти до пяти часов.
Я запер свою жалкую-жалкую жизнь на засов!
Узенькая задняя дверь, прячущаяся под аркой, открывается и из нее выползает местный цепной пес – сгорбленная и всклокоченная мадам Клопп. Мадам Клопп недовольна буквально всем буквально всегда. Мадам Клопп – вдова и живет над аптекой, а еще она теща аптекаря.
– Пошел вон отсюда, проходимец!– вопит она и корчит жуткую рожу.– Вот позову констебля – он не будет с тобой возиться!
Шляпс подбирает с брусчатки шляпу и в страхе ретируется в сторону Зеленой улочки. Повисшая на ремне гармошка сходится и расходится, будто улыбка, она болтается, шумит и гудит, озвучивая отдаляющееся топанье Шляпса. Но со временем она затихает.
Мадам Клопп возвращается в аптеку.
– Лемюэль!– вопит она с порога.– Снова этот бродяга ошивается поблизости! Когда ты с этим что-то сделаешь?!
– Да, мадам!– устало отвечает аптекарь.
– Что "да"? Ты должен отравить его, засунуть в мешок и отнести к каналу!
– Но он ведь ничего такого ужасного не сделал!
– Он поет эти паршивые песни и распугивает клиентов! Ты должен рассказать о нем мистеру Тромперу, пусть отделает его своей дубинкой! На тебя совсем нельзя рассчитывать, Лемюэль! Лучше бы Хелен вышла замуж за констебля, а не за тебя!
– Да, мадам.
Тут он с ней согласен. Лучше бы Хелен вышла замуж за констебля, а не за него. Но ничего поделать с этим он не может. Разве что умереть. Но, если по правде, умереть он тоже не может. Ему нужно поддерживать семейное дело. Он не может подвести прадедушку, ведь прадедушка наблюдает за ним. Вернее, не он сам, а его череп внутри стеклянной витрины. Он стоит там, на полке, в своем лимонном парике, походящем формой на луковицу, и оглядывает общий зал. Недовольно взирает на пыльные стекла витрин, на паутину на плафонах газовых ламп, на скрежещущий, как якорь, протянутый по морю гвоздей, кассовый аппарат, на странную женщину, которая устроилась на стуле с длинными ножками. Стул этот примостился в самом темном углу аптеки, вырастает едва ли не до потолка, и к нему ведет лесенка. Оттуда эта странная женщина неусыпным взглядом озирает общий зал, очередь посетителей и, конечно же, человека за стойкой.
За стойкой неизменно можно обнаружить самого мистера Лемони. Это невысокий тихий человек с неприметным лицом и невыразительными бакенбардами. Большие глаза выглядывают из мешков вокруг них, словно испуганные мыши. А еще его редкие черные волосы не только зачесаны не на ту сторону, которая нравится ему, а на ту, которая нравится его жене, так они еще и напомажены сверх меры, из-за чего он постоянно чувствует себя втиснутым в баночку с обувной ваксой.
– "Горькая Пилюля Лемони". Чем я могу вам помочь?
Мистер Лемони – плохой аптекарь. Ему не нравится отпускать лекарства. Это буквально сводит его с ума. Но больше всего ему не нравится поддерживать общение с людьми. С момента, как он открывает входные двери в девять утра и до того, как он гасит фонари на улице в пять часов вечера, жизнь его представляет собой резиновую рутину и сплошные нервы.
А как иначе, ведь есть такие люди, которые могут вывести из себя даже чугунный фонарный столб. Это старушки, совершающие променад, нечто вроде круиза по городу, и один из портов, куда они заходят, – традиционно "Горькая Пилюля Лемони" на улице Слив. Они выходят из трамвая, кряхтят, страдают, еле тащатся, заходят в аптеку, отрепетировано жалуются на жизнь, после чего пытаются пообсуждать с господином аптекарем все, начиная с их облезлых котов и заканчивая их облезлыми внуками. Поделившись со всей аптекой сведениями, которые никому не нужны и не интересны, да и занудны настолько, что хочется взять и застрелиться, они покидают "Горькую Пилюлю Лемони" и направляются дальше – мучить господина газетчика, господина молочника, господина сапожника и господина констебля на углу. А затем – мороженое, воздушный шарик, любимая газета, скамеечка в парке Элмз и путь домой – они боятся опоздать к обеду: одной ненавистью окружающих к себе сыт не будешь.
Есть также помешанные на своих питомцах чокнутые дамочки и патетичные джентльмены, приносящие ручного хрякка, замотанного в шарфик, или вваливающиеся вместе с огромным монстром породы Грибальд, расталкивающим очередь, рассыпающим кругом шерсть и лающим так, что стекла выпрыгивают из окон и бегут в сторону канала топиться. Эти уважаемые владельцы животных активно имитируют иностранцев (делают вид, будто не понимают языка, на котором с ними говорят) и начинают спорить, вопить, угрожать и слезливо молить – чаще всего в таком порядке. Пытаясь выклянчить лекарство для своей прямоходящей крысы на поводке или бескрылой птицы в шляпе, или даже летучей рыбы по имени Франсуа, все норовящей выпрыгнуть из аквариума, который ее сердобольный хозяин приволок с собой. Они не понимают, когда им говорят, что здесь не продаются лекарства для животных, что им следует обратиться к звериному врачу из переулка Трамм или еще откуда. Приходится продавать им толченый мел, только чтобы они убрались: "Да-да, от этого чудесного порошка ваш карликовый слон вырастет, а ваша собственная лысина зарастет, как вырубленные джунгли Кейкута после ливня". И только тогда они уходят, уволакивая своего спрута на поводке, оставляющего фиолетовый след на полу, или улетая (вернее, упаряя прочь) на стае толстых пчел с ниточками, вокруг брюшек.
А мистер Лемони остается, выжимает полотенце, которым он вытирал лоб, и украдкой поглядывает на своего извечного надсмотрщика мадам Клопп, делающую вид, что читает газету на своем стульчике под потолком.
– Лемюэль!– громко вещает она, высунув нос из-за газеты, словно перископ.
– Да, мадам?– хмуро глядит на нее мистер Лемони, ожидая новую порцию оскорблений и унижений.
– Покупатель ушел недовольным, Лемюэль!
– Кто именно, мадам?
– Ты должен был заметить! Джентльмен с простуженной стрекозой, кто же еще?!
Также нередкие гости – напыженные клиенты с плохим зрением и отвратительной грамотностью. Когда очередь до них доходит, они извлекают из кармана рецепт и пытаются озвучить то, что там написано. Щурясь и корчась, они изобретают парочку совершенно новых лекарств, пыхтят, ругаются и наотрез отказываются отдать аптекарю рецепт, чтобы он разобрал кривой докторский почерк, прочитал все, что там написано, и собственно принес медикаменты. Они, мол, сами. У них, мол, гордость. "Или вы считаете, что у меня плохо со зрением? Или вы полагаете, будто я читать не умею?!"
Он стоит, глядя на них, на то, как их пот капает на бланк рецепта, переминается с ноги на ногу, покачивается, как пьяный маятник, чтобы в очередной раз сказать им: "Простите, такого у нас нет. Такого вообще нигде нет! Уверен, там написано что-то другое. Вы позволите?" И он тянет руку за рецептом, но слышит возмущенное от мадам Клопп:
– Лемюэль! У нас есть! У нас все есть! Вряд ли мистер Медоуз с перекрестка Бромвью и Харт, когда-то говорил, что у него чего-то там нет!– Мадам Клопп никогда не упускала случая упомянуть главного конкурента мистера Лемони, мистера Медоуза, с его здоровенной трехэтажной аптекой, штатом аптекарей, учеников и посыльных, если вы захотите заказать пилюли с доставкой домой.– Принеси господину его заказ! И поживее!
И Лемюэль Лемони идет в провизорскую комнату, набирает пару пакетиков толченого мела, после чего приносит и с вымученной улыбкой отдает: "Ваш заказ, сэр". И он знает, что в действительности велика вероятность того, что толченый мел поможет им. Нет, разумеется, он не вылечит их, но они настолько гордые, настолько уверены в том, что им прописал доктор, что, как бы ни продолжали потеть, валяться в жару, биться в ознобе и мочиться в постель, не вернутся, пока весь порошок не выпьют.
А чего только стоят эти стеснительные, робкие громилы из портов или с канала, которые вдруг превращаются в розовощеких детей и неловко топчутся у стойки, не зная, как сказать, с чего начать и чем закончить. Они озираются по сторонам, лишь сильнее привлекая к себе внимание, пытаются принижать голос, подавать знаки мимикой, как будто поднятые домиком брови и неуверенный оскал переводятся, как "Дюжину пилюль от неправильного использования шила (в одном месте), пожалуйста". Господину аптекарю приходится угадывать, подталкивать их, требовать разъяснений, что вгоняет их в еще больший ступор, и тогда им уже требуется отпускать в довесок "Порошок Грюмма для забывчивых", чтобы они вспомнили, как связывать слова на родном языке.
Но забавнее (утомительнее) прочих хитрецы, которые считают, что если они как следует завуалируют заказ, то никто ничего не поймет.
– Простите, у вас есть клаксоны?
– Клаксоны?
– Да, клаксоны. Как на велосипедах и экипажах.
– Почтенный, вы ведь осведомлены о том, что здесь аптека?
– Да-да, разумеется,– озирается он и кусает губы.– Но мне нужен не совсем клаксон.
– Не совсем?
– Ну, скажем, вещь. Или, вернее, предмет. Да, предмет. Который как бы очень похож на клаксон. Только у него... эээ... нет трубы. На ее месте у него... эээ... дуло, как у револьвера. Нет, не совсем! Форсунка, как у паяльной лампы!
– Предмет, который похож на клаксон, но у него вместо трубы форсунка, как...
– У паяльной лампы,– радостно кивает клиент.
Господин аптекарь, наконец, догадывается:
– А, так вам нужна спринцовка! Сейчас принесу.
И он выносит спринцовку, а также конвертик с нюхательной солью от стыдливых обмороков.
Кого только не заносит в аптеку, но хуже всего эти проклятые ипохондрики, которые если чем-то и болеют, то переизбытком фантазии. Они придумывают себе хворь, сами себе ставят диагнозы по принципу "Это пятно на коже похоже на гиппопотама с зонтиком, значит, я умираю!" и болеют совершенно всем, от насморка левой пятки до гнойного опухания сердца из-за того, что споткнулись на брусчатке и стукнулись о... лужу (когда-то в детстве (но не в их собственном детстве, а в детстве их близкого друга)). Ох уж эти недуги людей с недуготворческим кризисом. И, как правило, эти типы приставучие, как репейник с болезненной тягой к обниманию. Они раздражают неимоверно, а особенно тем, что громко, надуманно чихают, кашляют, плюясь, и шморгают носами, чтобы убедить всех в своей исключительной заразности.
– Ну дайте, ну дайте, ну дайте!– канючит ипохондрик, заламывая ручки, пуская слюнки и перетаптываясь на трясущихся ножках у стойки.
– Сэр, вы совершенно здоровы,– тяжело вздыхает мистер Лемони.
– Нет, я болен! Болен я! У меня боли-ит!
– Где?
– Всё!
И тогда мистер Лемони перегибается через стойку, стучит надоеде по его надоедливому носу и радостно сообщает:
– Теперь у вас болит! Свинцовая примочка за счет заведения!
А потом он слышит "Дорогой, что это ты делаешь?", открывает глаза и понимает, что он замечтался наяву, а гадкий ипохондрик уже подключил к нему механический насос, трубки и педаль и с заискивающей улыбкой принялся качать его кровь. При этом он не расслабляется и незаметно подготавливает машину, чтобы тянуть жилы из бедного аптекаря. Он по-прежнему стоит и весь трусится у стойки, попеременно то бледнея, то краснея, а еще обильно потея от бессмысленных попыток развить в себе явное опухание чего-либо, что должно убедить мистера Лемони в его крайней, отчаянной болезненности.
А жена бедного аптекаря, миссис Лемони, такая вся из себя жалостливая и сопереживающая, укоряюще глядит на супруга:
– Ты что, не видишь, дорогой? Джентльмен страдает, отпусти же ему лекарства! Давайте ваш список, сэр! Мистер Лемони все принесет! Что это за рулон? Ах, это ваш список? Ну что ж... бедный вы, бедный. Дорогой, прошу тебя... Мама, скажи ему!
– Лемюэль!
И мистер Лемони, ненавидя всех, плетется за мешком и телегой, ведь иначе из аптеки не уволочь все, что этот болезненный там себе понапрописывал (помимо прочего, эти профессиональные больные составляют списки из сугубо безрецептных лекарств).
И так проходит день за днем. Люди приходят, толпятся, ругаются с ним и друг с другом, и десертной ложечкой выедают ему мозг в голове. Хелен и мадам Клопп вечно присутствуют, вечно унижают его и попрекают, и порой кажется, что чем больше в общем зале народу, тем лучше для них. А он все делает не так. И то, и это, и вон то! Не то, что мистер Медоуз с перекрестка Бромвью и Харт. Вот мистер Медоуз все делает правильно, он – живой пример для подражания: он никогда не рассказывает клиентам о побочных эффектах лекарств, не отговаривает ипохондриков, он советует больным (а иногда не-таким-уж-и-больным) дополнительные те или иные пилюли, и они верят – ведь аптекарь дурного не посоветует. А Лемюэлю Лемони должно быть стыдно, как стыдно его прадеду за своего нерадивого потомка. Мадам Клопп дежурит в общем зале, а Хелен снует по провизорской комнате, наблюдает, как он смешивает лекарства, и вечно критикует его – не тот конвертик он взял, не те весы использовал, не ту ступку, не ту склянку, не ту, не ту, не ту...
Не ту женщину он выбрал... Так считал мистер Лемони, но было уже поздно. Хелен Клопп (в девичестве) и ее мамочка (поныне) объявились неожиданно и никуда уходить не собирались – еще бы, ведь такое-то перспективное предприятие! Семейное дело, известное на весь Габен и за его пределами! А он стал будто бы просто жертвой похищения...
Колокольчик над дверью звенит. Скрипят петли, и дверь грохочет, захлопнутая. И откуда столько силы в таком хрупком теле?
– Мама послала меня за пилюлями для терпения,– издает тоненький голосок откуда-то из-под стойки и тянет ручонку с тремя пуговицами в два фунта.
"Мама послала меня за пилюлями для терпения,– еще более пискляво повторяет голосок в голове мистера Лемони.– Ну, еще бы! И как такое чудо возможно долго терпеть?"
Действуя ловко и точно под увеличительным стеклом на ножке, аптекарь при помощи скальпеля раскалывает крошечную пилюлю на восемь долей. Одну восьмую он ссыпает в бумажный конвертик. Пилюли для терпения дорогие, иначе их принимали бы все, всегда, причем нарочно превышая дозировку. Это ведь Габен – тут быть терпеливым трудно.
Вот и мистеру Лемони трудно. Но он терпит. Он копит все это, рассовывая обиды и огорчения по конторским ящичкам души, и имитирует – нет, не счастье (в его счастье никто бы не поверил) – он профессионально имитирует удовлетворенность происходящим. Мистер Лемони жалеет, что не может выпить пилюлю терпения – ведь его злобная теща не смыкает глаз.
Время близится к полудню. И судя по тому, как медленно продвигается очередь, и исходя из того, какие в ней кипят страсти, вскоре, вероятно, здесь развернется кровавая бойня. Очередь будто бы вскрывает в людях худшее. Каждый взгляд, словно прикосновение раскаленного утюга, каждое слово, будто ругательство, а каждое ругательство, как... хотя ругательство ни с чем не спутать.
Воздух настолько спертый и плотный, что его можно не только потрогать, но при особом желании усесться на него, как в кресло. Но сидеть некогда. Все торопятся. Даже если у них впереди весь день, а от праздности началось ожирение вкупе с облысением. Но они не хотят тратить хотя бы лишнюю секунду в очереди. Чтобы уступить кому-то? Ха! Нашли дураков! Кстати, не забыть бы порошок от глупости, четверть унции. Да, больше, пожалуй, и не нужно. Слишком умнеть не больно-то хочется: все слишком умные болеют от горя и чахнут в одиночестве – их ведь не проведешь. А четверти унции как раз хватит, чтобы толкать дверь в правильную сторону и не садиться мимо стула.
Нередко можно услышать: "Господа, я опаздываю!", и тут же укоряющий ответ: "Мистер, тут все опаздывают!", а сильнее всех возмущена и громче всех кричит какая-нибудь старушка, у которой последние дела были с полвека назад, а все поезда, на которые она могла бы опаздывать, уже давно сдали в утиль. Но старушка эта пришла в аптеку не за мазью от подагры и притирки от ломоты в костях, нет, она пришла за настоящим лекарством, которое никогда не подводит: теплым и милым сердцу скрытным издевательством над ближним.
Кто-то куда-то опаздывает по-настоящему, и в какой-то момент глядит на жилетные часы в последний раз, проклинает все и вся, машет рукой на это безобразие и покидает очередь. В таком случае его ждут как злорадные взгляды (еще одна жертва не выдержала, спеклась и приказала долго жить, а значит можно занять его место), так и завистливые (еще один счастливчик сбежал, схватился за соломинку, выбрался из этого тягостного, пропахшего лекарствами болота).
Звенит кассовый аппарат. "Я ненавижу их всех,– думает кто-то в аптеке, и, может быть, даже сам мистер Лемони.– Как же я их всех ненавижу! Это не люди! Это монстры, пожирающие воздух..."
Мистер Лемони с конторской улыбкой обслуживает посетителей. Стремительный взгляд в окно – проверить, там ли они. Они там. В окне рядком располагаются три кошачьи морды, упершие носы в стекло. Следят за каждым его движением. Ууу, блохастые пройдохи... ждут, когда он отвернется, чтобы проникнуть внутрь и украсть пилюли валерьяны.
Аптека "Горькая Пилюля Лемони" полнится недобрыми предчувствиями. Темный силуэт замер за мутным стеклом двери. Колокольчик звенит, петли скрипят. Пугающий незнакомец входит в аптеку. Черное пальто, цилиндр и круглые черные очки, какие носят слепцы. Бледное лицо. Воротник высоко поднят, руки в карманах. Человек этот выглядит так, словно только что ушел от погони. Либо так, будто погоня – это он сам. Он не похож ни на одного из тех посетителей, что обычно выводят бедного господина аптекаря из себя. Он не старушка, не выглядит стеснительным или рассеянным, не похож на ипохондрика, да и животных никаких у него при себе не видно.
Дверь открывается, когда кто-то покидает аптеку, и с улицы доносится:
Эй, милый Доктор, вылечи же меня скорей!
Эй, милый Доктор, или попросту меня прибей!
Шляпс, судя по всему, вернулся позлить мадам Клопп.
А незнакомец тем временем становится в очередь, будто врастает в нее. Превращается во всего лишь еще одно пальто, еще один цилиндр в этом вяло движущемся людском гардеробе. Губы его едва заметно шевелятся, он бормочет что-то себе под нос, словно спорит с кем-то невидимым. Украдкой поглядывает то на часы на стене, то на дверь за спиной. И каждый раз вздрагивает, стоит колокольчику зазвенеть, а петлям скрипнуть.
– Лемюэль!– визжит мадам Клопп.– Ты что, заснул?! Нельзя спать за стойкой! Вряд ли мистер Медоуз позволяет себе спать в служебное время!
– Да, мадам.
– Пошевеливайся! Отпусти джентльмену бинты. Он ведь разваливается на части!
Аптекарь вспоминает о клиенте, который ожидающе на него глядит, истекая кровью и зажимая рукой вспоротый живот, и извлекает из ящика под стойкой рулон бинта на барабане.
– Сколько отрезать, сэр?– спрашивает он.
– Мне бы перевязать раны, будьте любезны...
– Полагаю, девять футов хватит.
– Главное, чтобы не шесть... ха-ха...– пытается пошутить почти мертвец.
Мистеру Лемони импонируют люди с хорошим чувством юмора. Он крутит барабан, отмеряет девять футов, берет ножнички и отрезает бинт.
Когда дверь за раненым человеком закрывается, мадам Клопп осуждающе прикрикивает:
– Лемюэль! Ему было все равно! Нужно было отпустить ему десять футов, а то и дюжину!
– Но, мадам...
– Лемюэль! Не спорь!
– Да, мадам.
Очередь постепенно продвигается. В общем зале будто бы поселилась стая мух: посетители жужжат, кто-то шуршит газетой. За окном проехал трамвай.
– Лемюэль?– раздается едва слышный мерзкий голосок.– Кто такой Лемюэль?
Говорит редкостная мразь, состоящая из одной лишь кривой ухмылки. Она стоит рядом с пугающим незнакомцем в черных очках. Но ее никто не замечает.
Незнакомец продолжает глядеть перед собой, словно ничего не услышал.
Темные Спутники не любят, когда их пытаются игнорировать. Они вообще очень злятся, когда их не замечаешь: они ругаются, царапаются и пытаются вывести из себя. Они могут делать что угодно, и никто им не указ. Они не свихнувшиеся – это ты свихнувшийся, а они – лишь следствие этого безумия. Не полноценные личности, а осколки, наполненные гноем и злобой, лишенные сопереживания, ненавидящие. Они всегда с тобой, незримо для других сопровождают тебя где бы ты ни был.
– Думаешь, это умно?– спрашивает он у незнакомца в очках.– Молчать и делать вид, что меня нет? Мы ведь это уже проходили...
Темный Спутник, чтобы привлечь к себе внимание, хватает себя пальцами за уголки рта и пытается вывернуться наизнанку – чего только не вытворишь, чтобы тебя заметили.
– Что мы вообще здесь делаем, в этом унылом месте?– Он нетерпеливо обхватывает себя за плечи и начинает грызть губы.– Выбираем новую жертву? Что скажешь об этой вороне в шали? Ее визги меня раздражают...
Упомянутая "ворона" трясется всем телом на своем насесте-стульчике и кричит какому-то Лемюэлю что-то о том, что "...если они нищие, то пусть убираются, и нечего их жалеть!..".
Кто-то спешно покидает аптеку.
– Ты видел?– спрашивает Темный Спутник.– У них там череп в витрине!– после чего обращается уже к черепу: – Что уставился?
Но его продолжают игнорировать. Он мог бы взять молоток и разбить все витрины, мог бы вытащить из кармана нож и воткнуть его в парочку стоящих рядом людей, мог бы запрыгнуть на стойку и станцевать на ней – все равно никто бы ничего не заметил. Бессилие... бессилие вызывает холодную ярость. И чем сильнее эта ярость становится, тем сложнее ее сдерживать.
– Хватит стоять здесь в очереди, как дурак.– Темный Спутник презрительно озирается по сторонам, нагло заглядывает в глаза людям вокруг, нетерпеливо глядит в начало очереди, где аптекарь упаковывает в бумажный пакет лекарства для какой-то девочки, у которой вместо ног два колеса с ржавыми спицами.– Ты только погляди на этих людишек. Нет, ты погляди! Ты знаешь, что нужно делать! Ты ведь терпеть не можешь очереди! Ну не можешь ведь! Я-то знаю! Что это у тебя за бумажка в кармане? Рецепт? Рецепт, как быстренько сократить очередь?!
Очередь продвигается, девочка с колесами вместо ног проезжает мимо, в сторону двери. Она опирается на трость, а Темный Спутник незнакомца в очках пытается засунуть ей палку в колесо, чтобы она грохнулась на пол, а он посмеялся. Но у него ничего не выходит. Девочка покидает аптеку, а он злится еще сильнее.
– Ну, давай же!– он начинает орать на всю аптеку.– Режь их! Режь их! Режь всех!
– Отвяжись!– бормочет незнакомец себе в воротник. Его голос обманчиво тверд – он пытается сохранить самообладание, но с каждой минутой это делать все сложнее, а очередь движется слишком медленно.– И без тебя здесь полно бубнящего народу. Просто помолчи, проклятый голос в моей голове!
– Вот именно!– радостно восклицает нечто злое внутри, приплясывая от нетерпения снаружи.– Полно народу? Нууу...
– Замолчи,– сквозь зубы шипит незнакомец и уже громче добавляет, склонившись к женщине, стоящей перед ним.– Мэм, вы скоро?
Его Темный Спутник невероятно утомленно хватает себя за щеки, будто пытается содрать с себя лицо:
– Ты погляди!– говорит он.– Эта тетка пришла в аптеку, как на рынок. Она будто закупает лекарства на целую армию стариков с амнезией и слабым желудком! "Прошу вас, дайте мне вот то. И еще вот это. Немного того и совсем чуть-чуть вот этого! Если будете так любезны..." Какая вежливая и м-м-медленная мисс! Это же просто невыносимо!
– Молчи. Она уже уходит! Наша очередь!
Женщина со здоровенным бумажным пакетом, полным лекарств, недовольно косится на человека в пальто. Она спешит покинуть аптеку.
– Наша очередь! Наша... Я знаю, что она наша! Я тебя предупреждаю, хватит терпеть!
Темный Спутник облокачивается на стойку всем телом и принимается скрести длинными ногтями по гравированному боку кассового аппарата. "Грр-грр, грр-грр, грр-грр..."
– Ты погляди на этого унылого доктора и на его унылые бакенбарды,– презрительно говорит он, глядя на то, как человек за стойкой, задрав голову, что-то тоскливо отвечает старухе на высоком стульчике под потолком.– Он же просто иллюстрация к своей бессмысленной жизни. Угнетаемый тещей и женой, вечно потакающей мамочке. Прирежь докторишку! Избавь нас от скуки, а его от мучений!
– Это не доктор. Это аптекарь.
– Доктор-не-доктор,– безразлично напевает Темный Спутник.– Все равно. Убей его!
– Молчи. Мы здесь по делу.
Сзади кто-то перетаптывается, и это перетаптывание действует на нервы. Темный Спутник оборачивается. Прямо за ними стоит немолодая женщина в шляпке с сухими цветами на тулье. Судя по ее вытянутому выражению лица, она недовольна тем, что человек перед ней позволяет себе никуда не торопиться.
– Ты погляди на эту старуху, которая сопит за спиной, многозначительно подгоняя нас,– раздраженно говорит Темный Спутник.– Она что, не видит, что мы тут по делу? Кажется, из нее вот-вот посыплется пыль. А давай-ка проверим! Ты берешь нож, а я метелку – подмести старухины пыльные внутренности!
Темный Спутник лезет в карман человека в очках, пытаясь достать оттуда нож – он знает: его хозяин взял с собой нож, ведь это он сам подложил его ему в карман, когда тот отвернулся.
Незнакомец отталкивает его руку. Должно быть, со стороны это выглядит весьма странно.
Аптекарь мистер Лемони привык к судорогам посетителей. Он спрашивает:
– Чего вы желаете, сэр?
– Да, чего вы желаете, сэр?– заливается смехом прямо в ухо незнакомца его злобный невидимый компаньон.– Вскрыть чье-то брюхо?
– Таблетки от маниакальной тяги к убийству окружающих, пожалуйста.
– У вас есть рецепт?– спрашивает мистер Лемони.
– А у нас есть рецепт?– недоверчиво уточняет Темный Спутник. В его голову прокралось подозрение. От былой веселости не осталось и следа. Ему не нравится то, что намечается.
– Разумеется, у меня есть рецепт.
– Позволите взглянуть?..
Покупатель протягивает аптекарю сложенную бумажку, и тот читает одну лишь фразу, написанную столь криво и неровно, будто ее писали левой рукой, в темноте и в трясущемся на брусчатке экипаже:
«Помогите! Сообщите в полицию!»
Мистер Лемони недоуменно глядит в листок, покупатель глядит на него затравленным взглядом, а его Темный Спутник вонзает зубы в край столешницы от нетерпения.
– Принеси лекарства, Лемюэль!– со своего стульчика велит мадам Клопп.– Чего застыл?!
Аптекарь вздрагивает.
– Но...– начинает он.
– Никаких "но"!– перебивает его теща.– У мистера Медоуза с перекрестка Бромвью и Харт не бывает никаких "но"!
Но мистер Лемони по-прежнему нерешителен. Руки его потеют. Он глядит в листок.
– Он что, читать не умеет?!– взвывает Темный Спутник.– Ты что, читать не умеешь?! Можно скорее?! У нас еще куча дел! Еще куча неубитых людишек ошивается по городу!
