Текст книги "Вечный Канун... Грядет (СИ)"

Автор книги: Владимир Торин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Торин Владимир Витальевич
Вечный Канун... грядет

– Уэлихолн! Уэлихолн!

Раздается зычный голос станционного смотрителя, сопровождаемый звоном вокзального колокола. Станционный смотритель не похож на человека – с ним что-то не так. Как будто длинная-длинная шинель растет прямо из плитки перрона, и она... пуста. Под фуражкой – клок тумана. Усмехающийся клок тумана. Рука в перчатке душит рукоятку колокола. Язык колокола исходит ругательствами: "Бом-бом-Дурдом!".

Чемоданы. Сумки. Дорожный хлам. Кто-то (от греха подальше) спешит покинуть Уэлихолн – это добропорядочные джентльмены (трусы) и почтенные дамы (трусихи), но кто-то также и прибывает. Прибывающие делятся на две категории: вернувшиеся в город на праздники (глупцы) и приехавшие как следует отметить что-то там, связанное с положением звезд, непонятным календарем и прочими странными занудными вещами. Глупцы еще не знают, как сглупили, но на то ведь они и глупцы, а зануды в остроконечных шляпах, с метлами в руках да с черными котами или жирными откормленными крысами в клетках шевелят носами. Их носы зовут, ведут, несут их куда-то к рыжим и багровым отсветам в тумане. Там что-то происходит. Кто-то разжег костер и подпалил себе бороду. А кто-то просто печет мышь на вертеле. Они любят печеных мышей. Они водят носами, а слюнки текут по подбородкам и воротникам.

– Уэлихолн! Уэлихолн!

Виктор Кэндл в зеленом пальто и шляпе ступает на перрон. В руках у него коричневый саквояж. Мы сказали "ступает", а это значит, что он сходит с подножки одного из этих вагонов – кажется, "╧13", но кто верит в эти суеверия?! – на перрон, едва не наталкивается на носильщика с тележкой, спотыкается о чью-то трость, наглатывается дыма от чьей-то сигары. О да! – он больше похож на глупца, чем на колдуна. Проклятье, мы сказали "колдуна"? Да, мы сказали – и сами не заметили. Не к добру это... Ну да ладно. Что жалеть, когда с Виктором Кэндлом уже все и так ясно, все понятно, все готово, его не ждут дома, но его ждут в других местах. Очень ждут, например, под корнями старой ивы, или в пруду, или в печи... Да, он глупец. Его хочется пожалеть, не то что тех – прочих (с метлами). Хочется сказать ему что-то утешающее... напоследок, в отличие от тех – прочих (с клетками, котами и крысами). Ведь что касается "прочих", вам, встреться вы с ними на одной улочке, захотелось бы отдать им все свои деньги и попросить просто пройти мимо: "Давайте обойдемся без этих ваших рифмованных фразочек, если вы понимаете, о чем я".

И вот эта жалкая, нелепая личность сходит с поезда, выбирается из туч пара от паровозов, смешанного с туманом. Ускользает от станционного смотрителя, который едва не стукнул его своим колоколом.

В ушах начинают звучать скрипочки, они пилят и пиликают, пиликают и пилят, словно режут кого-то, и кто-то визжит. А Виктор начинает шептать и бормотать, как какой-то странный-престранный тип. Любой уважающий себя колдун поглядел бы на него с осуждением: вот чудак, вот непонятная личность.

Виктор Кэндл идет домой. Он бредет через город. Через смутно знакомый городишко, куда заказывал себе возвращаться. Но он получил письмо, пугающее приглашение, в котором было столько угрозы, что он просто не мог не приехать. "Некоторым людям угрожает опасность... некоторым дорогим для тебя людям... И только ты в силах помочь им..." Он ведь глупец, как вы помните. Он сел на поезд, пересек пустоши, и вот он тут. Со своей зеленой шляпой и этим коричневым саквояжем. Он бредет домой. Город пуст, и только тени притаились в тумане. Виктор Кэндл будто вырезан огромными ножницами из своей жизни и пришит к этому странному городу.

Он тут совсем один...

Осень пожирает его.

Голодная осень пожирает потерянные сердца... Виктор ушел с вокзала, он потерял из виду паровозы. И никто не может теперь с абсолютной уверенностью утверждать, что они вообще когда-то существовали. И что он приехал сюда на одном из них, а не просто вышел прогуляться... с дорожным саквояжем в руках.

Осень пожирает их сердца... их сердца...

Из тумана раздается:

"Кошелек или жизнь! Кошелек или жизнь!"

Он идет по городу. Опавшие листья под его ногами. Они кроваво-красные и канареечно-веселенькие, но их веселость зла и поддельна, как и все здесь. Листья повсюду. Они застилают и тротуар, и дорогу – пути не видно, пути не найти.

Кругом горят фонари – рыжие проблески в туманной дали. Они то здесь, то там. Над головой и даже под ногами. Хотя последние – это всего лишь отсветы в лужах. Слышатся скрежет и треск – как будто это корабль терпит крушение, столкнувшись с башней над пожарной частью, приманенный этими ложными маяками. Или это всего лишь испуганное сердце Виктора Кэндла?

А еще дует ветер. Но он не развеивает туман – наоборот, он сгущает его лишь сильнее, будто замешивает вату вокруг города, вокруг глупца, осмелившегося ступить своими коричневыми туфлями на грязные лужные мостовые. Странный ветер приносит странный звук. Он далек. Он словно эхо. Нет! Он уже близок, и раздается прямо за спиной.

Виктор Кэндл останавливается, оборачивается и видит забытый кем-то на аллее старинный радиоприемник – такой же стоял на кухне у его мамы. Радиоприемник ни к чему не подключен. Он просто не должен здесь быть. Но при этом из него раздается:

«Ха-х-ха-ха-ха...»

Злобный смех – женский смех, искаженный и усугубленный радиопомехами. Никто, вроде бы, не шутил, но при этом кому-то смешно. Виктор Кэндл не понимает этот смех без шутки. Он пугает его. Смеются над ним. Недобро. Угрожающе...

Виктор Кэндл бежит прочь от радиоприемника, бежит сквозь туман. Листья под ногами куда-то ведут его, но он не представляет куда. Он потерял направление. Он вдыхает каминный дым. Дым приносит с собой запахи вкусной еды, готовящейся в печах и каминах. Где печи – там кухня. Там дом. И люди...

Виктор Кэндл бежит туда, куда ведет его нос. Но его нос, признаться, не настолько развит, как у тех же колдунов и ведьм... Мы что, только что сказали "ведьм"? Проклятье! Да что с нашим языком не так?! Ну да ладно, какой смысл отнекиваться?.. Нос Виктора Кэндла (или правильнее сказать – нюх?) не так хорош, как у ведьм.

Виктор Кэндл тем временем оказывается в тупике. В переносном смысле. Он не знает, куда ему теперь идти, сколько сейчас времени, сколько он блуждает в тумане. Его часы на цепочке стали – явно очередная подлость этого мерзкого городишки.

Виктор Кэндл ощущает, что Осень отгрызает от него кусочек за кусочком. Что она пожирает его, ловко управляясь ножом и вилкой.

Виктор Кэндл потерян в тумане. Он в парке (кажется). Стоит на засыпанной листьями дорожке (вроде бы). Но куда он шел и откуда пришел? Где искать направление... Туман сгустился так сильно, что кругом не разглядеть вообще ничего – маши руками перед лицом – не маши, ничего не увидишь.

Кроме разве что...

Огонек в паре десятков шагов. Виктор Кэндл осторожно идет на свет. Ох уж эти глупцы, бредущие на свет в тумане. Знали бы они, что их ждет...

И тут Виктор Кэндл встречает незнакомца – в тумане проглядывает силуэт высокого мужчины в пальто и цилиндре. Незнакомец стоит к нему спиной. Шарф обмотан вокруг шеи, воротник пальто поднят, руки в карманах. Ему, видимо, зябко. Свет идет от его головы – должно быть, курит сигарету или сигару...

– Мистер!– зовет Виктор Кэндл, но незнакомец не реагирует.

Виктор Кэндл подходит ближе и осторожно касается его плеча...

– Мистер! Вы не подскажете мне дорогу?

Виктор Кэндл обходит незнакомца и даже отшатывается. Незнакомец выглядит не слишком-то доброжелательно. Разумеется, откуда взяться доброжелательности, когда прозябаешь один в тумане.

Как оказалось, курить сигарету он не мог: рот его зашит. А свет идет из прорезей глазниц. Вместо головы у незнакомца большая тыква.

Тут же вспоминается старая детская хэллоуинская считалка:

Раз-два-три, раз-два-три!

Мой вести́ черед!

Раз-два-три, раз-два-три!

Это не наш огород!

Пять-шесть-семь, пять-шесть-семь!

Это худшая считалка в мире!

Пять-шесть-семь, пять-шесть-семь!

Куда же исчезло... четыре?

Четверку похитил страж огорода.

Водитель скелетского хоровода.

В глазах – огоньки, улыбка – пошире!

Сожрал он, играючи, это четыре.

Мистер Тыква, скажи-ка мне!

Сгину ль я в кромешной тьме?

Мой исход ли здесь остаться?!

Как домой, скажи, добраться?!

Как мне путь назад найти!

Тыква-тыква, позволь мне уйти!

И пусть у меня из перьев корона,

Мистер Тыква, я ведь не ворона!

Раз-два-три, раз-два-три!

Мой вести́ черед!

Раз-два-три, раз-два-три!

Смерть за мной идет!

Виктор Кэндл перевел дыхание. Мистер Тыква... Мистер Тыква – пугало, всего лишь пугало... он – пугало! Его не стоит бояться, если ты не ворона.

Нужно продолжать путь. Ведь как иначе он попадет домой (как думал он сам) или в печь (как полагали колдуны и ведьмы).

Виктор Кэндл вновь чувствует каминный дым. А еще запах чего-то вкусного... чего-то жареного или печеного. Он возвращается на дорожку и бредет дальше в туман. Он идет еще долго, и постепенно парк снова превращается в город. В какой-то миг деревья становятся кирпичными стенами. Он облокачивается на одну из них, и плющ, которым она заросла, тут же тянет к нему свои лозы...

Виктор Кэндл бредет, подгоняемый кровожадным мяуканьем и зелеными взглядами. Один раз он даже спотыкается о черную кошку. Он идет и бормочет себе под нос:

– Я вернулся в мой родной городок, но он весь зарос плющом. Черные коты заполонили собой все улицы, и этот вой, что раздается с чердаков... Это все чей-то план, подлый замысел!– Он храбрится и успокаивает себя, пытаясь вызвать внутри злость, отыскать хоть крупицу уверенности в чем-то, но что-то не выходит.– Нет, я не боюсь, хоть и понимаю, что это ловушка, и что мне не сбежать, но я клянусь, я испорчу праздник всем этим ведьмам!

Виктор Кэндл идет на запах каминного дыма. И вдруг оказывается в неприметном местечке. Это то ли фабрика, то ли больница. У задней стены примостилась странная личность. Странная личность сидит на крошечной табуреточке и греется у... чемодана. Все верно, подле незнакомца стоит чемодан. Правда, в нем пробиты самые настоящие печные заслонки, сквозь чугунную решетку проглядывают багровые угли, из боковой стенки торчит коптящая труба.

Человек у чемодана греет руки у топки, подчас подбрасывая уголь и раздувая пламя небольшими мехами. На вертелках что-то жарится, шкварчит и плюется раскаленным жиром во все стороны. Колдуны и ведьмы были бы просто счастливы здесь оказаться. Странно, что они еще не слетелись сюда со всей округи, ведь этот человек в потертом черном пальто и остроконечной вишневой шляпе жарит мышей. Просто объедение (если ты ведьма), какая мерзость (если нет), ну, пахнет, вроде, неплохо (если ты голоден).

Виктор Кэндл подходит и спрашивает у Печника дорогу и время. Легкомысленно. Но Печнику не до всяких чудиков – его ведь ждут мыши. Он начинает что-то бубнить о ключах, шляпах, фонарях, метлах, котлах и зеркалах, но Виктор Кэндл не понимает, что он имеет в виду... То ли загадка, то ли еще что. Очевидно, ожидая ответа на свое бормотание и видя, что его не предвещается, Печник морщится, отчего его тонкие (явно нарисованные) усики начинают прыгать туда-сюда над верхней губой, достает из кармашка жилетки часы и тычет их под самый нос Виктора Кэндла. Затем он ворчит что-то недовольное, похожее на "Туда", вновь склоняется над чемоданом и подбрасывает уголь в печь.

Виктор Кэндл благодарит и шагает в указанном направлении. Он не замечает, как Печник одним махом сгрызает всех мышей и, с удовольствием хрустя их костяшками, поднимается с табуреточки, закрывает заслонку печи, подхватывает свой чемодан и с весьма подозрительным видом направляется к стене. Недолго думая, он проходит прямо сквозь стену и спешит в неизвестном направлении, перепрыгивая через лужи на своих длиннющих тонких ногах в полосатых брюках и остроконечных туфлях.

Виктор же идет и думает с тоской: "Кто-то готовит праздничный ужин, кто-то шьет себе жуткий костюм, а кто-то просто предается веселью, потому что грядет Канун Всех Святых... И только я никуда не могу дойти...". Он не знает, что в дом, куда он так хочет попасть, тыквы уже доставлены, а это значит – быть беде! Беда всегда случалась, когда привозили тыквы. Подлый Закон Тыкв. Закон подлости этого городишки.

В этом месте может случиться все что угодно. Например, ты идешь домой в тумане, никого не трогаешь, проявляешь почтение к местным... кхм... деревьям и... кхм... тротуарной плитке, когда на узкой темной аллее немного впереди возникают три женщины. В пурпурном пальто, черном пальто и зеленом пальто. Их намерения недобры, ведь глаза их горят (или это только кажется) голодным светом. В их руках раскаленные чугунные утюги, из прорезей которых вырываются клубы дыма. Даже отсюда слышно, как угли в них перекатываются и ворчат. Вот такая вот встреча. И разминуться определенно не выйдет. А пока ты стоишь и думаешь о том, чтобы броситься бежать, или жалеешь о том, что купил билет на поезд в этот город, или вообще родился, ты уже оказываешься окружен этими недобрыми женщинами. Они гладят тебя и твою одежду, ты весь в дыму и пару, а утюги проходятся по шляпе, саквояжу, по твоим зеленому пальто и перчаткам. А ты ничего не можешь поделать. Хотя и боли, вроде бы, не испытываешь... Только страх и недоумение. А они смеются. Все ясно: это они так шутят, чертовы ведьмы. И вот ты уже готов разозлиться, когда вдруг осознаешь, что остался в полном одиночестве, если не считать повисшего в воздухе трехголосого смеха. И ты будто бы чувствуешь, как тебя обмазывают кистью, и ты весь в яичном желтке, а кругом уголь, и ты лежишь на лопате, или же надет на вертел. А кто-то раздувает печь. Здесь несложно встретить ведьму. Здесь ничего не стоит оказаться в ее власти, в ее пасти...

Так вы интересуетесь, как можно встретить ведьму? Гм...

Это ведь так просто, на самом деле: "Сперва, надень свою одежду наизнанку, дружок. Затем задом наперед отправляйся на перекресток. И там жди полуночи. И тогда, мой друг, ты увидишь ведьму! Курящую кофейную сигарету и улыбающуюся ведьму... прямо на твоей улице. Строящую коварные планы, зеленоглазую ведьму прямо на твоей улице. Мечтающую запечь тебя в пироге ведьму прямо на твоей улице".

Но кому в здравом уме может понадобиться искать подобной встречи? Неудачникам с комплексом обеда? Виктор Кэндл определенно таким не страдал. Он страдал жутким ознобом и усталостью в ногах.

А тем временем отправившийся в неизвестном направлении колдун-Печник оказывается в месте еще более неказистом и непримечательном, чем его собственный угол. Это какие-то трущобы, задворки и вообще местечко из ряда вон выходящее. К слову, о выходящих вон... В темноте под лестницей сидит недовольный своей судьбой и всем миром бледный худощавый тип с черными кругами под глазами. На нем коричневое пальтишко, явно с чужого плеча, темно-зеленые вельветовые брюки – с чужих ног, да полосатые черно-зеленые носки – оттуда же. Рыжая рубаха криво заправлена, жилетки и вовсе нет. Предметы гордости – дедушкина зеленая шляпа и дедушкин же шарф. Сидит на здоровенной тыкве, опираясь на метлу, и хмурится. Бабуля выставила его вон, потому что он немытыми руками полез к пирожкам с мышами. И теперь он наказан на добрые (или недобрые, это с какой стороны посмотреть) тринадцать часов. Сидит под лестницей, ковыряет тыкву, на которой сидит, ковыряет в длинном-предлинном носу, который торчит.

И тут к нему подкрадывается колдун-Печник. Носатый хмурится еще сильнее. Разумеется, он знаком с колдуном-Печником: они выросли вместе на одной улице. Носатый покупает у Печника уголь и каминные решетки, которые переплавляет потом в ножницы, а ножницы – в наперстки, а наперстки – в булавки. А булавки он теряет, но к делу это не относится.

Печник что-то шепчет на ухо Носатому, и глаза того округляются как плошки. Печник убирается восвояси, а Носатый выскакивает из своего убежища, одним махом запрыгивает на лестницу. Картинным движением достает из внутреннего кармана пальто и раскрывает длиннющую бронзовую подзорную трубу. Густой, как бабулин кисель из мышиных хвостиков, туман для колдуна не помеха, и Носатый убеждается, что Печник сказал правду (в кои-то веки!). По улочке бредет... глупец! Только тот не знает, что улочка ведет под мост и прямо в реку. Нужно его опередить – еще чего доброго сломает себе шею или утонет. А это не слишком-то удобно: еще пробираться в дом за удочкой, надеясь, что бабуля не заметит, и вылавливать потом этого глупца. Когда можно его и так изловить!

Носатый спрыгивает под лестницу, взваливает себе на плечо тыквищу, берет метлу и отправляется следом за Виктором Кэндлом. Главное, чтобы бабуля не простила его раньше, чем он вернется, и не позвала в дом! Вот тогда бед не оберешься: еще запрет его в дымоходе.

А Виктор Кэндл тем временем бредет себе через мост, чудом миновав спуск в реку, – почему-то он пошел именно по верхней улочке, хотя уже намеревался идти по нижней. Ноги сами понесли его наверх. Буквально сами. Он даже пытался остановиться, но у него ничего не получалось. Его вели, как куклу на веревочках, и оставили в покое лишь на середине моста. Но оставили ли?

Он оглядывается. Никого. Глубоко вздохнув, он продолжает путь. Он и не замечает, что речка, через которую он перебрался, глубока и опасна. Как и не понимает того, что кто-то явно не желает его падения в нее. И это подводит нас к знакомству с невероятным существом – неким мистером, известным в определенных кругах как Человек-в-зеленом...

Говорят, худшие вещи происходят на Хэллоуин! Что-то в этом есть. Виктор Кэндл и Человек-в-зеленом прибыли в город в одно время. Виктор Кэндл боится ведьм, Человек-в-зеленом же еще устроит им веселенькие деньки. И он устраивает (без ведома самого Виктора Кэндла).

Ведьма в зеленом пальто сидит на зеленой стене и вяжет что-то. Что-то – шерстяное, рыжее и длинное – то ли шарфик, то ли очень-очень-очень длинный чулок. Она вяжет и вяжет, а спицы танцуют перед ней в воздухе, как живые. От разбросанных повсюду клубков вверх тянутся нитки, а ведьма мурлычет что-то праздничное – то ли скороговорку о котах в котлах в котельных в котлованах, то ли просто что-то, может, даже еще менее осмысленное.

В какой-то миг к ней на колени прямо из тумана выпрыгивает большой фиолетовый клубок ниток. Она пытается его схватить, но он шмыгает в сторону. Не уйдешь! Она бросает вязание и начинает гоняться за клубком по стене.

Заканчивается все тем, что каблук... что скользкая стена... что равновесие и сила притяжения – ой, те еще сложные и подлые штуки. В общем, теперь ведьма в зеленом пальто лежит под зеленой стеной, замотанная нитками. Немного в стороне брошено ее вязание. А ноги и руки у ведьмы как-то неправильно торчат. Она хрипит и судорожно моргает глазами. Выглядит она пугающе странно, хотя – кто знает – быть может, для ведьм это вполне нормальное поведение...

Другая вот ведьма, мадам в пурпурном пальто, сидит на высокой-превысокой колонне из чемоданов, прислоненной к стволу древнего вяза, и швыряет ключики в кипящий на примусе котел. Примус с котлом стоит внизу, на колонне из чемоданов пониже. Зелье из ключей варится, а ведьма швыряет туда все новые и новые ключики и хихикает. "Хи-хи-хи", – срывается с ее тонких фиолетовых губок. Огонь пылает, варево кипит, огромная ложка (ну, не очень-то и огромная – чуть меньше суповой поварешки) сама мешает зелье. И тут к ведьме откуда-то прискакивает большой клубок фиолетовых ниток. Не в силах совладать с собой (в частности, с любопытством), она спускается на землю и пытается изловить клубок; тот же убегает прочь.

Она гонится за ним и вдруг видит Его, замершего под старой ивой, – таинственного незнакомца в зеленой остроконечной шляпе. Он хватает ее и пускается с ней в пляс, перепрыгивая через корни деревьев и вытанцовывая на скользких листьях. Она очарована (или, вернее, околдована), она влюблена с первого взгляда (с первого па), она в полной власти (здесь не в пасти – просто во власти). Ведьма танцует как безумная – все как во сне, а корни тем временем оббивают ей ноги, она уже потеряла туфельки и порвала чулки, она стерла кожу, лодыжки горят... ей больно, а она все не замечает и танцует.

Но в какой-то момент она приходит в себя. Незнакомец исчез. Она стоит в собственном котле, варево кипит, она кипит. Ведьма с трудом выбирается из котла – ноги ее все в волдырях, кожа побагровела и в некоторых местах слезла. Она плачет и подвывает. Она выглядит жалко и странно, хотя – кто знает – быть может, для ведьм это вполне нормальное поведение...

Колдун-Печник греет руки у своего чемодана, на вертелках крутятся-поджариваются мыши. Но тут, мгновенно испортив всю идиллию, мимо пропрыгивает большой клубок фиолетовых ниток. Что такое?! Колдун-Печник вскакивает на ноги и бежит за клубком. А тем временем жир с мышей все капает на угли, что-то застревает в трубе, и дым не проходит, во все стороны летят искры. Чемодан-печь трясется и подпрыгивает, петли заслонок скрипят, жар гудит...

Печник прекращает погоню за клубком, когда слышит скрежет и звуки ударов за спиной – он слишком поздно замечает, что с его "старушкой" что-то не так. Он бросается к чемодану, но не успевает сделать и шага, как тот взрывается, как перетруженный паровой котел, ну или как... как... в общем, как бомба. Раскаленный уголь летит во все стороны. Печника швыряет на землю, обломок трубы торчит из его живота, из трубы идет дым. Он кашляет – изо рта его также идет дым. Рот полон углей, все лицо – в саже... Он выглядит нелепо и странно, хотя – кто знает – быть может, для колдунов это вполне нормальное поведение...

Что же касается Виктора Кэндла, то он даже представить себе не может, что происходит по всему городу с теми, кто совсем недавно подшучивал над ним. Он просто идет домой, а Человек-в-зеленом следует за ним. О нет, это не тот глупый бездельник-колдунишка, увязавшийся следом, – это кое-что похуже. И это "кое-что похуже", разумеется, прекрасно осведомлено о человеке с тыквой на плече, бредущем позади. Виктор идет. "Кое-что похуже" будто бы просто так же себе идет. А Носатый колдун следует за ним... за ними. Пока не оказывается перед узеньким переулком, который преодолеть можно разве что боком. В переулке никого. Но где же тот пройдоха с саквояжем, за которым он шел все это время? Куда он мог деться?!

И тут из переулка ему навстречу выкатывается большой клубок фиолетовых ниток. Носатый понимает, что не к добру это. Он пятится, но не замечает того, что у него за спиной уже кем-то разложены взведенные мышеловки. Их десятки, если не сотни... Он становится каблуком в одну из них. Механизм срабатывает и защемляет колдуну ногу. Колдун с визгом подскакивает и роняет тыкву. Кругом с громкими щелчками по цепочке срабатывают другие мышеловки. И в какой-то момент Носатый оказывается весь защемлен. Его руки, ноги, пальто, его нос. Он сидит на брусчатке и хнычет... а рядом лежит расколотая тыква. Рыжая мякоть вытекает из нее, смешиваясь с грязью. Это пугает его больше всего. Бабуля точно его прибьет... Длинные фиолетовые сопли текут из защемленного носа на зажим мышеловки. Он выглядит удрученно и странно, хотя – кто знает – быть может, для колдунов это вполне нормальное поведение...

Что ж, на деле – это всего лишь очередная шутка некоей жуткой личности, прибывшей в город в то же время, что и Виктор Кэндл.

Виктор Кэндл не знает его планов, он всего лишь идет домой – бедный мальчик... как же ты наивен!

Пробираясь сквозь эту осень, Виктор Кэндл не знает, что...

В поисках пути домой, он не замечает, что Тварь-ключей-шляп-фонарей-метел-котлов-часов-и-зеркал следует за ним. И она несет за собой... Вечный Канун.

Виктор Кэндл вроде бы узнает места, мимо которых проходит. Наконец! Хоть что-то знакомое... Туман по-прежнему клубится, но к нему добавляется еще и пар. Откуда-то сбоку раздаются протяжные гудки. Звякает колокол. В тумане показывается высокая фигура в длинной-предлинной шинели и фуражке. Чемоданы. Сумки. Дорожный хлам. Нет, не может быть!!!

Виктор Кэндл даже застывает, пораженный. Он снова на вокзале!!! Неужели все это время он просто блуждал кругами по городу?! Чтобы потом всего лишь вернуться туда, откуда начал?

И все же вокзал какой-то другой. Он не кажется настоящим. Странные люди натягивают поверх стены из бурого кирпича багровый театральный занавес. Что здесь вообще происходит?! Возле занавеса появляется принеприятнейший тип – самый отвратительный из всех тех, кто уже встретился Виктору Кэндлу в городе за время его блуждания во мгле. Он похож на конферансье: фрак, цилиндр, белые перчатки, трость, бархатная маска, усики и бородка. Ах да, еще и этот голос. Срывающийся, визгливый голос, словно вскрывающий черепную коробку и орущий куда-то прямо внутрь нее.

Конферансье распинается, как в последний раз. Кажется, из него вот-вот что-то вылезет. Он представляет нечто и словно бы рекламирует это то ли приезжим, то ли отбывающим, то ли поездам, то ли туману:

– Встречайте! Неподражаемый! Незабвенный! Невероятный, а также хорошо известный в определенных кругах, как Человек-в-зеленом!

Виктор Кэндл решает, что услышал достаточно. Тем более, кто-то даже указывает на него пальцем. Он поспешно шагает мимо занавеса. Откуда-то то здесь, то там прямо в клубах тумана появляются стулья, на которых кто-то сидит – у подножки темно-красного вагона, у горы чемоданов, прямо на тележке станционного носильщика.

Конферансье кричит как будто прямо в спину Виктора Кэндла:

– Не проходите мимо! Никуда не уходите! Он принесет вам радость и горе! Мистер! Вечный! Канун! Эй!!!– и в последнем "эй!" сливаются невероятная звериная ярость и мучительная истерика раненой птицы.

Виктор вздрагивает и, не останавливаясь, оборачивается на крик. Он спотыкается. И тут же просыпается.

Никакого занавеса. Никакого мерзкого конферансье. Он сидит в поезде. Поезд только-только отходит от Чаринг-Кросс. Подумать только, он задремал в самом начале пути. Что ему там снилось? Что-то странное... Что-то неприятное... Печи в чемоданах, супы с ключами, вязаные рыжие чулки... Бред какой-то. Он точно помнил, что во сне был каким-то беспомощным и жалким, глупым и наивным – вовсе не таким, каков он в жизни.

– Хорошенькое дельце,– зевнул Виктор, глядя на уплывающий прочь перрон.– Приснится же такое...

"Зато я как следует выспался",– подумал он и всего через пятнадцать минут заснул снова.