Текст книги "Доктор Постников"

Автор книги: Владимир Сназин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Глава вторая
Первая кровь

Тяга к медицине у Петра появилась еще в раннем отрочестве, когда он впервые увидел, как из раны струится кровь. Это случилось как раз в день его рождения, в июне, тогда ему исполнилось только девять лет, и в тот же год батюшка определил его в школу при лютеранской церкви для обучения грамоте и немецкому языку. Микола ко дню именин решил сделать своему любимцу подарок – вырезать деревянного коня из толстого липового чурбана, который уже давно сох под навесом. День выдался солнечным и теплым. Микола пристроился на лавке в тени разлапистого дуба и стал обрабатывать чурбан топором, снимая с него лишнее. Вскоре, когда полено приобрело нужные очертания, он, положив его на колени, долотом придал ему более четкие контуры будущего коня, а затем ножом стал вырезывать плавные линии и изгибы. Холоп ловкими привычными движениями снимал с податливого дерева тонкую, с прожилками, прозрачную стружку, которая мягко падала около его ног. Петр в это время сидел напротив на низком чурбане и играл со стружкой. Он горстями брал ее с земли и подбрасывал в воздух. Та, просвечиваясь солнечными лучами, янтарными кольцами плавно падала вниз, вызывая у Петра бурю восторга.

Когда Петр взял очередную горсть стружек, нож у Миколы за что-то зацепился, сорвался и, описав дугу, молниеносно вонзился в его левую руку, чуть ниже локтя. Струя алой крови фонтаном брызнула из раны. Слуга вскочил, зажал правой ладонью рану и стал озираться по сторонам, будто что-то ища. Малыш в этот момент собирал с земли очередную охапку стружек, но вдруг почувствовал, как что-то липкое брызнуло ему в лицо. Он уронил стружки и провел руками по лицу. С испугом в глазах Петр повернулся к дядьке и, показывая ему окровавленные ладони, дрожащим голосом сказал:

– Микола, смотри – кровь! – Его нижняя челюсть затряслась, на глаза навернулись слезы, но не скатились, а остались висеть на ресницах. Петр сухо, как будто закашлявшись, захныкал:

– Микола, откуда у меня кровь?

– Петруня, барчонок мой хороший, не бойся, это не твоя кровь. – Слуга нервно стал успокаивать мальчика. – Прости меня такого неловкого, это из моей дурацкой руки на тебя кровь брызнула. Вот дьявол, – продолжал сокрушаться Микола, – ну какой же я неуклюжий, видел же, что сучок торчит, так нет, потянул дальше, будто кто под руку толкнул, вот оно и сорвалось.

Удерживая правой рукой порез, он локтем пытался оттереть от крови щеки и шею мальчика.

– Уж ты прости меня, барчонок мой любимый, холопа твово нерадивого. – И он прижал к себе локтем правой руки голову Петра.

– Хотел тебя порадовать к твоим именинам, – слуга кивнул в сторону валявшейся на земле недоделанной, залитой кровью деревянной игрушки, – а оно, вишь, как вышло, заместо коня сам себе руку срезал. Стало быть, криворук я стал. Да еще тебя всего кровью забрызгал, Господи, Матерь Божия, все исподнее твое испачкал. Эх, ма, – горестно вздохнул холоп.

– Микола, а покажи, где порез? – как-то слишком уж быстро успокоившись и проявляя детское любопытство, попросил Петр.

Слуга с удивлением взглянул на него, а потом с ноткой осторожности спросил:

– А не спужаешься?

– Нет, – уверенно ответил Петр, – я смелый! – Но на всякий случай отодвинулся.

– Ну, тогда смотри, – слуга чуть приподнял ладонь и показал рану, которая приобрела уже бордово-красный оттенок.

Как только давление на рану ослабло, срез сразу же набух, а его край задрожал, словно шкварка на сковороде, и из-под него выступило несколько пузырящихся капель крови. Петр сморщил лицо и отошел еще на шаг.

– Не бойсь, Петруня, подойди ближе. – Микола приподнял ладонь чуть выше. – Вишь какая?! – Края пореза затрепетали, а багровая кожа над ним набухла еще больше.

– Ой, – воскликнул Петр и отклонился в сторону, – какая страшная… и шевелится.

Микола опять закрыл рану ладонью.

– А как это у тебя получилось, Микола? Я даже не заметил.

– Да случайно! Сучок треклятый на крупе у коня попался, нож зацепился, а я сдуру возьми, да дерни с силой нож, ну, с размаху и вонзил его себе в мясо. Вот так и получилось.… Ну что, Петруня, страшно тебе?

– Нисколько не страшно, – осмелев, с задором ответил Петр и, увидев, что Микола рукой совсем закрыл рану, опять придвинулся ближе.

– А тебе больно? – с состраданием на лице спросил Петр.

– Пока нет, – прислушиваясь к ране, ответил слуга. – Потом заболит, – сказал он, очевидно, не первый раз испытывая на себе действие ножа.

– А что теперь надо делать?

– Теперь к дохтору надо бы, да где там. – Он махнул обеими руками. – Нету для нашего брата холопьева дохторов. Сам буду лечить.

– А как же ты, Микола, будешь сам лечить такую большую рану одной рукой, ведь ты же не доктор? – все больше распаляя свой интерес, спрашивал Петр.

– Знамо, что тяжело одной рукой-то. Да и то хорошо, что твово батюшки нонче дома нет, може, бог даст, к ево приезду и заживет. А то, не приведи господи, осерчать может, кормилец-то. Как я однорукий-то в работе смогу что делать? А може, ты мне чуток подмогнешь, Петруня? – с надеждой в голосе спросил дядька и искоса посмотрел на Петра, как бы думая, не обидел ли он, холоп, своей просьбой хозяйского сына. Но тот с готовностью ответил:

– Конечно, помогу, Микола, только ты скажи, что надо делать.

– Спасибо тебе, Петруня, на добром слове, – и глаза холопа увлажнились. – Вот что, в сарае в правом углу за сундуком лежат четыре жерди, обмотанные холщовой тряпкой и связанные пенькой. Сними с жердей тряпку и пеньку и принеси их сюда.

– Что, жерди?

– Да нет, – улыбнулся Микола, – тряпицу с веревкой. – Но перед этим пойди в дальний угол сада, там вдоль забора растет большая высокая трава, называется – репей…Знаешь такую траву? На ней еще колючки серо-лиловые растут.

– Нет, Микола, не знаю, – ответил Петр и сразу почему-то забоялся, что слуга раздумает давать ему это поручение и пойдет сам искать траву. Тогда он не будет знать, как она выглядит и зачем ему нужна. Любопытство одолевало Петра, и он был готов выполнить любое поручение своего дядьки.

– Я найду, Микола, ты мне только расскажи, где она растет и как ее найти.

– Растет она, Петруня, у самого забора, в тени, – сказал слуга. – А узнаешь ты ее по колючкам, которых на ней очень много…

– Так это та трава, которая все время цепляется к портам и ферязи?

– Ну да, она самая, – обрадованно подтвердил Микола.

– А зачем она тебе? Она такая колючая.

– Она очень хорошо лечит. Ею еще мои пращуры лечили хворобы и различные увечья. Сорви лист и вместе с тряпицей и веревкой принеси сюда. Сделаешь?

– Да, Микола, я все сделаю.

При этом слуга вопросительно посмотрел на него, пытаясь убедиться, что Петр это будет делать без принуждения, и спросил:

– А тебе точно это не трудно?

– Совсем не трудно, – радостно ответил мальчик, готовый уже сорваться и бежать выполнять поручение. – Я рад помочь тебе.

– Только батюшке Василь Тимофеичу не говори, не выдавай меня, жалостливо попросил Микола.

– О чем не говорить?

– Ну, что я руку порезал, тебя просил мне помочь и что я тебя и твою исподнюю рубаху с портами кровью забрызгал. Уж больно скор на руку твой родитель. Не дай Бог узнает, разбираться не станет, уж его плеть тут как тут – по моей спине загуляет, словно ветер. Господи, обереги мя грешного от неправедного гнева хозяйского! – прошептал Микола.

Он сильнее придавил рукой рану и левой рукой совершил крестное знамение.

– Не бойся, Микола, я ничего тятеньке не скажу. – Петр прижал свою голову с золотистыми кудрями к груди холопа. – Я люблю тебя, Микола, ты хороший.

– И я тебя очень люблю, мой маленький барчонок. – И он неловко поцеловал Петра в темя.

Как и предполагал Микола, Петр достаточно легко нашел широколистный репей. Он сорвал самый нижний и самый широкий лист. Осмотрел его, надломил черешок и попытался выдавить из него сок. Но на надломленном кончике образовалась только влага, а никакого сока не оказалось. Боясь, что одного листа для лечения такого сильного пореза может не хватить, Петр сорвал еще один, и такой же большой. Сложив листы вместе, он свернул их трубочкой и пошел в сарай. Там, сняв с жердей тряпку, завернул в нее веревку оба листа и принес под навес Миколе.

– Вот, я все сделал. Теперь показывай, как ты будешь лечить свою руку.

– Подожди, еще надо листы помыть.

– Принести воды? – спросил Петр и был готов уже бежать исполнять новое поручение.

– Нет, не водой, Петруня. В подклети в плетеной из бересты корзине на дне лежит глиняная кубышка, плотно закрытая пробкой, а над ней на полке стоит плошка. Возьми их и тоже принеси сюда.

Петр со всех ног помчался в подклеть. Если Микола переживал и опасался, как бы хозяева не узнали, что дворовому холопу прислуживает хозяйский отпрыск, за что ему грозило очень серьезное наказание вплоть до бития кнутом, то для Петра это событие было настоящим приключением. Его раздирало любопытство, как простой холоп будет сам себя лечить.

Сбегав в подклеть, Петр принес и поставил на стол плошку и пузатый, чуть меньше крынки, глиняный сосуд с очень узким горлом.

– Это? – спросил Петр, радостно посмотрев на своего дядьку.

– Спасибо, малыш, – ласково сказал Микола. – Теперь разложи все это на столе, как будто ты лекарь и сейчас будешь меня лечить.

Глаза Петра загорелись, ему вдруг захотелось быть лекарем, но он не знал, что это такое.

– Микола, а что лекарь должен делать? – по-детски наивно спросил Петр.

– Сначала ты должен все приготовить. Возьми плошку и налей в нее спиртовую растирку из кубышки, только аккуратно, не пролей, – предупредил Микола.

Петр двумя руками взял кубышку, наклонил над плошкой и медленно тонкой струйкой налил в нее немного темно-коричневой жидкости.

– Нет, нет, мало, лей еще… Стоп! – остановил Петра Микола. – Молодец. Этого достаточно. Теперь смочи в растирке тряпицу, отожми ее. Да не над столом… над плошкой. Эка, какой ты неловкий.… Жалко растирку-то, со стола ее уже не соберешь. Вона, сколько в щель-то ушло.… Ну да ладно, – слуга безнадежно махнул руками. – А теперь, Петруня, расправь тряпицу и расстели ее на столе – ровнее, разгладь края.… Так, хорошо. Возьми листы, окуни их в растирку, теперь положи один на один на тряпицу. Нет, не на середину, ближе к краю. Еще ближе, так, молодец. Ну вот, теперь повязка готова.

– А дальше что, Микола? – возбужденно спросил Петр.

– Теперь важно правильно положить повязку на рану. Бери ее за края двумя руками.… Нет, Петруня, не так, не сминай ее в ладонях.… Расправь, растяни по краям. Вот так.… Приготовься – как только я уберу свою руку с пореза, ты сразу прикладывай ее к ране. Понял?

– Да, понял, – сказал Петр, но голос его прозвучал как-то неуверенно, а руки начали слегка дрожать.

– Ну что, готов? – спросил Микола и хотел уже отнять руку от пореза. – Ты повязку-то, повязку, поднеси ближе к руке, – наставительно сказал холоп, но видя, что Петр замер и не шевелится, сам наклонился к нему со словами: – Ну, Петруня, теперь давай, клади повязку.

Пётр заметил, как багровая рана стала быстро пухнуть, срезанный край плоти затрепыхался, а под ним несколько раз булькнули темно-красные пузыри. Петр испугался и чуть отшатнулся. Глаза его от страха расширились, а руки ослабли и вместе с повязкой стали медленно опускаться вниз. Микола в ужасе увидел, что рана уже набухла и вот-вот прорвется, а повязка, которую держал Петр, вот-вот упадет на землю.

– Клади повязку на рану! – почти закричал слуга, отчего Петр вздрогнул и посмотрел на холопа.

– Петруня, скорее, ну! Сейчас кровь брызнет! – Он правой рукой снизу подхватил тряпку и с размаху придавил надувшийся и уже готовый прорваться кровавой струей пузырь.

– Что с тобой случилось, отрок? – успокоившись и прилаживая тряпицу на руке, спросил Микола. – Чего ты замер как камень? Никак спужался? Страшно стало?

– Нет, мне не было страшно.… Не знаю… – растерянно отвечал ребенок. – Просто показалось, что там что-то шевелится…

– Это кровь в ране забурлила, наружу просилась. Ну, а щас, не страшно?

– Нет, – ответил мальчик и, стыдливо нахмурив лоб, отвернулся в сторону.

– Вот и хорошо, тогда возьми вот эту веревку и обмотай вокруг повязки. Только крепко… еще крепче, не бойся, вот так, хорошо, молодец. А теперь держи один конец.

Петр зажал в своем маленьком кулачке конец веревки, На другом конце Микола пальцами свободной руки сделал петлю, вставил в нее конец веревки, который держал Петр, и крепко затянул.

– Ну вот, мой маленький лекарь, ты мне помог, а Господь, надеюсь, меня излечит. – И Микола опустил руку вниз, как бы показывая Петру, что кровь из раны больше не течет. Но через короткое время он почувствовал невыносимую пульсирующую боль и был вынужден тут же поднять руку вверх, чтобы унять эту боль.

Так Петр в свои девять лет впервые увидел настоящую рану, из которой фонтаном била кровь, и то, как эту рану его наставник самостоятельно лечил и, судя по всему, ему все это понравилось. Однако следующий его опыт был не столь удачным.

Однажды из окна своей комнаты он наблюдал, как одна из их дворовых собак гонялась по саду за двумя белками, которые весело прыгали с ветки на ветку, соскакивали на землю, а пробегая по земле, прятались в траве или под листвой. Пес как сумасшедший носился по саду и, рыча, разгребал своими мощными лапами и мордой землю вместе с прошлогодней листвой. Быстроногие белки ловко увертывались от неуклюжих движений сильного, огромного, но неповоротливого животного. Неожиданно пес с визгом выскочил из зарослей на трех лапах, поджимая переднюю. Мальчуган увидел, что его любимец оставляет на земле за собой кровавый след. Он понял, что собака в траве обо что-то поранила лапу. Ему тут же припомнился случай с Миколой, и он решил прийти на помощь своему любимцу – вылечить его, используя для этого недавно приобретенный опыт. Приготовив все необходимое для перевязки, как когда-то он это делал для слуги, Петр подошел к будке, и заглянул внутрь. Собака лежала и сосредоточенно вылизывала пораненную лапу. Мальчик наклонился и, захватив руками шкуру на холке кобеля, потянул его на себя. Тот скосил на ребенка глаза и предупредительно ощерился. Но малыш не обращал внимания на недовольство животного, продолжая тащить его наружу. Тот, рыча и не сильно сопротивляясь, неохотно выполз из будки. Мальчик подвел все еще упиравшуюся кобеля под навес, усадил ее перед столом и, помня, как это делал Микола, с размаху приложил смоченный в растирке лист лопуха к поврежденной лапе и хотел тут же веревкой его привязать. Но как только растирка попала на рану, пес взвизгнул от нестерпимой боли, оскалился, вырвался из рук мальчика, опрокинув на землю все, что лежало на столе, и хромая помчался опять в свою будку. Вторая попытка вытащить собаку из будки Петру не удалась, потому что пес был обозлен не на шутку. Хоть второй опыт лечения оказался не столь удачным, как первый, тем не менее это еще больше укрепило внутреннее желание Петра узнать, что такое лекарское дело.

Больше настоящих ран и повреждений Петру встречать не приходилось. И он всю свою «медицинскую практику» перенес на игрушки, которые с удовольствием для него делал Микола. Мальчик брал молоток, ломал глиняному медведю или какой-нибудь деревянной птице ноги, слом соединял медом, накладывал репейный лист и перевязывал. А иной раз, поймав крупного, похожего на чернослив таракана, отрывал ему лапу, а то и две, и начинал лечить, приклеивая оторванную конечность опять же медом. Но истинное желание учиться лекарскому искусству возникло у Петра спустя несколько лет, когда по воле случая он познакомился со щенками-метисами из меделянской породы, которых потом пытался лечить. А знакомство с ними можно было назвать фантастическим…

Глава третья
Знакомство со щенками

В России традиционно было принято, что дети наследуют профессию родителя. К тому времени, когда Петр окончил начальный курс обучения в приходской лютеранской школе, ему исполнилось двенадцать лет, и Василий Тимофеевич определил сына в класс старшего подьячего – Осипа Солодухина при Посольском приказе, в котором детей служащих приказа готовили к переводческой службе в этом же ведомстве. Там школяры с утра и до обеда изучали латинский и немецкий языки, а после обеденного отдыха и до захода солнца безденежно выполняли работу переписчиков, оттачивая почерк, а ученики уже знающие иноземные языки – переводили рукописные и печатные европейские книги на русский.

Необыкновенный случай, после которого Петр окончательно убедился, что хочет стать лекарем, произошел с ним в начале марта, в последнюю седмицу перед Великим постом и за месяц перед поступлением в лекарскую школу Аптекарского приказа.

Шел десятый час дня. Мартовское солнце клонилось к закату. Колокольный звон только что возвестил о скором начале вечерни, и народ спешно покидал торжище на Красной площади, торопясь в церкви. Обыкновенно Петр после занятий в классе у Солодухина возвращался домой на обеденный отдых по Никольской улице. Ему нравилась эта красивая улица, с резными фасадами боярских хором и богатых монастырей, полностью вымощенная бревном от Алевизова моста Никольской башни до Никольских ворот Китай-города. Проходя по ней, он иногда останавливался около иконных рядов, расположенных напротив Заиконоспасского монастыря, и подолгу рассматривал иконостасы, парсуны, иконы, которых в этих рядах было огромное множество. А когда оказывался у ларя с книгами, то часами стоял и листал толстые иноземные фолианты в кожаных переплетах и с медными застежками, рассматривая изображенные на их полях различные замысловатые орнаменты.

Но в тот день Петр почему-то изменил маршрут и решил пойти по Варварке. Он вышел из Спасских ворот, обогнул собор Покрова на Рву, или, как его называли в народе, храм Василия Блаженного, и направился к церкви святой Варвары, в которой уже началась служба. Торг на Красной площади к этому времени закончился: палатки закрылись, купцы и лоточники разошлись. Среди торговых рядов остались немногочисленные прохожие, а также нищие, калеки и бездомные, которых стрелецкая полиция выдавливала с площади в ближайшие проулки, выставляя рогатки и караульных на проходных улицах. Со стороны Зарядья, откуда-то снизу, слышался истошный собачий лай. Юноша обогнул церковь и вышел на край склона. Внизу, недалеко от мытной избы, на пустыре, он увидел свору, не меньше десятка собак, дерущихся между собой за какую-то добычу. Вздыбленный от их возни снег серебром искрился в лучах заходящего солнца. Петр некоторое время с интересом наблюдал за ними, затем, обернувшись к церкви, трижды с поклоном перекрестился и пошел по пустынной Варварке в сторону Знаменского монастыря, чтобы потом через Лубянку быстро дойти до дома. Однако, сделав несколько шагов, он боковым зрением увидел, что собаки перестали грызться. Затем одна из собак, значительно крупнее других, по виду вожак, отделилась от остальных и стала медленно подниматься по склону в его сторону. Стая также вознамерилась последовать за вожаком, но тот обернулся и издал предупреждающий глухой рык, который протяжным эхом отозвался в морозном воздухе Зарядья, заставив Петра остановиться. Собаки, рассыпавшись веером, легли на снег и стали выгрызать из лап замерзший лед. Петр оглянулся. Улица уже опустела, вокруг никого не было. Лишь в отдалении несколько сгорбленных фигур, опираясь на палки, покидали торговую площадь.

Петр не боялся собак, потому что знал, что тот дух, которым он пропитался от своих любимцев, – испанских малоссов, должен был наводить страх не только на отдельного пса, но на целую свору. Однако внушительные размеры вожака насторожили юношу. А когда тот с невероятной легкостью в несколько прыжков покрыл разделявшее их расстояние и остановился в двух саженях от него, уверенность Петра сменилась неподдельным страхом. Уперев свои мощные лапы в землю пес, не мигая смотрел на Петра и, вытянув шею в его сторону, шумно втягивал всей грудью воздух, как бы определяя тот ли это человек, который ему нужен. У юноши бешено забилось сердце, а вдоль спины волной пробежала судорога. От страха его затылок покрылся испариной, а на лбу выступило несколько капель пота. Он поднял свою ученическую сумку и, загородившись ею, зажмурился, ожидая нападения. Секунда, две – нападения не последовало. Петр заставил себя приоткрыть глаза и посмотреть на сидящего против него пса.

Это оказалась коренастая, с широкой крепкой грудью и толстыми мускулистыми лапами сука. Ее огромная угловатая морда с черной пастью, свисающими брылами и мощными челюстями напомнила Петру меделянского мордаша, которого он однажды видел у дьяка Посольского приказа. Эту породу использовали при травле и охоте на медведей. Отдельные особи легко и в одиночку справлялись с крупным кабаном. Собака пристально смотрела на Петра, но агрессии не проявляла. Приглядевшись, Петр заметил, что вместо крапчатого окраса и жесткой короткой шерсти, как у истинных мордашей, она имела длинную черно-бурую шерсть, а ее пасть выступала вперед, как у пастушьих пород. Эти отличия подсказали Петру, что это метис. А обвисшее брюхо, покрытое репейной колючкой, говорило о том, что она недавно выкармливала щенков. Но эти открытия не успокоили его. Он по-прежнему неподвижно стоял и в страхе ожидал атаки. Он не знал и не понимал, почему пес своей мишенью выбрал его. Ведь совсем недавно мимо проходило множество разного люда, но собака как будто специально ждала появления Петра. Он вдруг вспомнил, что, подходя к склону, заметил: что именно эта собака не участвовала в общей грызне за добычу, а равнодушно наблюдала за ней со стороны. И как только он появился в поле ее зрения, направилась к нему.

Петр как завороженный смотрел на пса и не шевелился. Наконец зверь обмяк, задрал к небу свою большую тяжелую морду и, широко открыв пасть, изрыгнул из себя горловой рык такой силы, что у Петра спазмой свело живот. «Ой!» – едва слышно простонал он, как будто уже почувствовал невыносимую боль. Он подтянул сумку к лицу и снова сжался в комок.… Это мгновение показались ему вечностью. Ему захотелось закричать и позвать на помощь, но горло свела судорога. Вдруг он услышал хриплое дыхание и шорох на снегу. Медленно опустив сумку и приоткрыв глаза, он увидел, что собака, не спуская с него зеленовато-серых глаз, медленно, на полусогнутых лапах ползет к нему по снегу. Приблизившись, она подняла голову, открыла пасть и плотно захватила крепкими желтыми зубами рукав ферязи, отчего по рукаву на кисть протянулась густая и липкая пенисто-желтая нить слюны. Потянув Петра за рукав, так что ему даже пришлось наклониться, она расцепила зубы, повернулась в сторону Зарядья и стала медленно спускаться к задворкам в направлении Мокринского переулка, иногда останавливаясь, оглядываясь на него и как бы говоря: «Ты идешь? Смотри не отставай!» Остальная свора так же снялась с места и лениво последовала за ними, держась в отдалении. Увязая в подтаявшем и побуревшем от собачьего помета снегу, Петр по склону, между покосившихся сараев и ветхих лачуг, спустился до Мокринского переулка, в самом начале которого стоял храм Николы Мокрого Чудотворца. Улица была пустынной, лишь двое священнослужителей в рясах стояли перед папертью и о чем-то тихо разговаривали. Из церкви доносилось хоровое песнопение. Стая, почувствовав запах своего лежбища, обогнала вожака, обогнула колокольню справа от храма, и взбежала по склону к частоколу Знаменского монастыря, где полукругом распределилась на снегу. У самого забора среди всякой рухляди, дров, сена и мусора были прорыты собачьи норы. Одна, крайняя слева, по размеру превосходила остальные в несколько раз. Именно к этой норе и привела Петра собака. Она подошла к лазу, села сбоку от него и, задрав голову к небу, издала громкий гортанный звук, после чего пристально посмотрела на Петра. Он понял: она хочет, чтобы он вошел в нору. Вход в логово был достаточно широк, чтобы среднего роста человек, наклонившись, мог войти внутрь. Петр медленно огляделся – перед ним возвышался высокий забор, подход к которому преграждали кучи выброшенного из монастыря мусора и полусгнившие дорожные бревна; справа и сзади свора, а слева – беспощадный зверь, не сводивший с него пронзительного взгляда. Петр наклонился и сунул голову в проем. Внутри было темно. В нос ударил густой, сладковато-терпкий запах, от которого его сразу затошнило, а глаза заслезились. Приложив рукав ферязи к носу, он наклонился и стал медленно продвигаться вперед.

Страшная собака, ткнув его своей огромной головой, вошла за ним следом, и растворилась в темноте. Петр огляделся, пытаясь определить, где находится собака. Но в пещере было настолько темно, что он не смог разглядеть даже собственные вытянутые руки. Он зажмурил глаза, чтобы они привыкли к темноте, – так он всегда делал, когда без свечи спускался в подклеть у себя в доме. А когда он стал что-то различать, заметил, что пещера имела дощатый пол и стены и больше походила на рукотворный сарай, который собака приспособила под свое логово. Пол, как показалось Петру, был выстлан слежавшейся соломой: она была влажная и чавкала под ногами. Он обвел пещеру взглядом, и она показалась ему достаточно просторной – в ней можно было если не выпрямиться, то находиться в полусогнутом положении. В дальнем углу он заметил очертания собаки, которая, как каменное изваяние, сидела на фоне черных стен, и наблюдала за ним.

«Зачем она меня сюда притащила? – мысленно задавал себе вопрос Петр, продолжая оглядывать собачье пристанище. «Что она задумала?» И едва в его голове промелькнул этот вопрос, как где-то слева от себя он услышал жалобное попискивание. Он сделал шаг в ту сторону и посмотрел вниз. В этот самый момент бледный луч заходящего солнца на мгновение мелькнул в пещере и высветил место, откуда раздался писк. На куче протухшего сена он увидел двух крупных лохматых щенков, которые лежали на спине и тянули свои косматые морды вверх. Он присел, чтобы лучше их рассмотреть, но сразу почувствовал над своим правым ухом горячее хриплое дыхание. Петр замер и медленно повернул голову. Около своего лица увидел два огромных, светящихся зеленоватым светом зрачка. «О, ужас!» – подумал он и отшатнулся. Придя в себя, он с оглядкой на зверя медленно наклонился, чтобы разглядеть щенков, и сразу понял источник смрада. У обоих щенков задние лапы были разодраны, а оголенные в некоторых местах кости – сломаны. При слабо проникающем через лаз свете Петр заметил в глубоких ранах шевелящихся червей. Его затошнило, у него вновь возникло желание выскочить и убежать, но он понимал, что это невозможно. «Так вот зачем она меня сюда затащила. Эти щенки – ее дети! Она хочет, чтобы я им помог. И пока я что-нибудь не сделаю для них, она меня отсюда не выпустит. Но что я могу? Что нужно сделать?» Петр начал думать, но в голову ничего не шло, присутствие реальной опасности смешивало все мысли. Щенки, почувствовав его присутствие, сильнее заскулили, и еще активнее стали дрыгать передними лапами. Петр понимал: рано или поздно собака увидит, что он ничего не делает, и что тогда будет? Его глаза уже привыкли к темноте, и теперь он отчетливо видел, как черви, ползая в гнилой плоти, жадно пожирают ее. А щенки, когда боль становится невыносимой, еще сильнее скулят и дергают сломанными лапами. Их мать тоскливо подвывала. Несмотря на высокую влажность в пещере, где, казалось, должно было бы быть тепло, Петра бил озноб, больше, конечно, не от холода, а от страха. Вдруг в голове молнией пронеслось слово «клопы». В то время во всех спальных покоях всех сословий, включая и царские, клопов, как и тараканов, водилось несметное количество. От них страдали все, за исключением, может быть, крепостных крестьян, которые либо от толстокожести, либо от усталости спали как мертвые, не реагируя на укусы насекомых. Петр вспомнил о них, потому что сам часто страдал от этих паразитов и чесался. И только раздавив всех видимых клопов на простыне, одеяле и стене, уже спокойно засыпал до рассвета. «Вот что надо сделать, – подумал он. – Этих червей надо раздавить! Тогда боль уймется и щенки успокоятся, а их раны начнут заживать. Да, но как я их в ране раздавлю? Это же не клоп, которого зажал между ногтями – хрусть, и готово. Этих червей к кости не прижмешь, чуть больно щенкам сделаешь – мамаша рядом, сразу голову откусит». Петр задумался, и опасливо посмотрел на темный силуэт, стоявший в глубине.

«А что если их оттуда выковырять и пальцами раздавить? Противно, конечно, но быть разорванным огромным псом – еще хуже». Он склонился над щенками и, протянув руку, попытался пальцами вытащить хоть одного червя из раны. Червь оказался упругим и скользким. Петр ногтями все-таки зацепил за хвост одного и попытался раздавить. Но червь выпустил из заднего отверстия каплю тягучей, с едким запахом жидкости, обвился вокруг пальца и, выскользнув, снова упал в рану и скрылся в толще податливой плоти. Петр брезгливо посмотрел на свои липкие пальцы и обмыл их в талом снегу. «Нет, так я их оттуда не выловлю, надо придумать что-то другое!» Он присел на корточки перед щенками и с опаской стал теребить их лохматые головы, ища решение трудной задачи. Он потрогал рукава своей ферязи: «Вот чем можно их оттуда убрать!» Он снял ферязь, наступил на нее ногой и оторвал один рукав. Скомкав его, он начал пробовать выковырять им червей из раны. Потер по ране раз, потер другой, но, когда щенок жалобно заскулил, из угла послышалось угрожающее рычание, а через мгновение его ухо обдало горячее дыхание мамаши. Петр похолодел, выронил скомканную ткань и как был на четвереньках замер. Когда собака успокоилась и отступила назад, Петр снова поднял рукав. Ткань была мокрая и с нее стекала вода. «А что если в рану накапать талой воды?» – И он, высунув наружу руку, взял горсть мокрого снега и, сжимая его, тонкой струйкой накапал на рану одному из щенков. В ране образовалась небольшая лужица. Петр взял рукав и осторожно промокнул ее. Несколько червей прилипли к ткани. В другой раз он положил на рану большую горсть снега. Тот быстро растаял, и Петр мокрым рукавом вычерпал из раны всех червей без остатка. Такую же процедуру он проделал с другим щенком. Видно было, что щенки по мере удаления червей, становились спокойнее и больше не дергали лапами. Под конец он порвал оба рукава своей ферязи на ленты и, как в свое время учил его Микола, обмотал щенкам лапы. От этого им стало гораздо легче, и теперь они уже рычали не от боли, а от радости, что не замедлила подтвердить их мамаша, которая, тоже гортанно проявив радость, два раза лизнула сначала руку Петра, потом щеку. С тех пор он часто навещал своих питомцев в пещере, подкармливал их и как умел, перевязывал.