Текст книги "Бункер"

Автор книги: Владимир Сидоренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сидоренко Владимир
Бункер

ВЛАДИМИР СИДОРЕНКО

Бункер

Пиллау* – последний опорный пункт Восточной Пруссии – гитлеровцы защищали с отчаянным упорством. Отброшенные через пролив на косу Фрише-Нерунг, они продолжали обстреливать и военно-морскую базу, и город. Из четырех радиостанций на "газиках" у нас осталось две. Одну – с самым мощным передатчиком – разнесло снарядом, вторую мы потеряли во время налета немецкой авиации. Я оказался старшим в подвижном радиоотряде, организованном командованием Балтийского флота еще на подступах к Восточной Пруссии. Пока главстаршина Павлов разворачивал с телефонистами проводную связь штаба базы, мы с мичманом Басиным и радистами оборудовали радиоцентр. С армейскими частями, кораблями и авиацией связь установили тотчас, но Кронштадт, где находился штаб Балтийского флота, нас не слышал, Оставшийся целым радиопередатчик был маломощный, к тому же работал на штырь ". Все мачты для антенн были перебиты. Уже в сумерках я заметил на набережной у пролива, отделяющего Пиллау от косы Фрише-Нерунг, две ажурные оадиомачты. Захватив аккумуляторные фонари и автоматы, мы с Басиным осмотрели немецкую радиостанцию. Передатчик был средней мощности, к тому же поврежден снарядами, но антенна в порядке. Мы не трогали никаких приборов и проводов. Станция могла быть заминирована, и тогда неосторожное включение вызовет взрыв. Подогнав машину со своим передатчиком к радиостанции, присоединили к нему большую немецкую антенну. Передатчик пришлось перестраивать, но спустя полчаса нас слышали не только подразделения в районе Пиллау и Кенигсберга, но и Кронштадг. Возвратились на приемный центр затемно. – Старлей, мешают сильные помехи, – докладывает вахтенный радист. Сажусь за приемник. На нашей волне, забивая сигналы катеров, работает мощная радиостанция. Перестраиваю приемник на другие волны. Щелчки Морзе заполнили весь рабочий диапазон. Выходит, передатчик не только мощный, но и гдето рядом. Передает цифры, значит – шифровку. Справляюсь по телефону у оперативного дежурного. В районе Пиллау наших мощных радиостанций нет. Вместе с Басиным мастерим деревянный крест – основание радиопеленгаторной рамки – и наматываем на нее провод. Рамку подключаем к приемнику переносной радиостанции. Передатчик у нее без ламп, но сейчас он нам и не нужен. Проверяем работу самодельного радиопеленгатора по своей радиостанции. Точность невелика, но направление на источник излучения определить можно. Пригодился опыт довоенной работы с радиопеленгаторами. Басина оставляю за старшего и со свободным от вахты молоденьким радистом, украинцем Фоменко, с автоматами и мощным электрическим фонарем мы отправляемся искать таинственную радиостанцию. Идем в темноте. Чтобы не разрядить аккумулятор, фонарь включаем редко. В гавани много металлических отражателей: взорванные стальные вышки, мачты и такелаж затонувших судов, танки, артиллерийские орудия – все искажает поле излучения неизвестной радиостанции и мешает определить истинное направление. К тому же с моря пришел туман. Мы беспрестанно натыкаемся на завалы разрушенных зданий и каких-то сооружений. В темноте и тумане трудно разобрать, что есть что. Когда обходим завалы, нарушается взятый пеленг и приходится начинать все сначала. Передатчик умолк, и мы, потеряв в который уже раз направление, останавливаемся и вертим рамкой. Радиостанция снова защелкала. Засекаем ее и с трудом пробираемся по узенькой улочке, забитой ранеными и мертвыми лошадьми, орудиями и зарядными ящиками. Фон "зеркального" излучения радиостанции возрастает. Передатчик где-то здесь, совсем близко! Подбираемся к мрачному, будто выросшему из земли, бетонному зданию, Наш приемник захлебывается от сильных сигналов. Чтобы не сжечь, выключаем его. Освещая странное сооружение, карабкаемся через нагромождения разрушенных стен и железобетонных плит. У второй стены здания натыкаемся на высокий, в несколько метров, металлический штырь маскировочного серо-зеленого цвета. Штырь, более толстый у основания и постепенно сужающийся кверху, прикреплен к такого же цвета массивному изолятору. Антенна коротковолнового передатчика! И, судя по штырю и изолятору, мощного. Вытаскиваю неоновую лампочку, которую всегда ношу с собой. Лампочка вспыхивает в руке в такт сигналам Морзе. Протягиваю ее к штырю. Длинная дуга высокочастотного излучения обжигает руку. Снова перебираемся через завалы, окружающие здание, и подходим к штырю с противоположной стороны. Ни окон, ни дверей, даже вентиляционных отверстий в стенах нет – сплошной бетон. Может, вернуться и доложить командиру? Нельзя. Пока доберемся, свяжемся со штабом, вызовем солдат, неизвестный радист закончит свою тайную работу. Нужно помешать ему сейчас. Штырь, конечно, пустотелый, скорее всего стальной с омедненной оболочкой. Сломать или согнуть руками – нечего и думать. Да и руки обгорят при такой мощности передатчика. Стрелять в него из автомата бесполезно. К тому же мы не знаем, кто работает на радиостанции, и обнаруживать себя раньше времени не стоит, Раздумываю, а неоновая лампочка в руках мигает... Освещаю фонарем место вокруг штыря. Среди битых кирпичей и взорванного бетона длинный стальной прут. Как раз то, что нужно, Выправляем его с Фоменко и втыкаем поглубже в мокрую землю рядом со штырем. Чтобы не обжечься излучением, надеваю шапку на руку и протягиваю прут к штырю. Еще на расстоянии, от штыря к пруту проскакивает искра и превращается в пульсирующую светящуюся дугу, а вверх тянется дым горелого металла. Плотно прижимаю прут к штырю и проверяю работу неоновой лампочкой. Она едва светится. Антенна замкнута на "землю", и мощность излучения передатчика уменьшилась почти до нуля. Теперь нужно ждать... Тот, кто передает шифрованные сигналы, поймет, что с антенной чтото случилось, и обязательно придет сюда узнать, в чем дело. Мы прячемся за завалом с автоматами наготове и выключаем фонарь. Чуть слышно стучит дождь. Над проливом вспыхивают ракеты, и их мерцающий свет едва проникает сквозь толщу сливающегося с небом тумана. Жаль, передатчик нашей переносной рации не работает и нельзя сообщить, что мы здесь обнаружили. Прошло минут пятнадцать, когда у штыря возникла высокая фигура, Я даже не заметил, откуда она появилась. Фоменко включает фонарь, а я вскакиваю и кричу: – Хенде хох! Яркий свет выхватывает из темноты рослого немецкого моряка в длинной темно-синей шинели. Одна рука у него забинтована, а в ней стальной прут, которым мы замкнули антенну. Он щурится на слепящий фонарь, бросает прут и поднимает руки. Во второй руке продолжает держать гаечный ключ и кусок провода. Немец, по-видимому радист, молчит некоторое время, а затем довольно хорошо говорит порусски: – Камрад, я ранен,– кивает на свою забинтованную руку.– Там госпиталь,– и поворачивает голову в сторону бункера, – Фоменко, обыщи его! Фоменко находит у немца "вальтер" и неоновую лампочку. "Радист",– решаю я. Пистолет кладу во внутренний карман шинели, а неоновую лампочку отдельно, чтобы не разбилась. – Шнель, шнель в госпиталь,– приказываю я и слегка толкаю радиста автоматом в спину. Мы освещаем фашистского моряка фонарем, и его огромная фигура словно колышется в тумане. Перебираемся через ближний завал и попадаем в потрескавшийся железобетонный тоннель с вывалившимися плитами. Метров через двадцать упираемся в бронированную серозеленую дверь с нарисованным на ней большим красным крестом. Немец стучит в дверь три раза и через интервал еще четыре. Выходит – семь ударов. Неожиданно вспоминаю, что рисунок свастики состоит из четырех семерок. Когда-то давно семерки считались счастливыми цифрами... Дверь открывает здоровенный краснолицый немец с перевязанной головой. На раненого никак не похож. Проходим в тамбур, освещенный коптящими плошками в картонных коробках. Сыро, холодно, смрадно. На полу и на наскоро сколоченных двухъярусных нарах раненые с серыми лицами, в бинтах с подтеками засохшей крови. Лишь немногие едва поднимают головы и безучастно смотрят на нас. Есть и мертвые. – Камрад, госпиталь,– показывает на раненых радист.– Русский зольдатен уже смотрел здесь. – Яа, яа,– поддакивает краснолицый. Я не верю им. Подталкивая радиста автоматом, приказываю: – Давай, давай вперед. Шнель, шнель! – Яволь, яволь,– покорно бормочет радист и шагает внутрь тамбура. Длинный тамбур, с потолка и стен которого сочится вода, заполнен ранеными. Упираемся во вторую полуоткрытую бронированную дверь. Захожу внутрь. Здесь тоже раненые – среди вони и сырости в полутьме горящих плошек. Госпиталь явно меньше бункера, да и расположен он только на уровне земли. Где-то должен быть еще вход. Там и радиостанция. Шарю фонарем. Прямо по центру второго помещения с двухъярусных нар приспущены серые солдатские одеяла, прикрывающие стену. Продолжаю медленно водить лучом фонаря, умышленно не останавливаясь на подозрительных одеялах. Рассматриваю помещение, не упуская из виду немцев. Краснолицый кивает кому-то. С нижних нар встают двое. Сопровождающие переглядываются, а я соображаю: "Передавят тут нас как котят, никто и не узнает! Фоменко нужно оставить у выхода, а немцам скажу, будто послал меня сюда русский генерал". Поворачиваюсь к сопровождающему: – Гут, гут госпиталь,– и показываю на выход, чтобы возвращались назад. Двое немцев идут к выходу, Наклоняюсь к Фоменко и тихо, чтобы никто не слышал, приказываю: – Жди у выхода. Если через полчаса не выберусь, беги в радиоцентр, пусть Басин вызовет автоматчиков. Подхожу к радисту и громко, чтобы слышали все, кто понимает русский, объявляю: – Советский генерал послал нас выключить функштацьён**. С двумя сопровождающими иду во второе помещение и показываю на одеяла: – Открывай, открывай! Радист мнется, переглядывается с краснолицым. Лишь после этого, протиснувшись между стеной и нарами, сдергивает одеяла, обнажая стальную дверь. – Открывай, открывай,– повторяю я и лезу за ним. Радист громко стучит. После второй попытки дверь приоткрывается на освещенную электрическим светом лестницу. На ней немец в темно-синей морской тужурке, белой рубахе и черном, со свастикой галстуке. На правой стороне груди орел с раскрытыми крыльями и свастикой. Погон нет, Вместо них шитые золотом нарукавные нашивки: две средние-лейтенант. Лейтенант будто собрался на парад, блестит как новая копейка. – Передай лейтенанту, советский генерал послал меня выключить функштацьён. Радист переводит. Щеголь смотрит, кивает. Затем пропускает меня и радиста на лестницу и задраивает дверь. Краснолицый остается в тамбуре, Спускаемся за щеголеватым моряком. При желании вдвоем они со мной бы справились! Радист с меня ростом, выглядит внушительно, Щеголь поменьше, но весь налитой, сильный. Но, вижу, нападать не собираются. Однако на всякий случай останавливаюсь и пропускаю радиста вперед, чтобы оба были перед глазами. В конце лестницы еще одна дверь. Выходим в залитое электрическим светом большое помещение, наполненное немцами. Прикидываю, сотни полторы, не меньше. Большинство сидит за столами. Многие курят, но воздух свежий, вентиляция отменная. Среди темно-синих моряков островки серо-зеленой полевой и черной формы. Рослые, холеные, не то что замызганные раненые в тамбуре. И моряки и эсэсовцы выбриты, аккуратно одеты. У нескольких моряков ухоженные бороды. Слева, через два стола от меня, сидит седовласый морской офицер с нашивками капитана третьего ранга. Но, присмотревшись к гитлеровцам внимательнее, замечаю, что не так уж они опрятны, как показалось вначале. Наверно, прячутся не один день. Лица, как и воротнички и манжеты, выступающие из рукавов тужурок, серые, несвежие. Во взглядах и осанке еще видна надменность, но уже изрядно разбавленная растерянностью и даже страхом. Часть из них, чувствуется, недавно вышла из боя. По-видимому, собравшиеся здесь с трудом начинают понимать, что происходит или уже произошло. Снова пробегаю взглядом по убежищу, У стен не наспех сколоченные деревянные нары, как в тамбуре, а двухъярусные металлические койки с добротными шерстяными одеяла-ми. Под одним проглядывает автомат. На койках по-домашнему спят кошки, лежат и раненые. Второй раз встречаю в кубриках немцев кошек. Первый раз увидел их после освобождения острова Тютерс в Финском заливе. Тогда немцы бросили в казарме не меньше двадцати кошек. Говорят, домашние животные снимают нервное напряжение. А на столах бутылки, колбаса, банки, картонные коробки, пачки сигарет с разноязыкими наклейками. Все мирно, благопристойно. Пьют, едят, разговаривают... Ближе всех, за столом, изрядно захмелевший эсэсовец. Лицо крупное, мясистое, будто ошпаренное, какое бывает у рыжих и блондинов. Волосы прилизанная пакля, как у куклы. Уставив на меня рысьи глаза, булькает остатками вина и со стуком ставит стакан на стол. Поднявшись, неверной походкой идет к койке, Отбросив матрац, вытаскивает автомат и, не спуская взгляда, направляется ко мне. Я один. За мной стена! Но стрелять оттуда ему нельзя. Перед ним другие гитлеровцы. Если выберется из-за них, окажусь в положении приговоренного к казни. Для него это самый удобный вариант... Ждать, когда он запустит в меня очередь,– самоубийство! А если начну первым? Затрещит весь зал! Оружия у них, видно, хватает. Конечно, пропаду, зато недаром. Первая очередь моя, тогда им достанется больше. А может, не начинать первому? Обойдется и так? Умышленно не смотрю на офицера. Еще подумает – прошу защиты. Не поворачивая головы, краем глаза пробегаю по его столу. Развалившись, с приклеенной к лицу улыбкой, он смотрит в мою сторону. Тут такая злость меня взяла, что первую очередь закатил бы не по эсэсовцу, а по нему. А тот, со "шмайссером" над головой, ползет, будто танк, бесцеремонно расталкивая окружающих массивной тушей. Я больше не раздумываю и поднимаю свой ППШ. В зале смолкло. Я ощущаю тишину. Она шевелится, движется. Эсэсовцу осталось оттолкнуть двух моряков. Очередь дам сразу, как только начнет выходить из-за них! А по спине, чувствую, бежит струйка пота. – Хальт! – будто лает офицер. Двое в темно-синем наваливаются на эсэсовца, отбирают "шмайссер", волокут к койке. Я опускаю автомат, а пот бежит не только по спине, но и по животу. И тут доходит до меня, что это представление. Представление, которым позабавился немецкий офицер. Убить меня для них было проще простого и в тамбуре, и здесь. Оружие есть, а выстрелить могли откуда угодно. И не было им смысла из-за пьяного эсэсовца подставлять себя под пули моего ППШ. Значит, боятся! Конечно же, боятся... Поворачиваюсь к радисту и хрипло приказываю: – Давай на функштацьён! – Обер-лейтенант, айн момент,– отвечает он и подходит к столу офицера. Вытягивается, затем наклоняется. Получив приказание, радист возвращается и, небрежно бросив; "Битте шен", идет вперед. Я за ним. За мной шагах в пяти двое. Проходим еще одно помещение. В нем немцев не меньше, если не больше. Некоторое время петляем по узеньким бетонным коридорам и проходим мимо стальной двери, за которой в такт сигналам Морзе слышится прерывистое гудение трансформатора. – Функштацьён? – показываю на дверь автоматом. – Наин,– отвечает радист и идет дальше. – Цурюк! – кричу я и направляю на него автомат.– Назад! Радист пятится, а двое в темно-синем приближаются. Разворачиваюсь и снова: – Цурюк! – Они отходят. Показываю на дверь и подзываю радиста.– Открывай! Он дергает. Дверь не поддается. Перегоняю радиста к тем двум, чтобы видеть троих, и нажимаю на дверь. Она и в самом деле заперта изнутри. Недалеко, на этой же стороне прохода, еще одна закрытая стальная дверь. Толкаю ногой. Дверь распахивается, и через небольшое помещение с электрическими щитами вижу радиостанцию. Вскакиваю в щитовую и мигом задраиваю за собой дверь. – Обер-лейтенант, там нельзя, мина, капут! – надрывается за дверью радист. Молча проверяю выходы из рубки в коридор. Обе двери задраены. Передатчик продолжает работать. Сгоряча хочу разбить лампы, потом раздумываю. Радиостанция мощная, еще пригодится. Передатчиком, повидимому, управляют с приемного центра, прикидываю я, значит, рядом должен быть второй, параллельный ключ. Нахожу его и нажимаю, чтобы помешать гитлеровцам. Фашистский радист продолжает выстукивать. Ключ у передатчика не действует! Наконец обнаруживаю переключатель. Отключаю немца от радиостанции и тут же медленно передаю: "Басин, Басин, я заперт в радиорубке бункера, здесь нем..." Окончить фразу не удалось. Немцы выключили не только передатчик, но и освещение. Мощный аккумуляторный фонарь остался у Фоменко, а у меня лишь слабенький трофейный, с разряженной батареей. Он горит тускло. Выключаю его. Еще пригодится. Темнота стала плотной, а вместе с ней пришли запахи и звуки, которых раньше не замечал. Пахнет изоляционным лаком от перегретых проводов и деталей радиостанции. Гдето стучит дизель, вызывая легкую вибрацию пола. За дверью возня. Жарко. Снимаю шинель и сижу в темноте. В голове одно: "Где Фоменко? Приняли ли мое сообщение наши радисты?"

Шум в коридоре усилился. Прижимаю ухо к дверц. За ней шаги, приглушенный говор. Включаю фонарик и подношу к циферблату. "Прошел час, как я расстался с Фоменко. Он уже на радиоцентре. А если его захватили или убили? Буду сидеть здесь, а работать на передатчике не дам!" За дверью немецкий говор, потом стук. – Товарищ старший лейтенант! Откройте, это я, Фоменко! – Как ты сюда попал? – Так нэмець сказав, шо вы менэ зовете. – Тебя обманули, возвращайся назад! – Так назад не пускают. Шум в коридоре стихает. Убивать Фоменко, как и меня, опасаясь возмездия, гитлеровцы, видимо, не собираются. Этим, наверное, можно объяснить их нерешительность. Немцы должны передать какое-то важное сообщение, а я мешаю... Тут проклюнулась во мне стоящая мысль. Нужно вывести из строя радиостанцию, да так, чтобы фашисты не смогли бы в ближайшее время ее исправить, тогда им смысла не будет со мной бороться. Передатчик нам пригодится позже, поэтому испортить его нужно с умом, чтобы я один знал, как исправить... Немцы – народ аккуратный, инструмент к радиостанции должен быть рядом. Зажигаю фонарик. Умирающий его свет все же помогает найти отвертку, плоскогубцы и кусачки. Забираюсь в нутро передатчика и начинаю мудрить со схемой. Провозился несколько минут, вдруг с кусачек посыпались искры, а руки задергались от ударов электрического тока. Немцы включили и тут же выключили радиостанцию. Прихожу в себя и растираю онемевшие пальцы. В щитовой грохнуло, а вслед за этим загорелся электрический свет. Хватаю автомат и вбегаю туда. В верхнем углу стальной двери большая рваная дыра. Тут тотчас грохнуло в радиорубке, Вскакиваю в радиорубку – такая же дыра и в ее двери... Мне осталось совсем немного и, пользуясь светом, заканчиваю работу в радиостанции. В отверстия дверей влетают дымовые шашки. Помещение быстро наполняется дымом. Ничего не вижу. Душит кашель, из глаз и носа течет. Теперь мне прятаться ни к чему: радиостанция все равно работать не будет. Ощупью надеваю шинель, беру ППШ и открываю дверь. Гитлеровцы выхватывают автомат, заламывают руки, обыскивают, забирают "вальтер", волокут и впихивают в камеру. Кашляя и протирая глаза, осматриваюсь и понемногу прихожу в себя, Совершенно пустая камера; она так мала, что в ней можно только стоять. Давит низкий потолок. В углублении стены, закрытая мелкой стальной сеткой, тускло светит лампочка. Душно, глухо, как в гробу. А из головы не выходит: "Что с Фоменко? Ищут ли нас?" Чтобы отвлечься, вспоминаю хитроумные поломки, которые устроил фашистам, Неожиданно дверь открывается. В полосе яркого света мичман Басин, а за ним двое наших солдат. Рядом, со связкой ключей, щеголеватый немец. – Где Фоменко? – вырывается у меня. Щеголь молча идет по коридору, звякает ключом у соседней камеры. Из нее, щурясь, выбирается Фоменко. Появившийся в коридоре радист возвращает нам автоматы и переносную рацию, которую отняли у Фоменко. Мимо радиостанции, из которой еще тянет дымом, мы идем к выходу. Из тамбура санитары переносят раненых немцев во внутренние светлые и теплые помещения, а фашистские моряки и эсэсовцы под пристальным взглядом наших солдат морской пехоты складывают оружие. На следующий день мы протянули линию связи к бункеру, а к вечеру голос трофейной радиостанции зазвучал над Балтикой, передавая частям и кораблям, наступающим на запад, приказы советского командования. Лишь спустя неделю я узнал, с какой целью немцы работали на радиостанции, Находившиеся в бункере моряки представляли для рейха особую ценность. В бой их не бросали, а эвакуировать не успели. Туда же забрались и остатки разгромленной части СС. Когда наши войска взяли Пиллау, солдаты обнаружили бункер, но, увидев раненых, решили, что там только госпиталь, и ушли. фашисты воспользовались этим и по радио стали вызывать свои корабли, намереваясь под прикрытием тумана перебраться на косу Фрише-Нерунг, где были их части, или уйти в нейтральную Швецию. Два обстоятельства определяли поведение немцев, когда мы с Фоменко оказались в бункере. Формально они не сдавались в плен нашим частям. Однако, оказавшись в тылу советских войск, сознавали опасность ликвидации русского офицера и матроса. Вначале они не трогали нас, решив, что советскому командованию известно, где мы находимся. Когда же я передал свое сообщение Басину, они стали сомневаться; попали мы в бункер случайно или нас послало командование? Однако и здесь они не были уверены, приняли ли русские радисты мою странную радиограмму или нет. Выяснения этого они и ждали.

___________ * Ныне Балтийск.

** Радиостанция.