Текст книги "Из рассказов летчика-испытателя"

Автор книги: Владимир Ильюшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Владимир Ильюшин
Из рассказов летчика-испытателя

Если честно...

Испытательный полет всегда всесторонне готовится и «проигрывается». Задание свое летчик-испытатель не просто знает, он его «чувствует»; он должен отчетливо представлять все этапы полета и знать все свои действия почти на все случаи жизни... Почти на все.

Он должен быть уверен в правильности своих действий еще на земле.

Летные испытания всегда рождают какие-то новые вопросы, открывают какие-то новые проблемы, о которых раньше как-то и не думали или думали, но их решение откладывали на потом из-за кажущейся их незначительности.

В период освоения больших сверхзвуковых скоростей и больших высот недостатка в проблемах не было. Входили в жизнь самолеты с треугольным крылом, новые силовые установки и многое другое... И все это новое. Много сил было отдано испытанию двигателей. Их останавливали, выводили на неустойчивые режимы работы, и они останавливались сами, а иногда они отказывали, казалось бы, без видимых к тому причин. Зато запускались в воздухе идеально, и это всех как-то успокаивало. О посадке без двигателя думали скорее в теоретическом плане, и дальше споров дело не шло. Никакой единой теории посадки без двигателя не было. Были отдельные попытки посадок, но они кончались трагически, и, следовательно, никаких советов получить было нельзя. Мне самому приходилось садиться без двигателя, но только не на таких машинах. Каждый думал про себя, что его «теория» лучшая, и если... то...

И вот на высоте около 20 километров на скорости, близкой к 2 тысячам километров в час, двигатель у меня встал. Не просто встал, а грохнул, как из пушки, и весь самолет затрясло.

«Вот оно! – Кровь хлынула в лицо. И на какое-то мгновение я подумал: – Поймала-таки!» И все.

А дальше – полная ясность мысли, я сказал бы, даже прозрачность. Не спокойствие, далеко нет, а именно прозрачность мысли. Все происходит как будто на экране, и вы видите необычно контрастный и резкий фильм.

Разворот «домой» и первая попытка запуска, хотя чувство подсказывает, что запуска не будет. Виден аэродром. Еще раз запуск, еще и еще. Нет, на этот раз запуска действительно не произойдет.

Высота все меньше и меньше, скоро отключатся генераторы. Надо доложить на землю и просить обеспечить посадку.

Аэродром все ближе, высота все меньше. Уж очень быстро снижается машина. Теперь следить только за скоростью. Больше скорость ни к чему, снижение и так огромное, а меньше вроде бы нельзя – страшно подойти к земле без запаса скорости.

Выпускаю шасси, наклоняю машину еще круче к земле – снижение увеличивается: скорость сейчас синоним жизни. Скорость снижения – 50 метров в секунду. Скорость, скорость... Высота – 1000, 500, 300 метров. Начинаю плавно уменьшать угол, затем все энергичней и энергичней. В такт моим действиям падает скорость снижения. Последнее движение очень быстрое, и за ним выпуск закрылков.

Теперь почти дома!

Высота – 5 метров, скорость – 450, снижение – 1 метр в секунду.

Плавно гашу скорость и очень мягко касаюсь земли. Сразу становится радостно... Нахожу выход в том, что не торможу, а пробегаю весь аэродром и с разбегу заруливаю на рулежную дорожку.

К самолету мчатся автомобили. Бегут друзья. Хотят помочь мне выйти. Вылезаю сам. Рот растягивается от улыбки, не могу его закрыть. А здесь, на земле, все какие-то серо-зеленые. Им здесь было труднее, чем мне, – я был очень занят.

Главный конструктор пожимает мне руку. Молча. Все ясно и без слов.

Через несколько дней – большое совещание. Это первая у нас в Союзе посадка на таком самолете без двигателя. Нужно все еще раз продумать, найти мои ошибки и теперь уже официально «затвердить» близкую к оптимальной методику посадки без двигателя.

Оптимальная будет после специальных исследований. Неторопливо течет беседа: вопросы – ответы, предположения и утверждения. Я немного горячусь иногда, чувствуя за плечами правильность сделанного.

Совещание подходит к концу; вроде теперь все ясно... Тянется чья-то рука. Богородский хочет задать вопрос. Это мой близкий друг.

– Володя, а когда ты был окончательно уверен, так, положа руку на сердце, на каком этапе захода ты понял, что ты сядешь?

На секунду задумываюсь. «Эх, Аркадий, мог бы такой вопрос задать и с глазу на глаз!» Напряженная тишина. Вопрос, как пробный камень. В общем-то всем все ясно. Все ждут именно моего ответа.

Но вопрос задан, что называется, в лоб, и отвечать на него надо прямо – перед такой аудиторией не скроешься за дипломатической уловкой, не отмолчишься.

– Если честно, Аркаша, то когда остановился.

День рождения

Ты идешь, не поднимая головы. Ноги утопают в прошлогодней хвое. Ты даже не идешь, а очень осторожно ступаешь по мягкому прелому ковру. Какое блаженство вдыхать этот густой пряный дух! Вдыхать его, не глядя никуда. Дышать и думать. Ведь если поднять голову, то увидишь облезлую стену сарая, где хранят ацетилен, а справа малярка – такой знакомый запах эмалита! Нет! Сейчас, пока солнце еще за горизонтом, пока никого из чародеев сварки и кисти еще нет, именно сейчас, в эти последние минуты перед взлетом, лучше не поднимать головы. Лучше просто вот так пройтись по лесному пятачку, думая о своем. И пусть это не дремучий бор. Пусть это всего маленький, оставшийся случайно, не истребленный беспощадной рукой строителя небольшой кусочек природы, он успокаивает, он дает силы, он оттачивает мысли...

А она стоит совсем рядом. Ее голубовато-стальные контуры просматриваются сквозь редкую весеннюю поросль. Тихо. Очень тихо. Земля еще спит. Сегодня, сейчас ты должен поднять ее первый раз в небо. Сегодня день рождения новой машины. И не только машины, твой день рождения, день рождения всех, кто выпестовал ее. Но поднять ее должен ты. И ты будешь с ней один на один. А они все останутся здесь, на земле. И как бы они ни переживали, как бы они ни желали тебе успеха и ни тревожились, в конце концов они останутся здесь, а ты и она будете вдвоем там, в небе. Ты и она. Она – любимая их дочь – и ты, который любил ее еще до рождения. Это не первый твой подобный альянс, но все равно ты весь напряжен и внутренне тревожен. Нет, не страх это. Любовь к ней и к ним рождает эту тревогу...

Ну что ж, пожалуй, пора! Пока ты еще земной житель, но в мыслях ты уже в небе. Тебе все уже ясно и понятно. Почти все ясно! Почти все понятно! Тогда вперед!..

Земля, земля! Разматываются твои последние сантиметры. Вот ты убегаешь из-под колес, проваливаешься вниз и уходишь все дальше и дальше. И сразу все останавливается. Не заметно никакого движения. Повис, как вата, дым паровоза, да и сам паровоз остановился. И только ты пробегаешь мимо стоящих на месте облаков. Время, в котором ты сейчас живешь, идет совсем в другом темпе.

А вот и солнце. Здравствуй, солнце! Сегодня оно встретило тебя раньше, чем тех, кто остался внизу. Все вокруг окрасилось тончайшим золотистым светом. Даже к цвету неба примешали немного золотистого оранжевого тона. И земля сквозь этот золотистый вибрирующий свет выглядит теплой и немного дремлющей. Только ближе к горизонту полыхают желтым тревожным пожаром далекие озера.

Прости меня, солнце, что поворачиваюсь к тебе спиной. Так надо... А если смотреть в эту сторону, видно, как ночь убегает, но делает это неохотно.

Уходящий мрак окрасил все в фиолетово-синюю краску: и землю, и горизонт, и облака, и часть неба. Только высоко, значительно выше тебя, появляется передний край нового дня...

А теперь вниз. Мелькнули мимо ставшие ослепительно белыми вершины облачных нагромождений. Ниже, еще ниже. Лента шоссе, застывшие автомобили, застывшие в самых неожиданных позах пешеходы. Последние секунды отделяют тебя от земли. И вот уже серая лента бетона покорно ложится под колеса. Меньше скорость, и снова все задвигалось в своем обычном темпе. Поехали машины, пошли люди, поплыли облака...

Здравствуй, земля! Я снова вернулся к тебе. Ведь мы все покидаем тебя, чтобы вернуться. Обязательно вернуться.

Володе Нефедову посвящается...

Мы стоим, скорбно обнажив головы. Его друзья. Как-то не верится, что все это правда, что его уже нет, что все эти цветы принесены ему.

Познакомились мы в школе летчиков-испытателей. Как сейчас, помню его улыбку и румянец во всю щеку. Среднего роста, широкоплечий, он всегда приносил с собой веселье и желание узнать что-то новое – как в работе, так и в жизни.

Летал он – а летал он на самолетах послезавтрашнего дня – с блеском. Отдыхать любил с выдумкой, со сменой впечатлений.

– Сегодня суббота. Давайте махнем в Калинин, там поужинаем и переночуем, а в воскресенье весь день на Волге.

Или:

– Давайте встретим Первое мая в Крыму.

И мы, его друзья, заражались его энергией и включались в подготовку: писали списки необходимого, все, вплоть до мелочей. В дальние поездки выезжали всегда в 23.00, чтобы от Москвы отъехать по пустому шоссе и встретить рассвет нового дня в дороге, в движении.

Наша дружба окрепла в первой совместной поездке на юг.

Нас было трое: Володя Нефедов, Жора Мосолов и я. Это было почти семнадцать лет тому назад. Я вспомнил, что в ту поездку мы вели путевые записки. Найти их было почти невозможно, но я нашел.

И вот передо мной лежат наши записи. Они ничего или почти ничего никому не скажут. Никому, кроме Жоры и меня.

Какие-то мелочи, обрывки мыслей, штрихи вроде вот такого, записанного рукой Володи:

«5.05.52. 24.00. Приехали в Курск.

6.05.52. 1.40. На спидометре 21480 км.

Выехали из Курска. Паршивенькая гостиница».

И нарисован большой зуб.

Но мне дороги эти строки. Мы снова вместе.

В последний раз мы встретились с ним на медицинском пункте. Он уже прошел осмотр и торопился на вылет. Мы поздоровались, крепко пожали руки. Я не помню сказанных слов. В памяти остались только его лучистые, большие светло-голубые глаза...

Я сижу в кабине и готовлюсь к запуску двигателя. Володя уже в воздухе. Голос его, как всегда, спокоен. Слышны скупые слова его доклада:

– Двигатель остановлен. Обеспечьте посадку.

Голос руководителя полетов:

– Запуски двигателей прекратить, зарулить на стоянки, в воздухе отойти от точки.

С ним это уже случалось не раз. И все равно на земле все немного нервничают. Но все идет нормально. Вот показался его самолет. Он еще виден, как точка, но чувствуется, что его ведет твердая рука. Самолет снижается и уже отчетливо виден. Вот он уже на прямой.

– Молодец, Володя!

До земли 300, 200, 100, 50 метров.

– Ну, теперь он дома!

Все начинают заниматься своими делами.

Вдруг в наушниках резко, почти как крик:

– Управление!

У меня что-то обрывается внутри.

И в тот же момент с высоты метров в пятнадцать самолет резко клюет носом.

Удар! Огонь! Тишина!

Пронзительно воя, выворачивая этим воем душу, несутся санитарные машины.

Над аэродромом вырастает черный столб дыма. Тишина.

Прощай, друг!

* * *