Текст книги "Россия. Сталин. Сталинград: Великая Победа и великое поражение"

Автор книги: Владимир Бушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Именно тогда была составлена директива № 1, предупреждавшая: «В течение 22–23 июня 41 г. возможно внезапное нападение немцев». И предписывавшая «быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников».

Отсутствовавший при этом Микоян, однако, живописал: «Поскольку все мы были крайне встревожены и настаивали на необходимости принять неотложные меры, Сталин согласился «на всякий случай» (!) дать директиву войскам». Мы, дескать, уговорили… Это не единственный факт «заочного свидетельства» Микояна.

Вот еще: «Хорошо запомнил день 18 мая сорок второго года, когда возникла опасность провала нашей Харьковской наступательной операции. Поздно вечером несколько членов Политбюро: Молотов, Берия, Калинин, Маленков, кажется, Андреев и я находились в кабинете Сталина…». Вранье начинается. На самом деле в этот день Сталин работал в своем кабинете с 15.30 до 3.40 утра уже 19 мая. За это время у него побывало 14 человек (вернее, 12, поскольку Молотов и Маленков заходили дважды). Микояна среди них, увы, опять не было, как, впрочем, и упомянутых им Калинина с Андреевым. Об этом же дне врал в своем докладе на XX съезде и Хрущев, но у того дело происходит не в служебном кабинете, а на даче.

А Микоян продолжает рисовать: «Мы уже знали, что Сталин отклонил просьбу Военного совета Юго-Западного направления прекратить дальнейшее наступление на Харьков из-за угрозы окружения». На самом деле никакой «просьбы» не было. Однако начать надо издалека.

Главнокомандование Юго-Западного направления 22 марта 1942 года за подписями Главнокомандующего Тимошенко, члена Военного совета Хрущева и начальника опергруппы Баграмяна (вскоре начальника штаба) представила в Ставку чрезвычайно оптимистический доклад об обстановке на фронтах направления, которых было три. Доклад очень большой. Поэтому я ограничусь цитированием лишь отдельных фраз, характерных для его сути и духа: «Мы взяли в свои руки инициативу, нанесли противнику чувствительные потери, освободили значительную территорию… Особенно эффективными оказались действия на стыке ЮЗФ и ЮФ, где удалось прорвать укрепленную полосу противника и нанести ему значительные потери… Одновременно наши войска заняли выгодные позиции для развития наступления на Харьков. Только недостаток сил и средств не позволил добиться окончательного разгрома врага и освобождения Харькова… Противник доведен до такого состояния, что неспособен предпринять операцию с решительной целью. Учитывая упадок наступательного духа пехоты противника…». И в таком бодром духе весь доклад.

А вывод такой: «Войска ЮЗ направления должны стремиться разгромить противника и выйти на средний Днепр (Гомель, Киев, Черкассы) и далее на фронт Черкассы, Перво– майск, Николаев». То есть общей протяженностью направления в 1073 километра прорваться на глубину до 600 километров. Каков размах! И для этого требовалось только одно ― еще около 30 дивизий.

Ставка отклонила план Военного совета ЮЗ направления: возможности дать дополнительно 30 дивизий не было. Не утвердила и несколько более скромный план. А утвердила в конце концов операцию по освобождению только Харькова. Это не 600 километров, а всего 40–45, и по фронту не тысяча с лишним, а раз в пять короче.

А дело обернулось так: вечером 17 мая Василевский, докладывая Сталину о критичности обстановки, предложил прекратить наступление. Василевский, а не Военный совет направления. На другой день, 18-го, Генштаб еще раз предложил прекратить наступление. Генштаб, а не ВС. А Тимошенко и Хрущев, наоборот, продолжали слать бодрые доклады.

Например, именно за этот день 18 мая полковой комиссар П.Н.Гапочка, порученец Хрущева, по его поручению доносил в Ставку: «Войска Юго-Западного фронта с утра 18.5 продолжали наступление… 21 армия перешла в наступление… Подбито 8 танков… 28 армия перешла в наступление… 38 армия перешла в наступление… 6 армия перешла в наступление, отражая контратаки пехоты и танков противника… Группа Боб– кина перерезала дорогу Красноград-Полтава… ВВС фронта произвели 322 самолетовылета. Рассеяно и уничтожено до 150 человек пехоты. Выведено из строя 20 танков, разбито 24 автомашины, 8 орудий, подожжен один эшелон (50 вагонов), сбито 7 самолетов…Части 9 армии с боями организованно отходят на новые рубежи» (ВИЖ № 2'90, с.35). Это донесение было отправлено 19 мая в 02.00 часов. А в 13.35 того же дня состоялись переговоры по прямому проводу между Тимошенко с Хрущевым и Василевским. Первый, в частности, заявил: «Мы решили взять для удара с целью разгрома группировки противника, наступающего на Изюм, все, что только можно… Всеми силами и средствами обрушиться на южную группировку противника и разгромить ее».

В 19.00 этого же дня Тимошенко, Хрущев и начальник штаба направления Баграмян подписывают приказ войскам Юго-Западного фронта ― «с целью разгрома противника на изюмском направлении и обеспечения дальнейшего наступления на Харьков» и приказ войскам Южного фронта ― «с задачей окружить и уничтожить барвенковскую группировку противника», и опять же― «с целью обеспечения дальнейшего развития наступления на Харьков» (Там же, с. 37–38). И даже в донесении, посланном в Ставку 21 мая в 19.00, говорилось: «подготавливаем удар по чугуевско-балаклеевской группировке противника. Ориентировочное начало наступления с утра 23.5». (Там же, с. 39).

И во всех этих документах ― ни слова с просьбой о прекращении наступления на Харьков.

Да, Тимошенко, Хрущев и Баграмян «сумели убедить И.В.Сталина, что опасность сильно преувеличена и нет оснований прекращать операцию» (ИВМВ, т.5, с.130). То есть они действовали обратно тому, что говорил об этом Микоян, выгораживая своего дружка. И маршал Жуков позже вспоминал: «Ссылаясь на эти доклады (Тимошенко и Хрущева) о необходимости продолжать наступление, Верховный отклонил соображения Генштаба». Действительно, непросто решить, чью позицию поддержать― офицеров Генштаба, сидящих в Москве, или многоопытных военных специалистов, все происходящее видящих своими глазами? Увы, в данном случае издалека оказалось виднее.

Только во второй половине дня 19 мая Тимошенко отдал приказ о переходе некоторых частей к обороне, но было уже поздно: 23 мая немцам удалось окружить наши войска. В плен попали 207 тысяч солдат и офицеров. Вырвались из окружения только 22 тысячи.

Над глупостью и несуразностью жанровой сценки, будто бы имевшей место 18 мая и изображенной дальше, можно было бы только посмеяться, если бы речь не шла о столь драматических событиях: «Внезапно раздался телефонный сигнал.

– Узнай, кто и что надо, ― сказал Сталин Маленкову.

Тот взял трубку и сообщил, что звонит Хрущев.

– Чего он хочет?

– Просит разрешения прекратить наступление на Харьков.

– Передай ему, что приказы не обсуждаются, а выполняются. И повесь трубку.

Маленков так и сделал».

Хоть стой, хоть падай, хоть оперу ставь!

Но вот как завершается юмористический пассаж на трагическую тему: «Меня тогда просто поразило.― подчеркнул Микоян. ― Человек звонит из самого пекла, надо срочно принять экстренные меры ― и такое барско-пренебрежительное отношение со стороны лица, несущего столь высокую ответственность». Вот ведь что при большом желании можно увидеть там, где сам не был.

Особенно тягостно видеть, что в докладе Ставке от 30 мая

об итогах операции Военный совет направления всю вину за катастрофу свалил на подчиненных: «Командование армий и часть командиров корпусов и дивизий со своими штабами оказались несостоятельными руководить войсками в сложных условиях 6оя…Самоустранение(!) от руководства войсками армий ― это одна из основных причин поражения» (Там же, с.42). Тем более тягостно это видеть, что многие командиры, которых обвиняли, погибли ― Л.Б.Бобкин, А.И.Власов, А.М.Городнянский, Ф.Я.Костенко, К.П.Подлас… На их крови спекулировал и Микоян.

Но Сталин не позволил свалить вину на покойников. В директивном письме Военному Совету Юго-Западного фронта от 26 июня 1942 года с оценкой командования фронта по результатам Харьковской операции он писал: «В течение ка– ких-то трех недель Юго-Западный фронт, благодаря своему легкомыслию, не только проиграл наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел еще отдать противнику 18–20 дивизий. Эта катастрофа по своим пагубным результатам равносильна катастрофе с Ренненкампфом и Самсоновым в Восточной Пруссии» (в 1914 году. ― В.Б.).Осудив командование фронта в целом, Сталин особенно выделил начальника штаба: «Тов. Баграмян не удовлетворяет Ставку даже как простой информатор, обязанный честно и правдиво сообщать о положении на фрнте». Действительно, это же он, окончивший две военных академии, как правило, составлял необоснованно оптимистические донесения в Ставку.

И дальше― для Тимошенко с Хрущевым: «Вы очень сочувствуете и высоко цените т. Баграмяна. Я думаю, однако, что вы здесь ошибаетесь, как и во многом другом… Тов. Баграмян назначается начальником штаба 28 армии. Если тов. Баграмян покажет себя с хорошей стороны, то я поставлю вопрос о том, чтобы дать ему потом возможность двигаться дальше.

Понятно, что дело здесь не только в тов. Баграмяне. Речь также идет об ошибкакх всех членов Военного совета и прежде всего тов. Тимошенко и тов. Хрущева. Если бы мы сообщили стране во всей полноте об этой катастрофе, то я боюсь, что с вами поступили бы очень круто…» (М., 1996. Русский архив. Великая Отечественная. Т.5(2). С. 264).

Нет, не позволил Верховный Главнокомандующий свалить вину на убитых.

Ну, а Баграмяну, как известно, удалось в дальнейшем «показать себя с хорошей стороны» и жесткая характеристика Сталина не помешала ему в два последующие года войны стать командующим фронта, получить звание генерала армии и Золотую Звезду Героя.

Гровер Ферр пишет, что, когда в 1956 году, вскоре после «осуждения культа личности», Микоян во главе делегации КПСС приехал в Китай на VIII съезд КПК, Пэн Дэхуай, министр оборон КНР, спросил его, почему же только сейчас осудили Сталина. Микоян, говорят, ответил: «Мы не осмеливались выступить со своим мнением в то время. Поступить так означало смерть». Китайский министр возразил: «Что же это за коммунист, если он боится смерти» (Цит. соч., с.26). Микоян лгал. Есть множество свидетельств того, как люди не соглашались и спорили со Сталиным. Даже о военном времени, когда он был не только Генсеком, но и главой правительства, председателем Ставки, ГКО, наркомом обороны и Верховным Главнокомандующим, когда вся полнота власти была в его руках, а положение на фронте доходило до отчаянной остроты, ― даже о той поре маршал Жуков писал: «Стиль работы Ставки был, как правило, деловой, без нервозности, свое мнение могли высказать все. И.В. Сталин умел слушать, когда ему докладывали со знанием дела. Как я убедился за долгие годы войны, он вовсе не был таким человеком, перед которым нельзя было ставить острые вопросы, с которым нельзя было спорить и даже твердо отстаивать свою точку зрения. Если кто-нибудь утверждает обратное, прямо скажу: их утверждения неправильные». Микоян утверждал обратное. Да еще какое!..

В конце беседы редактор Востриков спрашивает генерала Микояна: «Как вы относитесь к лозунгу(!): войну мы выиграли благодаря Сталину?» Где вы, сударь, слышали такой «лозунг»? На каком митинге? На какой демонстрации? Не можете сказать. А вот я могу сказать, где и от кого слышал такой лозунг ― от Пушкина. Ну, не о Сталине, конечно, а о Кутузове:

…Народной веры глас Воззвал к святой твоей седине:

«Иди. Спасай!» Ты встал ― и спас…

Кутузов спас Россию ― да, в поэзии так можно говорить. И на митинге можно сказать, что Сталин спас Россию. Но все разумные люди понимают, что войну мы… Я не терплю тут слово «выиграли». Это не картишки и не футбол. Мы победили в войне против фашистской Германии благодаря героизму народа и его армии, которой командовали командиры– коммунисты во главе со Сталиным, благодаря силе Советской власти во главе с тем же Сталиным, благодаря организующей роли партии, во главе которой стоял все тот же Сталин, ну, и конечно, благодаря могучей советской экономике, созданной под его же руководством. Словом, роль Сталина в нашей Победе ― огромна. И все не полоумные люди это понимают.

А у генерала на устах заученный ответ мечтателя о Дворянской улице: «Категорически не согласен с этим лозунгом. Войну мы выиграли не благодаря, а вопреки Сталину!» А немецкие генералы говорят: «Мы проиграли войну не вопреки, а благодаря Гитлеру!»

И вот первый микояновский довод: «Сталин ― исключительно вредная для страны фигура. Он сделал много таких вещей, которые привели к тяжелой затяжной войне». А генералу хочется, чтобы война была легкой, как, допустим, война Германии против Дании 9 апреля 1940 года, в ходе которой немцы потеряли 2 солдата убитыми и 10 ранеными (ИВМВ. Т.З.С.71), и скоротечной, как пятидневная война с Грузией в прошлом году. Увы, тогда так не получилось. Война действительно оказалось тяжелой и долгой, но, уважаемый,― неужели не заметил? ― ведь еще и победоносной. И вот для этого Сталин действительно «сделал много вещей».

Но Микоян упрям: «Мы совершенно не были готовы ни к какой войне!» Ну, как это ни к какой? Были же у нас и Наркомат обороны, и Генеральный штаб, и войска в двенадцати округах, и военная техника… И если бы на нас вероломно напала та же кровожадная Дания, мы разнесли бы ее в пух, может быть, даже с еще меньшими потерями, чем немцы.

А он опять: «Около 60 тысяч командиров репрессированы, из них только 9 % вернулись». Любезный, надо говорить внятно, четко. Это инвалиду Гражданской войны Радзинскому простительно невнятно брехать что вздумается, а вы же генерал, Герой, да и годы почти уже мафусаиловы. Что значить репрессированы ― расстреляны, посажены, сосланы? Ведь при желании и отставку, и увольнение можно отнести к репрессиям, что и делают ваши единомышленники.

Вот сейчас в стране 8 миллионов безработных. Разве это не жертвы путинских репрессий? И ведь какой масштаб! И дело доходит до самоубийств. О молодой стюардессе, по причине увольнения выбросившейся в окно, слышали? А потом ― ее мать… Как же не жертвы репрессий! Или нужны еще примеры?

Сиял на заре новой жизни, кто помнит, некто Волкого– нов, замначальника ПУРа. Так вот был он великим мыслителем, трижды доктором наук, генерал-полковником, а все-таки не позволял себе так врать, называл лишь 36 тысяч репрессированных, а тут всего-то генерал-майор, а хватил аж 60 тысяч. Не по чину брешешь, милостивый государь. На самом деле арестовано было тогда лишь около 8 тысяч. Это следует из давно известного доклада от 5 мая 1940 года начальника Главного управления кадров Красной Армии генерал-лейтенанта Е.А.Щаденко. Так вот, 8 и 60. Коэффициент вранья 7,5. Ну, генерал…

Но он неутомим, как истинный сын своего отца: «Сталин не принимал меры по подготовке отпора агрессору». А кто еще в 1931 году, за десять лет до войны, предупредил народ: «Мы отстали от передовых стран на 50―100 лет…» Прервемся: почему отстали? А потому именно, что веками страной правили вот эти самые дворяне, их благородия и величества, о которых вы вдруг так затосковали на исходе девятого десятка. Дальше: «Мы должны пробежать это расстояние в десять лет― иначе нас сомнут». И все было сделано, чтобы пробежать, и пробежали ― опять же под руководством тирана, погонявшего нас бичом.

Но вот интересные факты, имеющие прямое отношение к вопросу о «непринятии мер». Вы сами пишете, тов. Микоян, что нарком ВМФ адмирал Н.Г.Кузнецов приказом от 21 июня привел все флоты и флотилии в состояние боевой готовности, в результате чего в первый день войны наш флот встретил врага во всеоружии и не понес никаких потерь. Дальше вы пишете, что и «командующий Одесским военным округом генерал-полковник Я.Т.Черевиченко, не дожидаясь приказа из Москвы привел в полную боевую готовность все войска около 23 часов 21 июня». Тоже верно, только командующим был не Черевиченко (он командовал 9-й армией этого округа), а генерал-лейтенант Н.Е.Чибисов, впоследствии генерал– полковник, Герой Советского Союза. И тут результат был на лицо: немцам и румынам удалось захватить Бельцы только 7 июля, Кишинев ― 1б-го, Измаил ―19-го, Аккерман ― 28-го, а Тирасполь и вовсе ― лишь 8 августа, т. е. через полтора месяца после вторжения.

А вот что имело место в соседнем Киевском округе, как писал Маршал Советского Союза И.Х.Баграмян, тогда ― полковник, начальник Оперативного отдела штаба этого военного округа (вскоре ― Юго-Западного фронта) в книге «Так начиналась война» (М,1984): «Командующим армиями был отдан приказ занять небольшими подразделениями войск полевые позиции, подготовленные в предполье» (с.68). Примечательно и то, что писал генерал-полковник Л.М.Сандалов, в начале войны― полковник, начштаба 4-й армии Белорусского округа (вскоре ― Западного фронта) в книге «Пережитое» (М., 1966): «С мая 1941 года все стрелковые полки дивизий первого эшелона стали выделять по одному батальону, которые посменно 1–2 недели неотлучно находились на отведенном полку рубеже в полном боевом составе и занимались усовершенствованием оборонительных позиций» (с.71). С мая!.. А еще и генерал-полковник Н.М.Хлебников, тогда полковник, начальник артиллерии 27-й армии Прибалтийского военного округа (вскоре ― Северо-Западного фронта) в книге «Под грохот сотен батарей»: «Оборонительные сооружения близ границы, предназначенные для дивизий первого эшелона, были заняты небольшими дежурными подразделениями… К 20 июня полки бригады Полянского заняли и полностью оборудовали назначенные им районы обороны. По фронту участок каждого полка достигал 8 километров. Оборона строилас ьв два эшелона. Да и на других участках артиллерия была заранее выведена на огневые позиции» (с.116).

Итак, в боевую готовность были приведены весь флот, целый военный округ и еще в трех округах заранее принимались оборонительные меры. Есть основания полагать, что Сталин имел к этому некоторое отношение. А наши неудачи в первую пору войны объясняются не только определенной неготовностью и непринятием некоторых мер, а прежде всего просто большим превосходством немцев на направлении главного удара, где против полка, оборонявшего 8 километров границы, они бросали дивизию, а также ― выгоднейшим для них моментом внезапного начала агрессии и, конечно, двухлетним опытом современной войны. Между прочим, операция по захвату Дании и Норвегии имела кодовое название Veserubung ― «Учения на Везере». Да, они учились, тренировались, отрабатывали волчью хватку, готовясь к войне с нами.

И еще: «Около года Сталин получал донесения, что Гитлер готовится к войне. Знали даже точную дату нападения ― 22 июня». А он… Ну кто же мог знать точную дату да еще за год до нападения, если сам Гитлер несколько раз менял ее, пока не остановился на почти наполеоновской. И ведь информа– ция-то была обильна и разноречива, а источники ее― порой весьма сомнительны. Вспоминается мне министр железнодорожного транспорта Н.С.Конарев, с которым мы соседствовали на даче. Он тоже негодовал: «Сталина сам Черчилль предупреждал, а он не верил!» Я спрашивал: «Николай Семенович, а кто Черчилль-то?» ― «Как кто?» ― недоумевал старик. Я разъяснял: Черчилль всего двадцать лет тому назад был главным организатором интервенции в Советскую Россию. Он, как позже Горбачев и Новодворская, говорил: «Цель моей жизни ― уничтожение коммунизма». К тому же в те дни, когда писал Сталину, Англия уже год в одиночестве противостояла Германии, и Черчилль мог со дня на день ждать вторжения, а потому достопочтенный лорд был жизненно заинтересован стравить Германию и СССР. Можно было верить такому источнику? Конарев сопел и молчал. А разве можно было игнорировать тот факт, что Зорге был немцем и, как потом выяснилось, двойным агентом. Национальность ― это не выдумка мракобесов.

«Сталин даже запретил сбивать немецкие самолеты-разведчики, которые свободно летали над нашей территорией». Да, летали, но кто помнил присягу и хотел сбивать, тот сбивал. Например, Ю.Г. Кисловский в книге «От первого до последнего дня» свидетельствует: «11-я линейная застава в начале 1941 года сбила ружейно-пулеметным огнем 5 (пять) из 28 низко пролетавших над ней немецких самолетов. А один самолет этой группы был подбит и совершил вынужденную посадку в районе города Сувалки» (с.38). Ах, если бы в первом из этих самолетов за штурвалом оказался Горбачев, во втором ― Яковлев, в третьем ― Ельцин, в четвертом ― Собчак со своими учениками… Если бы так, то ведь мы сейчас опять были бы впереди планеты всей по всем пунктам!

Но вот немцы напали, и что? Да как же! «22 июня многие офицеры были в отпусках, гуляли». Правильно, было это, например, в Западном военном округе. Так что ж, Сталин или нарком обороны должны были следить за отпусками? Это дело командующего округом, в данном случае генерала Павлова, и его штаба, его заместителей. А Сталин тогда не был ни наркомом обороны, ни начальником Ставки, на Верховным Главнокомандующим.

А сам Сталин, что, тоже в отпуск ушел ― как Путин накануне нападения Грузии укатил в Пекин на Олимпиаду или как Медведев в этот день бороздил воды Енисея на теплоходе? Ну, это, говорит, всем известно, «Сталин не занимался делами, не работал несколько недель. Мой брат Серго, доктор исторических наук (Еще не Герой? ― S.6.), сейчас готовит книгу об отце, тоже подтверждает: несколько недель». Это, надо думать, недель пять-шесть? Конечно, конечно! Очень интересно…

А кто же на другой день, 23 июня, стал членом Ставки, а через две недели и возглавил ее, ― может, ваш батюшка Анастас Иванович? Кто 3 июля произнес по радио великую речь, призвав народ к борьбе за честь и независимость родины ― может, ваша матушка Ахшен Лазаревна? Кто 19 июля, т. е. на исходе четвертой недели войны стал наркомом обороны, – может, ваш братец Алеша? А 8 августа, как раз на шестой неделе, кто был назначен Верховным Главнокомандующим Красной Армии, ― может, именно доктор исторических наук Серго, воспитанник МИМО?

А еще, чтоб вы, Микояны, знали, за одну только первую неделю войны и только в служебном кабинете у Сталина состоялось 173 встречи, беседы, совещания с политическими, военными и хозяйственными руководителями страны. А ведь разного рода встречи и совещания могли происходить и на квартире у Сталина, и на даче, в ЦК, в Совнаркоме. Ваш родной батюшка побывал за эту неделю у Сталина в кабинете восемь раз.

Из этих дней особенно увлекателен и духовит рассказ генерала о 30 июня. Накануне, говорит, Сталин приезжал в Наркомат обороны и дал там взбучку наркому Тимошенко и начальнику Генштаба Жукову. Это действительно так. Да ведь и было за что! Связь с войсками нарушена, достоверных сведений о положении дел нет… А после этого, говорит, укатил на дачу и там лег на диван и «впал в прострацию». Это генерал пересказывает своего батюшку.

Тот рассказывал Г. Куманеву: «30 июня у меня в кабинете был Вознесенский. Около четырех часов звонят от Молотова, просят зайти. Идем. У Молотова были уже Маленков, Ворошилов и Берия». Вранье начинается: Ворошилов не мог быть, он с 27 июня по 1 июля находится на Западном фронте в районе Могилева.

«Вот, ― сказал Молотов, ― Лаврентий Павлович предлагает создать Комитет обороны и наделить его всей полнотой власти в стране.

Мы согласились. Решили, что возглавит его Сталин. Молотов, правда, сказал, что Сталин в такой прострации, что ничем не интересуется, потерял инициативу!!), на звонки не отвечает».

Это загадочно. Какая прострация? Как это ничем не интересуется и где-то выронил и потерял инициативу? Ведь всего несколько часов тому назад все они были свидетелями взбучки, что Сталин устроил Тимошенко и Жукову. И откуда Молотов мог знать, в каком состоянии именно теперь Сталин, если он на даче и не отвечает на звонки?

«Ни у кого из нас упадочного настроения не было» ― сказал Микоян. Вот только один Сталин подкачал: прострация.

Поехали к нему на дачу. Безо всякого звонка и предупреждения ― вот как я могу, скажем, зайти к соседу Куняеву? Ну, допустим. Война же… Приехали, вошли в дом. И что видят? Сталин сидит в столовой и с удовольствием ест прострацию. «Увидев нас, он буквально окаменел. Голова ушла в плечи, в расширенных глазах явный испуг. Он, конечно, решил, что мы пришли его арестовать». Вместе с прострацией.

И вот, видя человека в таком маразматическом состоянии, государственные мудрецы предлагают ему взять в свои руки всю полноту власти в такой отчаянный для страны момент. Ну не полоумие ли?

Берия перечисляет состав ГКО: «Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем― Молотов, Ворошилов, Маленков и я». Сталин сразу встрепенулся: «А Микоян? Надо включить!»

Но председателя не послушали, не включили. Почему? Думается, есть основание полагать, что Молотов или кто-то еще предвидели и гнусную роль, которую Микоян сыграет в проталкивании на XX съезде хрущевского доклада, и его гнусные воспоминания, а, быть может, и вот это интервью его сына в «Вестнике Замоскворечья». Но потом-то, в сорок втором году, Микоян, конечно стал членом ГКО. И оставался им до конца войны ― без инфаркта и паралича.