Текст книги "Собрание сочинений в одном томе"

Автор книги: Владимир Высоцкий

 
На дистанции – четверка первачей, —
Каждый думает, что он-то побойчей,
Каждый думает, что меньше всех устал,
Каждый хочет на высокий пьедестал.
 
 
Кто-то кровью холодней, кто горячей, —
Все наслушались напутственных речей,
Каждый съел примерно поровну харчей, —
Но судья не зафиксирует ничьей.
 
 
А борьба на всем пути —
В общем, равная почти.
 
 
«Расскажите, как идут,
бога ради, а?»
«Телевиденье тут
вместе с радио!
Нет особых новостей —
все равнехонько,
Но зато наказ страстей —
о-хо-хо какой!»
 
 
Номер первый – рвет подметки как герой,
Как под гору катит, хочет под горой
Он в победном ореоле и в пылу
Твердой поступью приблизиться к котлу.
 
 
Почему высоких мыслей не имел? —
Потому что в детстве мало каши ел,
Голодал он в этом детстве, не дерзал, —
Успевал переодеться – и в спортзал.
 
 
Что ж, идеи нам близки —
Первым лучшие куски,
А вторым – чего уж тут,
он все выверил —
В утешение дадут
кости с ливером.
 
 
Номер два – далек от плотских тех утех, —
Он из сытых, он из этих, он из тех, —
Он надеется на славу, на успех —
И уж ноги задирает выше всех.
 
 
Ох, наклон на вираже – бетон у щек!
Краше некуда уже, а он – еще!
Он стратег, он даже тактик, словом – спец, —
Сила, воля плюс характер – молодец!
 
 
Четок, собран, напряжен
И не лезет на рожон, —
 
 
Этот – будет выступать
на Салониках,
И детишек поучать
в кинохрониках,
И соперничать с Пеле
в закаленности,
И являть пример целе —
устремленности!
 
 
Номер третий – убелен и умудрен, —
Он всегда – второй надежный эшелон, —
Вероятно, кто-то в первом заболел,
Ну а может, его тренер пожалел.
 
 
И назойливо в ушах звенит струна:
У тебя последний шанс, эх, старина!
Он в азарте – как мальчишка, как шпана, —
Нужен спурт – иначе крышка и хана!
 
 
Переходит сразу он
В задний старенький вагон,
Где былые имена —
предынфарктные,
Где местам одна цена —
все плацкартные.
 
 
А четвертый – тот, что крайний, боковой, —
Так бежит – ни для чего, ни для кого:
То приблизится – мол, пятки оттопчу,
То отстанет, постоит – мол, так хочу.
 
 
Не проглотит первый лакомый кусок,
Не надеть второму лавровый венок,
Ну а третьему – ползти
На запáсные пути…
 
 
Сколько все-таки систем
в беге нынешнем! —
Он вдруг взял да сбавил темп
перед финишем,
Майку сбросил – вот те на! —
не противно ли?
Поведенье бегуна —
неспортивное!
 
 
На дистанции – четверка первачей,
Злых и добрых, бескорыстных и рвачей.
Кто из них что исповедует, кто чей?
…Отделяются лопатки от плечей —
И летит уже четверка первачей!
 

1974

 
Себя от надоевшей славы спрятав,
В одном из их Соединенных Штатов,
В глуши и в дебрях чуждых нам систем
Жил-был известный больше, чем Иуда,
Живое порожденье Голливуда —
Артист, Джеймс Бонд, шпион, агент 07.
 
 
Был этот самый парень —
Звезда, ни дать ни взять, —
Настолько популярен,
Что страшно рассказать.
 
 
Да шуточное ль дело —
Почти что полубог!
Известный всем Марчелло
В сравненье с им – щенок.
 
 
Он на своей на загородной вилле
Скрывался, чтоб его не подловили,
И умирал от скуки и тоски.
А то, бывало, встретят у квартиры —
Набросятся и рвут на сувениры
Последние штаны и пинджаки.
 
 
Вот так и жил как в клетке,
Ну а в кино – потел:
Различные разведки
Дурачил как хотел.
 
 
То ходит в чьей-то шкуре,
То в пепельнице спит,
А то на абажуре
Ково-нибудь соблазнит.
 
 
И вот артиста этого – Джеймс Бонда —
Товарищи из Госафильмофонда
В совместную картину к нам зовут, —
Чтоб граждане его не узнавали,
Он к нам решил приехать в одеяле:
Мол, все равно на клочья разорвут.
 
 
Ну посудите сами:
На прóводах в ЮСА
Все хиппи с волосами
Побрили волоса;
 
 
С его сорвали свитер,
Отгрызли вмиг часы
И растащили плиты
Со взлетной полосы.
 
 
И вот в Москве нисходит он по трапу,
Дает доллáр носильщику на лапу
И прикрывает личность на ходу, —
Вдруг ктой-то шасть на «газике» к агенту
И – киноленту вместо документу:
Что, мол, свои, мол, хау ду ю ду!
 
 
Огромная колонна
Стоит сама в себе, —
Но встречает чемпиона
По стендовой стрельбе.
 
 
Попал во все, что было,
Тот выстрелом с руки, —
Ну все с ума сходило,
И даже мужики.
 
 
Довольный, что его не узнавали,
Он одеяло снял в «Национале», —
Но, несмотря на личность и акцент,
Его там обозвали оборванцем,
Который притворялся иностранцем
И заявлял, что, дескать, он – агент.
 
 
Швейцар его – за ворот, —
Решил открыться он:
«07 я!» – «Вам межгород —
Так надо взять талон!»
 
 
Во рту скопилась пена
И горькая слюна, —
И в позе супермена
Он уселся у окна.
 
 
Но вот киношестерки прибежали
И недоразумение замяли,
И разменяли фунты на рубли.
…Уборщица ворчала: «Вот же пройда!
Подумаешь – агентишка какой-то!
У нас в девятом – прынц из Сомали!»
 

1974

 
Жили-были нá море —
Это значит плавали,
Курс держали правильный, слушались руля,
Заходили в гавани —
Слева ли, справа ли —
Два красивых лайнера, судна, корабля:
 
 
Белоснежнотелая,
Словно лебедь белая,
В сказочно-классическом плане, —
И другой – он в тропики
Плавал в черном смокинге —
Лорд – трансатлантический лайнер.
 
 
Ах, если б ему в голову пришло,
Что в каждый порт уже давно
влюбленно
Спешит к нему под черное крыло
Стремительная белая мадонна!
 
 
Слезы льет горючие
В ценное горючее
И всегда надеется втайне,
Что, быть может, в Африку
Не уйдет по графику
Этот недогадливый лайнер.
 
 
Ах, если б ему в голову взбрело,
Что в каждый порт уже давно
влюбленно
Прийти к нему под черное крыло
Опаздывает белая мадонна!
 
 
Кораблям и поздняя
Не к лицу коррозия,
Не к лицу морщины вдоль белоснежных крыл,
И подтеки синие
Возле ватерлинии,
И когда на смокинге левый борт подгнил.
 
 
Горевал без памяти
В доке, в тихой заводи,
Зол и раздосадован крайне,
Ржавый и взъерошенный,
И командой брошенный,
В гордом одиночестве лайнер.
 
 
А ей невероятно повезло:
Под танго музыкального салона
Пришла к нему под черное крыло —
И встала рядом белая мадонна!
 

1974

 
Сначала было Слово печали и тоски,
Рождалась в муках творчества планета, —
Рвались от суши в никуда огромные куски
И островами становились где-то.
 
 
И, странствуя по свету без фрахта и без флага
Сквозь миллионолетья, эпохи и века,
Менял свой облик остров, отшельник и бродяга,
Но сохранял природу и дух материка.
 
 
Сначала было Слово, но кончились слова,
Уже матросы Землю населяли, —
И ринулись они по сходням вверх на острова,
Для красоты назвав их кораблями.
 
 
Но цепко держит берег – надежней мертвой хватки, —
И острова вернутся назад наверняка.
На них царят морские – особые порядки,
На них хранят законы и честь материка.
 
 
Простит ли нас наука за эту параллель,
За вольность в толковании теорий, —
Но если уж сначала было слово на Земле,
То это, безусловно, – слово «море»!
 

1974

 
Во хмелю слегка
Лесом правил я.
Не устал пока, —
Пел за здравие.
А умел я петь
Песни вздорные:
«Как любил я вас,
Очи черные…»
 
 
То плелись, то неслись, то трусили рысцой.
И болотную слизь конь швырял мне в лицо.
Только я проглочу вместе с грязью слюну,
Штофу горло скручу – и опять затяну:
 
 
«Очи черные!
Как любил я вас…»
Но – прикончил я
То, что впрок припас.
Головой тряхнул,
Чтоб слетела блажь,
И вокруг взглянул —
И присвистнул аж:
 
 
Лес стеной впереди – не пускает стена, —
Кони прядут ушами, назад подают.
Где просвет, где прогал – не видать ни рожна!
Колют иглы меня, до костей достают.
 
 
Коренной ты мой.
Выручай же, брат!
Ты куда, родной, —
Почему назад?!
Дождь – как яд с ветвей —
Недобром пропах.
Пристяжной моей
Волк нырнул под пах.
 
 
Вот же пьяный дурак, вот же нáлил глаза!
Ведь погибель пришла, а бежать – не суметь, —
Из колоды моей утащили туза,
Да такого туза, без которого – смерть!
 
 
Я ору волкам:
«Побери вас прах!..» —
А коней пока
Подгоняет страх.
Шевелю кнутом —
Бью крученые
И ору притом:
«Очи черные!..»
 
 
Храп, да топот, да лязг, да лихой перепляс —
Бубенцы плясовую играют с дуги.
Ах вы кони мои, погублю же я вас, —
Выносите, друзья, выносите, враги!
 
 
…От погони той
Даже хмель иссяк.
Мы на кряж крутой —
На одних осях,
В хлопьях пены мы —
Струи в кряж лились, —
Отдышались, отхрипели
Да откашлялись.
 
 
Я лошадкам забитым, что не подвели,
Поклонился в копыта, до самой земли,
Сбросил с воза манатки, повел в поводу…
Спаси Бог вас, лошадки, что целым иду!
 

 
Что за дом притих,
Погружен во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах,
Всеми окнами
Обратясь в овраг,
А воротами —
На проезжий тракт?
 
 
Ох, устал я, устал, – а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого, – только тень промелькнула в сенях
Да стервятник спустился и сузил круги.
 
 
В дом заходишь, как
Все равно в кабак,
А народишко —
Каждый третий – враг.
Своротят скулу,
Гость непрошеный!
Образа в углу —
И те перекошены.
 
 
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню стонал и гитару терзал,
И припадочный малый – придурок и вор —
Мне тайком из-под скатерти нож показал.
 
 
«Кто ответит мне —
Что за дом такой,
Почему – во тьме,
Как барак чумной?
Свет лампад погас,
Воздух вылился…
Али жить у вас
Разучилися?
 
 
Двери настежь у вас, а душа взаперти.
Кто хозяином здесь? – напоил бы вином».
А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути —
И людей позабыл, – мы всегда так живем!
 
 
Трáву кушаем,
Век – на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились, —
Разоряли дом,
Дрáлись, вешались».
 
 
«Я коней заморил, – от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад,
Укажите мне место, какое искал, —
Где поют, а не стонут, где пол не покат».
 
 
«О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы —
В зле да шепоте,
Под иконами
В черной копоти».
 
 
И из смрада, где косо висят образа,
Я башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут, и – как люди живут.
 
 
…Сколько кануло, сколько схлынуло!
Жизнь кидала меня – не докинула.
Может, спел про вас неумело я,
Очи черные, скатерть белая?!
 

1974

 
Еще – ни холодов, ни льдин,
Земля тепла, красна калина, —
А в землю лег еще один
На Новодевичьем мужчина.
 
 
Должно быть, он примет не знал, —
Народец праздный суесловит, —
Смерть тех из нас всех прежде ловит,
Кто понарошку умирал.
 
 
Коль так, Макарыч, – не спеши,
Спусти колки, ослабь зажимы,
Пересними, перепиши,
Переиграй, – останься ж ивым!
 
 
Но, в слезы мужиков вгоняя,
Он пулю в животе понес,
Припал к земле, как верный пес…
А рядом куст калины рос —
Калина красная такая.
 
 
Смерть самых лучших намечает —
И дергает по одному.
Такой наш брат ушел во тьму! —
Не поздоровилось ему, —
Не буйствует и не скучает.
 
 
А был бы «Разин» в этот год…
Натура где? Онега? Нарочь?
Всё – печки-лавочки, Макарыч, —
Такой твой парень не живет!
 
 
Вот после врéменной заминки
Рок процедил через губу:
«Снять со скуластого табу —
За то, что он видал в гробу
Все панихиды и поминки.
 
 
Того, с большой душою в теле
И с тяжким грузом на гробу, —
Чтоб не испытывал судьбу, —
Взять утром тепленьким с постели!»
 
 
И после непременной бани,
Чист перед Богом и тверез,
Вдруг взял да умер он всерьез —
Решительней, чем на экране.
 

1974

 
Неправда, над нами не бездна, не мрак —
Каталог наград и возмездий:
Любуемся мы на ночной зодиак,
На вечное танго созвездий.
 
 
Глядим, запрокинули головы вверх,
В безмолвие, в тайну и вечность:
Там трассы судéб и мгновенный наш век —
Отмечены в виде невидимых вех,
Что могут хранить и беречь нас.
 
 
Горячий нектар в холода февралей —
Как сладкий елей вместо грога, —
Льет звездную воду чудак Водолей
В бездонную пасть Козерога.
 
 
Вселенский поток и извилист и крут,
Окрашен то ртутью, то кровью, —
Но, вырвавшись мартовской мглою из пут,
Могучие Рыбы на нерест плывут
По Млечным протокам – к верховью.
 
 
Декабрьский Стрелец отстрелялся вконец,
Он мается, копья ломая, —
И может без страха резвиться Телец
На светлых урочищах мая.
 
 
Из августа изголодавшийся Лев
Глядит на Овена в апреле.
В июнь – к Близнецам свои руки воздев,
Нежнейшие девы созвездия Дев
Весы превратили в качели.
 
 
Лучи световые пробились сквозь мрак,
Как нить Ариадны конкретны, —
Но и Скорпион, и таинственный Рак —
От нас далеки и безвредны.
 
 
На свой зодиак человек не роптал —
Да звездам страшна ли опала! —
Он эти созвездия с неба достал,
Оправил он их в драгоценный металл —
И тайна доступною стала.
 

<1974 или 1975>

 
Я еще не в угаре,
не втиснулся в роль.
Как узнаешь в ангаре,
кто – раб, кто – король,
Кто сильней, кто слабей, кто плохой, кто хороший,
Кто кого допечет,
допытает, дожмет:
Летуна самолет
или наоборот? —
На земле притворилась машина – святошей.
 
 
Завтра я испытаю
судьбу, а пока —
Я машине ласкаю
крутые бока.
На земле мы равны, но равны ли в полете?
Под рукою, не скрою,
ко мне холодок, —
Я иллюзий не строю —
я старый ездок:
Самолет – необъезженный дьявол во плóти.
 
 
Знаю, силы мне утро утроит,
Ну а конь мой – хорош и сейчас, —
Вот решает он: стоит – не стоит
Из-под палки работать на нас.
 
 
Ты же мне с чертежей,
как с пеленок, знаком,
Ты не знал виражей —
шел и шел прямиком,
Плыл под грифом «Секретно» по волнам науки.
Генеральный конструктор
тебе потакал —
И отбился от рук ты
в КБ, в ОТК, —
Но сегодня попал к испытателю в руки!
 
 
Здесь возьмутся покруче, —
придется теперь
Расплатиться, и лучше —
без лишних потерь:
В нашем деле потери не очень приятны.
Ты свое отгулял
до последней черты,
Но и я попетлял
на таких вот, как ты, —
Так что грех нам обоим идти на попятный.
 
 
Иногда недоверие точит:
Вдруг не все мне машина отдаст,
Вдруг она засбоит, не захочет
Из-под палки работать на нас!
 
 
…Мы взлетали как утки
с раскисших полей:
Двадцать вылетов в сутки —
куда веселей!
Мы смеялись, с парилкой туман перепутав.
И в простор набивались
мы до тесноты, —
Облака надрывались,
рвал ись в лоскуты,
Пули шили из них купола парашютов.
 
 
Возвращались тайком —
без приборов, впотьмах,
И с радистом-стрелком,
что повис на ремнях.
В фюзеляже пробоины, в плоскости – дырки.
И по коже – озноб,
и заклинен штурвал, —
И дрожал он, и дробь
по рукам отбивал —
Как во время опасного номера в цирке.
 
 
До сих пор это нервы щекочет, —
Но садились мы, набок кренясь.
Нам казалось – машина не хочет
И не может работать на нас.
 
 
Завтра мне и машине
в одну дуть дуду
В аварийном режиме
у всех на виду, —
Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!
Будет взлет – будет пища:
придется вдвоем
Нам садиться, дружище,
на аэродром —
Потому что я бросить тебя не посмею.
 
 
Правда, шит я не лыком
и чую чутьем
В однокрылом двуликом
партнере моем
Игрока, что пока все намеренья прячет.
Но плевать я хотел
на обузу примет:
У него есть предел —
у меня его нет, —
Поглядим, кто из нас запоет – кто заплачет!
 
 
Если будет полет этот прожит —
Нас обоих не спишут в запас.
Кто сказал, что машина не может
И не хочет работать на нас?!
 

1975

Дважды Герою Советского Союза Николаю Скоморохову и его погибшему другу

 
Всю войну под завязку
я все к дому тянулся,
И хотя горячился —
воевал делово, —
Ну а он торопился,
как-то раз не пригнулся —
И в войне взад-вперед обернулся
за два года – всего ничего.
 
 
Не слыхать его пульса
С сорок третьей весны, —
Ну а я окунулся
В довоенные сны.
 
 
И гляжу я, дурея,
И дышу тяжело:
Он был лучше, добрее,
Добрее, добрее, —
Ну а мне – повезло.
 
 
Я за пазухой нé жил,
нé пил с Господом чая,
Я ни в тыл не просился,
ни судьбе под подол, —
Но мне женщины молча
намекали, встречая:
Если б ты там навеки остался —
может, мой бы обратно пришел?!
 
 
Для меня – не загадка
Их печальный вопрос, —
Мне ведь тоже несладко,
Что у них не сбылось.
 
 
Мне ответ подвернулся:
«Извините, что цел!
Я случайно вернулся,
Вернулся, вернулся, —
Ну а ваш – не сумел».
 
 
Он кричал напоследок,
в самолете сгорая:
«Ты живи! Ты дотянешь!» —
доносилось сквозь гул.
Мы летали под Богом
возле самого рая, —
Он поднялся чуть выше и сел там,
ну а я – до земли дотянул.
 
 
Встретил летчика сухо
Райский аэродром.
Он садился на брюхо,
Но не ползал на нем.
 
 
Он уснул – не проснулся,
Он запел – не допел.
Так что я вот вернулся,
Глядите – вернулся, —
Ну а он – не успел.
 
 
Я кругом и навечно
виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться
я почел бы за честь, —
Но хотя мы живыми
до конца долетели —
Жжет нас память и мучает совесть,
у кого, у кого она есть.
 
 
Кто-то скупо и четко
Отсчитал нам часы
Нашей жизни короткой,
Как бетон полосы, —
 
 
И на ней – кто разбился,
Кто взлетел навсегда…
Ну а я приземлился,
А я приземлился, —
Вот какая беда…
 

1975

 
Час зачатья я помню неточно, —
Значит, память моя – однобока, —
Но зачат я был ночью, порочно
И явился на свет не до срока.
 
 
Я рождался не в муках, не в злобе, —
Девять месяцев – это не лет!
Первый срок отбывал я в утробе, —
Ничего там хорошего нет.
 
 
Спасибо вам, святители,
Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали —
 
 
В те времена укромные,
Теперь – почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.
 
 
Их брали в ночь зачатия,
А многих – даже ранее, —
А вот живет же братия —
Моя честна компания!
 
 
Ходу, думушки резвые, ходу!
Слóва, строченьки милые, слóва!..
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
 
 
Знать бы мне, кто так долго мурыжил, —
Отыгрался бы на подлеце!
Но родился и жил я, и выжил, —
Дом на Первой Мещанской – в конце.
 
 
Там за стеной, за стеночкою,
За перегородочкой
Соседушка с соседочкою
Баловались водочкой.
 
 
Все жили вровень, скромно так, —
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток —
Всего одна уборная.
 
 
Здесь нá зуб зуб не попадал,
Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почем она – копеечка.
 
 
…Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я – здоровый трехлетка —
На воздушную эту тревогу!
 
 
Да не все то, что сверху, – от Бога, —
И народ «зажигалки» тушил;
И как малая фронту подмога —
Мой песок и дырявый кувшин.
 
 
И било солнце в три луча,
Сквозь дыры крыш просеяно,
На Евдоким Кирилыча
И Гисю Моисеевну.
 
 
Она ему: «Как сыновья?»
«Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья —
Вы тоже пострадавшие!
 
 
Вы тоже – пострадавшие,
А значит – обрусевшие:
Мои – без вéсти павшие,
Твои – безвинно севшие».
 
 
…Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал – не забыт, не заброшен,
И дразнили меня: «Недоносок», —
Хоть и был я нормально доношен.
 
 
Маскировку пытался срывать я:
Пленных гонят – чего ж мы дрожим?!
Возвращались отцы наши, братья
По домам – по своим да чужим…
 
 
У тети Зины кофточка
С драконами да змеями, —
То у Попова Вовчика
Отец пришел с трофеями.
 
 
Трофейная Япония,
Трофейная Германия…
Пришла страна Лимония,
Сплошная Чемодания!
 
 
Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я, —
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
 
 
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились – потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся – отревели.
 
 
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой, —
Мы спросили – зачем? – он в ответ:
«Коридоры кончаются стенкой,
А тоннели – выводят на свет!»
 
 
Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешем —
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушел.
 
 
Да он всегда был спорщиком,
Припрут к стене – откажется…
Прошел он коридорчиком —
И кончил «стенкой», кажется.
 
 
Но у отцов – свои умы,
А что до нас касательно —
На жизнь засматривались мы
Уже самостоятельно.
 
 
Все – от нас до почти годовалых —
«Толковищу» вели до кровянки, —
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
 
 
Не досталось им даже по пуле, —
В «ремеслухе» – живи да тужи:
Ни дерзнуть, ни рискнуть, – но рискнули
Из напильников делать ножи.
 
 
Они воткнутся в легкие,
От никотина черные,
По рукоятки легкие
Трехцветные наборные…
 
 
Вели дела обменные
Сопливые острожники —
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.
 
 
Сперва играли в «фантики»,
В «пристенок» с крохоборами, —
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами.
 
 
…Спекулянтка была номер перший —
Ни соседей, ни Бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей —
Пересветова тетя Маруся.
 
 
У Маруси за стенкой говели, —
И она там втихую пила…
А упала она – возле двери, —
Некрасиво так, зло умерла.
 
 
Нажива – как наркотика, —
Не выдержала этого
Богатенькая тетенька
Маруся Пересветова.
 
 
Но было все обыденно:
Заглянет кто – расстроится.
Особенно обидело
Богатство – метростроевца.
 
 
Он дом сломал, а нам сказал:
«У вас носы не вытерты,
А я, за что я воевал?!» —
И разные эпитеты.
 
 
…Было время – и были подвалы,
Было дело – и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали.
 
 
Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднял ись,
Потому что из тех коридоров,
Им казалось, сподручнее – вниз.
 

1975

 
Я вчера закончил ковку,
Я два плана залудил, —
И в загранкомандировку
От завода угодил.
 
 
Копоть, сажу смыл под душем,
Съел холодного язя, —
И инструктора послушал —
Что там можно, что нельзя.
 
 
Там у них пока что лучше
бытово, —
Так чтоб я не отчубучил
не того,
Он мне дал прочесть брошюру —
как наказ,
Чтоб не вздумал жить там сдуру
как у нас.
 
 
Говорил со мной как с братом
Про коварный зарубеж,
Про поездку к демократам
В польский город Будапешт:
 
 
«Там у них уклад особый —
Нам так сразу не понять, —
Ты уж их, браток, попробуй
Хоть немного уважать.
 
 
Будут с водкою дебаты —
отвечай:
„Нет, ребяты-демократы, —
только чай!“
От подарков их сурово
отвернись:
„У самих добра такого —
завались!“»
 
 
Он сказал: «Живя в комфорте —
Экономь, но не дури, —
И гляди не выкинь фортель —
С сухомятки не помри!
 
 
В этом чешском Будапеште —
Уж такие времена —
Может, скажут „пейте-ешьте“,
Ну а может – ни хрена!»
 
 
Ох, я в Венгрии на рынок
похожу,
На немецких на румынок
погляжу!
Демократки, уверяли
корешá,
Не берут с советских граждан
ни гроша!
 
 
«Буржуазная зараза
Все же ходит по пятам, —
Опасайся пуще глаза
Ты внебрачных связей там:
 
 
Там шпиёнки с крепким телом, —
Ты их в дверь – они в окно!
Говори, что с этим делом
Мы покончили давно.
 
 
Могут действовать они
не прямиком:
Шасть в купе – и притворится
мужиком, —
А сама наложит тола
под корсет…
Проверяй, какого пола
твой сосед!»
 
 
Тут давай его пытать я:
«Опасаюсь – маху дам, —
Как проверить? – лезть под платье —
Так схлопочешь по мордам!»
 
 
Но инструктор – парень дока,
Деловой – попробуй срежь!
И опять пошла морока
Про коварный зарубеж…
 
 
Популярно объясняю
для невежд:
Я к болгарам уезжаю —
в Будапешт.
«Если темы там возникнут —
сразу снять, —
Бить не нужно, а не вникнут —
разъяснять!»
 
 
Я ж по-ихнему – ни слова, —
Ни в дугу и ни в тýю!
Молот мне – так я любого
В своего перекую!
 
 
Но ведь я – не агитатор,
Я – потомственный кузнец…
Я к полякам в Улан-Батор
Не поеду, наконец!
 
 
Сплю с женой, а мне не спится:
«Дусь, а Дусь!
Может, я без заграницы обойдусь?
Я ж не ихнего замесу —
я сбегу,
Я на ихнем – ни бельмеса,
ни гугу!»
 
 
Дуся дремлет, как ребенок,
Накрутивши бигуди, —
Отвечает мне спросонок:
«Знаешь, Коля, – не зуди!
 
 
Что ты, Коля, больно робок —
Я с тобою разведусь! —
Двадцать лет живем бок о бок —
И все время: „Дуся, Дусь…“
 
 
Обещал, – забыл ты нешто?
ну хорош! —
Что клеенку с Бангладешта
привезешь.
Сбереги там пару рупий —
не бузи, —
Мне хоть чё – хоть чёрта в ступе —
привези!»
 
 
Я уснул, обняв супругу —
Дусю нежную мою, —
Снилось мне, что я кольчугу,
Щит и меч себе кую.
 
 
Там у них другие мерки, —
Не поймешь – съедят живьем, —
И всё снились мне венгерки
С бородами и с ружьем.
 
 
Снились Дусины клеенки
цвета беж
И нахальные шпиёнки
в Бангладеш…
Поживу я – воля Божья —
у румын, —
Говорят – они с Поволжья,
как и мы!
 
 
Вот же женские замашки! —
Провожала – стала петь.
Отутюжила рубашки —
Любо-дорого смотреть.
 
 
До свиданья, цех кузнечный,
Аж до гвоздика родной!
До свиданья, план мой встречный,
Перевыполненный мной!
 
 
Пили мы – мне спирт в аорту
проникал, —
Я весь путь к аэропорту
проикал.
К трапу я, а сзади в спину —
будто лай:
«На кого ж ты нас покинул,
Николай!»
 

1974