Текст книги "Экстрим для мажора (СИ)"

Автор книги: Владимир Прудков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Annotation

Прудков Владимир

Прудков Владимир

Экстрим для мажора

  Платон Грачев, нигде не определившись и не поступив учиться, вернулся домой. В прекрасный майский день его отец, управляющий шахтой, объявил с усмешкой:

  – Ну, дорогой мой, пора и тебе приобщаться к трудовой деятельности.

  Платон молчал, ждал, что отец скажет дальше. А мать, никогда и нигде не работавшая, мигом заинтересовавшись, спросила у мужа:

  – Куда ты его хочешь? В совет директоров?

  – Ну, вот ещё! Неуча-то? В шахту!

  – Ай-я-яй, – заголосила она. – Сам всю жизнь в этих шахтах силикозы зарабатывал и единственного сына -туда же?

  – Хватит! – оборвал её Грачев-старший. – Скажи спасибо, что не в забой посылаю.

  Русоволосый и кудрявый Платон искоса поглядывал на отца и думал: а ведь он меня не любит! Может, в эти минуты даже ненавидит за то, что я не такой, как он, и не оправдал его ожиданий.

  Впрочем, что ни делает боженька, всё к лучшему. С детства Платон, как и его авантюрные приятели, был заряжен на экстрим, и теперь, наконец, нарвётся на что-нибудь стоящее.

  Пройдя техминимум, Грачев вышел на смену. Наряд проводил полнолицый, ухоженный мужчина, начальник группы. Прочие сидели на длинной лавке, покуривали, изредка поглядывая на новенького. Он заметно от всех отличался: в чистой, только что полученной куртке, с гладким, свежим лицом. Начальник прохаживаясь и распределяя, кто куда пойдёт, остановился возле крепкого, коренастого парня лет двадцати семи.

  – Ты, Лобов, пойдёшь сегодня с новеньким.

  Он долго разъяснял, что нужно сделать, а Лобов вроде и не слушал – опустил голову и хмуро смотрел на носки тяжёлых рабочих ботинок. Стали собираться в шахту. Лобов надел каску, застегнул на поясе ремень с аккумулятором, повесил на плечо красную банку самоспасателя. Платон проделал то же самое. Потом Лобов взял брезентовую сумку с инструментом, а у Грачёва сумки не было. И поэтому, когда Лобов прихватил с собой ещё коробку с прибором, предложил:

  – Давай, я понесу.

  Но Лобов прибора не отдал – наверно, не доверил.

  В бункере, продуваемом подогретым воздухом, сидели на бетонных ступеньках человек десять шахтёров – дожидались клети. Здесь бука, молчун Лобов показал себя с другой стороны. Громко поздоровался, кому-то пожал руку, кого-то похлопал по плечу. Пристал к грузному, пожилому шахтёру, у которого из сумки выглядывали бутылки для взятия проб воздуха:

  – Терёха, и ты здесь?.. Тебе на печи сидеть, а ты в шахту. К чему? Небось, набил матрацовку рублями?

  – Ну чего ты ко мне привязался, – уныло протянул Терёха.

  Лобов присел и, с усмешкой поглядывая на шахтёра, стал всем рассказывать:

  – Он, знаете, что в шахте делает? Заберётся в сбойку, где поглуше, кусок породы под голову положит и дрыхнет преспокойно. А потом в инертной пыли вываляется и – на-гора. Мы тоже, мол, не баклуши бьём. Я однажды его разбудил, так он на меня полканом налетел. Наверно, сон видел, как вознаградные получает.

  Все загоготали. Унылый шахтёр безнадёжно махнул рукой и даже не удосужился сказать: мели, Емеля.

  Женщина, показавшаяся Платону очень толстой из-за широкой, грубой куртки и таких же штанов, позвала в клеть. Заскрежетала, задвигаясь, решётка. Четыре коротких, резких звонка, и клеть провалилась вниз, в тёмную, сырую бездну. Холодная капля воды упала Платону за шиворот. Он вздрогнул и невольно подался ближе к середине. "Не толкайся, парень!" – крикнули на него. Минуты через три клеть тормознула, резко ударилась о донное железо.

  – Чёрт! – ругнул кто-то машиниста подъёма. – Мог бы и помягше.

  Вышли на широкий, освещённый двор. Но прошли метров тридцать и подземная выработка сузилась. Платон, шедший за наставником, не успел заметить, куда исчезли шахтёры, спускавшиеся с ним. Впереди только Лобов. Под ногами скрипели узкие деревянные мостки. Рядом тянулись рельсы, а над головой повисла троллея. Лобов оглянулся – опять нахмуренный, брови насуплены.

  – Ты гляди там, за троллею не схватись. А то так шарахнет, костей не соберёшь.

  Сзади раздался сильный шум, громыханье. Лобов остановился, спиной вплотную прижался к крепи. Платон последовал его примеру. Мимо пронёсся электровоз. Он тащил длинную цепь порожних вагонеток. Их раскачивало, а последнюю прямо бросило на Платона. Он вдавился в стену, меж металлических обручей.

  Уф, кажется, пронесло!

  Лобов убежал вперёд, пришлось догонять, а чуть ли не упёршись в его спину, Платон высказал возникшее сомнение:

  – Нас инструктировали, что здесь ходить нельзя.

  – Мы – особые, – через плечо ответил Лобов. – Нам везде можно.

  – А вот ещё нас учили...

  Наставник резко остановился.

  – Забудь, чему учили. Будешь переучиваться!

  Платон пожал плечами и дальше следовал молча. Поглядывая сверху вниз на крепыша, неприязненно втыкал в спину: "Ишь, наполеончик нашёлся".

  Пути разветвлялись, уходили куда-то полутёмными лабиринтами. Лобов пёр вперёд, как маленький танк. Грохнул дверью перемычки, выходящей на другой штрек. Платона обдало пылью, он чихнул и заторопился следом. На новом штреке было темно, душно, воздушная струя текла навстречу, рядом с ходками тихо шелестела лента, унося в гору кучки породы.

  Платон видел, что Лобову не нравились его вопросы, но упрямо продолжал спрашивать, а когда получил очередной отлуп, без робости урезонил:

  – Ты тоже ведь не сразу усвоил.

  – Я – другое дело, – усмехнулся Лобов. – У меня, может, по наследству передалось.

  Платон вспомнил про отца; в таком случае, и он должен иметь наследственный опыт. Но промолчал. Не хотелось преждевременно открываться, что попал в группу по блату. Хотя – какой может быть в этой преисподней "блат"? Он оступился, упал на четвереньки и увидел нечто интересное. Сообщить этому сурку, нет?

  – Гляди-ка! – всё-таки показал. – Искра вылетела.

  Лобов вернулся, понаблюдал. Вылетела ещё одна искра.

  – Мм, непорядок, – нахмурился и потянул за аварийный тросик, натянутый вдоль конвейера. Лента остановилась. Затем ловко вышиб ролик. – Нагрелся-то как. Подшипник заело. Ну, парень, считай пожар предотвратили. Вон кругом сколько штыба, мигом мог вспыхнуть. А пожар в шахте – страшное дело.

  Он искоса глянул на подопечного.

  – Эх, начальства рядом нету. Глядишь, премию выписали бы. Кстати, ты самоспасателем умеешь пользоваться?

  – Чисто теоретически, – Платон на всякий случай поправил на поясе красную банку с неведомым содержимым.

  Тонкой осой запел предупредительный сигнал.

  – Осторожней, щас включится, – предупредил Лобов.

  Однако сигнал смолк, а лента даже не дёрнулась. Наставник выругался, побросал свои доспехи и, забыв про напарника, побежал в обратную сторону, к началу конвейера.

  Платон остался один, не зная, что делать. В преисподней было темно, только фонарик узким лучиком освещал пыльные стены. "Ну вот, жаждал экстрима – получай". Он больше года куролесил по стране, иногда телеграфируя сердобольной маме, чтобы подкинула деньжат. В Москве на Курском вокзале, чуть не стал любовником весьма активного господина, но в самый последний момент, поняв, что к чему, выскочил из его шикарной машины. А уже здесь, когда оформлялся на работу, познакомился с симпатичной девчушкой; она спросила с изумлением:

  – Платоша, и ты – в шахту?

  Он выпятил грудь: мы такие! Теперь стало ясно: она тоже прекрасно осведомлена, чей он сын. Может, от того такая податливая? Ну, правда, пока всего лишь до пояса. А он-то, приписывал её внимание исключительно своим достоинствам. Да, хрен на неё! Надо будет познакомиться с такой девахой, которой его биография и соцположение не известно; тогда и вылезет истинное о нём мнение.

  Минут через десять лента, наконец, включилась. А ещё минут через пять на мостках запрыгал огонёк. Возвратился Лобов. Он тяжело дышал; сняв каску, вытер со лба пот, смешанный с грязью.

  – Ну, погнали дальше!

  На вопрос, что случилось, долго не отвечал, и Платон зарёкся спрашивать. Но Лобов, отдышавшись, заговорил сам. Объяснил, что тросик, за который он дёрнул, идёт к аварийному выключателю. Лента остановилась, но вот в исходное положение выключатель не вернулся.

  – А почему не вернулся?

  – Пружина потому что ослабла.

  – А почему ослабла?

  Лобов остановился.

  – Да ты, парень, безмозглый, что ли? – со злостью сказал и пошёл ещё быстрее, словно хотел убежать.

  Впереди, в широкой нише, светилось несколько огоньков и неясно вырисовывались фигуры шахтёров. Лобов подошёл к одному из них, высокому.

  – Слышь, Антон, у вас ролики на лентах заштыбованы. Греются, естественно. Ты распорядись, чтоб проверили. А то как бы чего не стряслось.

  О том, что они "предотвратили" пожар, не заикнулся. И про положенную премию промолчал. По тому, как он неторопливо, по-хозяйски разложил амуницию, Платон понял, что они наконец прибыли, куда надо. Здесь тепло, даже жарко, движения воздуха почти не чувствовалось. У ног громыхал скребковый конвейер. Вот его, как говорил начальник, с ручного управления нужно перевести "на автоматику".

  Лобов, ни слова не говоря, куда-то ринулся. Вернулся с бухтой гибкого кабеля на плече и стал разматывать.

  – Что ты всё сам, Саша, – Платон назвал его по имени. – Мне надоело стоять.

  – Тебе пока растолкуешь, что к чему, проще самому, – проворчал Лобов. Но, впрочем, тут же дал задание. – Ладно, тяни кабель.

  Платон ухватил за конец кабеля и потащил, куда показал командир. Метров через сорок уткнулся в конец выработки. Здесь двое обнажённых до пояса мужчин возились с электросверлом – собирались бурить. Подвесили кабель, и Лобов стал подключать концы к аппарату. Лицо его сделалось строгим и донельзя сосредоточенным. Однако не успел он подключить, как рядом возник усатый шахтёр в брезентовой куртке и крикнул: – Живо отсюда! Палить будем.

  Поспешно вышли в безопасную зону. Усатый шахтёр, размотав тонкий провод, крутанул ручку своей адской машинки. Грохнул взрыв! В уши туго ударило, из забоя поползла густая, едкая пыль. Завыл вентилятор, запахло палёным...

  Когда закончили работу, Лобов распорядился:

  – Дуй в забой. Предупреди, что мы их скребок отключим, будем переходить на автоматику.

  Платон послушно поплёлся в забой – знал уже куда. Узкий лучик его лампы выхватил из темноты две потные, блестящие спины. Спины усердно кланялись, и с каждым поклоном летела на скребковый конвейер горка глянцевого угля. Платон замер. Он даже кашлянуть поостерёгся – не то, что заговорить. Такой незначительной, никчёмной показалась собственная беготня. "Не в забой посылаю," – вспомнил слова отца. Они проскочили мимо ушей – в забой ли, ещё куда, какая разница. Теперь стало ясно: отец, как ни зол был, всё-таки пожалел "родное дитя", сунул в подходящее местечко. Стоял, притихнув, а скребки тем временем остановились. Стало быть, нетерпеливый Лобов отключил, посчитав, что предупреждение сделано.

  Забойщики выпрямились и повернулись к чужаку. Теперь Платон видел их голые торсы и позавидовал. Ничего лишнего! Под тонкой шкурой, как на анатомическом образце в школе, переливались мускулы. Пожалуй, любой из шахтёров мог бы успешно демонстрировать себя на сходняке бодибилдеров.

  – Это мы, наладчики, на десять минут...

  – Принесло же вас, – пробурчал один.

  – Ладно, Коля, передохнём, – миролюбиво сказал второй, выпуская широкую совковую лопату. – Им ведь тоже свою работу делать надо.

  Запустили конвейер по новой схеме. Лобов остался доволен: получилось с первой попытки. Почти дружелюбно взглянул на напарника и только сейчас спросил, как зовут.

  – Платон.

  – Ну, Платон Сергеич, пора перекусить, – вытащил из сумки с инструментом пакет. – Садись, на чём стоишь.

  "Вот подлец! Назвал по отчеству. Выдал, что знает, кто мой отец".

  – Я не проголодался.

  – Сказки не рассказывай! – Лобов монтажным ножом отрезал колбасы и положил на хлеб. – Бери, когда дают. Беги, когда бьют. А если в долгу не хочешь оставаться, то вылезем на-гора – угостишь кружкой пива.

  То ли пошутил, то ли всерьёз затребовал. И странно; аппетит действительно взыграл. Всё съели. Запили газировкой из фляжек.

  – Эх, покурить бы! Прямо сосёт. Но придётся терпеть, – закручивая пробку, обронил Лобов.

  – Метан, – понятливо откликнулся Платон. – А что, взрывался?

  – У меня дядя, навалоотбойщиком был, семь лет назад погиб. И ведь какая закономерность: хоть что делай, а чрез определённое время – взрыв. Что-то я длиннохвостых тварей в последнее время не вижу; они чуют. А то, бывало, прямо в сумку залезут и кусок утянут. Скоро, наверно, опять рванёт.

  – Пугаешь? – стараясь оставаться беспечным, спросил Платон. Хотя по хребту невольно просквозил холодок.

  – От судьбы не уйдёшь, – хладнокровно сказал Лобов. – Может, и станем очередными жертвами подземных упырей. – Закончив мрачный экскурс он, без всякого перехода спросил: – Ты раньше где работал?

  – Да я так... – Платон опять припомнил, как в Москве чуть не освоил новое амплуа. – Где придётся.

  – Ну и правильно, что к нам подался!

  Грачев с недоумением глянул на его почерневшее от пыли лицо: правильно сделал, чтобы стать очередной жертвой?

  – Да ты не сцы раньше времени, – обнадёжил командир. – Щас везде газовых датчиков понавтыкали. Так что, если их портянками не заткнут, они просигналят об опасности.

  – А зачем их затыкать? – опять не понял Платон.

  – Чтоб не мешали уголёк добывать. Нам зарплата, вам прибыль.

  Это невзначай обронённое "вам" подтвердило прежнюю догадку: Лобов прекрасно знает, кого ему навязали в напарники.

  – Вон, глянь, под кровлей висит и нам подмигивает. Мы и их обслуживаем. Нет, что ни говори, а работа у нас интересная, творческая, можно сказать, – поддал леща, но тут же саркастически усмехнулся. – Хотя тебе, конечно, сильно не подвезло. Зосима ко мне приставил, а я – как лошадь – на самой черновой.

  – Кто это, Зосима?

  – Ну, начальник наш, Аркаша Зосимов. Да уж, такая группа подобралась, что, кроме меня, некому по конвейерам шастать, – с сарказмом пояснил он. – Илья – бугор. Никита – без пяти минут инженер, Николай – спец по подъёму. Ну и так далее, по списку. А я самый молодой, самый борзый, мне можно.

  – Там и помоложе тебя сидел, – напомнил Платон. – Чернявый такой, который дремал.

  – Ну да. Отдыхал после ночного клуба. Сынок главного механика. Папаша его к нам и впихнул. Работает уже год, но так ничего и не смыслит. – На лице оратора проступила боль и недоумение. – Ну что за народ пошёл! Всем бы где потеплее, полегче пристроиться. Ладно, это естественное желание, я понимаю, но ведь и совесть надо иметь!

  – А разве Зосима не знает, что я...

  – Можешь не договаривать! Знает. Он всё про всех знает. Ему б агентом ЦРУ работать. А вот, что тебя пристегнул ко мне, я сам удивляюсь. Он трусливый, угодливый. Тут только одна разгадка: твой папаша так распорядился. Наверно, хочет, чтобы ты, прежде чем в кабинет засел, тоже забойной пыли понюхал.

  – Ну, скажешь, – сконфузился Платон. – Но я не хочу быть обузой. Постараюсь освоить это дело. Если не получится – сам уйду.

  – Будем поглядеть, – не без скепсиса сказал Лобов. – Только одно всё равно плохо: о начальстве с тобой по душам не потолкуешь.

  – Но почему ж, толкуй. – Платон попытался улыбнуться. Вышло – криво.

  – Ладно, хватит болтать. Нам ещё на один участок топать.

  Опять сбойки, штреки. Платон не мог соориентироваться и подумал, что оставшись один, заблудился бы в этих лабиринтах. Лобов привычно шествовал впереди и что-то ритмически, в такт ходьбе, бубнил. Грачёв, дыша ему в спину, прислушался:

  "Шестнадцать тонн, умри, но дай, всю жизнь работай, всю жизнь страдай. И помни, дружище, что в день похорон, тебе заведут шестнадцать тонн!"

  – Это что – рэп? – с удивлением спросил. – Сам, что ли, сочинил?

  – Нет, песня такая, старинная. Шестнадцать тонн – норма выработки, – не останавливаясь, разъяснил Лобов. – Мой дядька её часто слушал. И перед ночной сменой, когда погиб, беспрерывно крутил. Разве не мистика?

  – Ещё какая! – откликнулся Платон, довольный, что командир, кажется, признал его за "своего" и разговорился. – А что ты, Саша, всё про дядьку да про дядьку. А про отца – ни слова. Он тоже в шахте погиб?

  – Нет, – помрачнел Лобов. – Спился. Под забором помер.

  Он вдруг приостановился и посмотрел вбок – туда, где шевелилось много огоньков.

  – Кажись, монтажники из нашего отдела. Качаров у них бригадир. Я, когда в шахту устроился, у него целый год стажировался.

  Ну вот, опять упрёк! "Все круги ада, мол, прошёл. Не то, что ты." – Платон отхаркнул угольную пыль и вслед за своим неугомонным командиром повернул на огоньки. Тот заговорил с парнями, стоявшими возле барабана с толстым, бронированным кабелем. И с особенным почтением поприветствовал угловатого шахтёра в сапогах.

  – Ты, Сашок, вовремя, – пробасил бригадир. – Мало нас. А кабель, вишь, длинный. Так и вы становитесь в цепь, уж подмогните.

  – О чём разговор, Иваныч! – бодро сказал Лобов.

  Стали раскручивать барабан и по очереди подхватывать кабель. На каждого приходился кусок метров в десять. Платон шёл впереди Лобова. Тот наблюдал за ним. Жёсткий кабель в свинцовой оболочке, толщиной в девичью шею, тяжело давил и резал плечо. Платон с трудом переставлял ноги. Как бурлаки на Волге, подумал он.

  Бригадир Качаров пробежал вдоль цепи, крича: "Клади на левое плечо!" Платон пропустил команду мимо ушей, на правом – сподручней. А впереди был левый поворот. Задние "бурлаки" почему-то затормозили. Кабель стал натягиваться и со страшной силой прижимать к углу штрека.

  – Бросай! Бросай! – истошно закричал Лобов.

  Платон подсел под кабель и едва увернулся от удавливания.

  – Тебя же предупреждали: клади на левое плечо! – наставник подскочил, сердитый, заполошенный.

  – Да, парень, чудом ты выскользнул. Могло свернуть шею, – посочувствовали другие.

  Прибежал обеспокоенный бригадир и приказал Платону отойти в сторонку.

  – Да я всё понял, – возразил парень.

  – Нет уж. За тебя, бестолкового, в тюрьму садиться?

  Потащили без него. Он шёл следом; однако вскоре не выдержал и подлез под провисший кабель. Лобов увидел, но ничего не сказал, только не отводил взгляда, контролируя. Дальше пёрли без заминок.

  Попрощавшись с монтажниками, Лобов повёл круто вверх вдоль транспортёрной ленты. Остановился, запыхавшись.

  – Сядем на ленту, чёрт с ним. А то на эдакий Эльбрус разве взберёшься. Да и времени сколь потеряли. Эх, некстати на качаровцев напоролись.

  "Где логика? – разумеется, Платон вслух не стал его упрекать. – Сам же и ринулся к ним".

  Сели на ленту меж кучками угля и поехали вверх. Лобов, устроившийся метра на три впереди, оглянулся, посветил лампой.

  – Ты не дремли там, смотри в оба, – строго предупредил. – А то в бункер угодишь.

  – И что тогда?

  – Тогда первый твой день станет последним.

  Продолжая оглядываться и посвечивая фонарём, Лобов выдал ещё несколько указивок, которые Платону на курсах не сообщали, ибо они относились к необсуждаемому: как себя вести в случае грубых нарушений. Вроде езды на лентах. Но потом внезапно, на полуслове, смолк. И Платон понял из-за чего. На ходках кто-то сидел. Недвижимый, с запрокинутой головой. Лобов спрыгнул с ленты, подскочил к этому человеку и посветил на лицо. Платон, спрыгнувший следом, тотчас узнал: то был шахтёр, над которым посмеивались перед спуском в шахту.

  – Терёха, что с тобой?

  – Прихватило, – пробормотал шахтёр.

  Лобов снял с него каску, расстегнул ворот куртки.

  – Крепись, Терёха. Пить хочешь? Попей, – к счастью, у него в баклажке ещё осталось немного газировки. – Вот так! Щас мы тебя на свежую струю вытащим. Давай потихонечку.

  Придерживая Терёху, добрались до сбойки и вышли на другой штрек. Дунул свежий ветерок. Вверху горел светильник, освещая площадку с лебёдкой и вагонетками. Добрались туда и усадили Терёху на деревянные мостки. Лобов скинул с себя всё лишнее и убежал за помощью.

  Платон остался с больным. Он не знал, что делать, и, боясь бездействия, намочил платок в сточной воде, приложил ко лбу притихшего шахтёра. Тот открыл глаза, слабо улыбнулся.

  – Теперь я в шахту больше не ходок. А ведь уже тридцать лет под землёй провёл. В три раза срок перевыполнил. – Вновь опустил веки.

  Платон после его слов ясно ощутил эту непробиваемую, полукилометровую толщу земли, отделявшую их от поверхности. Всякие дурные мысли лезли в голову. А вдруг этот человек сейчас, при нём, начнёт задыхаться в агонии? А вдруг Лобов, в сумасшедшей спешке, сломал себе шею и сам лежит, нуждаясь в помощи? Хоть бы кто-нибудь подошёл! Ни души...

  Лишь минут через пятнадцать с той стороны, куда убежал Лобов, донеслось громыхание. Подъехал электровоз.

  – Терёха, такси для тебя поймал!

  Втроём, с помощью машиниста, осторожно посадили больного в кабину. Машина уехала.

  – Саша, так это ты шутил тогда? про него? – спросил Платон.

  – Почему ж шутил, – Лобов усмехнулся. – Терёха на самом деле жадный и ленивый. Все знают. Но разве плохому человеку помогать не надо?

  – Да нет... почему же.

  – Ну, прохлаждаться некогда, – навешивая амуницию, сказал Лобов. – Нам ещё на пятый участок.

  И опять, чуть ли не бегом, приударили по шахте. Со светлого, прохладного электровозного штрека свернули и проникли в мокрую, вонявшую плесенью и гнилью, выработку.

  – Так скорее доберёмся, – пояснил Лобов. – Правда, тут давно никто не хаживал. Ну, будем живы, не помрём!

  Он опять убежал вперед и, когда вломился в очередные двери, на кровле что-то треснуло и перед самым носом Платона бухнулась порядочная глыба. Лобов мигом обернулся, посветил на подопечного.

  – Ты как?

  – Вроде ничего, – пробормотал Платон. Коленки у него подрагивали.

  Лобов направил луч вверх на кровлю.

  – Крепление, вишь, подгнило, – виновато оправдался он. – Давно не меняли. Брошенная сбойка.

  Платон, хотя ещё не совсем оправился от испуга, посмотрел на глыбу породы у ног и через силу улыбнулся.

  – Шестнадцать тонн будет?

  – Да нет, ты что! От силы полтонны, – утешил командир. – Так идём дальше или что?

  – Не стоять же тут. – Платон обошёл глыбу.

  Далее, за сбойкой, стало сухо и добротно. Впереди послышалось шуршание ленточного конвейера. А вот он и сам: лента широкая, быстрая, и угля на ней – до краёв.

  – Из лавы, – всё ещё виноватым голосом пояснил Лобов. – Комбайн рубит.

  – А почему на участке гребут лопатой? – спросил Платон, вспомнив двух чёрных атлетов.

  – Пласт не тот. Не везде комбайн приспособишь, – прежним убеждённым тоном объяснил Лобов. – Человек – самый универсальный механизм. Бывает, и комбайны приходится откапывать – лопатой.

  Ещё через одни двери, сотые в этот день, прошли к головной части конвейера. Натужно гудел двигатель, уголь с грохотом сыпался в чёрную пасть бункера, куда Платон, к счастью, не попал. Зловеще клубилась пыль. Лобов с ходу, без передышки, стал осматривать аппаратуру и делать малопонятные вещи. Платон уже не лез к нему, чувствовал – не до него наладчику. Он впервые ощутил, как-то вдруг, сразу, что сильно устал от беспрерывной беготни, и сейчас с удовольствием присел бы – хоть куда, хоть прямо на мостки, покрытые толстым слоем пыли, но продолжал стоять, молча наблюдая за наставником. Показалось странным, что Лобов гордится своей профессией. «Во всех дырах побывали, самые грязные места – наши. Что же в ней творческого?» – вяло подумал Платон.

  Лобов осмотрел аппаратуру, выпрямился.

  – Здесь вроде бы всё нормально. Придётся туда лезть. – Показал рукой в сторону бункера.

  "Уж не сошёл ли он с ума?"

  А Лобов и точно – направился к бункеру. Правда, рядом оказался припорошенный пылью и незаметный люк. Лобов поднял крышку и полез первым. Спускались по лестнице в узком, чёрном колодце метров десять. За перегородкой, грохотал уголь... И опять выбрались на электровозный штрек! Светло, свежий воздух. Парень в телогрейке нажимает на кнопки пульта управления, уголь широким потоком сыплется в вагонетки.

  – Ну, чего у тебя? – спросил Лобов.

  – Ленты останавливаются.

  – Ну, ясно. Тут собака зарылась. – Лобов тыльной стороной ладони ударил по шкафу управления, висевшему в нише.

  Что-то щёлкнуло внутри. И всё стихло. Стрелка включённых лент упала на ноль. Лобов торопливо надавил на кнопку запуска – нет результата. Побледнел, заволновался и, успокаивая себя, пробормотал: "Вот и хорошо, что при нас, вот и хорошо". Вытащил из сумки торцовый ключ, стал отвинчивать крышку, много болтов. Требовательно зазвонил телефон.

  – Да наладчики тут копаются, – ответил насыпщик.

  Следом позвонили с поверхности – диспетчер шахты, и отвечать пришлось самому Лобову. За метр от телефона было слышно, как диспетчер кричит:

  – Прекратите ваши эксперименты! Вы остановили самый добычной участок. Догадываюсь, что умышленно!

  – Ну да, я уже диверсант! – огрызнулся Лобов и повесил бронированную трубку.

  Наконец, вскрыл шкаф, покопался во внутренностях и повернулся с перекошенным от огорчения и ярости лицом.

  – Эх, схема куда-то запропастилась. Платон, будь другом, дуй на четвёртый! Там точно есть, вчерась пользовался. – Глянул на растерявшегося напарника, с досадой бросил: – А! Ты же не знаешь, где. Ладно, сиди тут!

  Всё бросил и убежал. Грачёв, почувствовавший свою бесполезность, сел на скамейку и стал дожидаться. Раздосадовано, с обидой думал: " Прослабил отец. Пожалел сыночка, воткнул в подземную элиту. Да пошли вы все с вашими привилегиями! Полезу в забой. Вот где настоящий экстрим!"

  Запустив участок (разумеется, Лобов запускал), поехали со сменой к стволу. На электровозе, в игрушечных вагончиках. Лобов заметно устал. Молчал. Да и Платон, круто решивший перейти в забойщики, ни о чём больше у него не спрашивал. Припомнил податливую, аж до пояса, подругу и вяло загадывал: «Небось, теперь отвалит. Да пусть. Другую найду – без запросов».

  Высадились у ствола и вместе с другими шахтёрами прошли в узкую, длинную камеру, заняли места на бетонной скамье и стали дожидаться, когда позовут в клеть.

  – Подымут – первым делом накурюсь. А потом – в душевую, под прохладную водичку, – расслабившись, размечтался Лобов.

  Платон молчал. Он смотрел на чёрную от пыли физиономию товарища с незапыленными влажными глазами и думал: "Наверно, и я такой". Ощутимо навалилась усталость. Ему даже показалось, что он уже год беспрерывно бегает по этим лентам, сбойкам, уклонам, но одновременно казалось, что год пролетел, как миг. Да уж, нарвался на экстрим. Ещё какой! За один день мог трижды отправиться на свидания к праотцам – к дедушке Андрею, который, по словам отца, тоже был забойным шахтёром.

  В камеру заглянул стволовой – рабочий, распоряжавшийся подъёмом.

  – Наладчики тут? К телефону просют.

  Лобов протиснулся меж людей и пошёл за стволовым. На ходу спросил, поднял ли больного.

  – Терёху-то? – тот оттопырил губу. – Чего ж не поднять, поднял. Как и положено, на семь сигналов, с сопровождающим.

  Переговорив по телефону, Лобов вернулся в камеру и хмуро сказал Платону:

  – Зосима звонил. Опять на седьмом участке ленты встали. – Выражая недовольство, загнул матом. – Ну, погнали!

  Платон встал и пошёл за ним. Шахтёры, пропуская, посмеивались: – Сашок, ты чо? Угля в сумку забыл набрать?

  Лобов не отвечал. Только когда выбрались из камеры и набрали скорость, он резко остановился и, повернувшись к Платону, предложил:

  – Слышь, я и сам могу сбегать. Тебе, на первый раз, по-моему, достаточно.

  – Да чего там, вдвоём веселее, – возразил Платон, прикидывая, что мать наверняка, из-за его задержки, начнёт телефоны обзванивать, отца тревожить, а если до отца не дозвонится, то и в горноспасательную службу удосужится звякнуть. А ещё ведь, вылезши на-гора, надо наставнику кружку пива поставить...тоже время уйдёт. И вернётся он домой (если повезёт и дальше), когда первые звёзды на небе зажгутся.

  Они ходко, но уже не так бодро зашагали знакомым путём. И Платон Грачев, поспешая за Лобовым, гадал: "Может, в натуре, остаться при нём? Ну, не атлетом, так бегуном на длинные дистанции точняком заделаюсь".