Текст книги "Слишком много воображения"

Автор книги: Владимир Осинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Дураку предлагали стодвадцатисильные лимузины – он отвечал, что больше любит ходить пешком, гиподинамии боится; навязывали солидную недвижимую собственность, двухэтажный особняк в престижном районе Утилиборга, заявлял, что на свежем воздухе лучше спится; сулили головокружительно быструю служебную карьеру – хохотал во все горло: карьеристы, мол, все рабы, как бы высоко ни поднялся – над тобой начальник остается... Стоит ли продолжать перечисление? Пусть каждый вспомнит, что хотел бы он – сам получить, чего достигнуть в жизни, и ему станет ясно – соблазнов в арсенале оскалианцев хватало. Стало быть, Дурак он дурак и есть, раз 01 всего отказался.

Кончилось это – и вся тщательно продуманная насекомообразными чудищами колонизация нашей родной голубой планеты тоже – неожиданно, а для одного агента и вовсе плачевно. Проницательно учитывая молодость Дурака, атлетическое сложение, цветущий в целом вид, а также, по достоверным данным из обширного составленного па него досье, холостое состояние, этот бедолага-пришелец с плотоядной улыбочкой предложил ему целый гарем девиц разной национальной и расовой принадлежности, этакий роскошный букет, даже цветник, – пальчики оближешь, выбирай по вкусу и по настроению!

Дурак пожал могучими плечами: к чему мне гарем, если есть уже невеста. Далее выяснилось, что живет-поживает в Утилиборге некая девушка, такая же дура, поскольку не пожелала выйти замуж за богатого миллионера, и очень скоро они с Дураком намереваются пожениться... В отчаянии от этого информационного сюрприза – выходило, даже здесь, в логове, гнезде, мировой столице утилитаристов, дураков видимо-невидимо, во всяком случае – больше одного, и, значит, они будут размножаться, а где гарантия, что их уже не сотни и тысячи?! – в отчаянии агент совершил вопиющую глупость. Он принялся вовсю чернить и охаивать будущую супругу Дурака, даром что в глаза ее не видел, попутно превознося и преувеличивая достоинства своих гаремных наложниц. Увлеченный выполнением боевого задания, он не замечал, как "объект обработки" меняется в лице, сжимает тяжелые кулаки, а из его широких ноздрей исходит все более грозное сопение... Да, наконец терпение Дурака иссякло. Не в силах больше выносить хулу в адрес избранницы, он, что называется, от души врезал незадачливому инопланетянину в ухо. Конечно же, ему и не снились последствия своей невыдержанности. Не издав ни звука, пришелец шлепнулся на пол и тут же превратился в заурядного черного таракана – чуточку почернее и покрупнее тех обыкновенных, что изобильно водились в Утилиборге, битком набитом всякой дрянью, барахлом, которое жалко было выбрасывать, а потому хорошо приспособленным для тараканьих поселений.

Дело происходило в баре "Слава имущим". Его владелец Ути– Недоливающий к тому времени достиг вершины счастья, так как исполнилась наконец его заветная мечта: пиво чудесным образом пенилось столь бурно, что из каждой кружки получалось пять, а иногда и целых шесть. Недоливающий процветал, однако в баре было ужасно грязно, неустроенно (зачем тратиться на ремонт, если публика и без того валом валит?), в полу множество глубоких трещин и щелей; в одной из них, благополучно избежав чьего-то ленивого каблука, и скрылся злосчастный инопланетянин... Оскалианцы достигли вершин научно-технического прогресса, умели, с нашей точки зрения, в буквальном смысле чудеса творить – и перед наивным простосердечием, цельностью чувств, бескорыстием оказались не сильнее, не страшнее жалкого таракана.

Троянский конь пришельцев из дальнего космоса не выполнил своей исторической миссии. Агр Экспансий приказал снять осаду, а сам, не вынеся поражения, покончил с собой. Он сделал это мужественно, в согласии с кодексом офицерской чести, – принял лошадиную дозу боевого отравляющего вещества. Оно входило в арсенал оскалианских вооруженных сил, но обычно использовалось против инакомыслящих соплеменников. На этот раз Земля была спасена...

Во второй раз подложив последнюю страницу под рукопись и, таким образом, в третий раз увидев начало рассказа, редактор раздраженно взъерошил левой рукой не по годам густую седину, а правой бесцельно выдвинул и резко задвинул ящик стола. Фломастером начертал резолюцию на имя завотделом: "Прошу обстоятельно изложить автору причины, по которым мы не сможем опубликовать рассказ". Подчеркнул слово "обстоятельно". Рассердившись на себя, облегчил душу грозной припиской: "Впредь прошу решать подобные вопросы самостоятельно!" Подчеркнул и "самостоятельно". Швырнул фломастер на стол, откинулся в кресле, побарабанил сухими пальцами по подлокотникам, рывком встал, подошел к открытому окну.

Город притих. Половина его сотен тысяч, а может миллионов, электрических глаз устало закрылись. Лишь теперь редактор сообразил, что весь вечер ухлопал на этот... Да как его, собственно, назвать-то?.. А вот как:

опус! Странный, бредовый, вывернутый, ни в какие жанровые рамки не укладывающийся опус... (Когда-то он самовластно наделил этот невинный термин ругательным оттенком и обращался к нему, чтобы выразить отрицательное отношение к любому непонравившемуся материалу.) Чепуха какая – целый вечер, когда скопилось столько по-настоящему серьезных неотложных дел, вопросов, требующих оперативного решения!.. Привычные казенные формулировки звучали как призыв вернуться в реальность, обращение к чувству ответственности, напоминание о служебном долге.

В одном из ближайших номеров обязательно должна быть передовица, посвященная актуальным проблемам, которая... Редактор неприязненно подумал о распространенном заблуждении: передовая статья – это всегда набор общих мест, громких фраз, апробированных истин – источник гонорара для должностных работников редакции. Конечно, часто так и есть. Увы, не всегда. В частности, эта, вспомнившаяся" с тревогой и тоскливым чувством, сулит ему сплошь одни неприятные эмоции и потребует огромных затрат душевной энергии, тягостной борьбы с собой. Говорят, согласно мировой статистике, смертность среди журналистов занимает второе место – после кого? Неважно. Интересно, однако, не потому ли она так высока, что журналистику называют еще "второй древнейшей профессией"?.. В данный момент, например, перед ним задача в трехстах строках отразить три момента: одобрение (полное, горячее, единодушное) Слов, прозвучавших с Самой Высокой трибуны; исходя из них, признать (честно, самокритично, открыто, положа руку на сердце) наличие в жизни еще не искорененных недостатков; показать, какую энергичную (принципиальную, последовательную, бескомпромиссную) борьбу ведут с ними, этими недостатками (ошибками, недоработками, упущениями) местные органа и организации... Он горько, с заведомым отвращением к себе – пишущему все это – усмехнулся. Самое подлое – момент четвертый. В итоге (следовательно, главным образом) статья призвана непреложно свидетельствовать: органы, чьим органом – никакой тавтологии! – является руководимая им газета, а еще точнее – возглавляющие их товарищи, работают хорошо, даже прекрасно, и, значит, по праву занимают свои места, и нет, не может быть им равноценной замены... Тут редактор вовсю разозлился на Радия Кварка. Каков, а? Взял да и написал прямо, что и как думает, мальчишка! (Предположение оказалось верным, автор сообщал в "коротко о себе": студент второго курса местного пединститута, пишет со школьной скамьи, ни разу еще не публиковался, надеется, что уважаемый редактор...) Черт бы его побрал!

И только теперь, в который раз мучительно пережив растянувшийся на десятилетия конфликт между образом мыслей и образом действий, редактор полностью осмыслил происшедшее в этот вечер. В натренированно цепкой зрительной памяти веером взметнулись тридцать с лишним страниц "Троянского коня пришельцев", он увидел их и понял, что уже подготовил рассказ к печати. Машинально, если здесь уместно это, в сущности, нелепое определение, исчеркал его, сократил, выправил, придал ему композиционную стройность и благородный стремительный лаконизм... Хоть прямо в набор посылай!

Он серьезно спросил себя: почему я это сделал? И честно ответил: потому что в гротескной мерзопакостности Утилиборга и его обитателей увидел то отвратительное, всю жизнь яростно и бессильно ненавидимое, что вижу на каждом шагу вокруг себя. Если Джонатан Свифт в чопорной Англии семнадцатого столетия не смог устоять перед соблазном изобличить в людях йеху и с восхищением увидеть в лошадях совершенство, духовность гуингнмов, то почему бы бесспорно честному, талантливому пареньку из моего города не пойти таким же путем? И, уместив в рамки лестного для Радия Кварка сопоставления сложную гамму мыслей и чувств, разбуженных его рассказом, успокоенно-резко бросил в лицо своре злопыхателей критиков:

"Вот вам вся моя рецензия! И заодно, если любопытствуете, – жизненное кредо".

А второй ответ на заданный себе вопрос он нашел в черно– синей бесконечности за распахнутым во всю ширь окном. В ней – чем дальше вверх, тем загадочнее, – мерцали звезды, и при достаточной наивности души, а возможно, способности не страшиться Неведомого легко было услышать извечный радостно– пугающий вопрос: а в самом деле – что там?

Редактор подмигнул так и не тявкнувшему за весь долгий вечер телефонному аппарату и пошел домой – пешком, хотя, по должности, мог вызвать дежурную машину. Ему казалось, что воспользоваться каким-либо преимуществом, благом, недоступным Радию Кварку, было бы предательством по отношению к нему, актом двуличия и безнравственности. Он, правда, и прежде часто отказывался от машины, если позволяло время, – нравилось неторопливо шагать по тротуару в тысячелицей толпе спешащих по делам или прогуливающихся горожан. Ему было отлично известно, что многие осуждают подобную экстравагантность, находят ее вызывающе несолидной и даже расценивают как отступничество. Что ж, в логике им не откажешь: безучастность к привилегиям, которые дает определенное положение в обществе, чревата прохладным отношением к обязательствам перед кланом и, следовательно, есть нарушение правил игры. Он слишком давно вращался по номенклатурной орбите, чтобы не понимать опасности такого поведения. Однако стоял на своем – из упрямства и потому, что нравилось.

А теперь у редактора появилась еще и возможность сравнить себя с великолепным Дураком, с "белой вороной" из фантастического города Утилиборга. И он сравнил, и, сбившись с шага, приостановился под спящим стариком тополем, рассмеялся торжествующе-раскрепощенно, гордо, весело... Словом, полагать, что опубликование в одном из субботних выпусков вечерней газеты фантастического рассказа "Троянский конь пришельцев" стало главной, тем паче единственной причиной последовавшей затем скорой отставки редактора, было бы легковесной поспешностью в выводах.

...Призрачный предутренний час, время смазанных полутеней, невнятных звуков, лишенных постоянства текучих объемов, которые с сухим шуршанием скатываются по пологим склонам спящего мироздания, глухая пора, когда в картине бытия доминируют искривленные линии, размытые контуры, блеклые цвета, – хаос, муть, из которых рождается уродливо искаженное восприятие действительности... Мерцающий шар Земли, сдавленный на полюсах, придушенный в ладонях тяготения, еще не достиг меридианом, где находится город, низвергающегося в космическую бездну солнечного светопада, а лучи усталых звезд уже по касательной, неощутимо скользят вдоль отшлифованной временем и вселенской пылью сферической оболочки планеты, бесплодно проносятся мимо, срываются в никуда... У мироздания "мертвый час" – безвременье, отсутствие пределов, всевластие неопределенного, преходящего, зыбкого, диктатура случайности, незащищенность разума и добра. Идеальные условия для разгула всякой нечисти, сил разрушения и распада, что затаенно гнездятся в человеческой душе, дожидаясь стимулирующего толчка извне!

Пришельцы, на протяжении десятилетий осаждавшие город, в котором жили Радий Кварк и редактор, научились искусно и ловко использовать этот короткий отрезок суточного цикла. Безвременье, сразу оцененное ими как совокупность благоприятствующих факторов, многократно повышало эффективность действия Индукторов Проникновения. Боевые установки работали в оптимальном режиме, и вездесущие юркие агенты иногалактической цивилизации внедрялись в психику землян практически беспрепятственно – врастали все глубже, укоренялись с победоносной легкостью патогенных бактерий, не встречающих сопротивления иммунных сил... У реальных космических завоевателей нет чудо-дубликатора, придуманного фантастом заодно с оскалианцами. Их абсолютное оружие неизмеримо мощнее, проще, надежнее. И оно неотвратимо. Агрессии предшествовало длительное всестороннее изучение внутреннего мира хомо сапиенс. Результатом стал фундаментальный труд, легший в основу "Инструкции по Проникновению". Краткая выдержка из последней:

"Людям присуща страсть к обладанию. Круг вожделенного необъятен: от красивой безделушки до власти над миллионами себе подобных. Однако в различных особях рода хомо сапиенс отмеченное свойство развито в различной степени; подчас оно, как ни странно, остается в зачаточной стадии всю жизнь. Наша единственная цель – максимально задействовать эту потенцию, возвести ее в категорию мотива, силы, которая будет управлять чувствами, помыслами, поступками людей, человечества в целом. Остальное они сделают сами. ВНИМАНИЕ! Непременное условие успеха – абсолютная секретность стратегического плана. Если хотя бы ОДИН землянин проникнет в тайну, провал кампании неминуемо"

Итак, вместо "дубликатора" упомянутые "агенты" – несравненно более могущественное, действительно абсолютное оружие. Если оперировать земными понятиями, "агенты" и в самом деле были болезнетворными бактериями, специфическими, инопланетного происхождения, патогенными микроорганизмами.

Зараженные чумой крысы, которых осаждавшие напускали когда-то на осажденных. Современное биологическое оружие, смертоносная зараза, консервируемая в порошках и суспензиях и служащая начинкой для обычных боеприпасов Убивающий в человеке человеческое вирус жадности, стяжательства, накопительства, карьеризма, беспринципности, расчетливой холодной жестокости, равнодушия и, наконец, совместными усилиями этих кровных родственников произведенное на свет уродливое ублюдочное дитя Бездуховность... Какая, в принципе, разница?

Осада города длится уже многие годы. До его окончательного падения пока не близко, зато падение предрешено, неизбежно... Иногалактические захватчики не торопятся. Наверное, продолжительность их жизни значительно превышает человеческую. Очень может быть, что она измеряется не одной сотней лет. Не исключено, что десятками столетий.

В ту знаменательную субботу, читая, затем дважды перечитывая "Троянского коня пришельцев", редактор обнаружил много совпадений между тем, что было в рассказе, и тем, что он на каждом шагу видел вокруг;

видел, искал и не мог найти оправдания, а часто и объяснения. Потому и не устоял – вопреки огромному жизненному опыту и предостерегающему голосу здравого смысла – перед искушением напечатать странный, вызывающе-едкий и одновременно исполненный трогательного простодушия "опус" юного возмутителя спокойствия. Подписывая рассказ к печати, ставя в номер, редактор не сомневался, что полностью отдает себе отчет в последствиях такого решения.

Он ошибся.

Наступило призрачное предутреннее безвременье – "мертвый час" мироздания, когда стерты границы, искривлены линии, обесцвечены краски, искажены восприятия – пора разгула всякой нечисти, сил распада и разрушения, незащищенности разума и добра ... Но Индукторы Проникновения бездействовали.

Город спал, не зная, что впервые за долгое-долгое время не подвергается иссушающему души облучению.

Мерцающий шар Земли достиг в стремительном коловращении пределов солнечного светопада – ворвался в его вечное сияние меридианом, на котором сюит город, – и сам сделался яркой живой звездой

Пробудились цветы, встрепенулись и запели птицы, улыбнулись, не проснувшись, дети.

Сеанс Проникновения не состоялся, потому что накануне вечером вышел номер газеты с рассказом Радия Кварка на четвертой полосе.

С первых дней осады пришельцы зорко следили за каждым шагом каждого горожанина, фиксируя не только поступки, но и побуждения людей – даже во сне. Информация тщательно анализировалась на предмет оценки действенности "абсолютного оружия", надежности систем Индукторов Проникновения. Насущная важность контроля за ситуацией в подобных случаях понятна. Она становится необходимостью в свете выдвинутой агрессором сверхзадачи: если эксперимент удастся – быть глобальной экспансии!

Процесс Внедрения проходил нормально по всем параметрам.

По мере того, как истекали годы (позднее – месяцы, недели, дни и даже часы), среди осажденных появлялось все больше носителей страшного вируса. Сначала лишь немногие вдруг замечали, что они, оказывается, готовы ради повышения по службе, новой квартиры, похвалы начальства, ученой степени, теплого местечка, дорогой вещи – вообще благополучия ради – совершить прежде не свойственный им дурной, низкий, бесчестный, аморальный поступок. В дальнейшем такие люди стали исчисляться сотнями, тысячами, десятками тысяч. Настало время, когда подлость уже не возмущала, не рассматривалась общественным мнением как нечто из ряда вон выходящее, постыдное, недостойное. Напротив, с недоумением, потом с иронией, наконец – осуждением, в лучшем случае с презрительной жалостью говорили теперь о тех, кто не умел или не хотел лгать, ловчить, пресмыкаться перед сильными, давить слабых, обирать доверчивых – и хватать, хватать, хватать... Смешались понятия, и зло почиталось добром, и законы, изначально призванные оберегать правду от неправды, действовали в обратную сторону.

В последние два-три года чуть ли не в геометрической прогрессии множились люди, которые внутренне уже ничем не отличались от проникших в их души агентов иномирян. Сходство было настолько полным, что этих людей пришельцы называли, как и самих агентов, антихомо.

Наблюдения подтверждали безусловную правильность центрального тезиса "Инструкции по Проникновению": "Остальное они сделают сами..."

Разумеется, в условиях тотального контроля за населением мимо заинтересованного внимания пришельцев не могла пройти бессонная ночь Радия Кварка, когда в порыве вдохновения (теперь его, пожалуй, вернее назвать озарением) он создавал свой фантасмагорический рассказ. Оперативно поступившая по этому поводу информация вызвала в милитаристской верхушке иномирян замешательство, переходящее в смятение. Неужели крах? Неужели десятилетия тяжкого ратного труда пропали даром?! Неужели нашелся ренегат, раскрывший противнику стратегический замысел?! Но довольно скоро, опираясь на глубокие и обширные знания ведущих закономерностей общественного бытия горожан, представители неземной цивилизации пришли к успокоительному выводу: такой рассказ никогда не будет напечатан!...Что ж, тем сильнее была растерянность перед свершившимся фактом. Ошеломленные, совершенно деморализованные больше внезапностью и непостижимостью происшедшего, чем его грозным смыслом и роковыми последствиями, они поспешно сняли осаду. Полночь не успела наступить, а на Земле уже не было ни одного пришельца. Наша планета вновь – кто знает, в который раз? – избежала гибели... нет, худшего – опасности перестать быть Землей.

Город безмятежно спал, не подозревая, что нашествие прекратилось, как десятилетиями не подозревал о том, что он осажден. Начиналось мучительное время выздоровления. Оно обещало затянуться надолго: до утра успели народиться многие десятки новых антихомо – еще недавно нормальных, однако не устоявших перед агентами Проникновения людей... И все-таки исцеление началось.

От автора:

Таково содержание рукописи, с которой меня познакомил приятель, тоже редактор, только журнала, и вполне реальный сосед по лестничной площадке. Но возьмусь оценивать ее идейно– художественные достоинства и недостатки. Скажу лишь, что рукопись заинтересовала меня принадлежностью к весьма скупо представленному в нашей литературе жанру "матрешек", или "слоеных пирогов", как я его для себя определяю. Думаю, классическим образцом здесь может служить – роман О. Генри "Короли и капуста" – этот искусно сплетенный, мастерски прочно сбитый венок новелл, вместе создающих нечто новое и радостно– неожиданное – эпическое полотно-новеллу. В данном случае налицо та же архитектоника фабулы: один сюжет включает в себя другой, в конце же вдруг открытие – оба помещены в рамки третьего сюжета... Чем не "матрешки"?

Мой приятель-редактор ворчливо сказал:

– Ни за какие коврижки не напечатаю! Не из осторожности – слава богу, прошли времена, когда приходилось осторожничать. И не потому, что слишком велик для нашего еженедельника. Ты мой принцип знаешь:

нет на свете текста, который было бы невозможно сократить, причем ничуть он от сокращения не пострадает – только выиграет. Любой! И не из-за того не стану печатать, что автор, как говорится, безвестный – точь-в-точь этот его Радий Кварк... – Он подозрительно спросил: – Надеюсь, веришь, что мне плевать на "имена" – была бы искра божья?

Я кивнул. Он и правда был свободен от гипноза авторитетов – как подлинных, так и дутых, отчего постоянно имел неприятности.

Редактор продолжал более миролюбиво:

– Честно говоря, что-то в этой дилетантской писанине есть... Может, наивность, мальчишеский радикализм, искренность? Заметил, как неподдельно, всеми печенками он ненавидит всякого рода вонючих прагматиков, дельцов, рвачей?.. – Видимо, мой приятель поймал себя на том, что пользуется терминологией Радия Кварка и придумавшего его автора. Он решительно заявил: – Однако это, в сущности, не рассказ, а черт знает что. Слишком много фантазии, чересчур смелое воображение! – Виновато заглянул мне в глаза, словно бы с некоторым недоумением сказал: – Но, с другой стороны, может ли воображение быть для писателя недостатком?.. – И опять взъярился: – А не напечатаю я его за нахальство! Обратил внимание, к чему сей Макиавелли клонит? Молодец, мол, редактор той "Вечерки", решился-таки, наперекор "позорному благоразумию", опубликовать подобный "опус" – и тем самым, ни много, ни мало, Землю спас... Поддержите же, товарищи редакторы, прекрасный почин, все как один следуйте благородному примеру! Кто знает, не в ваши ли руки попала ненароком судьба человечества... – Он язвительно фыркнул. – Не на того нарвался, милый! Я старый волк, стреляный воробей, меня на мякине не проведешь... Все эти авторы об одном мечтают – напечататься и ради этого на все способны! – Вызывающе на меня уставился: – Может, спорить станешь?

Опровергать его значило бы покривить душой. Я промолчал.

А через полторы недели рассказ был опубликован в его журнале. В рекордно короткий срок, без сокращений и правки! Почему?

Но не это важно – другое. Прошло совсем немного времени, и "слоеный пирог" заметно потолстел... или, если хотите, родилась еще одна "матрешка". Сенсация! Сразу несколько астрономов в разных регионах планеты приняли и расшифровали поступившие из дальнего космоса сигналы. Для серьезного ученого несолидно заявлять, будто радиоволны, к тому же неземного происхождения, могут иметь какую-либо эмоциональную окраску. А тут астрофизики утверждали: сигналы идентичны, и в перехваченном обрывке фразы отчетливо слышны разочарование, досада, горечь от вынужденной капитуляции, бессильная ярость перед лицом непреодолимого препятствия, прямо-таки нечеловеческий крик ненависти к тому, с чем не удалось совладать.

"ЗЕМЛЮ СПАСАЮТ ПРЕКРАСНОДУШНЫЕ..." Даже младенцу было ясно, что именно надо понимать под многоточием. Однако ученые, в силу традиционной добросовестной осторожности, не допустили в экстренном бюллетене никакой отсебятины. Впрочем, не исключено также, что только щепетильность помешала им употребить слово, которое на всех языках звучит в общем невинным, но все же ругательством.

1988